4
Утром я созвонился со следователем, ведущим дело. Мы договорились с ним встретиться только в начале первого дня, хотя я рассчитывал закончить все дела с самого утра и сразу из Бутырок поехать в стоматологическую клинику. Зуб заныл еще вчера днем, но боль, зараза, то затихала, то усиливалась, то снова затихала, так что вчера до самой ночи я почти не обращал на нее внимания. Зато ночью прихватило так, что смог уснуть только после двух таблеток анальгина и теплого полоскания с содой.
Утром, бреясь, посмотрел на себя в зеркало и сморщился: что за вид! Рожа мятая, глаза в красных прожилках, под глазами мешки... Тьфу! Будто встал с похмелья.
Утром зуб уже не просто болел: казалось, что вся голова превратилась в гудящий колокол. «Бум! Бум! Бум!» – пульсировала кровь в висках, причиняя неимоверные муки. А еще эта жара!.. В восемь утра градусник за окном кухни уже показывал плюс двадцать два в тени, предупреждая, что часам к трем пополудни Москва превратится в настоящее дымящееся пекло. Как на вулкане... Можно себе представить, что чувствуют те немцы, что ездят по всему миру и следят за извержениями вулканов. Видел я тут по телевизору... Стоишь эдак в ботинках на раскаленной докрасна земле, подошвы под тобой дымятся, а ты ковшиком черпаешь раскаленную, как расплавленное железо, лаву и кайфуешь...
Я проглотил горячий черный кофе без сахара. Утренняя доза: четыре чайные ложки на полстакана воды. Перед глазами сразу же заплясали зеленые мотыли.
Раскаленная лава... И не боятся эти немцы спать в палатке на вулкане? Интересно, слышно, как под коркой земли лава перекатывается? Звук, наверное, как от нашей подземки.
Нет, надо срочно прекращать по ночам смотреть кабельное телевидение, так и с катушек съехать недолго... Хотя зачем подключаться к кабельному, если ничего не смотреть?
Елки-палки, ну что за жизнь?!
Садясь в машину, я поднял голову и взглянул на небо. Ни облачка! Серенькое, цвета выгоревшего ситца, небо над столицей не обещало в скором времени ни капли дождя.
По дороге на работу я то и дело поглядывал на свою физиономию в зеркало заднего вида. Десна вспухла, и я время от времени ощупывал щеку, проверяя, не распухла ли она тоже, так что под конец мне уже стало казаться, будто одна щека у меня больше другой от самого рождения.
Нет, нужно сосредоточиться. Так, что там по клиентке? Обвинение в убийстве. Документы в папке лежат, но вчера я только бегло просмотрел их, все из-за этого зуба. И что с ним? Вроде недавно каналы пломбировали, нерв удален, чему там болеть – не понимаю? А ведь с ума сходишь от боли. И анальгин уже не берет. Что там по телику рекламировали против боли?.. Солпафлекс?.. Солпадеин?.. Опять отвлекся.
Притормозив возле аптечного киоска, я обогнул старушек в очереди. Глаза горят, как у голодной собаки, в голосе дрожащие нотки: люди добрые, помогите, погибаю! Провизорша посмотрела на меня с сочувствием, как та добрая аптекарша Мария из рекламного ролика, которая всех соседей травила своим аспирином. На мою просьбу дать что-нибудь обезболивающее она долго перечисляла незнакомые названия препаратов, которые мне казались абсолютно одинаковыми. Старушки сзади наперебой советовали попробовать свои любимые. Да мне все равно, что угодно давайте, только чтобы не болело!
Прямо у входа дрожащими руками я распечатал пакетики и бросил в рот пригоршню разноцветных таблеток, запил все это шипучей минералкой, прислушался к внутренней деятельности организма. Кажется, все препараты попали по назначению, прямо в пустой желудок. Нет, не совсем пустой, я забыл про четыре ложки кофе...
Через полчаса, подъезжая к воротам Бутырок, я уже не чувствовал никакой боли. В голове – легкий туман, во рту гадкий аптечный привкус. Зато боль как рукой сняло. Жить сразу стало лучше и веселей.
Развалившись на стуле в прохладной комнате для допросов, бросив папку с адвокатским досье перед собой на стол – надо же наконец прочитать! – я допил теплую минералку.
– Как там сегодня? Снова печет? – вступил в беседу дежурный СИЗО, лицо которого было мне знакомо.
Наверное, он меня тоже помнил по прежним визитам.
– Страшное дело, – подтвердил я, попутно размышляя, сколько, интересно, автокатастроф в день происходит в Москве из-за того, что у водителя в крови подозрительная смесь кофеина, анальгина и антибиотиков? – Градусов под тридцать. Может, и больше.
– А у нас тут хорошо, прохладно, – сказал дежурный. – Стены толстые.
– Да, у вас тут просто санаторий.
Дежурный, довольный шуткой, раскатисто засмеялся.
Ему лет двадцать пять, наверное, и ему кажется, что мы ровесники, вот он и решается заговорить. Скучно ему. Сейчас бы на пресловутое Химкинское водохранилище, да с пивком, да с девушкой, да не с одной... А не торчать тут. Это только Довлатов мог прикалываться с должности «вертухая». Да и то, когда служил, навряд ли прикалывался.
Дверь открылась, и в комнату вошел высокий сухощавый тип в роговых очках, похожий на достопамятного члена Политбюро Суслова. Только помоложе.
– Дроздов. Павел Ильич, – проскрипел он, протягивая мне узкую и длинную как вобла ладонь, – я следователь по делу...
