12
– Ну ты смотри! Как на подбор, а?
Трое пленников сидели рядком, привязанные к стульям. Первым был самый высокий и крупный из них – Бирюков в порванной клетчатой рубашке и брюках. Место посредине занимал пожилой армянин, привезенный в пижаме и шлепанцах. Крайний и самый маленький из пленников был сын покойного Осепьяна, юноша лет восемнадцати, сорванный с постели во время ночного налета и привезенный в одних плавках.
С глаз пленников уже сорвали клейкую ленту, но рты оставили заклеенными, чтобы своими нервными выкриками они не мешали работать.
– Родственники, – любовно заметил Свищ, прохаживаясь по подвалу взад-вперед и глядя то на одного, то на другого.
Бирюков, как только с его глаз сорвали липучую ленту скотча, ошалело таращил глаза и озирался, пытаясь всем своим видом показать, что он тут человек случайный и ни в чем таком не замешан. Но на его отчаянное мычание никто не обращал внимания. Брат покойного Осепьяна, сидящий с ним рядом, вел себя более спокойно. Мальчишка, перепуганный до полусмерти, дрожал мелкой дрожью и тупо смотрел в пол, ни на что не реагируя. Он был в шоке.
Сверху слепил яркий свет от низко подвешенной лампы, так что троица сидела в освещенном кругу, в то время как стены и углы помещения, в котором они находились, скрывала непроглядная темнота. Из этой темноты долетали только голоса бандитов и виднелись красные точки их сигарет.
Свищу подали вертящееся кресло на колесиках. Он бухнулся в кресло со словами: «В ногах правды нет».
– Гена, и попить чего-нибудь принеси, – щелкнув пухлыми пальцами и звякнув золотым браслетом, попросил он.
Из темноты вырисовалась фигура в бело-голубом найковском спортивном костюме. К креслу шефа приставили деревянный ящик из-под апельсинов с яркой оранжевой наклейкой на боку. На ящик выставили запотевшие, соблазнительно-влажные бутылки пива и минеральной воды.
Свищ зубами сорвал пробку с минералки, высосал бутылку до дна и смачно перевел дух. Вытер ладонью вспотевший лоб.
– Духота...
Гена проявил инициативу, принес и поставил с другой стороны от кресла вентилятор на высокой ноге. Мягко зажужжал синий пропеллер, нагоняя прохладу.
– Молодец, сынок, – оценил Генины старания шеф. – Годзилла, ты где?
От темной стены отделился и шагнул на свет «камуфляжник». Боевую раскраску он еще не стер, но автомат уже где-то оставил.
– Не уходи далеко, можешь понадобиться. Мясник здесь?
– Я здесь, – ответил из темноты низкий бас.
– Сейчас будем работать, – предупредил его Свищ.
Бирюков понял, что вступительная часть закончилась, и у него засосало под ложечкой. Ему даже думать не хотелось, что подразумевал главарь под словами «будем работать».
– Значит, так, родственнички, – потирая руки, негромко произнес Свищ, обводя пристальным взглядом своих пленников. – Сейчас вы слушаете меня. Потом я даю каждому минуту на выступление, как в парламенте. А потом, если ответы меня не удовлетворят, с вами поработает Мясник, да так, что вы легкими и печенкой харкать будете. В ногах у меня валяться и собственное говно жрать. Понятно? Теперь слушайте. Твой брат, – Свищ указал пальцем на пожилого армянина в пижаме, – он же твой папашка, – кивнул он на мальчишку в плавках, – и он же твой покойный тесть, – повернулся Свищ к Бирюкову, – перед своей преждевременной и, надеюсь, мучительной кончиной проставил меня на очень большие бабки. Мы с ним заключили договор, я отдал ему деньги, а он должен был достать товар. Вместо этого покойник неожиданно умер. У меня есть предположения, что товар был доставлен и сейчас находится либо в доме, либо в известном покойнику надежном месте. Но я также думаю, что один из вас это место должен знать. Вот вопрос: кому из вас покойник больше доверял?
Свищ замолчал, пытливо глядя то на Бирюкова, то на брата, то на сына Осепьяна.
– Вопрос посильнее «Фауста» Гете, – сам себе ответил Свищ. – Любопытно, с кем же из вас троих покойник вел свои дела? А, Мясник? Как ты думаешь?
