32

Взять ордер на арест Лузанского оказалось не очень сложно — его выдали оперативникам, которых прислал Денису Грязнов-старший. Поэтому уже совсем через короткое время Денис в сопровождении нескольких омоновцев по заданию дяди ехал в Троицк арестовывать компьютерщика.

Раньше Денису не случалось здесь бывать, и он с огромным удивлением увидел у самого въезда в город придорожный «Макдоналдс». «Надо же, — подумал он, — такое впечатление, что дело происходит в Америке, где эти забегаловки на каждом шагу». Для такого небольшого патриархального городка «Макдоналдс» действительно был чем-то вроде местной достопримечательности, а, помимо всего прочего, еще и давал жителям дополнительные рабочие места.

Как выяснилось, город еще к тому же делился на некие большие районы, названные по буквам алфавита, и поначалу Денис с напарниками заехал в район В, который находился в паре километров от всех остальных. Уже через десять минут, поплутав немного по улицам, Денис все-таки подъехал к нужному дому.

Общую дверь, за которой располагались две другие двери, которые уже непосредственно вели в разные квартиры, открыла молодая женщина. У нее под ногами вертелся карапуз лет пяти.

— Здравствуйте, вы к кому?

— Наталья Владимировна, если не ошибаюсь? — Денис вспомнил полученную перед отъездом точно такую же информационную справку, как и ту, которую читал у себя в кабинете Турецкий. Он протянул свое удостоверение. — Мне нужен ваш муж, Борис Алексеевич Лузанский.

Увидев корочки Дениса, женщина нахмурилась:

— Лешка, иди отсюда. Иди с Жулькой поиграй… Он вообще-то в магазин вышел, за хлебом, — обратилась она уже к Грязнову.

— Если не возражаете, мы его здесь подождем?

Женщина помялась, видимо опасаясь пустить незнакомцев в квартиру — мало ли, что у них за корочки. В наше время все можно подделать. Но все-таки отошла от двери, давая Денису и омоновцам войти.

Квартира была обычная, без всяких там евроремонтов. Один угол в коридоре явно ободран кошкой.

— Это Жулька, — пояснила в подтверждение Лу-занская, заметив взгляд Дениса. — Когти точит. — И убежала на кухню, откуда донеслось шипение и запах пригоревшего молока.

И было совсем непохоже на то, что Лузанский заработал такие уж большие деньги на таком выгодном деле, как порнография. «Впрочем, кто знает, может, он работал из любви к искусству», — невесело подумал Денис.

Ждать пришлось недолго. Ничего не подозревающий Борис Лузанский вошел в свою квартиру спустя полчаса после появления Грязнова-младшего. И тут же, прямо на входе, его задержали омоновцы.

Троицк не был обычным городом, в незапамятные времена разросшимся из деревни сначала до поселка, а потом и завоевавшим урбанистический статус. Этот город имел скорее академический статус, и жили в нем в основном ученые — чаще всего физики — и их семьи. Помимо современного «Макдо-надцса», местные любят показывать гостям еще пару достопримечательностей. Во-первых, водохранилище, вода в котором всегда теплая. Потому что в нем ядерный реактор охлаждается, произносится после некоторой паузы. На самом-то деле это, конечно, был не реактор, а протонный ускоритель.

Второй протонный ускоритель, причем примерно с теми же характеристиками, был второй достопримечательностью Троицка. Он представлял собой длинное — два километра — заброшенное здание, на крыше которого росли деревья. Поистине фантастический пейзаж, напоминающий скорее фильм Андрея Тарковского «Сталкер», нежели российскую действительность.

Так что родиться в семье физиков, как это сделал в далеком 1964 году красный, сморщенный, орущий младенец, нареченный впоследствии Борькой, было в Троицке делом обычным. Да и пойти по родительским стопам, как поступил уже подросший Борис через семнадцать лет, тоже не особо выдающееся деяние.

В школе учеба давалась Борису довольно легко. Отец даже не заглядывал ни в его домашние задания, ни в дневник. Иногда Борису даже хотелось, чтобы его проверяли, хотя бы ради того, чтобы похвастаться хорошими отметками, но родители были настолько заняты своей работой, что почти не уделяли сыну внимания.

