14

Кому из людей хотя бы раз в жизни не хотелось зажить заново? Открыть собственную жизнь на чистой странице и красивыми буквами начать вписывать в нее все то, о чем мечталось, но невозможно было никогда осуществить, потому что на самом деле чистых страниц в человеческой жизни не бывает. С первого дня своего рождения человек заполняет, заполняет их, вписывая туда все подряд: что видит и слышит, чему учат родители и школа и что болтают во дворе, сваливает в одну кучу собственные коротенькие мыслишки и необъятные по смыслу цитаты классиков, путая собственный опыт с опытом тьмы поколений, и, подойдя к осмысленному возрасту, когда кажется – ну, уж пора, пора начать жить по своему уму и разумению! – он в отчаянии видит, что жизнь уже написана. Все мотивы заданы, главные действующие лица расставлены по своим местам, прошлое неумолимо определяет будущее, и изменить ничего нельзя.

Чистые страницы обнаруживаются лишь в чужой жизни, потому что постороннему глазу невозможно расшифровать те письмена, что начертала чужая рука в самом ее начале, и, завладев чужой книгой жизни и раскрыв ее на середине, посторонний человек в самом деле получает возможность переписать свою собственную историю от самого начала до самого конца, исходя лишь из собственных желаний...

Но ведь всем еще хочется к тому же заполучить в свои руки жизнь не любого первого попавшегося, а непременно счастливого человека. Иначе вместе с чужой жизнью вы рискуете получить в наследство чужие проблемы.

Вера часто завидовала другим девушкам, особенно раньше, в первые свои нищие годы в Москве. Завидовала тому, что многим ничем не выдающимся дурам от рождения досталось все то, о чем она могла бы лишь мечтать и что ей не светило заполучить никогда в жизни: богатые щедрые родители, хорошее воспитание, музыкальная школа, бассейн, гимнастика, собственная квартира... Разве не мечтала Вера поменяться местами хоть с одной из этих дур?

Пусть, пусть бы у нее был такой же вечно чем-то недовольный, кислый, надменный вид, как у них, когда, сидя за чашкой черного кофе в баре, они покачивают ножкой, обтянутой лакированной кожей модных сапог, держат сигарету в тонких пальцах, унизанных кольцами, и вполголоса перемывают кости Шовкошитному... Хотела бы она отзываться о Пете Шовкошитном с такой же самоуверенной иронией, как они, так же смело выносить приговор его дурацким затеям, открыто спорить с ним, в глаза называя вещи своими именами:

– Петр, вы простите, но я этого ни писать, ни произносить не буду, потому что это уже полный бред!

И, произнеся это, безо всякого душевного трепета наблюдать, как с начальства в секунду облетает спесь, как Шовкошитный клюет носом бренную землю, краснеет и мычит:

– Почему полный?.. Не такой уж и бред, людям нравится... А у вас имеются встречные варианты? Так чего вы не предлагаете? Я всегда готов выслушать и поддержать...

Ах, если бы она тоже могла так же грамотно и красиво высказать свое предложение, как эти московские девушки! Ведь они самую простенькую мысль умели преподать как откровение свыше. Вера втайне гордилась тем, что ее собственные идеи были гораздо оригинальнее и интереснее того, что предлагали сделать они, но она же знала, чего ей не хватает: знания иностранных языков, опыта заграничной жизни... Она ведь никакого представления тогда не имела, что такое музыкальное радио, как оно функционирует на Западе, какие постоянные программы могут выходить в эфир... Она только интуитивно понимала, что ближе к полночи должны идти какие-то задушевные программы, ночью – что-то интересное, но необременительное, с такою же спокойной музыкой, зато с утра народ должен продрать глаза, поэтому отрываться можно по полной программе, врубать всяческие громыхающе-орущие композиции.