Из темноты на свет вышла квадратная туша со сложенными на груди ручищами. Часть лица Мясника была изуродована багровыми следами от швов.
– Сын, брат или любимый тесть?
– Брат, – басом прорычал Мясник.
– Ты на него ставишь? Хорошо, тогда я поставлю... Нет, я не скажу, на кого я поставлю. А ты, Годзилла?
– На тестя, – ответил голос из темноты.
– Гена?
– Может, сынулька? Что-то он сильно забздел.
– Сын, – с улыбкой повторил Свищ. – Хорошо. Теперь вопрос: где покойник держит мой товар? Минуты на размышление давать не буду, думать тут сильно нечего. С кого начнем?
– С него! – кивнул Мясник на сына Осепьяна.
Подручный в «найке» подошел к трясущемуся от страха мальчишке, рывком содрал с его рта клейкую ленту.
– Слушаем, – произнес Свищ.
Мальчишка слегка пошевелил посиневшими губами.
– Смелее, громче, где?
Тот от страха совсем потерял голову и не отвечал.
– Где, тебя спрашивают? – заорал на него Гена, для большей доходчивости подкрепляя свой рев ударом кулака, но мальчишка только сильнее задрожал.
Из разбитого носа на грудь потекла алая струйка крови.
– Я не знаю, – собравшись с силами, едва слышно произнес он.
– Что?
– Я не знаю.
Сын Осепьяна всхлипнул. По лицу его покатились слезы. Он закусил губы и закрыл глаза, низко опустив голову.
– Э-э, сопли распустил, как баба, – улыбаясь, сказал Свищ. – А может, ты и есть баба?
Но тот ничего не отвечал.
– Ладно, не говори, у нас будет время проверить. Зададим-ка лучше вопрос тестю. Кому же еще довериться в этой жизни, как не отцу женщины, с которой спишь, а? Верно? – подмигивая Бирюкову, весело спросил Свищ. – Рот ему освободите. Давай говори.
Сердце Бирюкова бешено заколотилось. Он почему-то решил, что, если Свищу выложить все правду, тот обязательно ему поверит и поймет, что Бирюков ни при чем в этой истории, что покойного он в жизни никогда не видел и понятия не имел о его делах... Может, Свищ его сразу же и отпустит?
Захлебываясь в потоке собственных слов, он принялся подробно и как можно более точно описывать, каким образом попал в столицу, как узнал, что его дочь жила с покойным, и что эта новость огорошила его своей неожиданностью... Рассказал, как безуспешно пытался помочь своей арестованной дочери, как для этого решил связаться с семейством покойного Осепьяна и что это самое семейство самым бессовестным образом его отшило.
– Значит, вещи дочкины приказали отвезти в лес и сжечь, а тебя побили?
– Побили, сучата! Подкараулили под воротами двое таких лбов здоровых, собачища у них, зубы как у акулы, во! Охранники, должно быть... Заволокли в кусты и ногами, ногами меня по почкам, гады, – глядя на Свища широко открытыми честными глазами, рассказывал Бирюков.
Он слышал, как по ходу его рассказа со всех сторон раздавались короткие смешки, и специально старался рассказывать как можно смешнее, чтобы вызвать у бандитов симпатию.
Слушая Бирюкова, главарь тоже усмехался в бороду, вертел головой.
– Нет, ну артист, а? – произнес Свищ. – Вот как надо убеждать! Чтоб огонь в глазах, пар из ноздрей... Слушай, мужик, если честно, ты мне нравишься, – наклоняясь к Бирюкову, доверительным тоном сообщил он. – Ты меня почти убедил. Мне даже хочется тебя отпустить, понимаешь? Я тебе верю, хотя вообще я никому никогда не верю. Но, понимаешь, так будет нечестно. Ребята на тебя ставили? Ставили. Если ты уйдешь, то остальные ставки станут недействительными, так, что ли?
Бирюков вынужденно кивнул, показывая, что согласен с доводами главаря.
– Так что ты уж посиди с нами, послушай, что другие будут говорить, а? – дружески предложил Свищ. – Или тебе не интересно?
Бирюков повел плечами, стесняясь признаться, что ему на самом деле плевать на такой интерес и, будь его воля, он бы бежал от этого интереса так быстро, что только пятки бы мелькали.