И только по лени он не стал золотым медалистом, да и к чему особенно стараться, если никто этого все равно не замечает? Хотя отец и удивился, узнав, что его сын не стал лучшим учеником среди одноклассников.

А лучшей ученицей стала Роза Шаяхметова — смуглая красавица, в которую Борис был влюблен в младших классах. Особенно ему почему-то запомнилось, как в первом классе маленькая девочка с кожей оливкового цвета плакала, закрыв лицо руками, — только что она получила первую свою «четверку». Роза, всхлипывая, поделилась с подругами, что за эту «четверку» ее будут дома бить. Маленький Боря сидел за партой позади нее и все слышал. В течение двух лет он следовал за ней почти незаметной тенью, даже сам не отдавая себе отчета, зачем он это делает. Это казалось ему естественным. И так же естественно для него было прекратить это преследование в третьем классе, когда в классе появилась новая девочка.

Он вспоминал, что все свое детство так и был чьим-то скромным почитателем, почти незаметным в своем обожании. Однако же так получилось, что до самого выпускного класса у него так и не было девушки — всех одноклассниц он знал уже как облупленных, и они годились разве что в хорошие друзья, но никак не в музы. Борис слишком быстро привыкал к людям, и в их поступках для него уже не было увлекательной неожиданности, а была лишь раздражающая предсказуемость. Ну а влюбленность с раздражением довольно плохо сочетаются.

После школы он недолго думал, куда пойти учиться и кем быть. За свою короткую жизнь он настолько привык к не очень логичной мысли, что раз папа и мама — физики, то и он должен стать физиком, что безо всяких сомнений и препятствий (сработала, конечно, не протекция отца, но его фамилия) он поступил в МФТИ на факультет молекулярной и химической физики, а если проще, то на физхим.

Почти все факультеты института располагались в подмосковном городе Долгопрудном — когда-то некие мудрые основатели этого достойного учебного заведения подумали, что в Москве не учеба, студенты только отвлекаться будут, а не заниматься своим образованием. На том и порешили — теперь поколения физиков воспринимали Долгопу, как они коротко называли место нахождения своей альма-матер, как свою вторую родину. Бог весть сколько километров наездил Борис из Троицка в Долгопрудный. Конечно, в Долгопе у него было место в общежитии, но он не относился к тому разряду людей, которые готовы делить комнату еще с кем-то только на том основании, что эти люди так же, как и он, изучают физику.

Так что для Бориса студенческие годы хоть и пролетели со скоростью кометы, но не стали искрящимся, веселым фейерверком и чуть ли не самым ярким периодом в жизни, какими они кажутся очень многим. Да и друзей особых он за это время не завел. Конечно, уже после окончания института он не раз встречался с одногруппниками, но в принципе был по натуре скорее одиночкой.

Что, впрочем, не помешало ему жениться на Лю-баше. Она училась все в том же МФТИ, но на факультете физико-химической биологии и курсом младше. Факультет этот по праву считается самым «женским» в институте — девушек на нем, как правило, учится четыре-пять, а не две-три на факультет.

Познакомились они случайно, что, впрочем, довольно обычно для такого возраста: специально знакомятся на вечерах «Кому за тридцать». Это произошло девятого мая — день, в который Бориса угораздило появиться на свет.

Шумная компания (хоть Борис их и не жаловал, но раз в году все-таки устраивал подобные сборища) ввалилась в его квартиру, откуда благоразумные родители еще накануне выехали на дачу.

Любаша в этой компании оказалась самой скромной. Борис увидел ее впервые — она была девушкой одного из Борисовых однокурсников. Практически весь вечер она сидела в уголке и молчала, улыбаясь чужим шуткам. И почти не пила, а потому до утра додержались лишь они с Борисом — у того устойчивость к алкоголю была самой яркой чертой.

Любашин парень уснул под столом одним из первых.

— Привет! — вдруг сказал тогда все-таки хмельной Борис.

— Здравствуй, — спокойно и чуть насмешливо улыбнулась девушка этому запоздалому приветствию.

— А ты кто? — не унимался Борис.

— А ты? — не давала ему спуску незнакомка.

Ну а потом были, как и полагается, романтические весенние свидания, поцелуи у подъезда и прочие вселяющие надежду на неземное счастье совместной жизни соловьиные трели.