Собственно, как она смогла понять годы спустя, в те времена у их идейного вдохновителя и руководителя Петра Шовкошитного представления о том, что такое полностью музыкальная радиостанция, было немногим больше, чем у нее и у Кисина. Шовкошитный, по тусовочной кличке Петрик, был старым друганом Кисина еще со времен их босоногого детства. Они подружились еще тогда, когда вместе лепили пирожки в песочнице во дворе огромного сталинского дома, буквой «зю» выстроенного в районе Киевского вокзала, – того, где в первом этаже расположены грязные витрины железнодорожных касс «Интуриста». Еще больше Кисина с Петриком сплотила общая школа с английским уклоном, в которой им удалось сколотить музыкальную группу со страшно оригинальным для тех времен названием «Петрик и Гаврик» (слизанным из школьной программной дилогии Катаева «Белеет парус одинокий» и «Хуторок в степи»). Тогда они оба были еще пионерами и в душе романтиками.

И вот извилистые тропы судьбы снова свели вместе Петрика и Гаврика спустя много лет. К этому времени Петрик пожил в Голландии, там возмужал, обзавелся пивным брюшком, лысиной, женой-немкой, подержанной иномаркой и вернулся в Москву с идеей создать на FM-диапазоне полностью музыкальную радиостанцию по образцу тех, что он наслушался, живя в Европе. Друзья встретились, и Шовкошитный тут же пригласил Кисина принять участие в проекте.

Вера в их сугубо мужском деловом разговоре участия как бы не принимала, у нее в этот момент на кухне молоко убегало, и она с годовалым Димкой в одной руке, с поварешкой в другой орудовала на общежитской кухне, поэтому подробности договора мужа с Шовкошитным слышала краем уха. Кисин к тому времени год лоботрясничал, по обыкновению, а тут вроде как оживился, взялся за дело, стал всюду пропадать вместе с Шовкошитным – «ездить по делам». Возвращался под утро, пропахший сигаретами, коньяком и духами, днем отсыпался. Вера с малышом, «пока папа спит», должны были выметаться вон из комнаты, чтобы не потревожить сон кормильца-добытчика. Спасибо, весна была, можно было посидеть в скверике соседнего дома с коляской, почитать учебники, пока Димка с другими детишками ползал в песочнице... Месяца через три Кисин даже первые деньги в дом принес – целых сто баксов одной бумажкой. Это была очень большая сумма в те годы. Например, Ленкин Димитрис на весь учебный год привозил с собой из Греции долларов пятьсот и жил припеваючи, катался на такси, покупал еду на рынке, мог запросто Ленку пригласить в ресторан «Метрополя».

Кисин долго тогда любовался купюрой, всем ее с небрежным видом демонстрировал, – вот, мол, какими делами занимаюсь, такие деньги зарабатываю! Еще пару дней сто долларов якобы невзначай валялись на письменном столе, чтобы каждый вошедший мог их видеть. Кисин не позволял Вере их спрятать, упивался собственной значимостью и деловым успехом. В один прекрасный день деньги попросту исчезли. Кто их свистнул? Совершенно не на кого было думать, то есть народу приходила тьма тьмущая, все их видели, и все вроде бы были своими людьми, то есть украсть не могли. Веру даже мучило невысказанное подозрение, что денежки спер сам Кисин. Словом, она их так и не увидела, продолжала на свою стипендию кормить и мужа, и ребенка, да, получая время от времени подачки от Юлии Моисеевны, глотала постоянные попреки:

– Почему это у вас уже закончилось масло? Оно не могло так быстро закончиться! Как это, чтобы литр подсолнечного масла уходил за две недели? Вы много жареного едите, это вредно. И ты неэкономно наливаешь масло в салат, я видела. Но все равно, так быстро оно не могло уйти. Вера, ты меня обманываешь! Ты, наверное, своим подружкам отливаешь масло, а потому оно у тебя быстро кончается. А у Саши дискинезия желчновыводящих путей. Ему нужно каждый день съедать ложку подсолнечного масла, я же говорила тебе! А потом у него начинает выделяться билирубин, он становится раздражительным, нервным, и вы скандалите.

