21
В круглой башне Бутырского следственного изолятора для Аслана перестало существовать время. Мутное решетчатое окошко, снаружи закрытое металлическими ставнями, лишь едва заметно светлело, обозначая день, и темнело ночью. В камере на высоком облупившемся потолке под крепким проволочным колпаком круглосуточно горела маломощная лампочка, освещая безрадостную картину юдоли страданий. Крашеные стены с отваливающимися кусками штукатурки, под которой обнаруживались замазанные непробиваемым серым цементом краснокирпичные стены. Затоптанный цементный пол со следами засохшей крови…
Слева от входа каменным бордюром обозначена «санитарная» зона — дырка в полу для сортирных надобностей и ржавый текущий кран над этой дыркой — умывальник.
В дальнем правом углу на нарах, навечно вмонтированных в пол, лежал без сна измученный пытками Аслан. Он, стараясь согреться, свернулся калачиком на левом боку, насколько это было возможно из-за поврежденной спины и сломанных ребер. Дышать на боку было очень больно, но и на спину лечь никак не получалось.
Бригаду «добровольцев-палачей» ежедневно приводили под конвоем отрабатывать свою дополнительную жратву и выпивку. Но работали они с частыми и долгими перекурами, тупо, без выдумки и энтузиазма. Видимо, Марченко не был чересчур щедр в расчетах со Скориком. И наверное, во многом благодаря этому Аслану удалось-таки продержаться до сих пор и не подписать ни одной из предложенных ему бумаг.
А предлагали много всякой гадости.
Марченко, по всей вероятности, нисколько не сомневался, что Аслан под «прессом» моментально подпишет любую чушь. И потом будет подписывать по мере необходимости все подряд. Поэтому, не утруждая себя никакими расчетами, Марченко самым коротким путем двигался к цели. Сразу же сунул «чистосердечное» признание на десяти листах. Естественно, его «помощники» не предложили Аслану внимательно прочитать это перед подписанием. Но по ругательствам и вопросам, по упоминаемым ими именам и местам событий Аслан практически безошибочно выстроил версию Марченко относительно Бараева. Нетрудно было догадаться, чего добивался Марченко и зачем.
Сколько судеб он уже искалечил, сколько еще искалечит, раздумывал Аслан, упорно стараясь дышать перебитым носом. И все ради сущей ерунды — ради звездочек на погонах… Наверное, по десятку человек на каждую… мелкую…
Аслан уже нисколько не сомневался, что жить ему осталось совсем немного. Они добьются подписи. Ну не сегодня, так завтра. И тут же избавятся от него. Как от выкуренной сигареты. Единственный способ продлить себе жизнь хоть на несколько часов — продержаться и не подписывать.
Может быть, эти сатрапы, так Аслан называл своих палачей, тоже тянут, потому что подозревают, что и их Марченко уберет после дела? Неужели настолько серьезно? Неужели он запланировал так много? А что?.. Заключенные для него просто мусор. Этих уберут, новые сядут. Подстроят что угодно…
С каждой минутой приближения к последней черте он чувствовал все острее, как отдаляется от него весь мир, как проваливаются в прошлое и становятся бесплотными, туманными призраками близкие люди и уже никогда их не увидеть, не услышать, как недостижимы становятся самые простые радости, что уже, вероятно, никогда и неба-то он не увидит… Вот тут и открылись Аслану самые главные истины бытия. Перед смертью все становятся мудрыми. А может быть, от крайнего физического и психического истощения уже невозможно думать о чем-то глобальном, большом и глубоком? Может, изнуренный мозг только и способен, что представлять лишь самые простые образы. Как бы там ни было, но Аслан только здесь ощутил в полной мере, что самыми важными и нужными, самыми дорогими для живого человека являются простые и обиходные вещи. Нужно, чтобы кто-нибудь любил, ждал и верил. Важно, чтобы была цель, чтобы не напрасно…
За дверью послышались шаркающие шаги поднимающегося по лестнице человека.