Разве мог Борис тогда подумать, что через год, когда они поженятся, эта скромная, молчаливая девушка вдруг окажется до противного практичной, абсолютно лишенной такта женщиной. Оказалось, что она умеет зло улыбаться. Оказалось, что она обожает бить посуду. Оказалось, что она неспособна пожарить картошку, не спалив ее. Оказалось, что абсолютно не выносит табачного дыма. Короче, жизнь с ней казалась раем, а оказалась мучением. Только что полученную квартиру мужа в Троицке она вдруг решила поменять на жилье в Москве, но, к счастью, родители Бориса, которые ему эту квартиру «сделали» правдами и неправдами, вовремя уследили и не дали ходу этим вражеским поползновениям.

Спустя год Борис поспешил подать на развод. Любаша же развода не давала. Их бракоразводный процесс ее стараниями длился еще два года. За это время она успела настолько вымотать Борису душу, что он уже был готов уйти от нее босиком в деревню, по примеру Льва Николаевича Толстого.

Когда наконец дверь за ней захлопнулась в последний раз, Борис понял, что выражение «быть на седьмом небе от счастья» не просто литературный оборот.

Сидя на кухне и с наслаждением дымя сигаретой, Борис подводил некий жизненный баланс. Ему было двадцать семь лет, он был кандидатом наук и просиживал штаны в одном из московских НИИ. В качестве того, что называют жизненным опытом, у него имелся лишь этот самый развод с женой да полузабытые уже институтские годы. Даже в армии он не был — по причине обыкновенного плоскостопия. Лузанский понял, что стать кем-то выдающимся, как это мечталось в детстве, ему явно не светит. Он был обычным человеком, заурядной, незаметной пешкой, никому не нужным винтиком. Он даже и сам не знал, с чего бы это вдруг на него нашел такой припадок самоуничижения. «В конце концов, я не дурак, у меня есть высшее образование. Не красавец, но и не урод. Деньги, хоть и небольшие, зарабатываю», — успокаивал он себя. Он закурил еще одну сигарету, пошел в комнату и включил телевизор. Показывали «Лебединое озеро». Борис переключил канал, но ничего другого не нашел. За окном шел дождь, напоминая о скорой осени. Шел август девяносто первого года. Борис переживал кризис и переоценку ценностей вместе со всей страной.

С тех пор дела его пошли еще хуже. Где-то наверху вдруг решили, что ученые тратят громадные государственные деньги исключительно для удовлетворения собственного любопытства, и финансирование научно-исследовательских институтов прекратилось. Борис Лузанский не почувствовал несправедливости в этом решении — он понимал, что лично он ничего для развития науки все равно не делает. Так что он даже и не думал роптать на новые условия жизни. Он вообще был очень непритязательным человеком.

По коридорам института разносился пренеприятнейший запах.

— Опять Соловьев свое золото выпаривает, — проворчал Никита Ровенский.

— Тебе-то что? — равнодушно заметил Борис, наливая из чайника заварку и стараясь не пролить ее на стол — носик чайника был отбит.

— Постеснялся бы хоть, — продолжал свое Никита. — Чем он занимается на рабочем месте?

— А ты чем? — вновь возразил Борис. Ровенского он недолюбливал: тот вечно был чем-нибудь недоволен.

— Я хотя бы не посторонними делами занимаюсь, — встал в позу Ровенский.

— Так занялся бы, — усмехнулся Борис. — Чем болтать как баба.

Ровенский обиженно замолчал. Борис отхлебнул из чашки горячего чаю. Так за чаем и перепалками с Ровенским проходили дни, недели и месяцы. Пока институт неожиданно не подключили к Интернету. По слухам, это доброе дело совершил всемогущий Сорос в поддержку какого-то проекта, который двигал один из немногих действующих в НИИ ученых. Этим, кстати, стали выгодно отличаться обычные НИИ от бывших «ящиков» — институтов, находившихся в ведомстве ВПК — военно-промышленного комплекса. Если раньше вовсю финансировалась прикладная физика, которой и занимались «ящики», то сейчас большей вероятностью оказывался грант от какого-нибудь Сороса, выданный на развитие фундаментальной физики. От государства же давно перестали ждать денег — даже отопление и свет оплачивали из средств, полученных за аренду сдаваемых помещений. Любопытный факт — в 1994 году на всю фундаментальную физику было потрачено денег меньше, чем на восстановление Белого дома. То есть в бюджете было заложено больше, но на Белый дом были выданы все заложенные деньги, а на физику — четырнадцать процентов.