Он мельком глянул на обложку папки, которую держал другой рукой.
– ...По делу об умышленном убийстве, в совершении которого обвиняется Елена Бирюкова.
– Гордеев, – отозвался я, пожимая его руку, которая и на ощупь напоминала излюбленный у нас дар Каспия.
«Суслов» сел за стол и немедленно закурил. Я с интересом наблюдал за ним. Все-таки забавно представлять себе чужую жизнь, чужие побуждения, привычки, ценности. Вот этот, например, следователь. Ведь наверняка вызвал его начальник и строго-настрого наказал что-то типа: «Не затягивай с делом, Ильич». И Ильич послушно кивнул и пошел домой к своим детям, которых наверняка учит не обманывать. А впрочем, чего это я? Разве Розанов не то же самое мне сказал? А я? Возмутился? Нет, наоборот. Пошел на поводу. Из-за денег. Ну, конечно, я не следователь, я адвокат, мне можно. И потом, если бы не я взял это дело, то Генрих поручил бы его кому-нибудь другому, Славину например. А уж он точно не рефлексировал бы. Хотя чего рефлексировать, если девица действительно укокошила Осепьяна. Сейчас посмотрю дело...
– Сейчас вашу эту... барышню... приведут, – сказал дежурный, сделав паузу перед «барышней», словно специально вспоминал это слово, приготовленное заранее.
Дроздов даже не повернул головы.
– Угу, – промычал я в ответ, пробегая глазами напечатанные на машинке строчки скопированных документов по делу. Посмотрим, что это за убийца бакинских комиссаров...
«Елена Александровна Бирюкова, 1975 года рождения, русская, образование высшее юридическое...»
Коллега? Это уже интересно.
Обвиняется по статье... так-так... УК РФ... часть вторая... убийство при отягчающих обстоятельствах... гр-на Осепьяна С. И.
М-да, здорово влипла. От десятки до пожизненного. Покойный был ее любовником. За что убивают любовников? Из ревности. Покойному было пятьдесят два, ей двадцать четыре... Нет, ревность тут не припишешь. Может, решила обокрасть? Самозащиту тоже трудно будет притянуть за уши. Судя по материалам дела, она стреляла в покойного, когда тот спокойно спал в своей кровати.
– Стойте здесь! – донесся из коридора голос конвоира-контролера.
Дверь открылась, и в комнату ввели обвиняемую. Я спешно дочитывал материалы дела, стараясь побороть охватившее чувство, что мне всучили полный тухляк и безнадегу. Хотя зачем бороться? Я с самого начала знал об этом. Судя по интонациям шефа, от меня требовалось в этом деле только одно – присутствие и формальная защита. Все остальное решили без меня.
На свою подзащитную сразу я почти не обратил внимания, только кивнул ей и снова поглядел на Дроздова. Тот, напротив, с интересом взглянул на вошедшую.
Она сидела напротив: одна рука теребит длинные локоны, другая подпирает щеку, – и скучающе изучала мою физиономию, так что я почти физически ощущал на себе ее взгляд. Странно, но от этого мне сделалось вдруг жарко. Хотя замечу в скобках, что еще жарче бывает только в сауне. Чтобы как-то отвлечь ее внимание от собственной персоны, я молча протянул ей сигарету, выбив щелчком одну из пачки. Она взяла, сама щелкнула моей зажигалкой, прикурила и стала выпускать дым колечками, следя глазами, как они поднимаются к высокому побеленному потолку.
Как только она появилась в комнате, я уже не мог сосредоточиться.
Дроздов зачитал обвинительное заключение, дал Бирюковой подписать и удалился.
Наконец, с трудом вникнув в смысл двух последних бумаг, находящихся в моем адвокатском досье, я поднял голову и откинулся на спинку стула.
– Здравствуйте еще раз. Я ваш защитник. Меня зовут Гордеев Юрий Петрович. Я защищаю вас по назначению суда, который обязан обеспечить вас защитой. Мы с вами будем встречаться по мере необходимости. Елена Александровна, ознакомившись со следственными материалами вашего дела, я пришел к предварительному заключению, что во время следствия имели место некоторые нарушения. Пока предлагаю ухватиться за это...
Взгляд... Ее взгляд моментально заставил меня позабыть и о зубной боли, и вообще обо всем на свете. Я вообще-то гипнозу не поддаюсь, но тут... Что-то странное было во взгляде Лены Бирюковой, завораживающее и таинственное. Я тряхнул головой и снова уставился в бумаги. Лена тонко улыбнулась и села.
– Так вот, исходя из того, что...
– А вы чего такой кислый, Юрий Петрович?
Ее вопрос, а еще больше – тон, которым он был задан, ошарашили меня. Я запнулся на полуслове, моментально забыв, что собирался сказать, и уставился на клиентку, пытаясь вспомнить, где и когда мы с ней познакомились? Таким тоном могла говорить одноклассница, сокурсница, соседка по двору, которую знаешь с детства, но никак не незнакомый человек.
– Нет, серьезно, вы какой-то смурной, – улыбаясь и глядя на меня широко открытыми голубыми глазами, повторила она. – Вы от моего дела так скисли или у вас зубы болят?
– Да. Болит зуб, – промямлил я, все еще напрягая память.
Нет, мы с ней никогда прежде не встречались, даже мельком, теперь я в этом был уверен.
Лицо Лены Бирюковой исказила сочувственная гримаска.
– Ой, бедненький. Я вас понимаю. Вы у врача были?
– Сегодня собираюсь.
