4
Маевская немного опоздала. Она вошла стремительным шагом, длинные волосы разметались по плечам, и Гордеев снова не смог не отметить, насколько она хороша. Все по-прежнему было при ней — и длинные волосы, и длинные ноги, и темно-синие глаза. Она была в джинсах, кроссовках и коричневом кожаном пиджаке. Гордеев закрыл в компьютере папку «Мохнаткин» и предложил гостье на выбор — чай, кофе или минеральную воду, но она отказалась и как бы ответным жестом поставила ему на стол нечто завернутое в полиэтиленовый пакет.
Гордеев посмотрел на нее вопросительно, и Маевская сказала:
— А вы разверните.
Гордеев раскрыл пакет и достал оттуда то, что по форме в нем и угадывалось — бутылку. Это был арманьяк, уже знакомый Гордееву, только не тот, что сам он покупал вчера, а «Шабо» — лимитированной серии и тридцатилетней выдержки, который стоил, если адвокату не изменяла память, четыреста семнадцать с половиной долларов.
— Что это значит? — спросил Гордеев.
— Это вам. Подарок.
— А за что, позвольте узнать?
— В знак благодарности. — Она взяла свою сумочку, которую Гордеев сразу же положил на край стола, и даже не удосужилась заглянуть внутрь. Повесила ее на спинку стула, на который присела.
Гордеев молчал и думал. Восстановление водительских прав едва ли потянуло бы на четыре сотни долларов. Может быть, сама сумочка стоила больше, может, это какое-нибудь произведение искусства от-кутюр? Так опять же нет, вряд ли. Янтарная брошка? Ерунда какая-то.
— Яна Станиславовна, я что-то вас не понимаю. — Он наконец нарушил молчание, наблюдая, как она раскуривает свой «Житан», явно никуда не торопясь. — Я ведь не просил никакого вознаграждения за свою услугу и…
Тут она ему поощрительно улыбнулась. Темно-синие глаза прищурились и стали еще темнее.
— У меня много работы, — несколько нелогично продолжил Гордеев. — Поэтому прошу вас забрать свои вещи и… — Он вспомнил, что так и не выяснил, откуда она узнала его имя.
— Ну это, положим, неправда, — сообщила Маевская, пуская в потолок затейливое сизое колечко.
— Что неправда? — не понял Гордеев.
— Нет у вас никакой работы. Точнее, есть, но очень мало. У вас же на сегодняшний день один клиент!
— Слушайте, вы кто вообще?! — похолодел адвокат.
— Как кто? Яна Станиславовна Маевская. Как будто сами не знаете.
— Но я действительно вас не знаю.
— Этого не может быть, — безапелляционно заявила девушка.
Гордеев почувствовал себя беспомощно. Он привык общаться с людьми, на которых обычно действовали хоть какие-то логические доводы.
— Посмотрите внимательно, — предложила Маевская. — Что вы видите?
— Вижу хорошенькую молодую особу, которая тратит мое время, как свое собственное.
— Я готова это компенсировать, — туг же заявила она.
— Как это?
— Как у вас заведено.
Двусмысленность ситуации стала Гордеева доставать.
— А как у меня заведено? — Он чуть повысил голос.
— Это вам виднее.
— О господи! Да объясните же наконец, что вы хотите, и заберите свой коньяк. То есть арманьяк. Откуда вы вообще узнали?.. — Тут Гордеев запнулся. — Погодите, погодите! Значит, в этом магазине вы оказались не случайно? Вы следили за мной? Сумочку тоже специально в машине оставили?
— Ну уж нет! — возмутилась Маевская. — За кого вы меня принимаете вообще?
— Я бы принял вас за кого-нибудь, если бы вы наконец объяснили, кто вы такая и чего хотите.
— Я актриса, — сказала она и опустила пушистые ресницы.
И тут он понял, на кого она была похожа. Разумеется, она не могла быть актрисой, но на актрису она очень сильно смахивала. На знаменитую и, увы, уже покойную Монахову. Действительно, Гордеев присмотрелся и обнаружил явное сходство. Так Мила Монахова могла бы выглядеть лет десять или пятнадцать назад, разве что бюст у нее, конечно, был на пару размеров больше. Этим, собственно, Монахова и стала поначалу выделяться на экране среди отечественных актрис, потом уже у нее стали обнаруживать драматический талант. Впрочем, он отвлекся. Ну и что с того, что барышня похожа на Монахову? Зачем нужно это нагромождение лжи и к чему все эти уловки и забегание вперед — с сумочкой и с бутылкой французского пойла? Теперь Гордеев не сомневался, что его хотят втравить в какую-то авантюру. Надо держать ухо востро. На всякий случай он еще дальше отодвинул бутылку арманьяка. И уловил, как Маевская едва заметно, краешком рта, усмехнулась. Что она, в сущности, себе позволяет, эта девчонка? Такая самоуверенность…
— Еще раз спрашиваю, — тут он с удивлением обнаружил, что испытывает некие сильные эмоции (опять же удивление, раздражение, даже любопытство), — объясните внятно, чего вы добиваетесь?
