Утром телефон в номере разрывался.

Он проснулся наконец, схватил телефонную трубку, но вдруг подступившая тошнота свалила его на подушку.

– Эй, – заверещали в трубке. – Эй!

– Что вам? – отозвался Валентин.

– Сейчас же выключите радио, слышите? Я второй раз вам звоню!

– Какое радио? – спросил Валентин и тут уже сообразил, что радио почему-то включено. В комнате вовсю бесстыдно ревел и квакал саксофон.

– Не морочьте мне голову! – взвизгнула трубка. – Скажете, это не у вас? Я же слышу!

– Минуту, – сказал Валентин. Он, качаясь, добрел до приемника и выключил его, потом пошел в ванную – его вырвало. Когда он вернулся и рухнул на кровать, в трубке все еще визжали:

– Сейчас позову милицию, вас вышвырнут вон! Спускайтесь вниз – уплатите вперед немедленно, если хотите у нас жить! Деньги у вас есть?

– Я сойду через полчаса, – ответил Валентин.

– Нет, сию минуту! – послышался приказ.

Он положил трубку и с отвращением поглядел в окно на безжалостное городское солнце. Как же так, подумал он. Ему казалось, что вчера вечером он был в кино, но, поразмыслив, понял, что уже не уверен, было ли то вчера или позавчера. Возможно даже, три дня назад. Вот это уже скверно, подумал Валентин. Это скверно. Он решил не ломать голову. Судя по всему, ничего страшного не случилось, а если и случилось, пусть милиция и беспокоится, что и когда. Ему-то с какой стати трепыхаться?

Не открывая глаз, он протянул руку через изголовье кровати и ощупал внутренний карман любимого и единственного пиджака – бумажник был на месте. И на том спасибо. В бумажнике лежало чуть меньше пятисот рублей и замусоленные клочки бумаги с именами и номерами телефонов... Имена были женские, но ничего ему не говорили. Ну ты и мастак, сказал себе Валентин.

Тут у него заныло в животе, что-то внутри холодно заворочалось. Он сидел на кровати, натянув брюки до колен, когда в дверь постучали. Надев брюки, он пошел в ванную и открыл душ, просто чтоб зашумела вода. Потом подошел к стенному шкафу, надел белую рубашку и не торопясь стал завязывать галстук, а в дверь все стучали с вариациями и повторами.

– Черт бы вас побрал! – завопил голос за дверью. – Эй, вы там живы?!

Тогда он выключил душ, неторопливо подошел к двери и резко распахнул ее перед тощим человечком, который тотчас же пригнулся в боксерской позе.

– Вас требуют вниз, – сказал он.

– Зачем?

– Вы должны заплатить вперед, если хотите здесь оставаться.

– Ясно, – сказал Валентин, не двигаясь с места.

– Ясно? И что?

– У меня дела. Я занят.

– Угу, – произнес коридорный. – Какие это дела, хотелось бы знать? Я принес вам в номер три бутылки, а вы не дали мне на чай. Да еще бегал через улицу в бар за льдом и ждал, пока его наколют, и за это вы не дали мне ни шиша.

– Какой еще лед?

– Обыкновенный, холодный, – сказал коридорный и, выбросив руку, как для апперкота, сунул ему под нос клочок бумаги. – Вот!

Валентин вынул из бумажника две бумажки и дал ему. Коридорный пересчитал их дважды, словно можно было ошибиться.

– Если не нравится, – сказал Валентин, – давай обратно.

На какое-то мгновение ему показалось, что коридорный сейчас двинет его кулаком, но тот повернулся и пошел.

– Гостиницы вам не по карману, – сказал он не оборачиваясь. – Нечего лезть в гостиницу, если нет денег.

– Как-то не сообразил, – ответил Валентин и захлопнул дверь.

Коридорный пошел к лифту. Валентин слышал его шаркающие шаги и протяжный голос:

– Лучше сразу идите вниз, улизнуть не пытайтесь, черного хода нет, а из окна вы не сможете – высоко.

Третий этаж, механически подумал Валентин, не так уж и высоко.

Досадно, но он совершенно не помнил, где был вчера, кроме кино. Денег явно поубавилось... Пиджак и брюки влажные, с брызгами грязи. Наверно, он был под дождем? И трамвай – в его воспаленном мозгу проплыл, кренясь из стороны в сторону, трамвайный вагон с мокрыми стеклами. Валентин снова вынул бумажник, заглянул во все его отделения, обшарил карманы: быть может, найдется какой-то счет? Но кроме билетов в кино – их было четыре или пять (?!) – и невразумительных клочков бумаги он ничего не обнаружил. Тогда он уложил сумку, как всегда, на всякий случай заглянул под кровать, спустился на первый этаж и показал портье внушительный кукиш.

– Я съезжаю.

– Приезжайте к нам еще, – тихо сказал случившийся рядом коридорный.

– Только к тебе лично, – ответил Валентин.

На улице его обдало жарой.

Значит, осталось четыреста тридцать рублей и ничего, что можно было бы сдать в ломбард или комиссионку. Что ж, думал он, сходя с тротуара, чтобы перейти улицу, жизнь не кончается, если у тебя кончаются деньги. Наверно, не кончается...

Часы на углу здания показывали половину пятого. Сколько же он проспал? Это, конечно, зависит от того, когда вернулся. Впрочем, в провинциальных городках в гостиницах имеют обыкновение на ночь запирать вход.

