— Как было бы ужасно, если бы ты вдруг погиб такой смертью, мой старый друг! — воскликнул Оливер, с трудом переводя дыхание. — Вставай скорее, надо бежать. Быть может, уже слишком поздно… Внизу пламя вокруг скалы замыкается, и, если не удастся прорваться здесь, единственным путем к спасению останется тропинка над пропастью. Скорее, скорее! Да очнись же, Джон! Нельзя терять ни минуты.

Узнав голос Эдвардса и сразу забыв про опасность, Элизабет отпрянула к ближайшему выступу скалы, а могиканин, на мгновение как будто стряхнув с себя апатию, проговорил, указывая на девушку:

— Это ее надо спасти. А Джона оставь умирать.

— Ее? О ком ты говоришь? — закричал юноша, поспешно оборачиваясь в ту сторону, куда указал старик.

При виде Элизабет он, казалось, онемел. Лицо девушки выражало ужас, к которому примешивалось смущение оттого, что ей пришлось встретиться здесь с молодым человеком.

— Мисс Темпл? Вы?.. Здесь?! — воскликнул Эдвардс, как только вновь обрел дар речи. — Неужели вам уготована такая страшная смерть?..

— Нет, нет, мистер Эдвардс, надеюсь, смерть не грозит никому из нас, — ответила Элизабет, изо всех сил стараясь говорить спокойно. — Дыма много, но огня пока не видно. Попытаемся уйти отсюда.

— Возьмите мою руку, — сказал Эдвардс. — Где-нибудь должен еще оставаться проход, вы сможете спуститься вниз. Хватит ли у вас сил?

— Разумеется. Право, мистер Эдвардс, вы преувеличиваете опасность. Ведите меня тем путем, каким сами пришли сюда.

— Конечно, конечно! — закричал юноша в каком-то исступлении. — Опасности нет, я только зря напугал вас.

— Но ведь мы не оставим, не можем же мы оставить старика умирать здесь?

Лицо молодого человека исказилось душевной мукой. Он с тоской взглянул на могиканина, потом, увлекая за собой упиравшуюся девушку, двинулся огромными шагами к проходу, через который сам только что вошел в это кольцо пламени.

— Не беспокойтесь за Джона, — проговорил Оливер спокойным тоном, за которым скрывалось отчаяние. — Старик — лесной житель и привык к подобным положениям. Он сумеет проползти по скале, а возможно, и здесь будет в полной безопасности.

— Минуту назад вы говорили иначе. Не бросайте его, Эдвардс, не обрекайте его на столь ужасную смерть! — воскликнула Элизабет, глядя на своего проводника так, будто сомневалась в здравости его рассудка.

— Слыханное ли дело, чтобы индеец сгорел в лесном пожаре! Сама мысль об этом нелепа. Торопитесь, торопитесь, мисс Темпл, не то мы не пробьемся сквозь дым.

— Что с вами, Эдвардс? У вас такое выражение лица… вы меня пугаете! Скажите правду: опасность страшнее, чем это кажется? Говорите, я все смогу вынести.

— Если мы успеем добраться до вершины той скалы, прежде чем туда продвинется огонь, мы спасены! — воскликнул юноша, не в силах более сдерживать себя. — Бегите же — речь идет о жизни и смерти!

Разговор этот происходил на уже описанной нами скалистой площадке, или террасе, какие часто встречаются в гористой местности; площадка, как было сказано выше, круто обрывалась пропастью. По форме она представляла собой полукруг, концы которого сливались со скалами. Спуск с этих скал был более пологим, и как раз с одного из них Эдвардс поднялся на площадку и сюда же тянул теперь Элизабет, делавшую отчаянные усилия бежать быстрее.

Огромные клубы белого дыма окутывали вершину горы, скрывая наступление бушующей стихии. Поддерживаемая Эдвардсом, мисс Темпл бежала по площадке, как вдруг какой-то треск привлек ее внимание, и она увидела, что из-за дымовой завесы пробивается извивающееся пламя, то поднимаясь вверх, то стелясь по самой земле, сжигая своим горячим дыханием каждый кустик, каждую веточку, которых оно касалось. Зрелище это удвоило силы беглецов, но, к несчастью, на их пути оказались груды высохшего валежника, и в тот момент, когда они оба уже считали себя спасенными, порыв горячего ветра занес раздвоенный язык пламени на валежник, который тут же вспыхнул; юноше и девушке преградило дорогу грозно ревущее пламя, вставшее перед ними подобно огнедышащей топке. Почувствовав жар, молодые люди отшатнулись и стояли словно в оцепенении, глядя, как пламя быстро сползает вниз по горе, склон которой превратился в сплошное огненное полотнище. Для Элизабет в ее легком воздушном платье опасно было даже близко подходить к буйной стихии: эти развевающиеся одежды, которые придавали столько изящества и нежности ее фигуре, могли теперь стать причиной гибели девушки.