– Не интересно? – удивленным тоном переспросил главарь. – Вы слышите? Вот это мужик. Мы тут корячимся, решаем дело на пять лимонов, а ему на это дело насрать, так? Ему бы скорее вернуться к себе в Тверь, к жене, на свои кулацкие шесть соток, носом в навоз зарыться и сидеть... Так, папаша?
Бирюков уловил в голосе Свища металлические нотки и испугался. Он никак не мог понять, что могло главаря так разозлить?
– Вот из-за таких, как ты, навозных жуков, которые уткнутся рылом в землю и дальше своего хомута ничего не видят, ничего не слышат, мы все в таком дерьме и сидим! Вся Россия! Ты понял? – вдруг заорал Свищ, хватая папашу за грудки. – Не думал раньше своей тупой куркульской башкой, как бабки зашибать, чтобы девка твоя, когда вырастет, не блядовала? Дурачком всю жизнь прикидывался? Россия дураков любит, дуракам у нас легко живется, но ты не знаешь, папаша, что я, лично я дураков не люблю, я их ненавижу. Ты понял? А раз понял, то сиди тихо и не рыпайся!
Свищ откинулся на спинку кресла и перевел дух. Все еще грозно поглядывая сверху вниз на сникшего Бирюкова, он зубами сорвал пробку с бутылки пива, выплюнул ее на пол и осушил всю бутылку.
– Падла, ненавижу, – сквозь зубы процедил он, отшвыривая бутылку в угол.
Тоскливо звякнули осколки.
На мгновение в подвале стало тихо, лишь мерное жужжание вентилятора нарушало гробовое молчание.
– Ладно, вернемся к делу.
Свищ ленивым жестом показал, что со рта брата покойного Осепьяна пора снять клейкую ленту.
– Послушаем, что ты нам расскажешь, но желательно покороче и без цирка, – добавил он.
Но брат покойного, судя по серьезному выражению его лица, не думал ни дурачиться, ни тянуть резину.
– Я не вел никаких дел с покойным Суреном, – произнес он, глядя в глаза главарю. – Брат мне не доверял, мы жили двумя отдельными семьями и никогда особо не были близки. Если у брата и были какие-то тайные дела, то я о них не знал, но... Но я думаю, что он вел их с этим человеком, – брат покойного кивком указал на Бирюкова.
– Ах ты морда! – так и взвился оболганный Бирюков, но крепкий удар Гены усадил его на место.
– Тсс! – Свищ приложил палец к губам. – Заткните его.
Бирюкову снова заклеили рот.
– Почему ты так думаешь?
– Судите сами. Зачем он тайно полез ночью в наш дом? Наверное, хотел забрать товар. Знал, где он лежит, и решил забрать себе.
– Что, он не отец той девчонки, что спала с покойником?
– Сомневаюсь. С родителями Лены я сам лично беседовал накануне по телефону. А этот человек несколько дней терся вокруг дома, охранники его один раз турнули, но он вернулся. Я думаю, это он вам нужен.
Армянин говорил с легким акцентом, спокойно и даже с достоинством, хотя и видно было, что он волнуется.
Бирюков возмущенно мычал что-то сквозь кляп, пытался вскочить, но его все время усаживали.
Свищ подманил рукой Мясника:
– Давай, за работу.
Великан одной рукой сгреб за шиворот Бирюкова, сорвал со стула и поволок в дальний угол помещения. Там его за наручники подцепили на крюк, свисающий на цепи с потолка, а к ногам привязали шестнадцатикилограммовые гири. Мясник нажал на кнопку, и лебедка под потолком заработала. Зазвенела, натягиваясь, цепь. Бирюкова вздернуло на этой дыбе сантиметров на двадцать над землей. Если бы кляп не закрывал ему рот, то крик слышен был бы за километр вокруг. Подержав жертву несколько секунд в подвешенном состоянии, Мясник опустил его на пол. Ноги не держали Бирюкова, подкашивались в коленях. Он болтался, как мешок. Мясник с отмашкой ударил его обрезком резинового шланга по пояснице, по почкам. Бирюков, извиваясь, как пойманный на удочку угорь, вертелся из стороны в сторону. Методично сосчитав удары, Мясник снова включил лебедку и подвесил истязаемого на дыбу.