Так или иначе, но всемирная паутина стала для Бориса отдушиной в этом здании, напичканном вышедшим из строя оборудованием и пропахшим последствиями выпаривания Соловьевым золота из радиодеталей. А через полгода просто так ползать по Интернету Лузанскому стало уже неинтересно, и он, как и миллионы других пользователей, подключенных к сети, решил внести и свой посильный вклад в создание общей помойки. Иными словами, после месяца вялого изучения НТМЬ Лузанский стал гордым обладателем домашней веб-страницы, на сетевом жаргоне — «хомпаги». Как и все подобные первые творения, она была просто ужасна. Но там, где для многих такой опыт сразу и заканчивается, для Бориса он только начинался. Еще через пару месяцев изучения различных руководств о плохом и хорошем вкусе в создании и оформлении сайтов, веб-страница Лузанского стала строже и заметно привлекательней многих таких же «хомпаг».

Ну а чем дальше в лес, тем больше дров. Подключение ко всемирной сети постепенно переставало быть диковиной на российских просторах, а вместе с распространением этой паутины возник и возрос спрос на веб-представительства разных фирм. И тут уж конечно Лузанский воспользовался своим преимуществом. Он, конечно, осознавал, что он не Артемий Лебедев — известный монстр российского веб-дизайна, а потому и цены на подобные услуги у Бориса были заметно ниже. Но все-таки это были довольно приличные деньги по сравнению с зарплатой, которая полагалась ему по статусу. Кроме того, у Лузанского было вдоволь свободного времени, ведь на работе никто не запрещал ему заниматься своими делами.

Так что уже довольно скоро Борис почувствовал себя самоутвердившимся и состоявшимся человеком. Ему нравилось набирать невразумительные для нормального человека сочетания английских букв и значков, а в итоге получать некую приличную картинку на мониторе. Однако постепенно начинала расти и конкуренция — таких, как он, веб-мастеров самоучек стало уже довольно много. И это сказывалось на количестве и цене заказов. Но Лузанский не очень отчаивался — он знал, что прожиточный минимум с таким хобби ему все же обеспечен. Он понимал, что, конечно, может попробовать устроиться веб-мастером в какую-нибудь фирму, где у него будет стабильный заработок, но свобода обещала в этом случае быть потерянной, что его сильно смущало.

Борис стоял на московском вокзале, продуваемом сквозняком. Было раннее утро — половина шестого утра. Он приехал сюда, чтобы встретить свою вторую жену, Наташу, которая возвращалась с похорон своего брата. Тот погиб, плавая на байдарке в Карелии, а был он немногим старше Наташи — всего двадцать пять лет. Впрочем, с Борисом они были незнакомы, так что Лузанский не сильно расстраивался по поводу гибели шурина. «В конце концов, думать надо было, прежде чем в воду лезть» — так ухудшалось настроение Бориса с каждой секундой бесплодных ожиданий. На перроне уже почти никого не осталось. Было ясно, что Наташа не приехала. Что ж, надо возвращаться в Троицк, забирать у бабки двухгодовалого сына, вести его в сад, идти на работу…

— Эй, — подошла к нему сзади высокая, красивая женщина со смуглой кожей, — вас случайно не Борис зовут?

— Борис, — удивился Лузанский. Не часто к нему подходили такие вот женщины. Да еще и с явной целью познакомиться.

Тут Лузанский ошибся. Лейла Ладода тоже приехала на вокзал встречать поезд. На поезде прибывал некий знакомый знакомых по имени Борис, который должен был передать ей кое-какие документы.

— Что-то вы налегке, — удивилась Лейла.

— А почему я должен быть… натяжеле? — не меньше удивился Борис.

— Ну не знаю, — пожала та плечами. — Ладно, у меня не очень много времени. Где документы?

— Документы? — вытаращил глаза Борис. — Какие документы?

— Послушайте, — поморщилась Лейла. — Вы Борис или нет? Вы должны были привезти документы.