Так, с чего бы ни начинался разговор Веры со свекровью, с подсолнечного масла или фасона Димкиной шапочки, припев повторялся один и тот же: в беспрерывных скандалах с мужем виновата сама Вера.

Прошло лето. Вера все три месяца просидела с ребенком на кисинской даче. Ребенок поглощал витамины, ну а она заодно полола грядки, окучивала картошку, капусту, поливала помидоры в парниках, обирала клубнику и смородину. В конце сентября Шовкошитный смог наконец открыть свою радиостанцию. Называлась она «Метрополис», и это была одна из самых первых в Москве музыкальных радиостанций. Снимали они под свой офис конец обшарпанного коридора с тремя комнатами на Шаболовке, и Кисин, ленясь ездить так далеко на работу, уговорил Веру снять в районе Шаболовки комнату в коммуналке, как позже выяснилось – с соседом-алкоголиком.

Друг Петрик поначалу, да по старой памяти, относился к другу Гаврику очень хорошо, и даже частые заходы Кисина «пыхнуть травы» или напиться до бессознательного состояния воспринимались им как часть творческого процесса, необходимая релаксация, без которой, мол, талант быстро сгорает и гибнет. Часто они собирались вчетвером в огромной квартире Шовкошитного, пили пиво, обсуждали дела на работе. Для Веры стало откровением, когда однажды жена Шовкошитного – немка Аннета, тоже занимавшая какой-то руководящий пост на «Метрополисе», – сказала ей с европейской прямотой, мило не выговаривая некоторые буквы:

– Интересно, по Сашиным словам, я тебя представляла такой закрытой, типичной русской, все время в очереди в магазине за мясом, здесь ребенок, – она согнула одну руку в локте и потрясла, показывая, как должна выглядеть типичная русская жена. – А ты, оказывается, такой наш человек! Даже Петя удивился, когда с тобой прошлый раз поговорил. Говорит: о! она такая умная, много знает... Вера, а почему ты не попробуешь с Сашей работать? Он сейчас готовит одну программу, о современной немецкой электронной музыке, почему ты не поможешь ему написать тексты? Потому что, на мой вкус, у него тексты получаются... как это сказать?.. Сухие. А ты как раз очень романтичный человек, мне кажется, у вас вместе должно хорошо получаться...

Этот приватный, ничего не значащий разговорчик происходил той же осенью в кухне у Шовкошитных, куда Вера вышла следом за Аннетой покурить, перемешать майонез в салате и принести еще пива из морозильника. Вере он запомнился только потому, что в нем впервые проскользнула легонькая тень неудовольствия Шовкошитных в отношении к другу Гаврику, и это ее встревожило. Пока Кисин работал на радиостанции, он старался не пить и худо-бедно зарабатывал, а что будет, если Петрик его погонит в шею? Инсинуации Кисина о ее якобы умственной неполноценности Веру уже не могли удивить. За эти годы она давно привыкла, что знакомые Кисина при первой встрече поглядывают на нее свысока, дескать, кто она такая – недоучившаяся фельдшерица, сирота, вечно ходящая в застиранной кофточке с чужого плеча и с сопливым дитем на руках, – чтобы на равных встревать в их интеллектуальные беседы? Да и Кисин аж расцветал от удовольствия, когда ему случалось чем-нибудь поддеть жену, доказав себе и окружающим, что он умнее, а в последнее время за ним стала замечаться новая странность: стремление выглядеть красивее жены.

Он стал привередлив в одежде, капризничал, примеряя в магазине новые рубашку или туфли, днями мог колесить по Москве в поисках нужной вещи. Однажды Вера заметила, что для себя Кисин покупает в валютном магазине дорогие зубную пасту, шампунь, туалетное мыло и хранит их отдельно в своем ящике стола...