— Почему идет один? — испугался Аслан и начал приподниматься, чтобы хотя бы сесть к приходу опасного человека.
Заскрипел ключ в замке, дверь открылась.
— Хавать баланду будешь? — спросил пожилой усатый сержант и поставил перед нарами на пол глубокую миску с бурым месивом. — Хлеба тебе не положено. И ложки тоже. Хлебай так. Собаке и жрать по-собачьи.
Аслан не ел уже несколько дней. Хорошо, что хоть воду в кране не отключили. Вид съедобного, даже просто мысль о еде как о чем-то возможном вызывала в нем болезненные спазмы. Но… Что-то уж очень подозрительно… Да и баланда… Не такая, как для других заключенных.
— Боишься? — понимающе улыбнулся сержант. — Правильно делаешь. — Он поднял миску и для убедительности отхлебнул через край. — Тут тебе не тещины угощенья — это факт. Но ничего… Продержишься пару дней. А там — бог даст день, бог даст пищу. Ты сам-то верующий?
Аслан, не сводя глаз с миски, протянул к сержанту дрожащие руки.
— Жри, раз уж положено. — Сержант, отдав миску, неторопливо развернулся и направился на выход. — Уделали тебя, факт. Но жить можно… Частями…
Он запер за собой дверь.
Аслан набросился на пойло. Сдерживая себя из последних сил, сделал несколько маленьких глоточков.
«Здесь, наверное, литра два, — размышлял он. — Еда полужидкая… Может быть, все сразу выпить? Это же…»
Он сделал еще два глотка — побольше.
Отчетливо чувствовалось, как еда проходит по пищеводу, как приятно расправляет слипшиеся стенки желудка… И сразу возникло ощущение сытости.
Аслан повеселевшим взглядом осмотрелся.
Еще продержимся, обрадовался он.
И смело допил все оставшееся в миске.
Отставил миску на край лежанки, поднял ноги и приступил к сложным передвижениям по укладыванию собственного тела.
— Раз болит, — значит, заживает, — уговаривал себя Аслан, с кряхтением располагаясь на нарах.
И тут с грохотом распахнулась дверь!
Аслан обернулся и увидел, как к нему в камеру зашли мучители. На этот раз их было только двое. Высокий и рябой.
— Лежи! — приказал высокий. Подошел и сел рядом. — Ты, Аслан, хороший парень. Это я тебе как специалист говорю. Много я всякого человеческого дерьма повидал на этом свете. Ты даже не представляешь, как себя люди могут проявить. В минуту жизни трудную. Такое вытворяют, чтоб только их не ударили, от одной угрозы способны на все! На все! Аслан, ты понимаешь меня?
Аслан утвердительно кивнул и стал разворачиваться, чтоб слезть с лежанки.
— Лежи, — снова приказал высокий. И сам развернул и положил Аслана на спину.
Аслан застонал от боли и зажмурился.
— Другой бы на твоем месте, — сказал рябой, — много дерьма выпустил. А ты, пацан, в натуре нормальный. Я бы тебя к себе взял. Ты бы со мной пошел?
— Нет, — прошептал Аслан, поворачиваясь, чтоб ослабить боль в позвоночнике. — Ни за что бы не пошел.
— Да? — удивился рябой. — Вот за такой честный и прямой ответ я тебя еще больше уважаю. Мог бы наврать на прощанье.
«Отступятся? — мелькнула в голове у Аслана радостная догадка. — Сорвалось у Марченко! Вот они и… Хотят все спустить на тормозах, будто по чужой воле, чтоб, мол, зла не держал, и все такое». А вслух сказал, стараясь скрыть волнение:
— Я же все понимаю. И на вас конкретно не обижаюсь. Тут не ваша воля.
— Наша неволя, — глубоко вздохнул высокий и переглянулся с рябым.
Тот молча прошелся по камере и встал у изголовья лежанки.
