– Живопись-шмивопись, ерунда это все, – говорил захмелевший Артемьев через час, сидя в модном клубе. – Знаете, чем только сегодня художники ни зарабатывают? Один мой приятель, ну, не приятель, знакомый, так вот, он положил двадцать пять куриных яиц в картонную коробку, поставил параллельный и направленный свет – в результате получилась действительно интересная работа. Он ее на компьютере обработал и так и эдак. Потом распечатал на фактурной бумаге. Сбрызнул специальными спреями, чтобы краской пахла, и наклеил на холст. Потом продал в Дюссельдорфе за тридцать тысяч.

– Долларов? – усомнился Гордеев.

– Евро.

– Неужели правда?

– Точно не знаю, думаю, соврал насчет цены, а на самом деле наверняка дороже загнал. Сейчас у художников принято занижать.

– Ну и ну! – Гордеев покрутил головой. – А вы, значит, тоже дорого свои картины продаете? Мне Долохов говорил, что вы модный художник.

– Свои я не продаю, – хмуро объяснил Артемьев. – То, что я продаю, делается изначально на заказ, а это обычно портреты. Свои я себе оставляю. Или делаю их в таком месте, где их никто не трогает, но они принадлежат сразу всем.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, я часто клубы оформляю, рестораны, какие-то здания расписываю.

– То есть вы востребованы, – сделал вывод Гордеев. – И нехило зарабатываете?

– Ну... в общем и целом... – неуверенно сказал Артемьев. – Последнее время...

– Вы поймите меня верно, Олег, это не праздное обывательское любопытство. Я хочу понять обстоятельства вашей жизни, с тем чтобы общая картина помогла мне сделать вывод об импульсах вашей жены. Движущих силах, так сказать.

Гордеев внимательно смотрел на художника, а тот смотрел себе под ноги. «Так он мне сейчас и скажет, – подумал Гордеев. – Да какие там, на хрен, импульсы, загуляла девка, вот и все импульсы!»

Молчание. Не сказал. От скромности? Из вежливости? Вряд ли. Похоже, в своей тоске парень дошел до ручки и стесняться сейчас не стал бы. Ее уход оказался для него полной неожиданностью, и, возможно, он по-прежнему не верит, что его элементарно бросили. При этом он не производит впечатления пресыщенного самца. Он – работяга, которого Бог, кажется, еще наградил и умом, и талантом. Он заслужил свою модель, хотя бы потому, что в каком-то смысле сам ее вылепил, как Пигмалион Галатею. Вопрос в другом, действительно ли она так хороша, что он с ума по ней сходит? А впрочем, какая разница, пусть у нее хоть горб будет, если парень по-прежнему влюблен, для него это не имеет значения... А что, это вообще-то вариант – горбатая манекенщица...

Гордеев потряс головой, но художнику показалось, что адвокат любуется интерьером.

– Это еще что! – довольно хмыкнул Артемьев. – Вот они скоро открывают тут летнюю площадку с перьями, блестками, трансвеститами и собираются привезти какого-то важного диск-жокея.

Неизвестно откуда появился Бомба Долохов.

– Привет, орлы! – Он отсалютовал пустым стаканом и умудрился ловко швырнуть его на поднос проносящегося мимо официанта.

– Вот взяли бы они тебя диск-жокеем? – предложил Артемьев. – Может, здесь и нормальным людям поинтересней бы стало?

– А что? – оживился Бомба. – Я еще в детстве стучал на маминых кастрюлях, вязальными спицами наяривал!

И Бомба исчез так же мгновенно, как появился.

– Не надо, – Артемьев повернулся к Гордееву. – Если он заиграет – здесь стены рухнут. А это не в моих интересах. Мои стены тут – самое лучшее... Знаете, в свое время я считал себя очень привлекательным...

Гордеев хотел было сказать Артемьеву, что тот и сейчас вполне ничего себе, но вовремя сообразил, что получится не слишком уместный комплимент – от мужчины мужчине.

