Памятуя о том, что говорила о профессиональных достоинствах Реваза Чебанадзе Валя Карандышева, Гордеев решил сходить-таки на долгожданную премьеру. Классика в провинции, как всегда, оказалась популярной. Билет он смог купить с немалым трудом, переплатив вдвое, да и то лишь на галерку.

Зал действительно оказался набит до отказа, что в общем-то было объяснимо: восемь лет в городе ждали открытия нового старого театра. Партер, по физиономическим наблюдениям Гордеева, оккупировали сплошь местные шишки со свитами, «новые русские» с женами, их телохранители с их любовницами и так далее.

Первое действие Гордеев еще кое-как высидел, в основном благодаря тому, что изучал белоярский бомонд. Задник слегка покачивался, а вместе с ним — поле, старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, колодец возле нее и дорога в усадьбу Гаева. Халтурно, конечно, закрепили, но так нарисованный пейзаж выглядел даже натуральней. Ряд телеграфных столбов и большой, город далеко-далеко на горизонте как будто таяли в горячем закатном мареве.

Гордееву вдруг подымалось: подобным образом вполне мог выглядеть Шанхай или Харбин лет семьдесят назад, когда туда смылся легендарный командарм Чебанадзе. Да, именно так ведь все и было. Согласно многочисленным документальным свидетельствам, Чебанадзе погиб в пучине тридцать седьмого года. Однако на самом деле он бежал из СССР, бросив собственную семью и армию, но прихватив… золотой запас Колчака.

Сталин, потрясённый таким беспримерным нахальством и предательством, приказал не трогать его семью. От нее не было никакой угрозы, в отличие от родственников и детей других репрессированных героев революции и Гражданской войны семья Чебанадзе не испытывала к лучшему другу физкультурников никаких враждебных чувств. Просто не за что было — им лично Иосиф Виссарионович ничего плохого не сделал. Или просто не успел. Ну а уж потом, задним числом командарма 2-го ранга превратили во «врага народа», которым он с точки зрения морали 30-х годов и являлся — «китайским шпионом».

О том, что кто-то из главных противников белого адмирала, не то Чебанадзе, не то кто-то другой, сумел найти пресловутое золото Колчака, слухи ходили еще в 20-е годы, но слухи слухами и остались, не трансформировавшись даже в легенды. Совсем иные легенды овевали этого соратника Чапаева и Фрунзе — хитрого сына гор, отважного джигита, талантливого военачальника, в общем, настоящего сибиряка. Собственно, всегда неясным оставалось, были ли у Колчака те несметные богатства, которые ему приписывала историческая молва.