Пытка повторилась раз пять.
В это время Свищ пил холодное пиво, закусывал солеными орешками и говорил по телефону с женой.
– Да, да, дорогая, не забыл. Как малышка? Температуры уже нет? Я тебе говорил, что ей нельзя давать на улице мороженое. Врач приходил? Что говорил? Хорошо, обязательно. Позвони Маше, пусть придет, поможет тебе сегодня ночью сидеть с ребенком. Пошли за ней машину. Ах, так? Тогда дай ей денег на такси. Да, я сегодня вечером задерживаюсь. Не знаю когда... Ну все, целую. Не скучай без меня. Хватит пока, – сказал он, отключив свой сотовый. – Что он теперь скажет?
Бирюкову освободили рот.
Сквозь стоны он повторил все то же самое: что не знает ни про какой товар, что он отец любовницы покойного Осепьяна, приехал из Твери...
– Это он, сука черножопая, все знает! – задыхаясь, твердил он, глядя на брата Осепьяна. – Он меня подставляет, а сам все знает. Я до тебя доберусь, гад!
– Еще раз, – приказал Свищ.
Орущего и пытающегося вырваться Бирюкова снова поволокли на дыбу. На этот раз ему рот не заклеивали, и дикие, звериные вопли и рев разносились под сводами полуподвала, оглушая остальных.
– Не знаю ничего! А-а-а, суки! – выл от боли Бирюков. – Брат... Он знает... Хватит, хватит, я больше не могу. Хватит, ради бога, я ни при чем!
Он уже рыдал в голос.
Свищ внимательно следил за реакцией оставшихся двух пленников.
– Это еще не больно, – доверительно глядя на Осепьяна-брата, сказал он. – Это пока разминка. Вот следующему будет гораздо хуже.
Бирюкова пытали, пока он не потерял сознание. Ничего полезного из его бессвязных стонов и криков Свищ не узнал. Было похоже, что тверской родственник и в самом деле ни при чем.
– В камеру его отнесите, – приказал Свищ.
Гена и еще один бритоголовый парень подхватили Бирюкова под руки и поволокли из подвала.
– Ну что? Может, теперь я услышу что-то интересное? – произнес Свищ.
Оба пленника молчали.
– Бери его, – кивнул Свищ на мальчишку.
Словно выведенный из состояния прострации, сын Осепьяна закричал от ужаса, когда к нему приблизился Мясник.
Мясник схватил мальчишку в охапку и потащил к крюку.
Свищ понимал, что единственным вероятным партнером покойного Осепьяна, знавшим что-нибудь о товаре, мог быть только его брат. Пытая мальчишку, он надеялся таким образом повлиять на дядю.
И действительно, как только загремела цепь и из дальнего конца полуподвала раздался нечеловеческий, надрывный крик, брат Осепьяна зашевелился.
– Постойте, не надо трогать мальчика, – быстро произнес он. – Я уверен, что он ничего не знал о делах отца. Он ведь еще совсем ребенок. Сурен ни за что не втравил бы сына в такие дела. Это, насколько я понимаю, дела для взрослых мужчин. Отпустите мальчика.
– Ты знаешь, где товар?
– Нет, я не знаю, но если вы скажете мне, что это должен быть за товар, какого свойства товар мой брат должен был достать, то я смогу предположить, кто его должен был доставить брату и где брат мог его держать. Такое у меня предложение.
Свищ призадумался.
Брат покойника темнил. Он что-то знал, но тянул время.
– Ты рассуждаешь как деловой человек. Мне это нравится, – неожиданно легко согласился Свищ.
– Может быть, поговорим наедине, раз это касается только нас? – предложил армянин.
– А разве тут есть чужие?
– Армен еще мальчик, зачем ему знать о таких вещах? Я думаю, что дела лучше обсуждать без свидетелей.
Свищ секунду подумал.
– Добро, – кивнул он и махнул рукой на сына Осепьяна. – Этого закройте вместе с первым!
Придя в себя в темном каменном мешке размером метра два на два, Бирюков первым делом принялся ощупывать руки и ноги, проверяя, целы ли кости. Потом попытался приподняться. Все тело болело, словно он в одиночку разгрузил трейлер с кирпичом. Бирюков для начала встал на четвереньки, потом на колени и, держась за стену, смог встать.