– Хочешь, я дам телефончик моей врачихи? Она классно лечит. У нее свой кабинет на Никитской. Она мне все зубы делала, во, посмотрите...
Она придвинула ко мне свое лицо и широко распахнула рот, демонстрируя действительно идеальные, как в рекламе зубной пасты, ровные жемчужные зубы.
– Блеск, правда?
Я вяло пробормотал что-то в ответ.
– Она пломбирует вообще без боли, у нее бормашинка то ли кислородом сверлит, то ли воздухом, я не помню точно, но в общем здорово. Дайте ручку, я вам запишу адрес и ее номер. Скажете, что от Ленки Бирюковой, она без записи примет. К ней очередь расписана на месяц вперед, она всем нашим спортсменам зубы делает, но вас она примет без очереди и лишнего не возьмет.
Продолжая болтать, она взяла у меня из рук шариковую ручку и потянула на себя мою записную книжку. Спохватившись, я вежливо отнял у нее ручку.
– Извините, не положено. Я сам запишу.
Она назвала номер телефона и адрес.
– Спросите Аллу.
– Просто Аллу? А как ее фамилия, отчество?
Девушка искренне удивилась:
– Понятия не имею. А зачем? Просто Алла, и все. Скажите ей, что от меня.
Контролер за дверью загремел стулом. Я спохватился. Черт, время-то летит, а мы тут зубы друг другу заговариваем.
Я постарался вернуться к более официальному тону.
– Алла, то есть Елена Александровна, мы с вами должны...
Она снова меня перебила:
– Ой, давайте перейдем на «ты», просто Лена. Я конечно, понимаю, не положено...
Она озорно подмигнула.
– Да, Юра, и еще, пока не забыла, я тебе список вещей приготовила, которые мне тут понадобятся. Договорись, пожалуйста, со следователем, пусть разрешит мне их передать. Возьми листок, запиши.
– Я запомню.
– Нет, ты забудешь! – убежденным голосом сказала она. – Пиши: шампунь «Шаума» с витаминами для нормальных волос, дневной крем для сухой кожи, зубная паста «Бленд-а-мед», зубная щетка, дезодорант...
Она продиктовала еще с десяток наименований различных косметических изделий.
– Я не имею права передавать сюда вещи. Пусть родственники передадут передачу официально, – с сомнением покачал я головой, старательно выписывая под ее диктовку все подробности, что, с каким витамином и для какой кожи.
– Какие родственники? Нет у меня никого. Ну придумай же что-нибудь! – хлопая длинными ресницами, ответила Лена. – На то ты и адвокат. Насчет денег не волнуйся, я все возмещу. Деньги у меня есть, пять штук на кредитной карточке «Виза», я все время откладывала на черный день. Я бы тебе с удовольствием саму карточку сейчас отдала, но только она осталась в доме Сурика, со всеми моими вещами. Ты ведь не сможешь ее забрать?
Я покачал головой – нет, это уж точно.
– Жалко, но когда все кончится, я смогу ее забрать и все тебе верну, до копейки. Можешь чеки сохранить. В этом смысле я человек надежный, не сомневайся. Чужого не возьму, но и своего не дам, это мой принцип. Договорились? Ты купишь и передашь как передачу, ладно? А лучше сюда принеси во время свидания. Хорошо?
Наверное, что-то в моем лице ее насторожило.
– Ты ведь не сомневаешься, что меня выпустят? – Она посмотрела на меня, и в ее глазах впервые промелькнул... не страх еще, но испуг. – Я ведь его не убивала. Правда. Нет, серьезно, не убивала. Ты мне не веришь?
Я не слишком ей верил, но что делать? Работа такая.
– Как тебе тут вообще? Плохо? – неожиданно для себя спросил я.
С этой девчонкой невозможно было разговаривать иначе, другим тоном.
Я думал, что Лена станет жаловаться на режим, на плохое питание, на сокамерниц, на тесноту и духоту... Перечень проблем всегда и у всех одинаков. Помочь ей в этом я бы не смог, разве что дал бы отвести душу...
– Почему? Нормально, везде люди есть, – поражая меня стоическим отношением к жизни, ответила Лена.
– Может, родителям твоим сообщить? Пусть приедут. Им свидание разрешат.
– Родителям? Нет, не стоит, зачем их волновать? Они люди простые, мне все равно ничем помочь не могут. Зачем им вообще знать, что я здесь? Им ведь не сообщат без моего ведома?
– Не сообщат, – подтвердил я.
– Город у нас маленький, – объяснила Лена.
– Тула?
– Тверь, – поправила она. – Сплетни пойдут. Мама расстраиваться будет. Нет, лучше не надо.
«Интересно, – думал я, возвращаясь из Бутырок в юрконсультацию, – она и в самом деле такая или только прикидывается дурочкой?»
Хотя почему дурочкой? Нет, Лена Бирюкова, несомненно, дурочкой не была. Инфантильной, наивной, легкомысленной – может быть. Излишне непосредственной... Экзальтированной. Провинциальная простота. Та простота, что хуже воровства... Хм, вот никогда не думал, почему так говорится? Может, потому, что из-за такой вот простоты попадешь в передрягу похуже, чем за воровство? Что ж, в случае с Леной так оно и было. Если бы она обокрала своего любовника, имела бы сейчас от трех до пяти, получила бы три условно и освободилась в зале суда...
Красавицей она мне не показалась, черты лица излишне простоватые, нос широкий, зато – блондинка с голубыми глазами. И, конечно, крепкая, стройная фигура, над которой Лена явно усердно работала, по нескольку часов проводя на тренажерах в этих... в фитнесс-клубах.