— Я Борис, — повторил Лузанский. — Но ни о каких документах ничего не знаю. — Он наконец начал догадываться, что происходит. — Я должен был здесь встретить свою жену.

Тут и Лейла поняла свою ошибку. Она смущенно улыбнулась, впрочем, нет, скорее притворно-смущенно, именно чтобы показать, насколько сильно она смущена.

— Извините, видимо, я приняла вас за кого-то другого.

— Ничего страшного, — улыбнулся Борис. Женщина нравилась ему. Она неуловимо кого-то напоминала.

— А где же ваша жена? — осмотрела Лейла перрон.

— Видимо, там же, где и ваш Борис, — сразу помрачнел Лузанский.

— Понятно… Ну что ж, еще раз извините. — И Лейла зацокала длинными смуглыми ногами на высоких каблуках к выходу с перрона.

— С кем не бывает, — пробормотал ей вслед Борис и вдруг, неожиданно для себя, догнал ее: — Подождите! Может, у вас есть свободная минутка? Я бы с удовольствием угостил вас чашечкой кофе.

— Очень мило с вашей стороны, — улыбнулась Лейла. — Только я кофе на вокзалах не пью. Да еще с незнакомцами.

— Так я и не предлагаю вам на вокзале, — не смутился Борис. — Тут наверняка есть хорошее кафе поблизости. Да и потом, я не незнакомец, вы ведь знаете, как меня зовут… А вот я, кстати, вашего имени не знаю, — закончил он неожиданно для себя.

Вообще-то Лузанский был не мастак знакомиться с женщинами на улице, но тут вдруг чувствовал, что оказался в кои-то веки в нужном месте в нужное время, что легла наконец фишка. Он даже не мог объяснить, откуда это чувство, а, впрочем, разве кто-нибудь может это объяснить?

— Лейла, — протянула ему руку она. — В конце концов, действительно, раз уж мы оказались коллегами по несчастью, почему бы нам действительно не выпить по чашечке кофе? Правда, боюсь, что все кафе в такую рань еще закрыты, так что придется мне, видимо, поступиться своими принципами.

Так Лузанский познакомился с Лейлой. Услышав про любимое занятие Бориса, она долго расспрашивала его об этом, что ему, конечно, льстило.

Они говорили довольно долго, потом поехали в ресторан, выпили… Лузанского потянуло на откровенность.

— Вот такая у меня жизнь несчастная… — говорил он.

Лейла слушала излияния Лузанского, поддакивала, называла его «мой бедненький» и даже гладила по голове. Когда по щеке Лузанского уже готовилась скатиться скупая слеза, она решила, что пора действовать самой.

— Поехали, — сказала она, решительно вставая из-за столика.

— Куда? — обреченно спросил Лузанский.

— А тебе разве не все равно? Все будет хорошо, верь мне…

И Лузанский поверил. Он сел в такси, которое поймала Лейла и на заднем сиденье которого почувствовал рядом с собой жаркое и желанное женское тело. Он не помнил, как и куда доехало такси, потому что всю дорогу они целовались.

…Он проснулся утром следующего дня на огромной, как военный аэродром, кровати. Рядом лежала Лейла. Вид у нее был деловой.

После нескольких нежных слов она неожиданно спросила:

— А ты мог бы сделать порносайт?

— Порносайт? — удивился Борис. — Ну, наверное, мог бы. А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — улыбнулась своей обаятельной улыбкой Лейла и сразу перевела разговор на другую тему.

Она не баловала Лузанского частыми встречами и нё торопила события. Это была их третья встреча, которую она назначила сама — позвонила, сказав, что пропадает билет в оперный театр. Для Лузанского это стало сюрпризом со всех сторон — в опере он был только раз в детстве и больше туда никогда не собирался. Надев единственный приличный костюм, который у него был, он явился на это свидание с букетом цветов. А после спектакля Лейла опять привезла его к себе.

Проснувшись наутро, он долго смотрел на нее и наконец понял, кого же она ему так напоминает. Розу Шаяхметову, смуглую красавицу, отличницу-первоклассницу, в которую он был влюблен в детстве.

Кстати, дела у него шли неважно. Можно сказать, был просто кризис. Для Бориса этот кризис стал действительно крахом — все его заказчики куда-то испарились, а деньги, конечно, сразу утекли. Поэтому когда Лейла на одном из свиданий вновь спросила, в состоянии ли он сделать порносайт, ответ Бориса был уже иной.