— Другой на твоем месте потащил бы за собой… По списку… А ты сам. Один. Они даже и не узнают, что ты их спас. — Рябой вынул из кармана кусок черного кабеля. — Гады! Ты же из-за них! Это к ним подбираются! И не зря! Копают под них… Через тебя. Ты сам понимаешь это? — истерически закричал он, подогревая себя к решительному действию.
— Тише, — шикнул на него высокий, поворачиваясь к Аслану. — Давай!
Он всем телом навалился на Аслана, придавливая его к лежанке, рябой, стоя у изголовья, набросил виток кабеля Аслану на шею, дернул концы в разные стороны, приподнял его… Снова дернул, затягивая потуже…
Аслан сразу потерял сознание, язык вывалился, глаза широко раскрылись.
Высокий отскочил от убитого.
— Сейчас потечет, — проговорил он с брезгливой миной на лице.
Рябой бросил Аслана, тот упал на лежанку, рябой смотал кабель:
— Кабелем нехорошо. Скользкий. Веревка была бы лучше. А этот кабель еще и тянется.
— Разотри шею, — приказал высокий, — чтоб след был поменьше.
— Может, тюкнуть для верности по чайнику?
— Да брось ты! Он и сам сдох бы к вечеру. Ты что, не видишь? — Высокий перевернул труп на живот. — Гляди, даже не обделался! Вот это люди!
— Хороший был человек, жаль. — Рябой открыл дверь камеры. — Ну пошли?
Выходя, высокий с такой силой шарахнул за собой дверью, что с потолка и стен осыпались крошки штукатурки. А из-под ног Аслана скатилась на пол пустая миска из-под баланды.
От этого грохота Аслан вздрогнул, передернулся в судорогах и замер…
Придя в сознание, он сразу сообразил, что нужно прикинуться мертвым. Чтобы не стали добивать… Шансов на это никаких, но все-таки… Он прислушался — тишина!
Адская боль сковала все тело. Гортань была смята и едва-едва пропускала воздух. Аслан осторожно сглотнул — сквозь чудовищный взрыв боли удалось протолкнуться…
— Все равно… все кончено, — прошептал он, не в силах больше сдерживаться, и попробовал повернуться на бок.
Тишина…
— Что нужно сделать напоследок? — сказал Аслан, поджимая колени. — Что-то самое важное… Проститься?
По винтовой лестнице высокий и рябой спустились до загородки, громко потрясли решетку:
— Эй, стража! Отворяй ворота.
Усатый пожилой сержант, стараясь не глядеть в лица палачей, открыл им загородку и пропустил в коридор.
— Сержант, — сказал ему через плечо высокий, — минут через двадцать загляни к клиенту. Что-то он себя сегодня плохо чувствует. Жаловался на головную боль.
— Сердечная недостаточность, — пошутил рябой. — Ему сердечности не хватает.
Едва они скрылись в конце коридора, сержант, не дожидаясь положенных двадцати минут, пошел в камеру.
Скорчившись, на лежанке лежало неподвижное тело Аслана.
«Хоть он легонький, а надо вдвоем нести». Сержант подошел к нарам, наклонился…
И тут услышал тихий шепот:
— О, алла, бис-смил-ля… О, рахмат…
— Ты что, сынок, молишься? — поразился живучести мусульманина сержант. — Или ты уже там? А мне теперь что делать? Опять их звать? И снова-здорово… Нет уж… Два раза приканчивать не положено. Факт. Сорвалось — значит, Бог не велел. Значит, еще не время! Подожди немного. Если выживешь часок, я за тобой санитаров пришлю! Поедешь в больничку. Только держись! Я раньше не могу. А вот водички тебе я сейчас дам!
Аслан потерял сознание.
Очнулся он на постели, укрытый белой простыней. По прозрачным трубочкам из капельниц ему в вены поступала какая-то живительная прозрачная жидкость.