Жители поселка имели обыкновение ходить в горы за строительным материалом и топливом, но брали только стволы деревьев, предоставляя верхушкам и сучьям валяться и догнивать. Таким образом, почти все склоны горы были покрыты ворохами этого легкого топлива, которое, высохнув в последние два месяца под жарким солнцем, загорелось от первой искры. Пламя как будто даже не касалось сухого валежника, а перелетало с места на место, как легендарный огонь, зажигающий потухший светильник храма.

Зрелище, хотя и внушало ужас, было не лишено красоты. Эдвардс и Элизабет наблюдали за губительным про движением огня со смешанным чувством страха и восхищения. Юноша, однако, скоро опомнился и повлек за собой Элизабет, снова пытаясь найти путь к спасению. Они прошли по краю дымовой завесы; Оливер, в поисках прохода, не раз входил в самую гущу дыма, но все безуспешно. Так они обогнули верхнюю часть уступа, пока не достигли его края, в стороне, противоположной той, откуда пришел Эдвардс, и тут они, к отчаянию своему, убедились, что огонь окружает их плотным кольцом. До тех пор, пока оставался неисследованным хотя бы один проход вверх или вниз по горе, в них еще теплилась надежда, но теперь, когда все пути к отступлению казались отрезанными, до сознания Элизабет вдруг дошел весь ужас положения, как будто она внезапно поняла всю грозящую им опасность.

Этой горе суждено было стать для меня роковой, прошептала она. — Видно, мы найдем здесь свою смерть.

Не говорите так, мисс Темпл, еще не все потеряно, — ответил Эдвардс таким же шепотом, но отчаянное выражение лица юноши противоречило его ободряющим словам. Вернемся к вершине скалы, там есть… там должно быть место, где мы сможем спуститься.

Ведите же меня туда! — воскликнула Элизабет. — Надо испробовать все возможное. — И, не дожидаясь ответа, она повернулась и побежала к краю пропасти, сквозь рыдания повторяя как бы про себя: Бедный отец, бедный мой отец, что ждет его!..

В одно мгновение Эдвардс очутился рядом с ней. Глаза у него мучительно болели, он изо всех сил напрягал зрение, пытаясь найти в скалах хотя бы трещину, которая могла бы облегчить спуск, но на их ровной, гладкой поверхности не видно было ни единого места, могущего послужить опорой для ноги, а тем более настоящих уступов, необходимых при спуске с высоты в сотню футов. Эдвардс сразу же убедился, что и эта надежда рухнула, однако безумное отчаяние понуждало его к действию: ему пришла в голову еще одна возможность спасения.

— Вот последний выход, мисс Темпл: спустить вас вниз. Будь здесь Натти или если бы удалось вернуть к реальной действительности индейца, сноровка и многолетний опыт этих стариков помогли бы найти для этого средство. А я сейчас как дитя: способен на дерзкое мечтание, но не способен его осуществить. Каким же образом проделать это? Моя куртка слишком легка, да ее и недостаточно. Есть, правда, одеяло могиканина. Мы должны, мы непременно должны испробовать и это — все лучше, чем видеть вас жертвой страшной смерти.

— А что станется с вами? — возразила Элизабет. — Нет, нет, ни вы, ни Джон не должны жертвовать собой ради меня.

Но Эдвардс даже не слышал ее. Он уже стоял возле могиканина, который, не произнося ни слова, отдал свое одеяло и продолжал сидеть со свойственными индейцам достоинством и невозмутимостью. Одеяло было тут же разрезано на полосы, а те, в свою очередь, связаны вместе; к ним Эдвардс прикрепил свою полотняную куртку и легкий муслиновый шарф Элизабет. Эту своеобразную веревку юноша с быстротой молнии перекинул через край уступа, но ее не хватило и на половину расстояния до дна пропасти.

— Нет, нет, ничего не выйдет! — воскликнула Элизабет. — Для меня нет больше надежды. Огонь движется медленно, но неотразимо. Смотрите, сама земля горит!

Если бы пламя распространялось на площадке даже вполовину той скорости, с какой оно переносилось с куста на дерево по склонам горы, наш печальный рассказ быстро пришел бы к концу: пламя поглотило бы свои жертвы. Но некоторые обстоятельства дали им передышку, во время которой молодым людям удалось испробовать те возможности, о которых мы только что рассказали.