Каким образом такие вот провинциальные девочки из приличных простых семей становятся содержанками богатеньких пожилых «папиков»? Я подозревал, что со времен Бальзака в этой сфере человеческих отношений мало что изменилось, и все-таки одно дело читать об этом у классиков или в современной желтой прессе, а другое – видеть перед собой обыкновенную девчонку, свою в доску: веселую, заводную, в чем-то простоватую... Ну, об этом я уже говорил...
М-да, а ведь следователь не верит ей ни на грош. Пока из материалов дела трудно судить, врет Лена или говорит правду, а если врет, то в чем и в какой степени... В принципе ничего сверхъестественного нет в самом факте убийства Осепьяна в постели неизвестным или неизвестными. И если бы Лена в этот момент находилась на другом конце Москвы, а не лежала в постели рядом с покойником, то никаких проблем, скорее всего, для нее эта преждевременная кончина заместителя председателя Спецстроя не составила. Но проблема была в том, что Лена оказалась с покойником в одной постели, и неизвестный киллер (если таковой вообще присутствовал) совершенно неожиданно ее пощадил.
И Лену взяли в оборот как единственную явную подозреваемую.
Может, у следователя на то есть свои причины? Может, он знает что-то такое от оперативников уголовного розыска, о чем пока рано заявлять открыто, но что дает ему право видеть в Лене Бирюковой убийцу? Недаром же УГРО имеет сеть информаторов.
А она утверждает, что убийца – человек в черной униформе и в черной соответственно маске. Какой-то прямо ниндзя. Черепашка. Кто такому поверит?
Я шел по тюремным коридорам и снова прокручивал в голове наш разговор.
– ...Он был один? Сколько раз он выстрелил?
– Не видела я. Не помню. Нет, ну ты сам представь: спокойно спишь ночью, просыпаешься оттого, что в другой комнате стреляют. Причем тихо так, приглушенные выстрелы...
– С глушителем?
Она пожала плечами:
– Наверное. В такой ситуации вообще не соображаешь, кто стреляет, в кого? Я только и видела одну вспышку в темноте и хлопок, будто шампанское открыли. Испугалась, накрылась подушкой. Думала, они и меня пристрелят. А он вошел и бросил что-то мне на одеяло.
– И что?
– Я как дура это самое схватила. А это был пистолет. А потом вместе с пистолетом бросилась в спальню Сурика. Измазалась кровью... Эх... Одна радость, что меня саму не застрелили.
– Почему?
– Юра, ну ты вопросы задаешь! Слава богу, что не пристрелили, я им за это должна спасибо сказать, а не спрашивать.
– Ну и что дальше было?
Я тогда усмехнулся, но Лена не оценила иронии. Она в самом деле была благодарна неизвестному киллеру за то, что оставил ее в живых и тем самым стопроцентно гарантировал ей место на нарах в Бутырках.
А если все это вранье и сплошная фантазия, то из-за чего такая девчонка могла застрелить своего любовника?
Мотивировки я не видел никакой.
Мешал ей уйти к другому? Ревновал ее? Бил, не давал денег? Но самой зачем же стрелять? Ведь не вчера родилась, могла бы за пару сотен баксов найти забулдыгу из деревни. Всего делов-то...
– Ну что дальше? Ворвались родственники, женщины заорали, мужики бросились в милицию звонить. Забрали меня. На пистолете отпечатки мои, кровь Осепьяна, стреляли из этого пистолета... Кто убил? Конечно, я. Да этот Дроздов и не разбирался долго. Дело для него решенное...
На выходе из тюрмы я столкнулся со Славиным.
По причине тридцатиградусной жары он явился на работу в льняных шортах и сандалиях. Другого адвоката, явись он в таком виде, осмеяли бы за нарушение рабочего этикета, – все-таки мы в Москве, а не в Йоханнесбурге, хотя жара и африканская. Но Славину все как с гуся вода. Его у нас вообще... Подозрительно ценят...
– Привет. Отправляешься на сафари?
– Привет, Гордеев, – томно махнул он загорелой рукой в мою сторону.
Где этот шельмец успел так загореть с головы до ног? Если бы я решился снять брюки и облачиться в шорты, то цвет моих ног, пожалуй, мало чем отличался бы от цвета куриных окорочков. А этот весь бронзовый.
– Ты где так загореть умудрился?
– Надо знать где, – ответил он и, слегка осклабившись, поинтересовался: – А как тебе новая клиентка?
– Ничего.
Я вообще удивился, что он в курсе. Но в ответ на мое нейтральное «ничего» Славин подмигнул.
– Говорят, ничего себе штучка? Цветочек, а? Берегись, Гордеев, – погрозил он.
– В каком смысле?
– В прямом. Слышал, что дело у тебя тухлое, а такие бабенки любят залетать от своих адвокатов. Глядишь, на суде беременной срок скостят, да и на зоне поблажки будут. А ты небось не хочешь, чтобы твой ребенок родился на зоне, а?
Разговор этот, в общем нормальный, даже пустячный, почему-то мне не понравился. Славин известный болван, но, как я уже говорил, постоянно трется возле заведующего юрконсультации и председателя городской коллегии адвокатов, и озадачивали не сами его слова, а то, что сказал их именно Славин. Значит, действительно где-то от кого-то слышал, а раз слышал, значит, где-то кто-то об этом уже болтает, хотя делу – без году неделя, а я занимаюсь им и того меньше.