Тот год вообще был очень трудным для Веры: она заканчивала последний курс в медучилище, и хотя профессия фельдшера не была целью ее жизни, любую работу она стремилась выполнить добросовестно. Предложение жены Шовкошитного помочь Кисину в сочинении текстов к новой программе она тоже восприняла всерьез. Долго возилась с немецкими словарями, переводя статьи из журналов, принесенных той же Аннетой, прослушала все до единой композиции, которые должны были идти в первом же выпуске программы, отыскала и тоже перевела биографические сведения об их авторах... Все это перепечатывалось по ночам на старенькой портативной пишущей машинке «Олимпия» в кухне коммуналки и складывалось на стол Кисину... Он с издевательскими комментариями прочитывал материал, потом носил их на утверждение к Аннете и Шовкошитному, после чего, лежа дома на диване, долго критиковал их за примитивный подход к святому искусству (дело в том, что Аннете все написанное Верой пришлось по вкусу), наконец увез листки с собой и сказал, что потерял их... В итоге программа так и не была подготовлена к сроку, выход ее в эфир отложился до неопределенного времени, пока сам Кисин не разродится наконец-таки и не сочинит окончательный сценарий первого выпуска.

Все это дотянулось до Нового года, когда произошла давно ожидаемая Верой катастрофа: Кисин сорвался с тормозов, запил и перестал ходить на работу. У него был ежедневный трехчасовой эфир с восемнадцати до двадцати одного, который, разумеется, полетел к черту, и Шовкошитному в спешке, накануне новогодних праздников, пришлось в страшных спорах и ругани делить эфирное время между остальными ведущими. Но это еще куда ни шло.

Кисин был автором и ведущим «долгоиграющей» программы, выходящей ежедневно в прямом эфире, он разыгрывал призы, болтая по телефону с радиослушателями и заставляя их отгадывать название различных мелодий. Один раз прямой эфир сорвался, потому что Кисин явился в студию пьяным, на другой день, когда это повторилось, Шовкошитный, не размышляя, отдал эту программу вести другому человеку. Оскорбившись, Кисин хлопнул дверью и две недели не появлялся на работе, пока Аннета ему не позвонила и не попросила прийти. Воспрявший духом Кисин решил, что это к нему приползли на коленях... Покуражившись денек, он все-таки решил на другой день сходить на работу. Вернулся через два часа злой как черт, швырнул на пол деньги: оказывается, вызывали его всего лишь за зарплатой, причем более чем наполовину урезанной, и никаких «вернись, я все прощу», как выяснилось, говорить ему никто не собирался. Наоборот, Шовкошитный поставил ультиматум: не пить, программу ему не вернут, пусть доработает и запустит в эфир ту новую, о немецком электронном авангарде, и своего льготного графика ежедневных выходов в эфир с восемнадцати до двадцати одного он тоже лишается. Теперь он будет работать с шести утра до девяти. В студии надо быть к половине шестого.

– Он думает, мной можно помыкать так же, как всеми остальными! Не дождется! Они еще пожалеют. Я ничего не теряю, это они теряют. Пусть Петька сам теперь со своей тупой немкой ломает голову, придумывает все. Я туда больше не пойду!

Для Веры это означало полную финансовую катастрофу. На ее осторожные доводы, мол, не стоит принимать решение сгоряча, Кисин взбесился, разбил о стену заварочный чайник, оттолкнул Веру и на три дня исчез из квартиры. Был конец месяца – срок платить хозяину за комнату. Вера позвонила свекрови, но та отказалась одолжить требуемую сумму: это ваши с Сашей проблемы. По ее голосу Вера поняла, что Саша в данный момент находится под боком у мамочки.

