— Ну что, видите, я был прав! — воскликнул Натти. — Ветер донес до собак запах оленя, они не выдержали и сорвались с привязи. Нет, я отучу их от подобных проделок! Эти четвероногие негодяи, чего доброго, доведут меня до беды. Эй вы, мошенники, сейчас же назад! Назад, на берег! Ах, чтоб вам! Назад, Гектор, не то погуляет моя плетка по твоей спине, старый разбойник! Вот погоди, дай только до тебя добраться!

Собаки узнали голос охотника. Покружив немного в воде, словно им не хотелось отказаться от охоты, они вернулись на берег, где сразу же залились оглушительным лаем.

Тем временем олень, подгоняемый страхом, продолжал плыть и уже был на полпути к лодкам, когда вдруг увидел эту новую опасность. Заслышав голос Натти, он на мгновение замер и, казалось, готов был кинуться назад и принять бой с собаками, но охотники, ловко повернув пирогу, отрезали ему отступление. Олень бросился в сторону и поплыл к середине озера, очевидно намереваясь добраться до западного берега. Он проплыл мимо рыбаков, высоко задрав морду, и перед его тонкой, изогнутой шеей, словно перед, носом галеры, пенилась и бурлила вода. Кожаный Чулок вдруг выказал признаки волнения.

— А зверь хорош! — воскликнул он. — Рога-то какие! Всю одежду на них можно развесить. Погодите-ка, да ведь теперь июль, со следующего месяца начинается время охоты на оленей. Значит, мясо его должно быть уже вкусным.

С этими словами Натти, не отдавая себе отчета в своих действиях, начал привязывать к веслу сплетенную из лыка веревку, служившую ему тросом. Затем он вскочил на ноги, закинул в воду этот импровизированный буй и крикнул:

— Греби, Джон, гони вовсю! Глупый зверь будто нарочно искушает охотника!

Индеец мгновенно открепил ялик Эдвардса от пироги, которая от одного взмаха гребка помчалась по воде, как метеор.

— Опомнитесь, остановитесь! — кричал им вслед Эдвардс. — Вы забыли про закон, друзья мои! Ведь вас отлично видно из поселка, а судья Темпл твердо решил привлекать к суду всех без разбора, кто вздумает охотиться на оленей в неположенное время!

Но предупреждение пришло слишком поздно. Пирога ушла далеко от ялика, и оба старика, увлеченные охотой, уже не слышали Эдвардса. Олень находился теперь всего ярдах в пятидесяти от своих преследователей.

Он плыл вперед, отважно рассекая воду своим телом, и от ужаса и напряжения громко храпел, а пирога, то взлетая, то опускаясь, словно танцевала над ею же поднятыми волнами. Кожаный Чулок вскинул ружье, заново зарядил его, но держался как-то неуверенно, очевидно еще не зная, на что решиться.

— Ну как, Джон, стрелять или нет? — крикнул он. Правду сказать, даже совестно палить в бедную бессловесную тварь, которая не может постоять за себя. Ну, вот что: раз уж мы на воде, надо брать его по-другому. Нагоняй его, Джон, следи, куда он повернет. Схватить-то его ничего не стоит, да увертлив он, как змея.

Могиканин усмехнулся самонадеянности своего друга, но по-прежнему гнал пирогу, заставляя ее скорее ловкостью, нежели силой мчаться с невероятной скоростью.

— Олень поворачивает голову! — крикнул он вдруг. — Мечи копье. Соколиный Глаз!

Натти никогда не выходил из дому, не захватив с собой всякого рода оружия, которое могло оказаться полезным на охоте. С ружьем своим он не расставался, а на пироге всегда находилось все необходимое для рыбной ловли, включая решетку для топлива, даже когда Натти выезжал на озеро, только чтобы поудить удочкой. Этой предосторожности научил охотника его многолетний опыт: в погоне за зверем ему не раз приходилось отходить очень далеко от первоначально намеченного места охоты. За несколько лет до того времени, о котором ведется наш рассказ, Кожаный Чулок, оставив свою хижину на берегу Отсего и захватив лишь ружье и собак, отправился на несколько дней в горы, а пропадал бог весть сколько времени и успел повидать воды Онтарио. Когда-то ему было нипочем отшагать две, а то и три сотни миль.

Держи влево, Джон! распорядился Натти. — Левее, левее! Греби-ка еще разок, и я попаду в него, не промахнусь!

Он поднял копье и метнул его, как стрелу. Но в это самое мгновение олень повернулся, длинное древко копья скользнуло мимо, задев лишь рога животного, и, не причинив ему никакого вреда, погрузилось в воду.

— Стой! — крикнул Натти, когда пирога проскользнула над тем местом, где упало копье. — Подержи-ка лодку.

Копье почти тут же вынырнуло из воды, и охотник ловко поймал его на лету. Индеец круто повернул пирогу, и охота продолжалась, но эта минутная задержка дала оленю большое преимущество, и она же дала Эдвардсу возможность приблизиться к охотникам.

— Да остановись же, Натти! — увещевал его юноша. — Остановись, говорю я тебе! Ведь ты знаешь, в июле охота запрещена!

Пирога почти нагнала оленя. Он все еще плыл, делая отчаянные усилия; спина его то поднималась над водой, то скрывалась под ней, от шеи его бежали волны. Благородный зверь продолжал стойко бороться за свою жизнь.

— Ура! — не выдержал вдруг Эдвардс, загоревшись при виде оленя охотничьим азартом и уже не помня об осторожности. — Смотрите, он начинает петлять! Скорее же, не упустите его. Держи правее, могиканин! Я схвачу его прямо за рога и накину на них веревку.