— Мне нужны ваши профессиональные услуги.
— Ах вот как!
— Конечно. Неужели вы подумали что-то другое? — притворно изумилась она, поведя плечиками, и Гордеев подивился грации этого жеста.
— Ну и?
— Мне говорили о вас как об очень профессиональном юристе, но главное — честном и отзывчивом человеке. Уж простите великодушно за этот маленький эксперимент с магазином и сумочкой. Я хотела проверить быстроту вашей реакции, понимаете? Как скоро вы меня найдете и вообще — что станете делать?
— Значит, сумочку вы все-таки оставили нарочно? Вы меня совсем запутали.
— Ну и нарочно, — глазом не моргнув, тут же согласилась она, словно минуту назад не утверждала обратное. — Ну и что ж с того? Должна же я быть уверена в человеке, который займется моей проблемой.
— А вы в этом так уверены?
— В вас — да, теперь уверена. То, что я увидела, полностью совпало с тем, что мне о вас говорили.
— Я не о том, — отмахнулся Гордеев. — Почему вы так убеждены, что я займусь какой-то вашей проблемой?!
— А что вам может помешать? — в свою очередь удивилась девушка. — Вы же адвокат. Это же ваша обязанность — людям помогать. Разве нет? Вы же как доктор.
— Хм… — Гордеев не нашелся, что сказать, и предпочел послушать, что будет дальше.
— Вот я и хочу, чтобы вы помогли мне с делом покойной сестры.
— У вас неверная информация, я не веду дела о наследстве…
— Дело совсем не в этом! — Девушка стала выказывать признаки неудовольствия такой недогадливостью адвоката.
— Тогда в чем?
— Она якобы покончила с собой, но это неправда.
— А кто была ваша сестра? — машинально спросил Гордеев.
— Как кто? Мила Монахова, конечно, — как нечто само собой разумеющееся сообщила Маевская.
Так вот оно что! Она сестра Монаховой, вот откуда такое феноменальное сходство. Что же, это многое меняет…
— Так вы что же, тоже актриса? — спросил Гордеев.
— Ну знаете, это уже хамство, — ответила Маевская. — Это все равно что спрашивать у женщины, сколько ей лет.
— Так уж и хамство. Я знаю, сколько вам лет. Вы забыли, что я видел ваши права.
Она отмахнулась:
— Это неважно. Говорить об этом незачем.
— Неправда. В вашем возрасте женщина еще смело может прибавлять себе годы.
— Ну ладно, — она сменила гнев на милость. — Тогда я скажу по-другому. Вы бы еще у Пугачевой спросили, правда ли, что она песенки поет? Вот!
— А что, вы разве какая-то знаменитость?
Возникла минутная пауза, в течение которой девушка внимательно изучала адвоката, а он отвечал ей тем же.
— Вы наглец, — наконец заметила Маевская. — Я звезда сериала «Пацаны навсегда». Узнали наконец?
— Нет, — честно признался Гордеев. Он вообще мало смотрел телевизор, а уж сериалы — никогда.
Оказалось, что Яна Маевская никогда не училась ни в каких театральных вузах, но благодаря связям своей сестры очень быстро попала в обойму ведущих молодых актеров Москвы. Сначала она была актрисой одной экспериментальной студии на старом Арбате, расположенной неподалеку от театра имени Вахтангова, и, по слухам (о которых она сама же Гордееву и сообщила), тамошние монстры сцены с удовольствием ходили смотреть на ее игру. Потом засветилась в главной роли в известном мюзикле и, наконец, снялась в истинно народном телесериале. Тут уж ее слава из сугубо столичной переросла во всероссийскую. Яна Маевская сыграла подругу главного героя, молодого человека, прошедшего путь от мелкого бандита до олигарха средней руки. Этим пока ее карьера ограничивалась, но вполне вероятно, что ее ждало большое будущее. Конечно, ее сестра, которая успела сняться во многих европейских и даже голливудских картинах, была величиной космической, но кто знает, кто знает. Сейчас все так быстро меняется…
В общем, адвокат был заинтригован. Гибель такого известного человека, как Мила Монахова, не пустяк. Гордеев, конечно, помнил ту историю, о ней около года назад (Монаховой не стало в феврале прошлого года) много писали, и в иностранной прессе не меньше, чем в отечественной. Теперь только он припомнил, что где-то упоминалась ее девичья фамилия — действительно Маевская. Но это была даже не вторая, а третья ее фамилия, потому что на момент гибели она уже была Монахова-Зингер. Она, кажется, была замужем (не первый раз) за каким-то американским режиссером. А до того?
Однако для начала Гордеев спросил у ее сестры, кто же этот таинственный человек, который ей его рекомендовал таким образом — как высокого профессионала.
— Это мой режиссер.
— И кто же ваш режиссер?
— О господи, — вздохнула Маевская. — Несмотря на все ваши достоинства, вы просто неандерталец какой-то. — Она стала говорить голосом, каким уставшие взрослые объясняют что-то непонятливому ребенку: — Это режиссер моего сериала. Я у него сейчас опять сниматься буду. Сергей Юрьевич Сергеев, дело которого вы с успехом вели год назад. Неужели не помните?