Не придумав, как еще раздобыть денег, Вера набралась смелости, позвонила Петру Шовкошитному на работу и через секретаршу передала, что, мол, Вера Кисина просит о встрече. Аннета перезвонила ей домой тем же вечером и, не пускаясь в длинные переговоры, предложила Вере в ближайшие пару дней собрать в единое целое все наработанные прежде материалы по той программе о немецкой электронной музыке и привезти в «Метрополис». Об оплате речь пока не шла, но Вера в ту же ночь выполнила все, что было нужно, и в одиннадцать утра уже дожидалась в приемной приезда Шовкошитного и Аннеты.

Они прочитали сценарий тут же, в кабинете, пока Вера пила кофе, поданное в кабинет холеной секретаршей, косо при этом поглядевшей на Верины уродливые старые сапоги. Затем к ним присоединился третий рецензент – невероятно модно одетый молодой человек в замшевом жилете, круглых очечках с бледно-желтыми стеклышками, в перстне-печатке со вставкой из черного агата и мелких бриллиантов на тонком мизинце.

– Ну что ж, все подходит, – изрек наконец Шовкошитный, складывая листки в убогую папочку, впопыхах едва найденную Верой среди бумаг мужа, и передавая папку молодому человеку, который, как позже узнала Вера, должен был после ухода Кисина возглавить редакторский отдел, а также вести программу о немецком электронном авангарде. – Ты иностранный язык знаешь? – обратился он к Вере, впервые за весь разговор подымая на нее глаза и пристально изучая ее, словно никогда прежде не видел.

– Немецкий учила в школе, – севшим от волнения голосом ответила Вера, теряясь под этим тяжелым, пытливым взглядом.

Аннета подбадривающе улыбнулась ей уголками губ.

– На компьютере работаешь?

– Нет... Но я быстро схватываю, я научусь.

– Когда оканчиваешь училище?

– В конце июня.

– Давай договоримся так: до июня ты пишешь для нас тексты к программе под руководством Аннеты и в самом тесном сотрудничестве с Сергеем, – Шовкошитный сделал жест в сторону модного молодого человека. Тот легким наклоном головы выразил Вере свое согласие с подобным планом. – Программа будет выходить каждую пятницу, кроме праздничных дат, идти в записи по полчаса. Значит, для подготовки – одна неделя. Потянешь?

– Да, – ответила Вера так решительно, что все трое засмеялись.

– Вот такой подход мне нравится, – обращаясь к молодому человеку, сказал Шовкошитный. – Не ноет, не торгуется, не то что...

Он оборвал сам себя, не желая показаться бестактным. Вера поняла, что речь шла о Кисине.

– Пока будешь получать за тексты как внештатный редактор. Если до июня я увижу, что ты справляешься, и если у нас получится расширить штат, потому что пока у нас нет такой возможности, – предупредил он, не спуская с Веры того же испытующего взгляда, – то мы возьмем тебя на постоянную работу. Устраивает тебя такой вариант?

– Да. А сколько я буду получать сейчас? – изнывая от неловкости, тихо спросила она.

Шовкошитный назвал расценки за работу внештатных авторов и незамедлительно добавил:

– Оплата в течение десяти банковских дней по сдаче. Через неделю во вторник приходи за деньгами за этот сценарий. Теперь можете с Сергеем побеседовать в другой комнате, обсудить план совместной работы, и – с Богом, как говорится!

Шовкошитный неожиданно широко и по-доброму улыбнулся Вере, и она тоже улыбнулась застенчиво, больше всего на свете боясь выдать свою радость: сумма, названная Петром, показалась ей невероятно огромной, к тому же Вера моментально увеличила ее в уме, представив, что такие же деньги она станет получать каждые десять дней в течение четырех месяцев...

С уверенностью можно было сказать, что в ту минуту ни Вера, ни Аннета, провожающая ее до двери кабинета доброжелательными подбадривающими кивками, ни новоиспеченный коллега Сергей – никто не мог себе даже вообразить, что этот день станет началом Вериной карьеры. Разве что сам Петр Шовкошитный, умевший, что ни говори, разглядеть в человеке – человека, заметил в этой скромно одетой, затертой жизнью девчушке огромный скрытый потенциал. Но и он никак не мог знать, что на протяжении следующих восьми лет Вера Кисина превратится в его самого лучшего, самого надежного и исполнительного работника, на которого можно положиться в наиболее трудных делах, зная, что все окажется выполненным точно и в срок...