Он спал, спал, спал…
Кажется, на третий день сморщенный старик с соседней койки прошептал Аслану, когда тот очнулся на короткое время:
— Маляву передали… Тебе привет сам знаешь от кого. И еще… Из камеры тебе передачу прислали! Сигареты мы уже того… Тебе сейчас курить вредно. А жрачка ждет. Там и апельсины есть. Хочешь, я тебе почищу?
— Не надо. Ешьте все… Ничего не оставляйте. — Глаза у Аслана снова закрылись.
— Погоди, милок! — тормошил его сосед. — А что в камеру передать?
— Меня, меня передай! Обратно!
И Аслан снова провалился в сон.
Туда, где вечно будет позвякивать на сверкающих рельсах трамвай, катящийся по тенистой улице Красных Фронтовиков от главпочтамта до филармонии, подбирая на остановках аккуратненьких детишек с тяжелыми портфелями.
— Мы учимся во второй школе! — с гордостью говорят они попутчикам. — И выходим на следующей остановке.
— Не забудьте, дети, — поучает их седой ветеран, украшенный орденами и медалями, — выучить стихи о нашей великой Родине! О Ленине! И об Асланбеке Шерипове!
— Проснись, Асланбек! — грозно приказывает отец, вытирая руки о передник.
— Очнись, Аслан! — улыбается мама, приподнимаясь в гамаке.
Аслан открыл глаза и увидел над собой лицо молоденькой врачихи, которая внимательно разглядывала его зрачки.
— Молодой человек, вам нужно попробовать попить. — Она поднесла к его губам фиолетовую поилку. — Ну-ка…
Через неделю Аслан уже мог сидеть в постели. С удовольствием слушал веселые байки болящих соседей. И даже сам пытался что-то говорить.
По заискивающему и внимательному отношению к нему совершенно посторонних людей он понял, что тут все известно о происходившем в одиночке. Что все симпатии на его стороне. Что он выдержал. Перенес, пережил что-то ужасное, определяющее все дальнейшее. Что он прошел какой-то важный перевал в своей жизни.
В один из дней в больничной палате появился Гордеев.
— Здравствуй, Аслан, — просто сказал он и сел поближе к кровати. — Нам нужно поговорить. Прежде всего, меня интересует личность Бараева, — тихо сказал Гордеев.
— Об этом я подробно рассказывал в Чернокозове.
— Там расследовали вашу деятельность в группировке Бараева?
— Расследовали мою бездеятельность. Я там был переводчиком. И все.
— Заканчивайте ваш допрос! — подошла молоденькая врачиха. — Больному вредно волноваться.
В больнице Аслан еще несколько раз встречался с Гордеевым.
В конце концов, по ходатайству Гордеева, Аслана освободили под подписку. Вполне успешно все получилось.
— Лучше бы здесь остаться до завершения дела, — засомневался Аслан. — Мне же совсем некуда податься. И Марченко меня везде достанет.
— Поезжайте к Елене, — предложил Гордеев. — И не бойтесь никакого Марченко. Его арест — дело почти решенное… Во всяком случае, сейчас ему не до вас.
— Мне надо позвонить!
— Давно пора! — поддержал его Гордеев.
У дверей КПП Бутырского следственного изолятора многострадальный Аслан Магомадов впервые увидел своего подросшего сына!
— Ты такой взрослый! — Он сразу кинулся к мальчику, сел перед ним на корточки.
— Здравствуй, Аслан! — бросилась к ним Елена.
Так и получилось, что оба они нелепо сидели на корточках, обнявшись и плача от счастья, среди идущих по тротуару людей, смеющихся и удивляющихся, ругающихся и пугающихся.
— Аслан, Аслан, Аслан, — повторяла сквозь слезы Елена.
— Ты мой папа? — догадался черноволосый мальчик. — Мой настоящий папа?
— Самый настоящий! — Елена тесно прижалась к плечу Аслана.