— Два года назад, — кивнул Гордеев и… засмеялся.
Юрий Петрович действительно легко вспомнил того господина, которого обвиняли в одном пикантном правонарушении. Режиссер допустил, как считало обвинение, развратные действия в отношении несовершеннолетнего лица мужского пола в Сандуновских банях, куда они пришли по обоюдному согласию и где, по многочисленным свидетельствам, очень душевно проводили время.
— Между прочим, этот парнишка, который… ну вы понимаете… он тоже снимался в нашем сериале, и он многим Сергею Юрьевичу обязан.
— Что вы говорите? — иронично протянул Гордеев, несмотря на то что год назад он отнесся к своей работе, как всегда, с полной серьезностью и вытянул режиссера-бисексуала из неприятностей, которые, как удалось доказать, ему подстроил коллега, режиссер и конкурент, пытавшийся перетянуть к себе молодое дарование и на всякий случай помешать работе над текущим проектом. Возможно, так на телевидении и принято, но Гордеев придерживался другого мнения. Он сумел убедить помощников того, другого режиссера дать показания против своего шефа, и для Сергеева все закончилось благополучно. — Значит, тот парнишка многим Сергею Юрьевичу обязан, да?
— Конечно! Такая черная неблагодарность, я этого просто не понимаю. Он же благодаря Сергееву карьеру сделал!
— Так уж и карьеру… — Гордеев подумал, что эта девочка всерьез считает свой сериал чем-то вроде «Войны и мира».
— Вы напрасно иронизируете. Впрочем, вы правы, к нашему делу это отношения не имеет.
— К нашему делу? Так в чем же состоит наше дело? Судя по тому, что я услышал, вы, Яна Станиславовна, считаете, что гибель вашей сестры не была самоубийством?
— Я в этом уверена, просто убеждена! Мила была не такой человек, чтобы, впав в депрессию, наглотаться таблеток. Она бы никогда, никогда не сделала такой шаг! Это совершенно не в ее характере. Депрессия, говорил мне следователь раз двадцать. Депрессия! Тьфу! Да какая, к черту, депрессия?! Ее убили.
При слове «депрессия» Гордеев чуть вздрогнул и снова сам себе удивился. Его обычная апатия рассеивалась как дым. (Слово «убийство» было для него более привычно, и, как ни грустно, на него он почти не отреагировал.)
— Видите ли, Яна Станиславовна, — осторожно сказал адвокат, — близкие люди всегда не верят таким вещам. Как правило… — уточнил он. — Я, Яна Станиславовна, сталкивался с подобными ситуациями неоднократно и…
— Перестаньте называть меня Яной Станиславовной! — прервала она.
— А как же вас называть? — удивился Гордеев. — Или это имя-отчество — очередная мистификация и очередной актерский этюд, который вы на мне отрабатываете?
— Я не в том смысле, — поправилась она. — Зовите меня просто по имени.
— Хорошо, — улыбнулся он. — Видите ли, Яна, хотелось бы оперировать какими-то доказательствами, опровергающими точку зрения официального следствия, — это во-первых. А во-вторых, я должен знать, зачем вам это все? Вы извините меня, но надо смотреть правде в глаза. Сестру вы все равно не вернете, а шум может подняться большой, который, не исключено, навредит вашей карьере. Кто может предвидеть результат заранее? Или у вас есть еще какой-то мотив ворошить прошлое?
Она молчала, нервно прокручивая между длинными, тонкими пальцами зажигалку. Гордеев ждал. Еще не задав вопрос, он знал, что попал в десятку. Разумеется, у девчонки был еще какой-то мотив. Вообще-то самоубийство — не такой уж сокрушительный удар по семейной репутации. Мали ли какие решения люди принимают в конце концов! Многие выдающиеся персоны уходили в мир иной именно таким образом. Нет, тут дело было в чем-то другом. Яна Маевская явно не походила на бездельницу, которой некуда девать время и деньги. Тем более что от своего режиссера она могла знать, что гонорары за свои услуги адвокат Ю. П. Гордеев берет вполне солидные — разумеется, от тех, кто способен их заплатить. Бывали в его практике дела, за которые он брался совершенно бесплатно, и не раз. Но сейчас явно не тот случай, где подобный юридический альтруизм может иметь место. Яна не дура и должна это понимать. И понимает. Так что же?
Она щелкнула зажигалкой и посмотрела на пламя. Гордеев тоже невольно засмотрелся на длинный сиренево-красный язычок. Усмехнувшись, вспомнил присказку о том, на что человек может смотреть без устали: на то, как горит огонь, и на то, как бежит вода. Впрочем, недавно они с Турецким вывели новую формулу: больше всего человек любит смотреть на то, как работает другой человек.
Наконец Яна сказала:
— Я продала коллекцию картин, которые долгие годы собирал наш отец. И выручила немалые деньги. Часть этой суммы я готова вручить господину адвокату сегодня же — наличными.