– ...При этом подразумевалось, конечно, что у меня очаровательная жена и отличная карьера. Кроме того, я живу в столице и отнюдь не ощущаю себя сторонним наблюдателем. А ведь это важно... Для меня это очень важно. В детстве я был замкнут. Мне все время представлялось, будто все посвящены в некую великую тайну, которую от меня скрывают. У остальных, казалось, есть в жизни какая-то особая цель. Эта убежденность возрастала каждый раз, когда я переходил из одной школы в другую... Отец тогда часто менял работу, мы все время переезжали с места на место, и я снова оказывался в положении новичка. Каждый год я должен был постигать очередной свод условностей. И, только окончив школу, я начал познавать секреты того, как завоевывать друзей и оказывать влияние на других.

– Цитата из Карнеги? – усмехнулся Гордеев.

– Да. Но, даже став докой в этом деле, я все же понимал: у меня это умение – приобретенное, а у других оно – врожденное.

– Так вам впору гордиться собой, – заметил адвокат.

– Не получается, – честно признался художник. – Мне удавалось обмануть окружающих, но я не переставал бояться, что когда-нибудь буду разоблачен как обманщик и самозванец. Именно так я и чувствую себя сейчас. Даже теперь, когда можно бы побахвалиться своими достижениями, не выходит...

Между тем какая-то женщина, похожая на некую знаменитость, пройдя через зал, помахала рукой в их направлении. Артемьев помахал в ответ. Его улыбка стала кислой, едва женщина скрылась из виду.

– Обратите внимание, – сказал он, – силиконовая имплантация.

– Вот как? – удивился Гордеев. – А мне она показалась довольно плоской.

– Да не сиськи, – объяснил художник, – щеки. Это же... – И тут он назвал, видимо, достаточно известную в их кругу фамилию. – Разве вы не узнали? Она сделала эту дурацкую силиконовую вставку, чтобы казалось, будто у нее есть скулы. А все потому, что один мой знакомый скульптор, которому она позировала, брякнул ей, что у нее недостаточно фактурный профиль.

– Совсем люди с ума посходили, – резюмировал Гордеев.

– Да уж, – вздохнул художник.

Тут в зале наступило некоторое оживление. Оказалось, что Бомба, вдохновленный новой идеей, договорился с диск-жокеем и временно занял его место. Он остановил уже запущенную было пластинку и завыл дурным голосом:

Гордеев вздохнул и посмотрел на Артемьева.

– Что? – безо всякого выражения спросил художник.

– Какого черта вы меня сюда затащили? Мне, знаете ли, не двадцать лет, и меня вся эта галиматья совершенно не бодрит.

– Хотите меня уверить, что предпочли бы консерваторию?

– Хочу сказать, что с большим удовольствием отправился бы на боковую или просто выпил.

– Это никогда не поздно, – художник кивнул в сторону бара.

– Ладно, хватит уже с вас на сегодня.

– Относительно сумасшествия, – сказал Артемьев после паузы длиной в сигарету. – Это не шутка была.

– Вы о чем? – удивился Гордеев.

– Да все о том же. Я не псих.

– Я и не говорил, что вы псих.

– Но подумали, – настаивал Артемьев.

– Даже и не думал! – Гордеев уже устал защищаться.

– Правда?

– Правда.

– Понимаете, – сказал Артемьев после новой продолжительной паузы, – обо мне многие так думают, я знаю. Возможно, я даю для этого какие-то основания. Возможно, я слишком подозрителен. Но у меня были основания. В принципе, можно и к сорняку относиться с подозрением: каковы его истинные цели? Кто его послал в мой огород? Но в один прекрасный день вся шелуха отпадет, и мы узнаем его истинную природу. Правда, к тому времени сорняк прорастет повсюду и будет поздно. Сорняк, или то, что мы принимали за сорняк, будет диктовать нам условия. Понимаете, когда моя личная жизнь усложнилась и приобрела такой... драматический характер, беспокойства о сорняке отошли куда-то на задний план. Я понял, что величайшая боль приходит не с далекой планеты, а из глубины сердца... Альбина сказала, что я параноик, и исчезла, а потом моя мастерская была буквально разгромлена. Помню, прихожу я, открываю дверь и что вижу? Сплошной хаос: все – вдребезги, шкафы взломаны, ящики валяются по всему полу пустые, холсты порваны.

– Вы серьезно? – спросил ошеломленный Гордеев.

– Да.

– Это было до ее исчезновения?