Первого июля Вера подписала с Шовкошитным трудовой договор на три года. Кисин воспринял это как предательство со стороны жены, но, поскольку к тому времени кормить семью начала Вера, крупных возражений с его стороны не последовало. Он просто заговорил с ней новым тоном, обращаясь к ней с эдаким издевательским низкопоклонством: «сударыня», «ваше ученое мнение», «спросите у нашей звезды»... Юлия Моисеевна тоже присмирела и наконец прописала Веру в своей квартире.

С работой все складывалось не так просто, как казалось на первый взгляд. Начать с того, что полностью обещанной Шовкошитным суммы за сочинение текстов к программе Вера не увидела. Оказалось, деньги делятся пополам между ней и Сергеем как соавтором... И так далее, по всем пунктам. Спустя годы Вера могла с уверенностью сказать, что за каждую полученную ею в жизни копейку она отработала двойную, тройную норму. Но это ее не расстраивало, не подрывало охоты работать. Она воспринимала это как должную изнанку жизни: а что легко дается? Кисин саркастично комментировал руководящий тон друга Петрика, утверждал, что он Веру эксплуатирует, надувает по деньгам, считает за идиотку, готовую перерабатывать за бесплатно из подхалимских соображений... Вера где пропускала мимо ушей его эскапады, а где и мотала на ус, прекрасно понимая, что Шовкошитный никакого меценатства по отношению к ней не проявляет и если платит большие деньги, то потому, что сам получает от Вериной работы в сто раз больше.

А потом Вера ушла от Кисина. Между ними давно уже не было никаких близких отношений, оба жили своей жизнью, объединенные лишь общей жилплощадью. После переезда офиса радиостанции «Метрополис» в здание радиоцентра в Останкино им пришлось снять двухкомнатную хрущевку возле кинотеатра «Космос», чтобы Вера после ночного эфира могла пешком добираться домой из студии. Третья часть ее немаленькой зарплаты уходила квартирной хозяйке. Кисин время от времени приносил какие-то деньги, готовил себе еду в отдельной кастрюльке и страшно гордился тем, что «сам себя обеспечивает».

Однажды, трезво подсчитав, какая гигантская сумма в год уходит у нее на оплату жилья, Вера поставила Юлию Моисеевну перед фактом: мы переезжаем жить к вам... Уже после развода, когда ее план открылся, многие знакомые Веру осуждали, обвиняли, сестры Кисина, бывшие ее приятельницами, тут же демонстративно прекратили с ней отношения...

Вера предполагала, что нечто подобное последует. Совесть ее не мучила, но горечь осталась на всю жизнь. Подумаешь, что за преступление она совершила? Утаивая от мужа (это Кисин-то – муж!) часть зарабатываемых денег (своих денег, между прочим!), она за два года смогла накопить сумму, достаточную, чтобы приобрести для себя на другом конце Москвы однокомнатную хрущевку на пятом этаже, без балкона и лифта... Втайне ото всех оформив документы на квартиру, Вера немедленно объявила Кисину, что подает на развод... После этого последовала нервотрепка, дележ имущества, скандалы и ругань по телефону. Юлия Моисеевна бегала по юристам, пытаясь отсудить у Веры половину стоимости купленной квартиры, рыдала и на всех углах рассказывала, что невестка их обобрала... Но это все было в прошлом. Вспоминая о тех временах, Вера не могла поверить в то, что выдержала все это, вынесла и вышла, в общем-то, с небольшими потерями. Не считая, конечно, моральных. Но эти раны быстро заросли. Способствовало этому и то, что больше Вера ничего не слышала ни о Кисине, ни о его матери.