«Такие клиентки любят залетать от своих адвокатов». Это что, предупреждение или намек, подсказка варианта действий? В адвокатской практике, по слухам, такое происходило не раз, но я лично никогда не встречал адвоката, который признался бы, что помог (не бесплатно, разумеется, но даже и за большие деньги) таким вот образом своей клиентке.
Но Лена и в самом деле была штучкой. Что отрицать?
С недавних пор я обзавелся компактным карманным диктофоном, не больше сигаретной пачки. Использовал его для работы. Лежа в нагрудном кармане пиджака, он отлично писал разговор на расстоянии трех метров. Включался и выключался бесшумно, автореверс позволял не возиться с переворачиванием кассет, в общем, красота. Достаточно было только раз нажать на пуск. Это можно было сделать совершенно незаметно. Чего там адвокат в кармане шарит? Да мало ли чего. Может, носовой платок ищет.
Мне же так было удобно работать, не нужно всякую мелочь в голове держать, записал себе разговор на пленку и прокручиваешь его дома, сидя в одних трусах в любимом кресле перед открытым настежь балконом. Может, по западным меркам это и нарушение этических норм (я не сообщал клиентам, что записываю наши беседы), зато на практике приносило положительные результаты. А если клиент оказывается в выигрыше, то и вообще зачем ему знать, какими методами я этого добиваюсь?
Иногда мне приходила в голову мысль, что когда-нибудь в старости, выйдя на пенсию, я заново прослушаю все эти бесконечные пачки аудиокассет, вспомню старые дела, напишу мемуары – «Записки юного адвоката» или в этом роде. Глупо, конечно. У меня не было времени даже пронумеровать кассеты с записями одного клиента, они валялись без всякой системы в ящиках письменного стола, на кухне в шкафчике, в коробке для спичек... Я все собирался когда-нибудь заняться ими, разложить по отдельным коробкам, надписать и сунуть подальше от посторонних глаз на антресоли, да руки не доходили.
Так вот, запись беседы с Леной Бирюковой запросто можно было отправлять в «Пентхауз» на конкурс писем о сексуальном опыте. И менять ничего не пришлось бы, кроме личных имен.
Из записи беседы с Еленой Б.:
«– Юра, ты смотрел «Твин Пикс»? Угадай, кто моя любимая героиня? Лора Палмерс. Я на нее очень похожа. И по характеру, и внешне. Скажи, похожа?
– Не знаю, наверное.
– Я знаю! Короче, в школе... В школе я училась хорошо, ты даже не поверишь, как легко мне было учиться. Я школу окончила с серебряной медалью. Одна четверка была, по черчению... Ты когда-нибудь задумывался, кто у Лоры Палмерс был первым мужчиной? В фильме об этом почти не говорится, то есть там специально все так снято, чтобы зритель сам мог додумать, кто это был: Бобби, или этот ее чувак на мотоцикле – Джеймс, или толстяк-бармен из «Блэк Джэка». Но на самом деле режиссер пропустил одного персонажа. Я это знаю, потому что со мной так и было. Потому что я – как Лора, мне иногда кажется, что это моя вторая жизнь, в параллельном мире... В четырнадцать лет я как сумасшедшая влюбилась. Знаешь, я до этого думала, что у меня секс будет только в первую брачную ночь, после свадьбы... Сейчас представить жутко, какой я дурой тогда была! А с этим парнем у меня так все быстро завертелось! Уже в первый вечер знакомства мы голыми купались в Волге. Правда, мы не одни были, а с компанией, но все равно. Я жутко стеснялась раздеваться догола, только лифчик сняла. Но еще больше я стеснялась смотреть на него. Целуюсь с парнем, оба голые стоим в воде, он меня обнимает, прижимается ко мне, а я глаза закрываю. Он умел целоваться. Сначала медленно водил языком по моим губам, потом раздвигал их и засовывал язык мне в рот и там начинал водить вокруг моего языка. Я прямо таяла, чуть сознание не теряла. А в это время его руки плавно водили по моей груди вокруг сосков, нежно так, осторожно... Знаешь, не то что другие, которые стараются сразу грязными ручищами залезть тебе между ног, а если и пытаются грудь ласкать, то мнут ее, щиплют за соски... А этот парень так меня целовал, что у меня само по ногам текло, даже не нужно было там трогать. Короче говоря, мы с ним встречались, но до секса у нас не доходило, но однажды мы оказались на турбазе в лесу – там какой-то комсомольский слет устраивался – и первым делом пошли в мой домик, упали на кровать, и все наконец-то свершилось. После этого нас как прорвало, мы могли этим заниматься где угодно и сколько угодно. Я специально трусики под юбку не надевала, чтобы скорее было. Ой, какие безумные времена! Я их даже теперь вспоминаю. Это моя первая и последняя настоящая любовь с парнем моего возраста. Все как в кино. В столовой за нашим столом сидело шесть человек. И вот все болтают, обсуждают, как день прошел, а он незаметно под столом рукой проникнет мне под юбку и пальцем так шаловливо начинает водить вверх-вниз... И при этом мы должны делать вид, будто ничего не происходит, пить кисель, рассуждать о проведении спартакиады по шахматам... Но однажды нас засек на месте местный комсомольский вожак, рыжая скотина. Мы его между собой Шваброй называли. Вместо пароля: «Ты Швабру видел?» – «Видел, в столовой». Мы ржем, а никто ничего не понимает, о чем это мы. Так вот, эта Швабра и раньше ко мне липла, а тут он просто сел на голову. И из комсомола меня попрут, и характеристику он мне испортит, и родителям расскажет, и школу мне закончить спокойно не даст... Короче, пока я просекла, чего ему на самом деле от меня нужно, то много нервов он мне попортил, а когда он внаглую, открытым текстом заявил, какая благодарность с моей стороны ему нужна, я уже созрела...»