Переходя мостовую, Валентин подумал, что ему, кажется, стало лучше, но на полпути улица вдруг странно изменилась. Фасады домов стали ненастоящими, пешеходы на тротуарах, их лица, водоворот уличного движения в лучах предвечернего солнца – все было будто нарисовано на цветном стекле и подсвечивалось электролампами. Валентин остановился посреди мостовой, глядя на проезжавшие машины; они двигались, как игрушечные. Валентин помотал головой, пошел дальше и уже подходил к обочине тротуара, как вдруг, неизвестно почему, почти впритык к нему остановился серебристый «сааб». Он услышал визг тормозов и, взглянув направо, увидел сидевшего за рулем человека в черных очках, который что-то кричал про раззяв, которые шляются где попало. И был прав, конечно.

Ступив на тротуар, Валентин поднял глаза и, успев увидеть афишу кино, почувствовал, как голова наливается страшной тяжестью, а ноги стали ватными и устоять на них он не может. Он ощутил, как голова его стукнулась о тротуар. Откуда-то донесся долгий, пронзительный и несколько театральный крик. Время остановилось. Снова возникли море и девушка...

– У него сумка, – наконец сказал кто-то. Мужчина и женщина подняли его и прислонили к водопроводному крану, какие нечасто сейчас встретишь на улице.

– Ну да, я шляюсь где попало, – сказал им Валентин.

– Ладно, – сказал мужчина, – вот ваша сумка. Шляйтесь дальше, только подальше от нормальных людей.

Они ушли, и, сидя у водопроводного крана, он огляделся. С другой стороны улицы глазели на него несколько человек: из-за манекенов в витрине выглядывали продавцы, а с этой – кассирша кинотеатра уставилась немигающим птичьим взглядом. Ну чего уставились, козлы? Впрочем, кассирша махала ему рукой, предлагая зайти. Он воспользовался этим и на полчаса перевел дух. Кассиршу звали Инга, и, хотя лет ей было не меньше пятидесяти, отчество она назвать кокетливо отказалась. Валентину на это было плевать, как и на то, что едва ли ее имя было Инга.

Через полчаса он вышел на улицу и вознамерился было идти дальше, но тут увидел невысокого пожилого мужчину в джинсовом комбинезоне. Валентин заметил его за полсотни шагов – тот прошел мимо витрины парикмахерской, он шагал быстро и смотрел прямо в глаза Валентину. И Валентин оцепенело стоял, пока этот в комбинезоне не остановился прямо перед ним, и все опять стало ненастоящим, как раскрашенные картинки на стекле. Валентин смотрел на этого человека, приоткрыв рот, уже точно зная, что тот ему скажет, и как бы вторя ему, шевелил губами. А человек в джинсовом комбинезоне произнес:

– Теперь ты знаешь, что такое страх, верно?

Валентин, которого била такая дрожь, что он не мог удержать сумку, переспросил:

– Что?

И, словно заезженная пластинка, таким же точно тоном человек повторил:

– Теперь ты знаешь, что такое страх, верно?

Валентин быстро отвел глаза, изо всех сил стараясь унять дрожь, но не мог, как не мог побороть липкий страх, который растекался по телу, по венам, по рукам и ногам, подкатывая к горлу и заволакивая мозг. «Перестань, перестань, перестань!» – твердил он себе. Он заставил себя в упор взглянуть на типа в синем комбинезоне, но у того глаза уже стали тусклыми, он весь съежился и, что-то бормоча, бочком отходил в сторону. Но он же сказал это, подумал Валентин, он же сказал мне про страх, а сейчас он по виду просто старый алкоголик и, наверно, подошел поклянчить денег. Дурья твоя башка, ничего он тебе не говорил. Ни слова.

Не поднимая глаз, он поплелся вдоль домов туда, где, казалось, был бар. Он вошел и взобрался на табурет. Какая-то женщина засмеялась. По его адресу или нет, Валентину сейчас было плевать. Сейчас ему на все было плевать. Сейчас он, возможно, даже не помнил, что в Зеленогорск он приехал не просто так, а с особой миссией.

Бармен подошел поближе, поглядел на него искоса и усмехнулся.

– А, – сказал он, – ну как делишки?

– Вот что, – сказал Валентин. – Дайте-ка... – Он положил кулаки перед собой на стойку и тут заметил, что костяшки пальцев ходят ходуном. – Дай-ка мне водки и... – Он почему-то посмотрел на женщину. Она была крепко сбита, и ей было не больше тридцати лет. Лицо было красным то ли от алкоголя, то ли от смеха.

– И для дамы? – поинтересовался бармен и интимно сообщил: – Людка Воскобойникова. Если уговорить – даром пойдет.

– Нет, – ответил Валентин, делая вид, что не понимает, о чем речь. – Сольешь в стакан как двойную порцию, понял? И дашь мне одному. Одному, – засмеялся он.

Тут женщина откинула голову и буквально зашлась от смеха, наконец она подняла немытый палец и ткнула в его сторону:

– Я тебя запомнила. Вчеpa вечером, да! Ну ты и давал... ты же самый комичный парень в этом паршивом городишке. Даже смешней моего муженька-прыгуна, ха! Даже в подвальчике я смешней не встречала!

– А что, – ответил ей Валентин, – вполне возможно.

Бармен снова интимно наклонился:

– Представляете: ее муж собрался с трубы сигануть из-за того, что посмотрел порнуху и увидел там свою благоверную – в смысле, потаскуху эту.

– Правда, что ли? – серьезно спросил Валентин.

– Да ну, – отмахнулся бармен, – допился мужик, без работы сидючи. Чего с пьяных глаз не привидится?

– А что за подвальчик, про который она говорила?

– Так самое смешное, что она, когда напьется, тоже говорит, что в порнухе снималась – в каком-то подвальчике.

Валентин повернулся, но женщины уже не было. Не привиделась ли она ему вообще?