10
Я вышел из Бутырки через три часа в полном расстройстве чувств. То, что рассказала моя подзащитная, не поддавалось никакому логическому осмыслению. Конечно, если все это было правдой. Но с другой стороны, история слишком фантастична, чтобы оказаться выдумкой. Такого либо просто не может быть, либо...
Говорят, что любая криминальная история имеет прецедент. Иными словами, обязательно что-то похожее уже где-то бывало. Но в моей следовательской практике ничего подобного не случалось. Надо будет спросить у Турецкого: его опыт несоизмеримо больше моего...
Жаль, я по ночам не смотрю телевизор. Иначе была бы надежда на то, что я когда-либо видел эту Зою... то есть, возможно, Веру. Так и запутаться недолго.
Вернувшись домой, я набрал номер телефона больницы, в которой, по словам Генриха Розанова, лежал Барщевский. Надо же в конце концов выяснить, почему он ни разу не встретился со своей (а теперь моей) подзащитной.
Дежурная в регистратуре пошелестела листами журнала и ответила:
– Барщевский Валерий. Выписался.
– Как? – удивился я.
– Как, как, – разозлилась медсестра, – выписался, и все. Вчера еще.
Я позвонил ему домой. Опять автоответчик.
Интересно. Ну ладно, завтра поеду к нему сам.
Не могу сказать, что я так сразу поверил путаному и противоречивому рассказу Зои-Веры. Звонки, избиение у подъезда, похищение, больница, пластическая операция, заточение в тюрьму – все это было скорее из дешевого детектива, которых сотни на лотках у каждой станции метро, чем из настоящей жизни. Но с другой стороны, она так убедительно рассказывала каждую деталь... Хотя у человека в тюрьме времени много, чтобы напридумывать всяких небылиц.
В любом случае именно мне предстоит докопаться до истины.
Что ж, будем докапываться. Неужели в конце двадцатого века в столице можно вот так взять и выдать человека за другого и засадить в тюрьму? Нереально. И кроме того, со времени моей следовательской практики в голове всплывали смутные воспоминания, что у каждого действия или преступления должен быть мотив. Или причина. Пытаясь найти этот мотив в рассказе Зои-Веры, я пока что терплю полное фиаско. Посудите сами. Если бы она кому-то мешала жить или совершила преступление, зачем надо ее сажать под другим именем? Если же она не совершила ничего, то тем более это лишается смысла.
Тьфу! Бред какой-то! Государственные органы в нашей стране еще функционируют, телевидение никто не закрывал. Ну не может быть, чтобы я не смог идентифицировать живого человека!
С этими мыслями я закончил этот день и решительно отправился в постель. Спустя три минуты я крепко спал.
Однако долго спать мне не пришлось. Где-то около часа ночи раздался телефонный звонок.
– Алло, – я поднял трубку с намерением послать подальше того, кто звонит и мешает моему законному отдыху.
Но делать это я не стал. Потому что из трубки раздался голос, пожалуй, единственного человека, которому я позволял звонить в любое время дня и ночи. Это была моя сестра Валя. Или, как ее называли в нашей семье, Вава.
Вава вела беспокойную жизнь. Несмотря на более чем банальное место работы (рядовой проектный НИИ), анекдотичную зарплату, довольно типичную для Москвы внешность (золотые кудри, курносый нос, голубые глаза) и наличие трех детей, Вава, как вода, постоянно пребывала в одной из трех фаз: влюбленности, безоблачного счастья с любимым человеком или разрыва с оным, со всеми вытекающими последствиями. Романы шли один за другим. Объектами привязанностей моей сестры были самые разные люди, самых экзотических профессий – полярник, летчик-истребитель, китаевед, капитан подводной лодки, директор кладбища. Насколько я помню, Вава ни разу не повторилась.
Складывалось впечатление, что ее жизнь представляла собой череду женских романов в ярких мягких обложках, которые она очень любила и которых у нее уже скопилось не меньше сотни. Романы в жизни Вавы развивались в точном соответствии с теорией драматургии: завязка, развитие основного конфликта, кульминация и развязка. Вава окуналась в свои романы безоглядно, с головой, и всегда доводила их до логического завершения. «Открытых» финалов у нее не было. Она любила определенность. Вава чувствовала себя главной героиней и вела себя соответствующим образом.
Надо сказать, промежутков между ее бурными романами почти не было. Вава не имела привычки терять время понапрасну. Она работала на износ.