На тонком слое почвы, покрывавшей скалистую площадку, трава росла редкая и тощая, большинство деревьев, которым удалось проникнуть корнями в расселины и трещины, уже успели погибнуть во время засух в предыдущие годы; на некоторых, еще сохранивших признаки жизни, болталось по несколько увядших листьев, а остальные представляли собой лишь жалкие высохшие остатки того, что когда-то было соснами, дубами и кленами. Трудно отыскать лучшую пищу для огня, найди он только возможность сюда добраться; но тут не оказалось растительности, покрывавшей гору в других местах, где она способствовала разрушительному продвижению огня. Помимо этого, выше по склону на поверхность выбивался источник, которыми так изобилует эта местность; ручеек сначала не спеша вился по ровной площадке, пропитывая влагой мшистый покров скал, потом огибал основание небольшого конуса, образующего вершину горы, а затем, уходя под дымовую завесу где-то у края площадки, прокладывал себе дорогу к озеру, не прыгая с утеса на утес, а прячась в каких-то тайниках земли. Иной раз в дождливый сезон ручей то здесь, то там показывался на поверхности, но в летнюю засуху его путь можно было проследить лишь по заболоченным участкам и порослям мха, выдававшим близость воды. Когда пламя достигло этой преграды, ему пришлось задержаться до тех пор, пока сильный жар не уничтожил влагу; так войска ждут, пока авангард не освободит им дорогу для дальнейшего опустошительного продвижения.

Роковая минута была теперь, казалось, неотвратима — пар, с шипением поднимавшийся от русла ручья, почти уже исчезал, мох на скалах закручивался под действием жара, остатки коры, которые все еще держались на стволах засохших деревьев, стали отваливаться и падать на землю. Воздух словно дрожал от дыхания пламени, скользившего среди опаленных стволов деревьев. Были мгновения, когда черные клубы дыма застилали всю площадку, — глаза теряли способность видеть, но другие органы чувств заменяли зрение, давая полное представление об ужасе всего происходящего. В такие мгновения рев и треск бушующего пламени, шум падающих на землю ветвей, а иногда и грохот рухнувшего дерева повергали в трепет несчастные жертвы, ожидавшие своей участи. Из них троих больше всех волновался Эдвардс. Элизабет, смирившись с мыслью, что на спасение нет никакой надежды, показывала теперь то самообладание, с каким особо тонкие натуры прекрасного пола встречают неотвратимое несчастье. А могиканин, положение которого было самым опасным, продолжал сидеть на прежнем месте с непоколебимым хладнокровием, свойственным индейскому воину. Несколько раз взгляд старого вождя, почти не покидавший далеких холмов, обращался в сторону молодых людей, обреченных на безвременную гибель, и на его неподвижном лице показывались проблески жалости, но тут же глаза его снова затуманивались, как будто он уже смотрел в далекое грядущее. Почти все время он пел на делаварском наречии нечто вроде тихой погребальной песни, издавая глубокие гортанные звуки, присущие языку его народа.

— В такую минуту, мистер Эдвардс, исчезают все земные различия, — прошептала Элизабет. — Уговорите могиканина приблизиться к нам, и будем умирать вместе.

— Нет, я знаю, он не сдвинется с места, — ответил юноша жутким, еле слышным голосом. — Он считает это мгновение счастливейшим в своей жизни. Ему уже за семьдесят, и в последнее время старик начал сильно сдавать. К тому же он немного поранил себя во время той злополучной охоты на оленя, — там, на озере. Ах, мисс Темпл, это была поистине злополучная охота. Боюсь, что именно она явилась причиной и теперешнего нашего ужасного положения!

По лицу Элизабет скользнула какая-то необычайно спокойная улыбка.

— К чему вспоминать о таких пустяках? В подобную минуту сердце должно быть глухо ко всем житейским волнениям.

— Если что может примирить меня со столь страшной смертью, то это возможность встретить ее вместе с вами!

— Не говорите так, Эдвардс, не надо, — прервала его мисс Темпл. — Я не достойна таких речей, и вы несправедливы к себе. Мы должны умереть — да, да, это воля неба, — и давайте примем смерть покорно.

— Умереть? — закричал юноша. — Нет, нет! Еще должна быть надежда. Вы, во всяком случае, не можете умереть, вы не умрете…

— Каким же образом удастся нам спастись, выйти отсюда? — спросила Элизабет с безмятежным спокойствием, указывая на огонь. — Взгляните, Эдвардс, пламя уже преодолевает полосу влажной земли: оно продвигается не очень быстро, но неотступно. Смотрите — дерево… Дерево уже загорелось!..