— Вы не совсем ответили на мой вопрос. Какие у вас основания считать гибель вашей сестры насильственной? Это то, что интересует меня в первую очередь, и если я сочту ваш ответ удовлетворительным, тогда имеет смысл дальнейший разговор.
Она посмотрела ему прямо в глаза своим пронизывающим темно-синим взглядом и спросила:
— Я могу быть уверена, что любое сказанное здесь слово никто не узнает?
— Разумеется.
— Тереза сказала мне: «У пани Милы не все в пожонтку». Понимаете? Она предвидела!
— Это по-польски, да? Смысл ясен: все не так. Но кто такая Тереза?
Оказалось, Тереза Соколовская — экономка покойной сестры Яны. Сейчас она живет в Польше. Мила Монахова доверяла ей и возила ее повсюду с собой — и в Москву, и в Нью-Йорк, и в Париж, и в Африку. Правда, незадолго до смерти Мила как будто ее рассчитала, и пани Соколовская вернулась к себе в Польшу. По словам Яны, она была очень напугана случившимся. Так вот, эта пани Тереза в разговоре с Яной по телефону, когда она уезжала из Москвы, и произнесла странную фразу про то, что «не все в пожонтку».
— И из этих слов вы сделали вывод, что вашу сестру убили?
— Да, я думаю, полька просто боится об этом говорить. Может быть, действительно она знает убийцу, а?! — сказала Яна, затягиваясь сигареткой. — Но я больше не смогла с ней переговорить. Я просто не знала, куда ей звонить.
Гордеев вздохнул. Ну и история.
— Вы говорите, Мила ей доверяла, но незадолго до смерти рассчитала. Как одно с другим сочетается?
— Я… не знаю. Я как-то об этом не думала вообще.
— Ну, конечно. А Тереза была в доме, когда Мила умерла?
Яна отрицательно покачала головой. Потом встрепенулась.
— Знаете что, Юрий Петрович, я сейчас подумала? Мила могла ее рассчитать понарошку! Она могла дать ей на хранение какие-нибудь ценные вещи, например…
— Например?
— Ну не знаю, например, фотографии каких-нибудь людей, которые были причастны к ее гибели. И для этого ее как бы выгнала. Чтобы ее никто не искал. Вот.
Гордеев усмехнулся про себя, чтобы не обижать клиентку, и только покачал головой укоризненно:
— Яна, подумайте, ради бога, что вы говорите. Ваша сестра дала своей экономке фотографию человека, который должен был ее убить? Она что, знала это заранее? И при чем тут экономка?
— Ну тогда я не знаю! Просто мне так показалось… Вы же адвокат, вы и разбирайтесь. Мне кажется, эту Терезу надо найти.
— Хорошо. — Гордеев записал имя и фамилию. — Где она живет?
— В Польше. Я не знаю. В Лодзи у нее были родственники.
— Я все проверю… Так, а теперь давайте по порядку. Расскажите мне сперва, какие шаги вы уже предпринимали и что вам в результате этого стало известно. А я по ходу буду задавать вопросы. И не забегайте вперед, пожалуйста, договорились?
Оказалось, что Яна уже была на приеме у некоторых должностных лиц. Пытаясь возобновить следствие, она посетила чиновников Министерства юстиции и даже Генпрокуратуры — все безрезультатно. С ее точки зрения, дело было скоропалительно прекращено следственными органами. Но они, эти органы, посчитали, что знаменитая актриса умерла от передозировки снотворных препаратов, которые она приняла вместе с изрядной дозой бренди.
— А она принимала вообще снотворное? — поинтересовался Гордеев.
— Как вам сказать?.. Я точно не знаю, мы последний год не слишком часто виделись. Я уверена лишь в том, что последнее время Мила Монахова пребывала в депрессии, так как незадолго до гибели развелась со своим американским мужем. И сильно переживала это событие. После очередных съемок она вернулась из Лос-Анджелеса в Москву, где и прожила два последних месяца.
— Пребывая в депрессии? — снова уточнил Гордеев, слегка поеживаясь.
— Да.
— Вы знаете ее лечащего врача?
— Кажется, она советовалась с нашим семейным доктором, но он живет в Киеве. Михаил Яковлевич Рубин.
— Он может знать про снотворное и прочие частные обстоятельства ее душевного здоровья, верно?
— Вот что значит настоящий адвокат! — Она посмотрела на него с нескрываемым восхищением.
— Не подлизывайтесь, я еще ничего не сделал. У вас есть его координаты?
Она достала электронную записную книжку — дитя современного мира — и, немного пощелкав кнопочками, продиктовала Гордееву телефон киевского семейного доктора.
— Спасибо… Значит, вы редко виделись, несмотря на то что она была в Москве?
— Увы, так уж вышло. Кто мог знать, что эти восемь недель — последнее, что ей осталось? Я бы тогда ни на шаг от нее не отходила.
— Яна, скажите откровенно, вы были близки с сестрой? Вы не были в ссоре на момент ее гибели? Как часто вы ссорились?