Только освободившись окончательно от Кисина и его семейки, Вера смогла развернуться по-настоящему. Еще год почти она приходила в себя, вдруг обнаружив, что в мире существует огромное количество интересных людей и занятий... Так же внезапно она обнаружила, что она самая юная в коллективе «Метрополиса», что на нее обращают внимание мужчины... Она помнит, как однажды вышла из дому, имея при себе в сумочке достаточно денег, чтобы наконец одеться с ног до головы, а вернулась домой совершенно разбитая, неся в сумке два килограмма мяса, рис, помидоры, молоко и хлеб. И как проплакала тогда полночи, ужасаясь, что к двадцати одному году не умеет ни выбирать, ни покупать себе элегантную одежду и что, видимо, ей не суждено быть такой же красивой, как все эти девицы с «Метрополиса».

Но все пришло к ней постепенно: чувство уверенности в себе, чувство собственного достоинства, умение элегантно и к лицу одеться и причесаться, подобрать сумочку к обуви... Димка посещал «английский» детский сад, где в группе было семь человек, а милая молодая воспитательница читала им по-английски адаптированные сказки Оскара Уайльда. Именно она первой обратила внимание Веры на необычные шахматные способности Димы.

– Вы знаете, он у каждого взрослого, кто приходит к нам в группу, обычно спрашивает: «Вы играете в шахматы? Пожалуйста, сыграйте со мной». Вчера он трижды обыграл папу Кости Шевкуненко, и Валентин Петрович был потрясен. Он предложил показать Диму специалисту. Я сказала, что посоветуюсь с вами...

Вера с охотой схватилась за эту мысль. Она никогда не сомневалась в том, что ее Димка вырастет творческим, талантливым человеком, но шахматы стали для нее полной неожиданностью. Она сама никогда шахматами не интересовалась, играть умела, но по-любительски, и Димку научила от скуки, когда он болел и врач не разрешал ему вставать. Чтобы удержать четырехлетнего разбойника в кровати, она научила его играть в шахматы. Ее не пугала перспектива возить два раза в неделю малыша на уроки к мастеру и оплачивать сами уроки. Чтобы превратить эти уроки в маленький праздник, Вера установила традицию всякий раз после занятий водить Димку в «Пиццу хат» на Дорогомиловской, но сын и так с восторгом принял возможность играть в шахматы с взрослым дядей, который при этом еще и рассказывает массу всего интересного про игру...

Когда Димка пошел в школу, Вера уже занимала на «Метрополисе» должность главного редактора музыкальных программ, постоянно вела прямые эфиры, имея целый блок своих программ, и училась на платных курсах телевизионных дикторов при филфаке МГУ. Ее имя стало на слуху, она получала письма от поклонников. Ее внешность оставалась для всех загадкой, она превратилась в сирену, все узнавали ее голос, но сама она оставалась невидимой...

Она смогла поменять свою хрущевку на двухкомнатную недалеко от телецентра на Шаболовской, сделала ремонт, поменяла всю сантехнику и мебель, подумывала о покупке машины, но не было времени учиться еще и в автошколе, чтобы сдать на права. Жизнь летела с неимоверной скоростью. Ей было только двадцать пять...

Слухи о том, что Шовкошитного забирает к себе Петрушевский, курсировали по «Метрополису» давно, с тех самых пор, как узнали, что известный музыкальный продюсер и магнат Петрушевский открывает на телевидении новый музыкальный канал и под этот проект собирает отовсюду профессионалов. В один прекрасный день Шовкошитный появился на работе в обществе малознакомых большинству сотрудников людей в деловых костюмах, и всем было официально объявлено, что он снимает с себя полномочия генерального директора радиостанции. Шовкошитный «уводил» с собой на телевидение несколько человек из «своей команды». Первой, кто получил от него предложение сменить место работы, была его жена Аннета, второй – Вера...