Моя сестра обладала еще одним свойством. Завершив очередной роман, она испытывала жгучее желание поделиться всеми его подробностями. К писательскому труду она считала себя неспособной, подруги ей тайно завидовали, поэтому рассказывать им она давно перестала. Оставалась одна жертва – брат, то есть я. Меня Вава считала благодарным слушателем (видимо, так оно и было на самом деле), и поэтому примерно раз в полгода после очередного расставания она звонила мне и обрушивала груду эмоций, переживаний, впечатлений и тому подобного. Отказать я ей в этом не мог. И, замечу в скобках, сам тоже иногда, конечно реже, делился с Вавой подробностями собственных скромных романов.
Вава не звонила мне уже семь месяцев. И вот час пробил.
– Все, – сказала она радостно возбужденным голосом, – я его бросила.
– Кого? – спросил я, усаживаясь на кровати поудобнее и доставая новую пачку сигарет: разговор предстоял не меньше чем на полночи. Вообще-то я не курю, но ради таких случаев всегда вспоминал старую привычку.
– Эдика, – торжественно объявила Вава, – моего серпентолога.
– Кто? – переспросил я.
– Серпентолог. Ловец змей. О-о, какой это был мужчина! Сильный, высокий, загорелый – постоянно в песках, в пустыне, где водятся кобры. Бесстрашный!
– Еще бы, – вставил я, закуривая, – со змеями общаться – это тебе не шуточки. А почему же ты его бросила?
– Понимаешь, – вдруг погрустнела Вава, – он меня все время называл «моя маленькая гадюка».
– Ты должна быть рада, – заметил я, – что может быть лучше и милее для серпентолога, чем ядовитая змея?
– Ты прав, Юрик. Но лучше послушай, как все начиналось...
Останавливать Ваву было бессмысленно. И она погрузила меня в захватывающую стихию своего очередного романа. Надо сказать, это действительно было интересно. И если бы Вава умела излагать свои истории на бумаге, она давно бы стала миллионершей.
– ...А теперь слушай, чем все дело закончилось, – Вава рассказывала уже три с половиной часа. – И вот, смотрим мы телевизор ночью. А там песню передают, знаешь, душевную такую. «Потому что нельзя быть красивой такой». Кончилась песня, и ведущая заговорила. Тоже красивая такая. Очень я ее люблю. Вера ее зовут.
– Вера... – повторил я, все еще находясь под впечатлением рассказанного сестрой. Что-то это имя мне напомнило.
– Ну да. Вера Кисина. Ну вот, значит, он меня обнял...
Я резко сел на кровати.
– Постой, постой, Вава. Как ты сказала? Вера Кисина?
– Ну да. Она через день на СТВ ночную музыкальную программу ведет.
– Ты ее видела по телевизору? – задал я глупейший вопрос.
– Конечно, видела. А что?
– Нет. Ничего. Слушай, Вава, я завтра заеду к тебе. Ладно?
– Конечно. Милому братцу всегда рада. Ну ладно, слушай дальше...
На следующее утро, невыспавшийся, но преисполненный решимости, я поехал к Ваве.
У моей сестры радостно блуждали глаза. На кухонной табуретке стояла пара туфелек из змеиной кожи, надо думать, подарок серпентолога.
Сестра долго рассматривала фотографию, которую я ксерокопировал из уголовного дела, находящегося в суде.
– Ты знаешь, трудно сказать. Вроде очень похожа. А вроде и не она. Знаешь, у меня память на детали очень хорошая. Вот если губы потоньше сделать и нос изменить – вылитая Вера Кисина. А так – я даже не знаю, – заключила моя сестра.
В общем-то, это соответствовало рассказу Зои-Веры. Она говорила, что, по всей вероятности, ей изменили нос и губы.
Квартира Вавы находилась недалеко от дома, где жил Барщевский, и я решил к нему заехать.
Я уже был как-то у Барщевского. Больше всего в его квартире поражали картины на стенах. Полотна были огромные, яркие, написанные широкими, смелыми мазками. Что изображали эти картины, понять было сложно. Художник пользовался кистью никак не меньше малярной. Многочисленные посетители квартиры (иногда клиентов он принимал на дому) с испугом поглядывали на это буйство красок. По-моему, эти картины раздражали и самого Барщевского. Но убрать их он не решался – имидж-с! Попадая в квартиру, клиенты сразу же понимали, что услуги Валеры обойдутся им в копеечку.
Войдя в квартиру известного адвоката, я обратил внимание, что обстановка здесь какая-то не такая. То есть не такая, как обычно.