Увы, то была горькая правда. Огромной силы жар сломил наконец сопротивление ручья, и огонь крался теперь по наполовину просохшему мху, а вырвавшийся с порывом ветра язык пламени на мгновение обвился вокруг ствола сосны, и сухое дерево тут же вспыхнуло. Огонь заплясал по стволу, как отблески молнии по стеклу, и вот уже не ствол, а огненный столб пылал на террасе. Скоро пламя начало прыгать от дерева к дереву, и трагедия, по-видимому, стала близиться к развязке. Бревно, на котором сидел могиканин, уже занялось с дальнего конца, и он очутился окруженным пламенем. Но он по-прежнему сидел не шелохнувшись. Тело его даже не было защищено одеждой, поэтому он должен был испытывать нестерпимые муки, но выдержка его была потрясающей. Даже шум пожара не заглушал его пения.

Элизабет отвернулась от ужасного зрелища и обратила взгляд на долину. Как раз в этот момент под действием бешеных порывов ветра, рожденного пожаром, дымовая завеса над долиной рассеялась, открывая вид на мирный поселок внизу.

— Это отец!.. Смотрите, вон мой отец! — закричала Элизабет. — Неужели мне суждено еще и такое испытание? Но надо покориться всему…

Расстояние до поселка было не слишком велико, и действительно можно было разглядеть судью Темпла, который стоял возле своего дома и, по-видимому, рассматривал охваченную пламенем гору, не подозревая об опасности, грозящей его дочери. Для Элизабет эта картина была еще более мучительной, чем надвигавшаяся из леса угроза, и девушка снова повернулась к огню.

— Всему причиной моя неуместная горячность! — в отчаянии воскликнул Эдвардс. — Если бы я имел хоть частицу вашего самообладания, мисс Темпл, все могло бы обернуться иначе.

— Не говорите об этом, — произнесла Элизабет. — Теперь это ни к чему не послужит. Мы должны умереть, Эдвардс, давайте же умрем, как подобает христианам. Но подождите — для вас, возможно, еще есть выход, и вы спасетесь. Ваша одежда не так опасна, как моя. Бегите, оставьте меня. Вдруг вы найдете проход? Во всяком случае, вам надо непременно попробовать. Бегите же!.. Нет, постойте. Вы увидите моего отца, моего бедного, осиротевшего отца. Расскажите ему, Эдвардс, все, что сможет смягчить его горе: передайте ему, что в момент смерти я была спокойна и счастлива, что я ухожу к своей любимой матери, что часы нашей земной жизни — ничто в сравнении с вечностью. Напомните ему, что мы с ним снова встретимся в другом мире. — От возбуждения девушка говорила громко, но вдруг понизила голос, как бы устыдившись своих земных слабостей. — И еще расскажите ему, как велика, как безгранично велика была моя любовь к нему: она была близка, даже слишком близка к моей любви к богу…

Молодой человек слушал ее трогательные излияния, но молчал и не двигался с места. Наконец он ответил:

— И это мне вы приказываете покинуть вас? Покинуть вас на краю могилы? Ах, мисс Темпл, как мало вы меня знаете! — воскликнул Оливер, падая на колени к ногам Элизабет и обвивая руками ее разлетающиеся одежды, словно пытаясь защитить девушку от пламени. — Отчаяние погнало меня в лес, но я увидел вас, и вы укротили во мне свирепого зверя. Я дичал и опускался, но вы приручили меня. Я забыл свое имя и род, но ваш образ воскресил их в моей памяти. Я забыл нанесенные мне обиды — это вы научили меня милосердию. Нет, нет, дорогая, я умру с вами, покинуть вас я не в силах!

Элизабет не двигалась и не отвечала. До этой минуты мысли ее были уже далеко от земли — воспоминания об отце и страдания по поводу разлуки с ним были смягчены высокими религиозными чувствами, и на пороге вечности девушку уже покидала слабость, присущая ее полу. Но, внимая словам Эдвардса, она вновь становилась женщиной. Она боролась с этим чувством и улыбалась при мысли, что сбрасывает с себя последнюю, медлящую оставить ее человеческую слабость — женское тщеславие, и вдруг жизнь со всеми ее соблазнами и искушениями снова ворвалась в ее сердце при звуках человеческого голоса, который громко кричал:

— Где ты, девушка? Откликнись, успокой старика, если ты еще жива!..

— Вы слышите? — проговорила Элизабет. — Это Кожаный Чулок, он меня ищет!..

— Да, это Натти! — закричал Эдвардс. — Мы еще можем спастись!

Широкий крут пламени вспыхнул на мгновение перед их глазами ярче, чем огонь пожара, и тут же раздался сильный взрыв.

— Порох… банка с порохом! — послышался тот же голос, прозвучавший уже значительно ближе. — Это порох! Бедняжка погибла k В следующую секунду Натти ринулся к ним и очутился на площадке; волосы на его непокрытой голове были спалены, клетчатая рубашка вся почернела, и в ней зияли дыры, а всегда красное, обветренное лицо старика от жара стало теперь темно-красным.