— Разумеется! — произнес он. — Если, конечно, заплатят.

— Заплатят, не беспокойся, — успокоила его

Лейла. — Если ты хорошо поработаешь и будешь держать язык за зубами.

— Я буду открывать рот только для поцелуев, — произнес Лузанский, наклоняясь к лицу Лейлы.

— Ты ужасно вульгарен, — поморщилась она.

Никаких угрызений совести по поводу того, чем

он занимается, Борис не испытывал. «Подумаешь, сайт с порнографией, — казалось ему. — Я же никого не убиваю. А если этим буду заниматься не я, то найдут кого-нибудь другого, так что какая разница?» Единственное неудобство, что пришлось заниматься этим дома — на работе слишком много любопытных носов, норовящих сунуться в монитор. Да и дома спокойно поработать можно было лишь ночью, когда засыпали Наташа и маленький сын. К счастью, его жена была не в ладах с компьютером и не интересовалась, чем там занимается муж. Дома, и ладно.

Хотя однажды она все же застукала его: как раз в тот момент, когда он публиковал в Интернете очередную порцию фотографий.

— Что это? — спросила она с ужасом, глядя на изображение голой девушки в крайне вызывающей позе.

— Не знаю, — вполне искренне отмахнулся Борис. — Это какой-то вирус!

Кажется, это успокоило Наташу. С тех пор Борис стал еще осторожнее, и казалось, ничто уже не может помешать его спокойствию.

Но кипучий характер Лейлы покоя ему все не давал. Во время одной из встреч она спросила:

— А как ты думаешь, можно организовать на нашем сайте «живые камеры»?

— То есть? Что ты имеешь в виду?

— Ну я видела на западных порносайтах такие. Девки показывают стриптиз, или даже еще круче… И это транслируется напрямую.

— Погоди, Лейла, но это уже подсудное дело, — сказал Лузанский.

— А что, наш порносайт — это не подсудное дело? Все под кодексом ходим, — неожиданно жестко ответила Лейла, — так что давай-ка не будем распускать сопли.

И Лузанский, немного покумекав, вздохнул и пошел в магазин за оборудованием для студии «живых камер».

Размах у Ладоды был большой. Она планировала организовать круглосуточный показ порнографии в прямом интернетовском эфире. Лузанский взялся за дело, и скоро все было готово. В загородном доме Лейлы они отгородили несколько комнаток, где поставили кровати, зеркала и, главное, камеры. И через некоторое время «живые камеры» заработали. Круглые сутки, сменяя друг дружку, перед камерами происходили крутые секс-шоу, за право посмотреть которые многие на Западе платили ежемесячный тариф. Лузанский организовал рекламную акцию, и скоро количество клиентов стало расти как снежный ком. Соответственно и состояние банковских счетов.

Львиную долю денег Лейла забирала себе, но и Лузанского не обижала, справедливо полагая, что лучше сытый и довольный профессионал, чем голодный и ни на что не годный.

А девочек и парней поставляли Авербух со Щербининым. Конечно, они бы предпочли сами стричь купоны с такого выгодного дела, но Лейла держала их на расстоянии от интернетовского бизнеса, предоставляя им дальше заниматься съемками…

Бизнес Лейлы Ладоды процветал…

И все было бы хорошо, но в один прекрасный день в доме Лейлы зазвонил телефон. Это был милицейский чин, который крышевал подпольную студию Авербуха и Щербинина. С ним расплачивалась сама Лейла, не привлекая порнографов.

— Все, — сказал милицейский начальник, — контору вашу я больше охранять не могу. По городу идет большой рейд.

— Какой еще рейд? — поинтересовалась Лейла, хотя уже поняла, что лавочку пора прикрывать.

— Борьба с секс-индустрией. А на вас в местном отделении лежит несколько заявлений.

— От кого? — оторопела Лейла.

— Да от соседей. Все видят, что к вам какие-то девки подозрительные ходят. Ну старухи и пишут, которым все равно делать нечего… Так что я тебя предупредил.

Лейла положила трубку и тут же послала Мотю предупредить порнографов о приближающейся опасности.