Темные глаза старого индейца-воина засверкали. Только что он стоял спокойно, почти неподвижно, и вот уже он весь преобразился. Пирога вертелась с необычайной быстротой, словно щепка в водовороте. Олень двинулся по прямой, и лодка стремительно помчалась ему вслед. Ища спасения, он вновь круто свернул в сторону.

Стремительность этих кругообразных движений ограничила пространство для действий и позволила юноше не отдаляться от своих товарищей. Раз двадцать преследуемый и преследователи проносились мимо ялика совсем близко, чуть не касаясь его весел, и Эдвардс решил, что лучше всего следить за охотой, самому не двигаясь с места, и, если понадобится, помочь охотникам схватить добычу.

Ждать ему пришлось недолго. Олень вдруг храбро поплыл прямо навстречу ему, очевидно стараясь вернуться обратно на берег, но подальше от того места, где бегали собаки, которые выли и лаяли не умолкая. Эдвардс схватил бакштив, сделал петлю и изо всей силы бросил ее вперед. Петля затянулась на одном из рогов оленя.

Какое-то мгновение олень тянул ялик за собой, но вот перед ним появилась пирога Натти, и сам Натти, низко пригнувшись, всадил нож в горло зверя; кровь из раны обагрила воду. Пока олень бился в предсмертных судорогах, охотники сблизили лодки и привязали их одну к другой. Кожаный Чулок вытащил оленя из воды и положил безжизненную тушу на дно пироги. Пощупав ребра зверя, охотник поднял голову и засмеялся особым, одному ему присущим смехом.

— Ну, вот вам и законы Мармадьюка Темпла! — проговорил он. — Да, старина Джон, старому охотнику это разогревает кровь. Уж много лет я не убивал оленя вот так, на озере. Знаешь, мальчик, оленина-то будет неплохая. И скажу тебе: найдутся такие, которые предпочтут жареную оленину самым лакомым блюдам.

Индеец, согбенный бременем лет, а быть может, и бременем страданий своего народа, вдруг весь ожил, по темному его лицу как будто пробежал свет, давно его не озарявший, — так взбудоражила старика азартная, горячая охота. Но она скорее вызвала в нем приятные воспоминания о былых подвигах, когда он был молод и силен, нежели чувство охотничьего азарта. Однако он все же потрогал оленью тушу — рука у него после чрезмерного напряжения дрожала — и, улыбнувшись, одобрительно кивнул. Затем он сказал внушительно и веско, как говорят индейцы:

— Хорошее мясо.

— Боюсь, Натти, что мы, все трое, нарушили закон, — сказал Эдвардс. Пыл момента прошел, возбуждение немного улеглось. — Но вы помалкивайте, и никто ничего не узнает. Одно мне непонятно: как случилось, что обе собаки оказались на свободе? Я твердо помню, они были крепко привязаны, я сам это проверил.

— Видно, не могли стерпеть, чтобы такой зверь ушел от них, ну и сорвались, — ответил Натти. — Да вот смотри, мой мальчик, видишь? На шеях у них болтаются обрывки привязи. Ну, Джон, греби к берегу, я свистну псов, проверю, как им удалось сорваться.

Выйдя на сушу, охотник тут же осмотрел ремни на шеях собак. Выражение его лица как-то странно изменилось, он с сомнением покачал головой.

— Тут не обошлось без ножа, — проговорил он. — Ремни не разорваны и не разгрызены, на них нет следов собачьих зубов. Нет, Гектор не виноват, напрасно я его бранил.

— Так, значит, ремни перерезаны? — воскликнул Эдвардс. — Неужели это дело рук канальи Дулитла?

— Он способен на что угодно, коли это ему ничем не грозит, — сказал Натти. — Я же говорил, он любопытен, его так и тянет сунуть нос в чужие дела. Но лучше бы он остерегся подходить так близко к моему вигваму!

Могиканин тем временем осмотрел с особой, присущей индейцам тщательностью концы обрывов ремней и сказал по-делаварски:

— Они перерезаны ножом с острым лезвием и длинной рукояткой, и человек, сделавший это, боится собак.

— Откуда ты это знаешь? — удивился Эдвардс. — Ведь ты же не видел этого собственными глазами?

— Выслушай меня, сын мой, — сказал старый воин, — нож был острый, потому что разрез получился ровный. Рукоятка у ножа длинная, чтобы не подходить близко к собакам. И человек этот трус, не то он обрезал бы ремни у самой шеи собаки.

— Клянусь жизнью, Джон, ты не ошибаешься! — воскликнул Натти. — Это проделал плотник Дулитл. Он подошел к собачьим конурам сзади, насадил нож на палку и перерезал ремни. Это не так уж трудно было сделать.

— Но зачем ему это понадобилось? — недоумевал Эдвардс. — Ради чего тревожит он попусту двух стариков, не причинивших ему никакого зла?

— Трудно стало постигать человеческие поступки, сын мой, с тех пор как сюда пришли чужие люди и принесли с собой новые обычаи. Но на месте мы во всем разберемся лучше. Быть может, он сделал это лишь из пустого любопытства.

— Твои подозрения справедливы. Ну, я молод и силен, и, может быть, мне удастся добраться до хижины вовремя, чтобы помешать его планам. Не дай бог, если мы окажемся во власти такого человека!

Оленя быстро переложили в ялик, чтобы облегчить ход пироги, и через пять минут маленькое, сделанное из коры суденышко уже скользило по зеркальной глади озера, держась поближе к берегу, и вскоре скрылось за береговыми выступами.

Могиканин медленно плыл следом в ялике, а Натти, свистнув собак и приказав им бежать рядом, вскинул ружье на плечо и стал подниматься по пригорку, намереваясь добраться до хижины сушей.