«Ничего, я двужильный, – думал он, представляя, как удивился бы Мясник, если бы увидел, что его жертва уже может самостоятельно передвигаться. – Фашист проклятый! – думал о нем Бирюков. – Гестаповец. Устроили тут себе эсэсовский застенок. У главного ихнего рожа бородатая, что у попа, тьфу! Дураков он не любит!.. Вишь, скот, морду отъел и умным себя считает. Из «калашникова» бы вас всех покрошить в мелкий винегрет, посмотрел бы я на тебя тогда, умника... Ничего, от гестаповцев люди убегали, и от вас, шантрапы, смогу уйти...»
Двигаясь в кромешной темноте, держась одной рукой за стену, Бирюков неожиданно наткнулся на чьи-то ноги и даже вздрогнул, испугавшись, что на полу камеры валяется чей-то труп. Перспектива оказаться запертым в тесной камере вместе с трупом его не радовала.
– Кто тут? – тихо спросил Бирюков, боясь ощупать ноги.
Никто не отвечал.
– Эй! Кто живой есть? – снова спросил он.
И снова – тишина.
Бандиты весьма легкомысленно не обыскали карманы своих жертв, так что при себе у Бирюкова остались и зажигалка, и ключи от тверской квартиры со складным ножиком вместо брелка, где кроме самого ножа имелись штопор и открывалка.
Чиркая зажигалкой, Бирюков осветил пол, стены и потолок своей камеры. Сын покойного Осепьяна безвольно сидел на полу, обхватив руками голые колени, и вроде плакал. Это на его ноги наткнулся Бирюков в темноте.
– Чего не отвечаешь, раз спрашивают?
Мальчишка и на этот раз ничего не ответил Бирюкову, только дернулся всем телом.
– Били тебя? – с сочувствием спросил Бирюков, опускаясь на корточки рядом с Осепьяном-младшим. – Кто они такие, ты знаешь? Чего они хотят?
– А ты кто такой? – огрызнулся мальчишка.
– Я Ленин отец.
– Ленин-отец, – передразнил тот.
– А ты сын этого, что в доме ночью застрелили? – шепотом спросил Бирюков. – Скажи, что там ночью на самом деле произошло? А? За что мою Ленку в тюрьме держат?
Мальчишка молчал.
– Сучка твоя Ленка, вот что, – ответил он.
– Ты это, того, помалкивай, – обиделся Бирюков. – Еще от горшка два вершка, чтобы про взрослых болтать. Скажи лучше, что произошло тогда? Кто его убил? Небось эти бандюги?
Мальчишка молчал.
– У твоего папаши с ними дела какие-то были, я понял. А почему тогда на Ленку свалили? Кто на нее все свалил, а?
– Отстань от меня, чего привязался! – взвизгнул мальчишка. – Ты мент, что ли? Не знаю я ничего! Ленка сама убила, меня вообще в ту ночь дома не было!
Бирюков почувствовал, что мальчишка повторяет заученные слова.
«Все знают, гады. Дядька этот его, предатель, морда армянская, все знает небось... Специально на Ленку наговорил, как на меня перед этим бандитом. Небось при нем эти же бандюги покойника и пристрелили, а он все на мою Ленку свалил, чтобы братца своего прикрыть».
Эта мысль раскаленной иглой прожгла Бирюкова от головы до самых пяток. Он лихорадочно заметался по камере. Мысли его путались, но ясно было одно: вот бы выбраться отсюда незаметно да привести сюда ментов, чтобы взяли они сытомордого бородача в оборот и выдавили из него показания. Тогда Лену точно освободят и он сможет вернуться с дочкой в родной город.
«Загородил полкамеры своей задницей», – вслух бормотал он, намеренно всякий раз спотыкаясь о вытянутые ноги мальчишки-Осепьяна.
Щелкая зажигалкой, Бирюков принялся осматривать стены и пол камеры. Пол был бетонный, неровный и пыльный. Стены – кирпич, с одной стороны – тоже бетон.
«Вроде как фундамент», – ощупывая шершавую поверхность, решил Бирюков.