— Мы вообще не ссорились! — возмутилась девушка.
— Так уж и вообще?
— Мы слишком нечасто для этого виделись, чтобы так бездарно тратить время.
— Иногда родственники редко видятся именно в силу плохих отношений.
— Это не наш случай, — запротестовала Яна. — Спросите кого хотите!
— Кого, например?
— Да хоть того же Рубина!
— Спрошу непременно, — пообещал Гордеев. — Значит, вы с сестрой были близки?
Яна задумалась:
— Раньше — очень. Но… у нас все-таки большая разница в возрасте — почти пятнадцать лет.
— Иногда это, наоборот, помогает сблизиться, — заметил Гордеев.
— Наверно, мы просто не успели. Я жила с отцом в Киеве, а она уже много лет была в Москве — снималась в кино, играла в театре. Потом у нее и международная карьера началась. Да вы, наверно, знаете. А когда я сюда перебралась — она опекала меня в профессии, это правда. И конечно, все то, что со мной происходит, ей было небезразлично — факт. Но так, чтобы мы делились друг с другом личной жизнью…
— Что, неужели совсем никогда? — прищурился Гордеев.
— Ну бывало, конечно, — созналась Яна.
— Ладно, вернемся к этому при необходимости, — не стал вдаваться в нюансы адвокат. — Вы сказали, что жили в Киеве. Расскажите про вашу семью: кто ваши родители, чем они занимаются?
— Они уже умерли.
— Извините, я этого не знал. Давно?
— Мама — давно, я ее почти не помню. А отец — два года назад. Тогда я окончательно перебралась в Москву.
— Чем они занималась?
— Мама была оперная певица. Наверно, Мила пошла в нее. У нее ведь были значительные вокальные способности…
— Подождите, но ведь это вы играли в мюзикле, если я правильно понял?
— Ну что вы, — засмеялась Яна, — какое там пение! Так, чужая фонограмма в основном… Только я этого вам не говорила, имейте в виду.
— Я — могила, — заверил Гордеев, хотя, конечно, ничего принципиально нового про отечественную эстраду он сейчас не услышал. — А отец?
— Наш папа был знаменитый инженер-мостостроитель, кучу мостов по всей стране построил, я СССР имею в виду, — уточнила она. — Но в последние годы он уже из Киева никуда не выезжал, преподавал в основном. Я знаю, что Милка предлагала ему перебраться в Европу, а то и в США, говорила, что он там запросто работу найдет, в каком-нибудь Гарвардском университете сможет лекции читать… Но он не хотел, говорил, что ему и в Киеве неплохо, говорил, что хочет быть ближе к маме. Так и получилось…
— Как ваш отец относился к Миле?
— Он ее обожал, — не колеблясь, сказала Яна.
— Она была его любимицей?
— Нет, — после паузы сказала она. — Раньше мне так казалось. Но это было потому, что я жила вместе с ним, а она была на расстоянии. А потом я тоже стала надолго уезжать — в Москву — и все поняла.
— Это называется жизненный опыт.
— Ну вроде того…
— У вас есть еще какие-нибудь близкие родственники?
— В Киеве есть тетки со стороны матери, но я с ними не общаюсь.
— А Мила общалась?
— Тоже нет… Да, еще одна вещь… — Она замялась. — Я думаю, вы сыщик опытный и все равно сможете это сами выяснить, так что…
— Я не сыщик, — прервал ее Гордеев, — я адвокат.
— Ну неважно. В общем, у нас дома были картины. Не очень много, но… это русский авангард начала века. Малевичи там всякие, может, знаете?
— Однако! — пробормотал Гордеев.
— А вот я не очень в этом разбираюсь, да они мне никогда и не нравились. Это отец собирал. Кое-что ему еще по наследству досталось. В общем, я продала эту коллекцию, когда… ну после его смерти, через полгода, когда вступила в права наследства, так, кажется, это называется, да? Оказалось, что они стоили кучу денег.
— Еще бы, — усмехнулся Гордеев.
— Представляете? — со смехом сказала она. — Отец же мне все завещал, у Милки и так все было в порядке. В общем, я с ней посоветовалась, она особенно не вникала даже, говорит, хочешь — продавай, мне, мол, по фигу. Я и продала, а чего церемониться? Живопись меня не очень волнует. Вот, так что деньги у меня есть.
— Кроме того, вы — наследница всех денег, оставшихся после смерти старшей сестры? — спросил адвокат.
— Единственная, — тихо уточнила Яна.
— Ага. А сестра ваша была очень богата. Так что труд адвоката будет щедро оплачен?
— Обязательно быть таким циничным?
— Иногда это помогает в работе, — честно признался Гордеев. — Но извините, если что не так. Так к чему вы мне все это говорите?
— Чтобы вы не сомневались в моей кредитоспособности.
— Вы меня с самого начала в ней заверили, — напомнил Гордеев.