Вера согласилась перейти работать на телевидение, хотя в первое время это означало существенную потерю в деньгах и непочатый край работы, но она ориентировалась на Шовкошитного как на самый надежный барометр. За все те годы, что Вера принадлежала к его маленькому клану, она имела возможность пронаблюдать, как возросло благосостояние самого «друга Петрика» от трехкомнатной квартиры на Ленинском проспекте до особняка в охраняемом поселке по Рублевскому шоссе, и убедиться, что Шовкошитный неправильных финансовых ходов не делает и с сотрудниками по-своему честен: там, где он сам получал тысячу, его работник всегда вовремя и честно мог заработать свою сотню... Вера рискнула уйти с радио и не проиграла: через два года она уже вела на музканале субботнюю получасовую программу для полуночников...

...»А теперь... Господи, что они сделали с моим лицом? На кого я теперь похожа? Работать в эфире точно смогу не скоро. Если вообще смогу...»

Но думать о том, что сейчас происходит у нее на работе, Вера себе запрещала, как запрещала волноваться за Димку. Зачем мучиться из-за химер: а вдруг?.. а что, если?..

«У меня есть из-за чего нервничать, и я буду волноваться потом, когда станет что-то известно».

После драки с чеченкой она оказалась в изоляции. Рита не доверяла ей, и другие женщины избегали общаться с Верой. Она сидела в шестнадцатой третий месяц, когда произошел эпизод, снова изменивший невольно ее судьбу: как-то среди ночи Алюня – одна из приятельниц Риты – подняла всех на ноги страшными криками боли. Она каталась по нарам, крича, как роженица, держась за правую ногу в области паха. Нога чернела и раздувалась на глазах. Женщины обступили ее, наперебой раздавая советы. Вера протиснулась к Алюне. Одного взгляда на ее распухшую онемевшую ногу оказалось достаточно, чтобы понять, что дело в тромбе, закупорившем вену где-то в районе паха. Она помнила еще с практики по хирургии, что, если вовремя не оказать помощь, дело может кончиться ампутацией. Она сказала об этом Рите, и та стуком в дверь вызвала контролеров, но те отказались среди ночи вести Алюню в санчасть:

– Ничего, до утра не околеет, потерпит.

До утра Вера делала ей массаж ноги, разгоняя застоявшуюся кровь. Мяла, колотила, щипала онемевшие мышцы, колола ступню... Наконец боль утихла, Алюня смогла двигать ногой. Утром ее забрали в госпиталь. В тот же день Веру впервые вызвали на допрос. Громыхнула дверь камеры, и охранник крикнул в сырую духоту:

– Удогова! К следователю!

Когда она вернулась в камеру, Рита не сказала ни единого лишнего слова, не задала ей ни одного вопроса. Просто, как раньше, перетасовав старую затертую колоду карт, подсела к ней и кивнула: «Ну что, сыграем, артистка? Ты раздаешь...»

...– А что, это был единственный раз, когда вас вызывали к следователю? – удивился я.

– Да. Кроме допроса Кулешов вызвал меня еще раз на пару минут, предъявил обвинение и сразу ушел. Не дал мне даже слово вымолвить.

– То есть вы хотите сказать, что за полгода вы единственный раз общались с людьми, которые занимаются вашим делом.

– Да. Можно сказать, что так.

Удивительно! Я еще могу понять, что Барщевский ни разу не удосужился встретиться с ней, ведь он не участвовал в защите на следствии и принял ее только после того, как дело поступило в суд. Но этот Кулешов допрашивал ее только один раз... И это несмотря на ее постоянные заявления о том, что она не Зоя Удогова. Странно все это. Странно и подозрительно.

– И о чем вы говорили с Кулешовым?

Тут загремел замок в двери, вошел контролер СИЗО и объявил, что время свидания истекло.

– Банный день сегодня, гражданин адвокат, – сказал он, – так что, если вы задержите заключенную, она не успеет помыться.

Пришлось отложить разговор.