Такой вот клиент, точнее, клиентка... Такая вот у нас вышла с ней первая беседа.
Верил ли я сам в то, что Лена невиновна?
Нет, пожалуй, не верил. То есть в том, что она сама стреляла в Осепьяна, я сомневался (несмотря на неопровержимые улики – пистолет и отпечатки на нем), но чтобы она совершенно была к этому убийству непричастна, я не верил. Наверняка был сообщник. Такой барышне и нанимать никого не нужно, достаточно охмурить парнишку попроще, наплести про свою несчастную долю, чтобы он тут же бросился на защиту дамы сердца. Может, следователь ждет, что она посидит-посидит, да начнет колоться? Наверняка у него что-то подобное на уме. Но с другой стороны, если бы она была причастна, то не поступила бы так топорно, не допустила бы, чтобы ее посадили в тюрьму, да еще с такими уликами.
Теперь я даже сомневался в том, что Лена – эдакая наивная девчонка, простая, как две копейки, с открытой душой. Не была ли вся эта ее чрезмерная искренность (с какой стати ей вообще откровенничать со своим адвокатом на такие темы?) лишь игрой, тщательно продуманной дымовой завесой? Мол, я такая простая, глупая баба, язык за зубами удержать не могу, как же я смогла бы задумать и спланировать убийство?
Черт ее знает! Но постепенно, с ужасом я понимал, что ни Генрих Афанасьевич Розанов и никто другой не заставят меня лишь формально осуществлять защиту. Нет. Я буду ее защищать по полной программе. И если она действительно невиновна (выяснить это мне еще предстоит), то я добьюсь от суда прекращения уголовного преследования моей подзащитной. Во мне просыпался какой-то азарт.
Я подумал о номере телефона, который моя подзащитная (весьма настырно, кстати сказать) всучила мне ни с того ни с сего. А что, если она хотела мне что-то этим сказать, но боялась говорить прямо? Может, она намекала, что я должен разыскать эту Аллу? Возможно, она что-то знает или может мне что-то сказать?
Теперь я уже ни в чем не был уверен.
Остановившись на красный свет на перекрестке, я раздумывал, что теперь делать, куда ехать? Свет сменился на зеленый, и я решительно повернул руль. И поехал по указанному адресу.
Алла и в самом деле оказалась зубным врачом, и у нее действительно был собственный уютный кабинет в шикарной стоматологической поликлинике. На его двери была прикреплена синяя табличка с фамилией. «Просто Аллу» звали Алла Эдуардовна Силамикель. Странная фамилия... Испанка, что ли?
На вид ей было слегка за тридцать – ухоженная брюнетка со стройными ногами, в коротком медицинском халате, сильно затянутом на осиной талии. Она приняла меня, как и обещала Лена, без записи. Мы договорились по телефону, и через полчаса я уже сидел в удобном стоматологическом кресле с мягкой спинкой. Она щелкнула выключателями, отрегулировала высоту кресла, направила прямо на меня лампу. Я рефлекторно вцепился в подлокотники.
– Не бойтесь, я скажу, когда будет больно, – предупредила Алла, чувствуя мою напряженность и волнение.
Она натянула резиновые перчатки и взяла какой-то блестящий инструмент. В маске и пластиковых очках она была похожа на хирурга, но от нее пахло не больницей, а дорогим парфюмом.
Окна ее кабинета выходили в тенистый двор. На удобной полке у бормашины, успокаивая нервы, стояли цветы в голубой вазочке. Цивилизация!..
– Сейчас я посмотрю, что с вашим зубом. Давно болит?
Несколько минут мы проговорили исключительно о стоматологии. Затем она отправила меня в соседний кабинет на рентген. Когда я вернулся, она сидела за столом, закинув ногу на ногу, покачивала полуснятой лакированной туфлей и писала.
– Уже сделали снимок?
Аккуратно держа квадратик пленки за острые края, она посмотрела снимок и вынесла приговор – удалять.
– А никак нельзя его подлечить? – робко спросил я. – Лишь бы не болел.
Алла загадочно улыбнулась и отрицательно покачала головой.
Через несколько минут все было кончено, и я, взмокший от волнения, прижимая ватный ком к десне, переводил дух.
– Я выпишу вам антибиотики и обезболивающее. Вот на всякий случай мой домашний номер телефона, если возникнут проблемы, звоните в любое время.
Я промычал «спасибо», не раскрывая рта, сунул рецепты и ее визитку во внутренний карман.
– С чеком зайдите в кассу. Первый кабинет от фойе. Прямо по коридору налево.
Алла что-то черканула мелким неразборчивым почерком на квитанции. Стоя у нее за спиной, я пытался разглядеть, с какой суммой мне придется распрощаться.
Если не хватит денег, оставлю в залог паспорт, пронеслось в голове. Честное слово, меньше всего на свете мне хотелось выкладывать за этот несчастный зуб все деньги, с таким трудом выцыганенные у Генриха Афанасьевича.
Кровотечение прекратилось быстро. Я выплюнул ватный тампон, подвигал челюстями.
– Лена – ваша знакомая? – услышал я вдруг вопрос, обращенный явно ко мне.
– В некотором смысле да. Она моя клиентка.
Рука, протягивавшая мне квитанцию, застыла в воздухе. Алла смотрела на меня с оттенком удивления.