— Ну да, конечно, — немного смутилась она. — Я не то хотела сказать. Видите ли, я не все картины продала из папиной коллекции. Там осталась одна, которую никто не захотел брать, и она у меня здесь, в Москве. Я просто подумала, раз вы так относитесь к этой живописи, может, вы захотите взять ее в качестве гонорара? Деньги деньгами, но картина — это все-таки хорошее вложение капитала, согласитесь, если она вообще чего-то стоит, то со временем в цене обыкновенно растет, верно? А деньги, напротив, часто девальвируются.
— Какая вы грамотная барышня.
— Снова иронизируете?
— Ничего подобного. Я, конечно, не против держать у себя дома хорошую живопись, но тут весь вопрос в художнике. Да и кстати, если это, как вы говорите, русский авангард начала века, то как же вы вообще перетащили картину через границу? По-моему, ни одна страна такого не позволит.
Маевская хихикнула:
— Вы не поверите, Юрий Петрович. Я просто ехала поездом и положила ее в свою дорожную сумку. Ее никто не досмотрел. Я же не знала, что вывожу национальное достояние. Это мне потом уже здесь, в Москве, знакомые объяснили. Я так смеялась.
— Хм… Вы знаете, я что-то действительно не очень верю.
— И напрасно! Вы пересекали когда-нибудь на поезде российско-украинскую границу?
— Довольно давно.
— Вот видите. Вы же не знаете, как там все происходит. Таможенники заходят, спрашивают: оружие, наркотики есть? Я говорю: нет, и они идут дальше. И все!
— Так что за картина-то?
— Какой-то Шагов… нет, Шагуль или…
— Уж не хотите ли вы сказать, Шагал? — заволновался Гордеев.
— Да, кажется, так. А вы что-то про него слышали?
— С ума сойти. Вы меня не разыгрываете? Вы действительно не знаете, кто такой Шагал?
— Ну художник же!
— Это один из самых знаменитых художников не просто русских, а вообще двадцатого века.
— Ну вот видите, как замечательно!
— Что замечательно?
— Что у вас будет картина художника, которого вы так чтите. Я очень рада.
— Подождите, подождите, — запротестовал адвокат. — Я еще не сказал, что я согласен, я…
Она молча и терпеливо ждала, что он скажет.
Гордеев почувствовал, что у него как-то неприлично открылся рот, и быстренько подтянул нижнюю челюсть в исходную позицию.
— Допустим, вы мне ее отдадите, но ведь случись что, как я докажу, что владею ею по праву.
— Ну, это-то не сложно. Сделаем дарственную, и все дела. Ведь ни в каких музейных каталогах она не значится, она висела у нас дома, сколько я себя помню.
— Хм… А что там нарисовано? — Гордеев почти сдался.
— Трудно сказать, я же говорю, авангард какой-то непонятный. Там синие и красные цвета, она вообще такая яркая. Не то натюрморт, не то какие-то лошади, это уж кому что мерещится.
— Да, кажется, у Шагала часто именно синие и красные цвета, — подтвердил Гордеев, облизывая почему-то пересохшие губы.
— А называется она просто «Композиция». Вот и все. Договорились? Тогда я вам сегодня же ее и пришлю.
— Ладно, — решился наконец адвокат.
Тут она нагнулась и что-то сделала со своей туфлей, точнее, с кроссовкой. Когда Гордеев увидел, что именно, он глазам своим не поверил. Она заметила его взгляд и рассмеялась:
— Вам не показалось! — Ее кроссовки были на молнии. — Их придумал один бывший теннисист. Ему хотелось дать покой ногам, обувшись в ортопедические спортивные туфли с тонкой сменной подошвой.
Чтобы казалось, будто ходишь босиком. В результате получился модный аксессуар для тех, кого уже ничем не удивишь.
— То есть для вас?
— Ну что вы, я же еще маленькая совсем! — снова засмеялась звезда телесериала. — Я еще всему удивляюсь! Это скорее было сделано для таких людей, как моя сестра. Да она же мне их и подарила, купила у знакомого модельера, того самого бывшего теннисиста.
— Близкий знакомый?
— Да нет вроде. Просто она одевалась у него иногда. А разве вы не будете меня спрашивать о личной жизни Милы?
— Ну давайте. Сами напросились. Хотите кофе, нет? Минеральной воды? Тоже нет? Очень хорошо. Итак, у Милы было два мужа, верно? Первый — Монахов, а второй?
— Из ее фамилии все и так ясно: в девичестве Мила — Маевская, первый муж — Валерка Монахов, второй — Зингер.
— И кто это? Изобретатель швейной машинки?
— Ну вы даете, Юрий Петрович! Ах да, я же все время забываю, что вы не из киношной среды… Зингер — это американский драматург и киносценарист.
— Да, — припомнил Гордеев, — кажется, я об этом что-то читал. Ему она обязана была своей голливудской карьерой?
— Ну что за чушь! — возмутилась сестра «оскаровской» лауреатки. — Когда они познакомились, она уже была звездой! Ничем она ему не обязана! — Яна немного подумала и уточнила: — Ну почти ничем. Так, пропиарилась лишний раз…
— Пожалуй, давайте уточним. Она снималась в фильмах по его сценариям?