Но в конце XX века один молодой историк смог выяснить, что в бронепоезде Колчака действительно был «золотой» вагон. Суть, однако, заключалась в том, что он не был набит золотом, а сам по себе был золотым, его многочисленные внутренние металлические составляющие просто были отлиты из золота и либо покрашены, либо закрыты деревом и текстилем. Удивительная эта работа была сделана во Владивостоке братьями Ядрышниковыми, выдающимися мастерами художественного литья. Младший из братьев, который дожил до 1937 года и был благополучно расстрелян как «японский шпион», оставил мемуары, в которых упоминал, что в 1919 году они с братом несколько месяцев были заняты на редкость нестандартной работой, которую выполняли в условиях повышенной секретности, причем так и не узнав, на кого именно работали, на белых или на красных, а может, скажем, на зеленых — маленьких таких человечков. По стечению обстоятельств, уникальная книжка эта попала в руки молодому историку Ревазу Чебанадзе, который, сопоставив даты с передвижениями Колчака, пришел к однозначному выводу: золото у него было, и было оно — на колесах, несколько тонн золота, а может, и несколько десятков тонн — такой вот нахальный получился тайник. Колчак повсюду возил его за собой, вплоть до самого мятежа. А дальше оно попало в руки Чебанадзе, который сумел сохранить золотой вагон в первозданном виде. В многочисленных воспоминаниях о командарме Чебанадзе можно неоднократно встретить упоминание о том, что «победитель Колчака», как иной раз его называли, много лет потом использовал поезд адмирала для своих служебных надобностей. Пока не уехал на нем сначала в Китай, а потом, вероятно, во Внутреннюю Монголию. Чебанадзе роднил с Колчаком интерес к Востоку. Подчиненные командарма вспоминали, что он всегда внимательно следил за тем, что происходило в Китае. Когда в 1931 году Япония захватила Маньчжурию и создала на ее территории государство Маньчжоу-Го, Чебанадзе оживился необычайно и послал Сталину несколько рапортов с просьбой отправить его в Китай военным советником. Однако он был слишком известной и колоритной фигурой, чтобы такое могло случиться на самом деле. И вот когда в 1937-м Япония начала уже открытую войну за захват всего Китая, Чебанадзе на своем бронепоезде отправился с инспекционной поездкой к южным границам. О том, как именно и с кем он пересек границу, до сих пор ничего не известно. Да и вообще после 1941 года следы его теряются. По разным сведениям он то ли вступил в Квантунскую армию, то, ли сделал пластическую операцию и переехал в Австралию. Сегодня это уже не имело никакого значения. Как, к сожалению, для Гордеева не имели практического смысла и удивительные исторические открытия Чебанадзе-внука. Сегодня ясно было только одно: в Чупринином Закуте колчаковского золота действительно нет и причиной тому, что происходит в городе, нечто другое, совсем-совсем другое…

На сцене Лопахин запальчиво доказывал:

— Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги, свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди…

Гордеев усмехнулся: интересно, а что бы сделал театральный гений Реваз Чебанадзе, если бы каким-то удивительным образом унаследовал дедушкины (колчаковские? государственные?) миллионы? Театральный режиссер не производил впечатления слишком уж практичного человека.

Началось второе действие.

На сцене поставили новую выгородку. На больших камнях, когда-то бывших, очевидно, могильными плитами, и старой скамье расположились Лопахин, Любовь Андреевна, Гаев, Аня, Варя и Трофимов.

— Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей, — развивал свою нехитрую мысль Лопахин. — Иной раз, когда не спится, я думаю: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…»

Любовь Андреевна вяло отмахнулась:

— Вам понадобились великаны… Они только в сказках хороши, а так они пугают.

«Маразм, — подумал Гордеев. — Ненавижу провинциальный театр. Какого хрена я сюда приперся?!»

Гаев, тем временем, прокомментировал:

— Солнце село, господа.

— Да, — вздохнул в ответ вечный студент Петр Трофимов.

Прямо над мэрской ложей включился прожектор, символизирующий взошедшую луну. Для луны, даже полной, было, пожалуй, ярковато, зато разглядеть внутренность ложи стало совершенно невозможно.

Актеры молчали — задумались. Тишина установилась в зале, публика не переговаривалась, не кашляла, не шелестела бумажками. Что-то тихо бормотал Фирс. За противоположной кулисой техник дергал гитарную струну. Но (причуды местной акустики!) казалось, что звук шел сверху, с неба.

Вздрогнула Любовь Андреевна:

— Это что?

— Не знаю, — ответил Лопахин. — Где-нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья. Но где-нибудь очень далеко.

— А может быть, птица какая-нибудь… — предположил Гаев, — вроде цапли.

Любовь Андреевна снова вздрогнула:

— Неприятно почему-то.

— Перед несчастьем тоже было, — скрипуче и многозначительно заметил старик Фирс, — и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.

— Перед каким несчастьем? — поинтересовался Гаев.

На этом месте Гордеев поднялся и стал тихонько пробираться к выходу. На него зашикали. Он лениво отмахнулся. Все-таки бедная Валечка Карандышева была не права. Если этот сибирский грузин и гениален, то умело это скрывает. Вместе со своими актерами.