– После. И, помнится, я тогда подумал: «Ну хорошо, неприятность, конечно, чертовская, зато как здорово все укладывается в теорию о „параноике“. Но если честно, я даже проверялся у довольно известного психоаналитика, и он сказал мне: „Вы – человек аффектированный, склонный к театральности, вы полны иллюзий по отношению к жизни, но тем не менее вы слишком сентиментальны, чтобы быть параноиком“. А я однажды проверил себя при помощи так называемого мультифазного психологического теста, и проверка эта показала, что я параноик, невротик и шизофреник.

– Ну да?! – не поверил Гордеев.

– Правда-правда! Это такой тест, он из кого хочешь психа сделает. По отдельным пунктам у меня были такие высокие показатели, что их общая сумма, согласно инструкции, дала такой результат. Но тест выявил также, что я – неисправимый лгун! Видите ли, по этому тесту вам несколько раз задают один и тот же вопрос, сформулированный каждый раз по-разному. Скажем, мне говорят: «Существуют божественные существа, которые правят миром». И я подтверждаю: «Да, возможно, что так оно и есть». Немного спустя говорят: «Я не думаю, что существуют божественные существа, которые правят миром». И я говорю: «Да, по-видимому, это так, я знаю множество причин, чтобы согласиться с этим утверждением». А еще позже предлагают формулировку: «Я не уверен в том, существуют ли божественные существа, которые правят миром». И я говорю: «О да, это абсолютно верно». И в каждом случае я отвечаю совершенно искренне. Если взглянуть на эту ситуацию с философской точки зрения, то я веду себя как кое-кто из парней, живших во времена древних греков, которые хвастались тем, что живут, как собаки. Любой аргумент, который мне приводят в подтверждение той или иной теории, убеждает меня в ее справедливости. Вот если бы вы предложили мне сейчас заказать пиццу, я немедленно согласился бы, что это лучшая идея, которую я когда-либо слышал. Более того, вы вполне могли бы заставить меня заплатить за нее из собственного кармана. Но если бы вы спросили вдруг: «А не думаете ли вы, что пицца стоит слишком дорого, питательность ее очень мала, ну и так далее?» – я немедленно ответил бы, что вы правы, я терпеть не могу это дерьмо. Это, как я догадываюсь, свойство любой слабой натуры...

Гордеев молчал. Он уже давно пожалел, что согласился на эту поездку в ночной клуб.

Бомбу убрали с пульта. Теперь музыка перемежалась заявлениями диск-жокея:

– Не нуждается в особых доказательствах тот факт, что во всем животном мире самцы имеют более яркое оперение, более интересные шкуры, более ветвистые рога, и, вообще, они более привлекательны и красивы, чем самки! И это несмотря на то, что в животном мире любое живое существо изначально поставлено в условия жесточайшей борьбы за существование, которые вроде бы должны делать животное как можно менее заметным для окружающих, чтобы лучше скрываться от бесчисленных внешних врагов и опасностей! Значит, даже в условиях жесточайшей борьбы за существование именно самцы, а не самки сохраняют более яркие оперение и шкуры! А значит, ими движет еще инстинктивная тяга к продолжению рода или же эрос. То есть желание привлечь к себе внимание самок в животном мире у большинства самцов на инстинктивном, подсознательном уровне оказывается сильнее, чем желание выжить самому! Приходится признать, что самцы в животном мире и в наши дни подвергают себя значительно большему риску, чем самки... из-за чего? Из-за красоты!

И затем снова рев музыки.

Гордеев слушал все это с нарастающим изумлением. Тем временем возле них очутилось какое-то существо неопределенного пола. Артемьев, кажется, его не замечал.

– Олежек, лапочка, познакомь меня со своим другом, – проворковало существо, которому надоело топтаться безрезультатно.

– Юрий Петрович его зовут, – вяло представил Гордеева Артемьев.

– Вали отсюда, – тут же сказал Гордеев, и существо как ветром сдуло. Гордеев осмотрелся. – Куда вы меня привели?! – Тут только адвокат и обнаружил, что остальные посетители были того же поля ягоды.

– Это клуб для сексуальных меньшинств.

– Какого черта мы сюда вообще приехали?! – с изумлением спросил Гордеев.

– Я тут оформлял интерьер, – сказал Артемьев без выражения, поглощая очередную порцию виски.

– Ну и что с того?

– У меня тут открытый счет, платить ни за что не надо.

– Так, Олег, быстро встаем и уезжаем, – сказал Гордеев тоном, не терпящим возражений.