— Только однажды — чисто случайно, она Зингера еще и не знала. Его пьесу экранизировал Фицпатрик, который перед тем ставил ее в театре. Он вообще часто так делал — ставил спектакль, потом театр ему надоедал, и он снимал фильм.
— Хорошо, я понял. Но не будем торопиться. Расскажите мне сначала про отношения вашей сестры с первым мужем, а потом уже перейдем к Зингеру.
Мила пожала плечами:
— С Зингером-то как раз проще — я его в глаза никогда не видела.
— То есть как?
— Да очень просто. Он в Америке, я — в Москве.
— Значит, ни разу? Вы туда не ездили, когда сестра снималась, или просто так?
— Говорю же! — Она надула губки, словно ребенок, которому не верят, что он сделал уроки.
— А с первым мужем знакомы?
— С Валеркой-то? Ну его-то я, конечно, знаю.
— Слава богу. Тогда рассказывайте.
— Что именно?
— Когда они расстались и почему это случилось?
— Так вы думаете, это он? — округлила глаза Яна.
Адвокат вздохнул:
— Я пока ничего не думаю. У меня нет ровным счетом никаких фактов, чтобы делать такие выводы, понимаете? Мне просто нужно узнать побольше про людей, которые окружали вашу сестру. Понимаете наконец?
Яна тоже вздохнула:
— А я уж обрадовалась.
— Почему вы обрадовались? У вас есть основания подозревать Монахова в чем-то?
— Нет, но… не знаю.
— Давайте все-таки по порядку, — взмолился Гордеев, — а то так мы далеко не уйдем — просто какая-то сказка про белого бычка получается.
— Больше двух лет назад они разбежались. Точнее, Мила развелась с ним, когда узнала, что он ей извиняет… то есть изменяет. Фу-ты, и смех и грех прямо!
Гордеев тоже засмеялся, а втайне любовался своей клиенткой: давно ему не встречалась столь обаятельная женщина, а ведь, в сущности, еще совсем молоденькая девушка. Ее нельзя было назвать сногсшибательно красивой, видывал Юрий Петрович всяких красоток, но была вокруг нее какая-то аура обаяния, непосредственности, молодости, силы и уверенности в том, что все в конце концов будет хорошо… и, видно, эту ауру хорошо чувствовали режиссеры — не зря же карьера Яны Маевской пока что складывалась более чем удачно.
— Валерий Монахов — это эстрадный певец, так?
— Да.
— Когда он познакомился с вашей сестрой? Когда они поженились? Сколько лет прожили вместе?
— Значит, так… — Она задумалась. — В браке они прожили года полтора, наверно. До этого еще полгода встречались то так, то эдак. Всего два года получается. Это и есть все их знакомство. Свадьба была в Киеве — это Милка для папы специально старалась. Но ему Монахов все равно не понравился.
— Что так?
— Папа сказал: лощеный какой-то.
— Так и было?
— А вы что, его никогда не видели? Да включите телевизор, он каждый вечер по какому-нибудь каналу визжит.
— Визжит?
— Да нет, это я так… из общей неприязни. Вообще-то у него довольно приличный голос. Глубокий такой, бархатный.
Гордеев сделал себе несколько пометок, суть которых сводилась к одному: необходимо попытаться установить, насколько Валерий Монахов присутствовал в жизни Милы после их развода и были ли у него какие-нибудь личные отношения с ее младшей сестрой.
— Яна, а вам самой Монахов нравился?
Яна вспыхнула и готова была уже возмутиться вслух.
— Я не то имел в виду, ну что вы, в самом деле? Я имею в виду — по человеческим своим качествам, как муж вашей сестры, наконец? Желали вы ей такого мужа?
— Поначалу он мне очень нравился. Тут же надо понять, я — провинциалка, а когда попала к ним в московский дом, просто обалдела от той роскоши, в которой они жили и, казалось, совсем не придавали значения…
— Казалось? — уточнил Гордеев.
— Ну да, потому что потом все перевернулось.
— Объясните.
— А что тут объяснять? Просто при разводе этот мерзавец Монахов забрал все с собой, оставив Миле пустую квартиру. Мне надо закурить… — Она поискала сигареты.
— А все — это что?
— Да все, чем квартира была набита: антиквариат, мебель, аппаратура…
— Ну это, наверно, все же стоило не больше, чем сама квартира, — примирительно заметил Гордеев. — Квартира-то все-таки у нее осталась. Вы, возможно, по молодости лет не знаете, но при разводе супруги имеют право делить совместно нажитое имущество.
— Как это я не знаю! — возмутилась Яна. — Все я прекрасно знаю! Я же свидетелем этого беспредела была, когда он барахло вывозил и они друг на друга орали, так что журналюгам из желтой прессы можно было даже по лестнице не подниматься — во дворе целая свора стояла с протянутыми диктофонами. Это, я скажу, была картинка. — Тут она неожиданно хихикнула и выпустила несколько колечек дыма. — Квартира Милкина была, она ее купила еще до того, как с Монаховым сошлась. Не хватало, чтобы он еще и ее оттяпал, крохобор несчастный! А уж барахло это — не знаю, его никто не считал до развода, кроме Монахова. Он любил антиквариат, и ему фанатки дарили, кажется.