– Ваша клиентка?
– Я адвокат.
– О! У нее неприятности?
– Можно и так сказать. Она содержится в Бутырском следственном изоляторе.
На лице Аллы не дрогнул ни один мускул.
– Вы не удивлены?
– А чему удивляться в наше-то время? – философски изрекла она, пожимая плечами.
– Я думал, вы знаете об этом. Вы ведь подруги.
– Это она вам так сказала? Нет, Лена была моей пациенткой. Я давно ее не видела.
– Вас даже не интересует, что именно с ней случилось?
– Я догадываюсь. Ну ладно, что же с ней случилось?.. Вы ведь все равно не имеете права рассказывать посторонним, не так ли?
– Но ведь вы не совсем посторонняя? Лену обвиняют в убийстве своего любовника.
Алла промолчала, но ее лицо исказила легкая гримаса удивления и сочувствия.
– Я давно Лену не видела, – повторила она.
Протянула мне квитанцию, захлопнула журнал и вышла из кабинета в смежную комнату, плотно закрыв за собой стеклянную матовую дверь.
Когда шторы на окне стали наливаться светло-зеленым цветом, я понял, что ночь кончилась, на улице совершенно светло и что я уже не усну. Зуб, вернее, место, где еще недавно был зуб, казалось мне подобием огнедышащего вулкана. Хоть ту немецкую чету приглашай... Боль была просто адской.
Часы на телефонном аппарате показывали без четверти пять утра. Звонить кому-то в такое время – нажить врагов.
Я вышел на кухню, поставил чайник, растворил кофе, допил последнюю таблетку обезболивающего. Дождался, когда на часах будет пять, и все таки позвонил.
– Простите, Алла, что я вас разбудил...
– Ничего, я еще не ложилась. Болит зуб?
– Просто голова раскалывается. Не мог уснуть. Что мне сделать?
– Где вы сейчас?
– Дома.
– Далеко от Никитской? Приезжайте прямо сейчас, я вас приму.
– Да? – Я ушам своим не поверил. – Сейчас оденусь и выезжаю.
– Договорились.
Охранник молча пропустил меня внутрь поликлиники, как только я сказал, что договорился с доктором Силамикель.
Алла уже ждала в кабинете. В ответ на мои извинения коротко ответила:
– Бросьте извиняться, я сама хотела вам позвонить.
Если бы я мог четко соображать в такое время и в таком состоянии, то, наверное, все же поинтересовался: зачем она собиралась мне позвонить? Но тогда я пропустил это замечание мимо сознания.
Алла включила подсветку над стоматологическим креслом и кивнула мне:
– Садитесь.
И снова я сидел, разинув рот, напрягшись всем телом и испытывая неприятное чувство оттого, что под моими ладонями ручки кресла становятся липкими от пота.
Алла быстро провела какие-то манипуляции, промыла рану, заставила меня сплюнуть, набрала в тонкий одноразовый шприц немного прозрачной жидкости, сказала:
– Вдохните и задержите дыхание.
Игла безболезненно вонзилась в десну.
– Выдохните... Сейчас боль прекратится. У каждого свой собственный болевой барьер. У мужчин он, как правило, ниже, чем у женщин... Знаете, я думала о Лене, о том, что вы мне сказали вчера днем. Наверное, я показалась вам бессердечной? Но меня так шокировала новость, что Леночка в тюрьме, я просто не могла ничего сообразить. Все эти обвинения так серьезны?
– Очень. Если вы знаете что-то, что может ей помочь, то расскажите мне.
Эта фраза стоила мне героических усилий. Мысленно я взмолился, чтобы она ничего мне не рассказывала. Слушать я все равно был не в состоянии.
Словно прочитав мои мысли, Алла покачала головой:
– Да я, собственно, ничего не знала о ее жизни. Мы с ней познакомились довольно давно и не встречались уже года полтора-два... Как ваш зуб? Боль прошла?
Я прислушался и с удивлением понял, что боль действительно незаметно прошла и я этого даже не заметил.
Алла удовлетворенно кивнула.
– Касса сейчас закрыта. Заплатите потом, при случае. Я сохраню вашу квитанцию.
– Спасибо.
– Вы торопитесь? Завтракать вам сейчас нельзя. Предлагаю выпить кофе у меня. Заодно и поговорим. Моя квартира в этом же доме. Удобно, не правда ли?
Я подумал, что смогу тогда прямо от нее поехать на работу. Домой возвращаться через полгорода было бессмысленно.
– Хорошо, – промычал я.
Мы вышли из поликлиники, обогнули здание и вышли на улицу.
Металлические двери подъездов с кодовыми замками уродовали довольно обшарпанный фасад старинного трехэтажного дома. Алла набрала код, повернула ключ и отступила на шаг, пропуская меня вперед.
Подъезд, несмотря на бронированную защиту, оказался расписан примерно так же, как и все наши московские подъезды. Были тут и «кони», и «мясо», и «Черная вонь, из России вон!».
– Идемте пешком, лифт не работает. Третий этаж.
Пока мы поднимались, я с удовольствием рассматривал литые чугунные узоры поручней на лестнице. Если присмотреться, то и разноцветная плитка под ногами, оказывается, складывалась в определенный узор. Красивый когда-то был дом. Профессорский.
На площадке третьего этажа было всего две двери. Алла достала из сумочки ключи и отперла железную дверь, обтянутую дерматином.
– Проходите, куда хотите. Можно посидеть в гостиной, можно на кухне. Где вам больше нравится?