«Да-а, везде кирпич... Интересно, куда нас привезли? Мы все еще в Москве или вывезли за город? Хотя и ехали вроде недолго, но это смотря в какую сторону ехать... И сырости в этом подвале нет, даже нож между кирпичами не просовывается. Хорошо построено, крепко. Тут подкоп не сделаешь, как тот граф, что на острове сидел, в замке...»
На железной двери камеры со скрипом, от которого мурашки побежали по коже, открылся засов. Дверь распахнулась, и в прямоугольнике света в проеме нарисовалась фигура в широком спортивном костюме, с автоматом на плече.
Бирюков испуганно замер на месте, а сын Осепьяна даже не шелохнулся, сидя в той же позе в углу.
Бандит шагнул внутрь камеры. Мальчишка, взвизгнув, неожиданно прыгнул вперед, обеими руками обхватил бандита за ноги, дернул под колени и повалил его на землю. Все произошло так неожиданно, что бандит не успел даже охнуть. Бирюков увидел, как мальчишка сорвал с тела поверженного автомат и прикладом принялся молотить бандита в лицо, пока оно не превратилось в сплошное кровавое месиво.
Бирюков же осторожно, как мышь, выглянул наружу. Никого вокруг вроде не было. Их камера находилась в дальнем углу длинного и вытянутого ангара с полукруглой крышей, похожего на заброшенный и разворованный заводской цех. Из бетонного пола торчали намертво к нему привинченные остовы каких-то станков, разобранных до последней гайки, которую еще можно было отвинтить и унести с собой. Тусклый утренний свет едва проникал сквозь покрытые вековым налетом пыли и копоти окна, расположенные высоко под крышей ангара. Там, наверху, гнездилась целая колония голубей.
Бирюков быстро побежал, прячась на всякий случай за редкими кирпичными колоннами, к железной лестнице, ведущей наверх, на решетчатую платформу. Оттуда он надеялся через окно выбраться на крышу ангара.
Забравшись наверх, Бирюков принялся отдирать забитые оконные рамы, но они не поддавались. С большим трудом он приоткрыл форточку и просунул в нее голову, чтобы оглядеться. Вид, открывшийся из окна, обнадеживал: прямо под окном проходила узкая железная лесенка, предназначенная, наверное, для мойщиков стекол. Ангар окружал небольшой лес, а примерно в километре виднелось шоссе, по которому то и дело проносились огромные грузовые фуры.
«Только бы добежать до шоссе, а там уже не страшно!»
И Бирюков снова принялся отдирать намертво прикрепленную к оконной коробке раму. Он сломал лезвие перочинного ножа, погнул штопор и теперь орудовал открывалкой, осторожно вытягивая из рамы гвоздь за гвоздем. Иногда он посматривал вниз, следя за обстановкой, но ни мальчишки, ни бандитов не было видно. Бирюкову уже удалось вытащить все гвозди, когда внизу раздались трескучие автоматные очереди, крики и одиночные выстрелы. Рванув со всей силы на себя раму, Бирюков выбрался через окно на лестницу и заметался, ища глазами спуск, но на этой стороне ангара лестницы вниз не было видно. Он побежал кругом.
С обратной стороны он увидел лестницу, но также увидел и стоящие перед воротами ангара две вместительные иномарки, принадлежавшие, судя по всему, бандитам Свища. Стрельба и крики не прекращались. Казалось, что стреляли прямо у входа в ангар. Но делать было нечего, Бирюков стал осторожно спускаться вниз. Спрыгнув на землю, он помчался к зеленеющей опушке леса. Рядом, у самых ног, из земли вырвался фонтанчик песка, другой, третий. Бирюков понял, что это стреляют в него, и запетлял, как заяц. Что-то больно ткнуло его в левый бок. Бирюков машинально схватился за него рукой, и спасительные заросли молодого березняка поглотили его и спрятали.
Пробежав еще пару сотен метров, Бирюков рухнул на землю. Сердце выпрыгивало из груди, под ребрами жгло, перед глазами темнело. Полежав немного, он попытался привстать и с ужасом увидел, что вся рубашка на груди и левый бок залиты кровью. Он с ужасом разорвал рубашку, ища на своем теле раны. Пуля попала в него сзади, вошла с левой стороны. Он попытался вдохнуть полной грудью, но не смог: страшная боль, проснувшаяся слева под лопаткой и под ребрами, мешала дышать. Но мысль о том, что ранение может оказаться смертельным, не посетила Бирюкова. Он встал и медленно побрел через лес к шоссе, придерживая раненый бок обеими руками.