Меня встретила Люда – молодая черноволосая девушка с грустными семитскими глазами, которая выполняла у Барщевского функции домработницы, экономки и секретарши. Как уж ей это удавалось одновременно – не знаю. Но когда я заходил к Валере, Люда обычно напоминала индийского шестирукого бога Шиву – она одновременно пылесосила ковры, отвечала на звонки, мыла посуду и (во всяком случае, мне так казалось) бегала в магазин за продуктами. Деятельная, одним словом, девушка. Ни минути на месте не сидела. Что-то подобное я ожидал увидеть и сейчас. Но я ошибся. Встретив меня и вяло поздоровавшись, Люда опустилась на стул в обширной прихожей и уставилась в стену. Взгляд ее был устремлен на одну из картин, висевшую на противоположной стене. Она сидела и смотрела. И не делала ничего больше, ничего, что обычно делала, когда ее хозяин был дома, – не звонила по телефону, не нажимала кнопки клавиатуры компьютера, не заваривала шефу чай или кофе, не прибирала квартиру, не перекладывала бумажки на столе. Даже не ела шоколадных конфет. Просто сидела и пялилась на картины.
Тут я понял, что необычное было сегодня в квартире Барщевского. Здесь как будто замерла жизнь. Обычно тут работа кипела: беспрерывно звонили телефоны, бегали дети Барщевского, происходило непрерывное движение – одни уходили, другие звонили в дверь...
Теперь же здесь жизнь будто остановилась. Стояла почти мертвая тишина. И даже Люда не обратила на меня почти никакого внимания, что, признаться, меня несколько задело.
– Эй, – помахал я ладонью перед ее лицом, – вас зовут из подземелья!
Люда наконец воззрилась на меня.
– А, это вы, Юрий Петрович... – без интереса сказала она. – Добрый день.
– Я вижу, у вас здесь какое-то сонное царство. К чему бы это? Что, решили помедитировать, пока начальника нет? Чакры очистить?
– Скажете тоже. – Люда приосанилась и взяла в руки обувную щетку, что, видимо, должно было изображать занятость.
– А где шеф?
Люда заметно помрачнела:
– Валерий Максимович? Он... болеет.
Сказав это, она почему-то спрятала глаза.
«Что-то тут не так», – подумал я и оказался прав.
– А я его как раз ищу. Не подскажете, где его найти? В какой больнице?
Люда молча пожала плечами. И не произнесла ни слова.
– Где он? – не отставал я.
Вдруг Люда шмыгнула носом, ее лицо сморщилось, как сушеная груша, глаза стали еще печальнее и часто заморгали, а по ее щекам полились серые от туши слезы.
Конечно, увидев такую реакцию, я только усилил давление на хрупкую девушку.
В конце концов сквозь всхлипы, сопли и слезы она мне поведала, что неделю назад на Барщевского «наехали» какие-то бандиты. Чего они хотели, Люда, разумеется, не знала. Но на следующий день Валера свернул все дела и лег в больницу. А через некоторое время и вовсе исчез. Жену с детьми он заблаговременно отправил на какие-то острова. Куда именно – неизвестно. Между тем в квартире время от времени появляются какие-то типы бандитского вида, которые спрашивают Барщевского. И спрашивают все настойчивей и настойчивей. Вид у них решительный и угрожающий. И страшный.
Просто уйти Люда не может, Валера оставил ее «на хозяйстве». А что делать, она не знает. И дозвониться до пропавшего шефа тоже не может.
– Может, он сам тоже на этих островах?
Люда пожала плечами и размазала по всему лицу остатки туши.
– Не знаю...
Как мог, я успокоил Люду и ушел.
Ну что ж, думал я, покидая квартиру Барщевского, в наше время всякое бывает. А профессию адвоката нельзя назвать безопасной.
Сегодняшний день я решил посвятить делу Удоговой. Лазарук до того момента, как из Чечни освободят Пенкина, вряд ли объявится. А сидеть в юридической консультации и давать советы мне не хотелось. Тем более есть благовидный предлог.
Во-первых, я съездил на квартиру Зои-Веры. Как и ожидалось, ничего, кроме запертой двери, я там не обнаружил. Однако, внимательно осмотрев дверь, я заметил, что ее кто-то вскрывал или пытался вскрыть. На деревянном косяке и самой двери явно были видны царапины от стамески или фомки. Но, несмотря на это, дверь была заперта. Не удовлетворившись результатами, я продолжил осмотр. И вскоре с удивлением обнаружил, что она не заперта, а забита несколькими толстыми гвоздями. Шляпки были замазаны краской под цвет двери, так что найти их оказалось делом непростым.
К сожалению, самых надежных информаторов – бабок – у подъезда не оказалось. Я записал эту дверь в разряд неразгаданных загадок и отправился на улицу Солянку, где жила подруга моей подзащитной.