Я заглянул из прихожей в гостиную. Просторная комната неправильной формы, в три окна. Окна выходят в тот же тенистый двор, что и окна кабинета в поликлинике. Кроме ковра на полу, дивана и пары модных ярких кресел в форме подушек, в комнате не было мебели. На низком стеклянном столе перед диваном стояла неприбранная посуда, пара бокалов.
– У вас были гости? – Мне почему-то показалось, что гость был только один, мужчина. – Надеюсь, я вам не помешал?
– Ерунда, – хриплым голосом ответила Алла. – Я отлучусь на кухню, поставлю кофе.
Пока хозяйка занималась своими делами, я прохаживался по полупустой гостиной. Наверняка для дизайнера по интерьеру обстановка этой комнаты показалась бы весьма стильной, но для меня, простого обывателя, требующего от своего жилища хотя бы минимального уюта, обстановка докторской гостиной казалась холодной и сирой, как продолжение стоматологического кабинета. Единственными яркими пятнами на белом фоне служили разноцветные подушки кресел и дивана и в тон им – шторы на окнах и над дверью, ведущей, вероятно, в смежную комнату. Эта задрапированная, по обычаям купеческих гостиных, белая дверь меня заинтриговала. Куда она ведет? И зачем ее так тщательно камуфлировать?
Не удержавшись, я нажал ручку и хотел приоткрыть дверь, но она неожиданно оказалась запертой на ключ. Пройдя по длинному белому коридору, украшенному всего одной, зато красивой и, наверное, безумно дорогой напольной лампой, я очутился в кухне, немного тесноватой из-за массивного гарнитура со множеством шкафов и шкафиков.
– Присаживайтесь, – кивнула Алла. – Хотите что-нибудь к кофе? Каплю ликера, коньяк?
– Нет, еще слишком рано.
– А для меня сейчас поздний вечер, – сказала она, позванивая кубиками льда в своем бокале, где явно была не минералка.
– Вы одна живете?
– Да.
Я немного удивился. Часто вы запираете двери комнат на ключ, если живете в одиночестве? Я такого еще ни у кого не видел. Невольно вспомнилась страшная комната Синей Бороды. Что она там прячет? Тела убитых мужей?
Отвернувшись от меня, глядя в окно, Алла стала рассказывать:
– Лена была не просто моей пациенткой. Некоторое время мы с ней дружили. Она тогда только приехала в Москву из своего городка и была неотесанной, очень провинциальной девочкой, но с большими амбициями. Нас познакомили... Не помню, кажется, у кого-то на даче. Да, именно на даче. Была вечеринка, очень много молодежи... Мальчики, девочки... Все очень юные, студенческая компания. Лена приехала на машине. Хозяйка дачи, тоже очень юная особа, пошла ее встречать к воротам, и мы услышали их разговор... За рулем машины сидел мужчина с бородкой, немолодой, лет около пятидесяти, и вот мы слышим, как хозяйка дачи восклицает с плохо сдерживаемым негодованием: «Зачем ты приехала с папой?!» Я не помню дословно, этот вопрос она задала или другой, но смысл тот же. Я запомнила ответ Лены, очень гордый, даже вызывающий: «Это мой любовник». Так она и сказала. Можно сказать, что все ее однокашники уронили челюсти... Потом часто видела ее с разными людьми, по большей части богатыми.
– То есть, – перебил ее я, – она превратилась в проститутку?
Алла как-то очень загадочно и многозначительно улыбнулась, повела плечом и вдруг, подняв длинные ресницы, посмотрела на меня. Ее взгляд был прямым, откровенным, я бы даже сказал, дерзким.
– Нет, конечно. Это совсем по-другому называется. Лена слишком умна и образованна, чтобы назвать ее банальной проституткой. Мужчина с такой получает намного больше, чем сексуальное удовлетворение.
– Что вы имеете в виду?
– «Таис Афинскую» читали?
– Когда-то в детстве...
– Лена как раз такая. Это не каждой доступно. Это высокая проба. Гетера. Гейша. Ею нельзя стать, ею надо родиться. Понимаете?
Глаза Аллы как-то странно поблескивали, пока она говорила. Я чувствовал, что это не просто слова...
Минут через двадцать я стал клевать носом. Даже кофе не помог. Алла заметила, что я ее почти не слушаю, перебила сама себя:
– Можете прилечь отдохнуть, если хотите.
Я забормотал, что, мол, неудобно ее стеснять, лучше я пойду, на улице взбодрюсь.
– Куда же вы в таком виде? Вам и за руль садиться сейчас опасно. Идемте, я вас устрою в комнате, вы там спокойно часок поспите.
«Не в той ли самой комнате, что заперта на ключ?» – мелькнула у меня мысль.
Нет, оказалось, не в той. Алла отвела меня в небольшую комнату, дверь которой выходила в коридор напротив кухни. Она служила чем-то вроде кабинета: у окна письменный стол, по стенам – книжные шкафы. Окно было зашторено, уютная прохладная полутьма убаюкивала.
– Нет, я в самом деле вам не помешаю?
– В самом деле. Ложитесь и отдыхайте. Когда вас разбудить?
Я посмотрел на часы:
– Неплохо бы часика через полтора.
– Отлично, я вас разбужу. Пока!
Она закрыла дверь. Я бросил пиджак на спинку стула, стащил с себя брюки, рубашку... Испытывая неземное блаженство, растянулся на широкой тахте, стоящей в простенке между двумя книжными шкафами, укрылся пледом, пристроил под голову вышитую букетами диванную подушку, закрыл глаза и моментально уснул...