— Фанатки? — усомнился Гордеев. — Фанатки дарили антиквариат? Что-то не верится.
Яна уставилась на адвоката.
— Что? — не выдержал он.
— Слушайте, вы знаете, кто такой Монахов?
— Ну мы же с вами выяснили. Попсовик-затейник какой-то…
Она махнула рукой:
— Не знаете. Валера Монахов сделал карьеру на перепеве старых песен — времен войны, потом этого, Вертинского, еще кого-то из классики, романсы-шармансы всякие. Соответственно и поклонники у него были совсем не юные и часто достаточно состоятельные. Он с такими бабульками в брильянтах романы крутил — вам и не снилось!
— Не сомневаюсь, — подтвердил адвокат..
— А что, — ухмыльнулась девушка, — каждому свое, кому-то с продюсером спать, кому-то с пожилой поклонницей.
— Вы про кого это? — оторопел Гордеев. — Насчет продюсера?
— Ну не про себя же, конечно.
— Неужели про сестру?
— А что такого?
— Я думал, вы ее любили.
— Я ее очень любила и люблю, это, знаете ли, не вам судить. Но вы же просите рассказать, чем они занимались, как карьеру делали. Что это — большой секрет? Что, Монро с голливудскими шишками не спала? Или кто-то не знает, что Милка с Фицпатриком спала?
— Н-да… — Гордеев слегка опешил. И вообще нравы нынешней молодежи, от которой он не так уж сильно и далек-то по возрасту, было непросто принять. Нет, конечно, он понимал, что люди во все времена занимаются сексом, и вряд ли когда-то больше, чем обычно (разве что, как утверждают социологи, во время стихийных бедствий — особенно, но поди проверь). Но все же в прежние времена барышни про это так свободно не распространялись. — Я хочу уточнить, — осторожно сказал Гордеев. — Значит, Мила развелась с этим Монаховым, когда узнала, что он ей изменяет, но то, что она сама это делала, ее не смущало, правильно я понял?
— Не совсем. В тот момент у нее никого не было. Вернее, вообще не так, у нее на стороне вообще никогда никого не было. Весь секс помимо супружеского был исключительно важен для ее работы, — абсолютно серьезно объяснила Яна.
— Ясно, — покивал Гордеев и неожиданно сказал: — А в Гонконге жена, которой изменил муж, может убить его, но при одном условии — расправу она должна совершить голыми руками, без оружия.
— Ну да? — восхитилась молодая актриса.
— Точно вам говорю, таков закон этой замечательной страны. Что же касается любовницы мужа, то ее можно убить чем угодно. Так что если когда-нибудь будете сниматься в тех краях, Яна Станиславовна, хорошенько подумайте, прежде чем крутить роман с женатым мужчиной.
— Я подумаю, — пообещала Яна.
— Я пошутил, — объяснил Гордеев.
— Почему же? Очень ценные сведения. Кто знает, что в жизни пригодится. Вот Милка мне рассказывала, что когда она снималась в Америке, на берегу озера Эри, то полицейские, которые следили за порядком и все такое, запретили актрисам носить лакированные туфли.
— Почему это?
— Там есть какой-то старый-престарый дурацкий закон в этом штате, в Огайо, — в общем, такие туфельки могут отразить нижнее белье.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Гордеев подумал, что, в общем-то, он еще не так стар для этой девочки. Точнее, совсем не стар. Но с клиентами — никаких личных отношений. Таков неписаный закон. Нарушивший его попадет в геенну огненную — во-первых, велика вероятность не получить гонорар — во-вторых, зависти и пересудам коллег не будет конца.
Немного подумав, Яна Маевская сказала:
— Вообще-то после Зингера, после того как она от него сбежала, у нее было немало любовников, по крайней мере, тут, в Москве.
— И вы их знали?
— Нет, конечно, она своих мужчин никогда не афишировала.
Это не есть хорошо, подумал Гордеев и сказал:
— Давайте пока остановимся.
Что ж, теперь кое-какие сведения для того, чтобы начать работу, у Гордеева уже имелись. Он не любил перегружать себя излишней информацией и договорился с Яной Маевской, что в случае необходимости она готова будет встретиться с ним по первому требованию.
Она уехала, а Гордеев подумал, что встречаться с первым мужем Монаховой ему сейчас, пожалуй, не стоит. Если тот не общался с Милой так давно, как об этом говорит ее младшая сестра, вряд ли из него можно вытащить какие-то ценные сведения. Но! Монахов вполне может и обладать какими-то косвенными зацепками, о чем сам не подозревает. А значит, что?
Значит, для такой работы нужен опытный частный детектив. И Гордеев поручил Валерия Монахова заботам Филиппа Агеева, матерого оперативника из частного охранного предприятия «Глория».