Звонить пришлось долго. Я и не думал, что еще сохранились такие коммуналки – пять разнокалиберных звонков на двери с фамилиями владельцев, почтовый ящик с обрывками наклеенных еще в прежние времена газет «Правда» и «Труд». Я не нашел звонка с фамилией Лены и поэтому звонил во все подряд. Однако было такое ощущение, что вся квартира вымерла. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем за обшарпанной дверью послышались шаги.
Загремели замки, и дверь приоткрылась. В щели показалась сморщенная мордочка древней старушонки.
– Кого? – спросила она деловито.
– Я к Елене Филимоновой.
– А? – переспросила старуха.
– К Филимоновой, – крикнул я прямо ей в ухо.
– Тише, тише, я все слышу. Зачем же орать? – укоризненно сказала она. Пошамкав пустым ртом она опять спросила: – К Филимоновой?
– Да, – произнес я как можно спокойнее.
Еще раз подозрительно оглядев меня, старуха открыла дверь ровно настолько, чтобы я мог протиснуться внутрь. И сразу захлопнула ее, как только я вошел. Мне стало не по себе. В тусклом свете грязной лампочки старуха сразу стала похожа на Бабу Ягу.
– По коридору, – проскрипела она, – налево вторая дверь. Только сегодня я ее не видела. Пьянствует, видно, с хахалем очередным, леший ее побери.
Я уже продвигался в указанном направлении.
Ошибиться было невозможно: на двери кто-то, возможно сама хозяйка, нацарапал «Child of flowers» и коряво нарисовал ромашку. Видимо, несмотря на все жизненные перипетии, Лена так и осталась в иллюзорных временах своей хипповой юности...
Я постучал. Ответа, как и ожидалось, не было. Не доверять бабкиной информации оснований я не находил. Нет – значит нет. Я уже собрался уходить, как вдруг обратил внимание на след под дверью. Ничего особенного – на грязном полу коммуналки следов было предостаточно. Но этот привлек мое внимание. Я наклонился и поскреб след ногтем.
Владелец ботинка, оставившего след на пороге комнаты Лены Филимоновой, явно наступил в кровь.
Из-за угла как тень появилась бабка. Застав меня на корточках, изучающего что-то на полу, она, ясно, удивилась и подошла поближе.
– Потеряли что-то? – поинтересовалась она.
Я поднялся и толкнул дверь. Она не открылась. Тогда я подошел вплотную и понюхал воздух, идущий из комнаты. Этот запах был мне знаком со времен моей работы следователем. Очень знакомый запах...
Я повернулся к бабке.
– Телефон есть в квартире?
Наряд милиции приехал через пятнадцать минут.
Под испуганные причитания бабки мы взломали дверь.
Лена (по всей вероятности, это была именно она) лежала ничком поперек комнаты в луже запекшейся крови. Из одежды на ней был только съехавший на щиколотку чулок. Кровь вытекла из раны в боку. Убили Лену ножом – тут и гадать нечего.
Увидев труп, бабка немедленно грохнулась в обморок. Так что пришлось ко всем хлопотам еще и ее приводить в чувство.
Вскоре прибыли вызванные милиционерами оперативники. В комнате воцарилась такая знакомая мне по прежней работе атмосфера. Люди работали четко и слаженно, как будто не чувствуя или не желая чувствовать трагичность самого факта убийства. Эксперты-криминалисты щелкали фотоаппаратами, снимали при помощи специального порошка отпечатки пальцев, судмедэксперт изучал труп, следователь составлял протокол осмотра места происшествия. Все привычно и буднично. Для всех, кроме Лены Филимоновой, голой, уже начавшей покрываться трупными пятнами женщины, которой, судя по рассказу моей подзащитной, так и не улыбнулось в жизни счастье... Впрочем, труп скоро поместили в черный полиэтиленовый пакет на «молнии» и увезли в морг.
Я подробно рассказал следователю, что привело меня сюда, почему решил вызвать милицию, как нашел кровавый след на пороге. Положение свидетеля меня устраивало: я мог находиться в комнате и следить за ходом осмотра. Иначе меня обязательно бы выпроводили. А так, рассказывая во всех подробностях, что мне известно об убитой, я слышал все разговоры присутствующих. Итак, смерть наступила от удара ножом в область селезенки. Орудие убийства найти не удалось. Смерть наступила около суток назад. Стояла теплая погода, поэтому я и почувствовал еле уловимый трупный запах. Когда старушку привели в чувство, она рассказала, что вчера Лена пришла с каким-то мужчиной. Она (бабка) никогда раньше его не видела. Они закрылись в комнате и не выходили до вечера, пока бабка не пошла спать. Может, кто из других соседей и видел, как гость выходил из квартиры.
Между тем мне пора было в Бутырку. Я распрощался со следователем, пожелал ему удачи и ушел.