Он не знал, что произошло в ангаре и из-за чего поднялась стрельба, и не испытывал никаких мук совести оттого, что бросил там мальчишку – сына покойного Осепьяна. Он думал только о том, как доберется до шоссе, остановит машину и попросит отвезти его в ближайшее отделение милиции...
Он не знал, что, когда он поднялся наверх, чтобы выбраться из ангара через окно, мальчишка Осепьян с автоматом прокрался в то помещение, где ночью Свищ устраивал допрос пленников. В это время там сидели Мясник и Годзилла. Выскочив с отчаянным криком на середину помещения, Осепьян-младший нажал на спусковой крючок и стал стрелять во все стороны, почти не целясь. Мясник был сразу же смертельно ранен в грудь и живот, Годзилле пуля угодила в плечо, но он успел спрятаться за крышкой перевернутого стола и стал отстреливаться.
На звук выстрелов сбежались остальные бандиты. Мальчишка Осепьян был убит, а его дядю, который всю ночь разговаривал со Свищом и в принципе успел с ним договориться, озверевшие бандиты долго избивали, потом накинули на шею проволочную петлю и задушили. Трупы положили в пластиковые мешки и бросили в заросший пруд.
...Дорога до шоссе оказалась труднее и дольше, чем предполагал Бирюков. Он сбился, потерял ориентировку и плутал кругами. Из раны в боку шла кровь. Повязка, кое-как сделанная из рубашки, вся промокла, на нее садились слепни и мухи. К тому же Бирюкова мучила сильная жажда. Когда он выбрался наконец на обочину шоссе и остановил проезжающий мимо допотопный зеленый «Москвич», прошло минут тридцать со времени побега. В машине он потерял сознание.
Шофер легковушки отвез Бирюкова не в милицию, как тот просил, а в больницу ближайшего подмосковного поселка Авдотьино. Там Бирюков и скончался от потери крови в приемном покое, не дождавшись, когда соберут бригаду хирургов для срочной операции. Документов при нем никаких найдено не было. Единственное, что мог сказать изумленный шофер прибывшему участковому, – это что босой и окровавленный человек остановил его на шоссе километрах в семи отсюда, сказал, что он – капитан ГИБДД Бирюков, что его похитили бандиты, что в него стреляли и что его нужно немедленно доставить в ближайшее отделение милиции.
Сотрудники райотдела милиции для установления личности погибшего первым делом проверили всех офицеров ГИБДД Московской области, но капитана по фамилии Бирюков среди них не нашлось. Имелся один прапорщик, но тот был жив. Тогда проверили пофамильно всех московских капитанов дорожно-постовой службы Бирюковых, но и в Москве, судя по всему, погибший не проживал. И неизвестно, сколько времени понадобилось бы для установления личности человека, скончавшегося в приемном покое Авдотьинской больницы, если бы спустя несколько дней на всякий случай не сверили его приметы с приметами из списка пропавших без вести в столице за последнее время. Среди исчезнувших в списке значился некий капитан Александр Владимирович Бирюков 1948 года рождения, житель Твери.
Когда Бирюков, отбывший по своим делам, не пришел ночевать, его московские родственники не знали, что и подумать. Он не появился и в течение следующего дня. Ближе к вечеру Илья решил позвонить в Тверь сестре, узнать, не появлялся ли Бирюков дома?
Тверская квартира не ответила. Но Илья смог дозвониться соседям Бирюковых по даче и передать, чтобы сестра срочно позвонила в Москву.
И в эту ночь Бирюков на квартире у родственников не появился. Встревоженная Анюта допоздна обзванивала городские больницы в надежде узнать что-то о пропавшем, но так ничего и не узнала.
– Что делать будем? – спросила она утром, разогревая мужу на завтрак гречневую кашу.
– Не знаю, – пожал плечами Илья. – Может, в милицию обратиться?
– А если его снова задержали без документов и сидит он, избитый? – предположила Анюта. – А в больнице кто ж его без документов держать станет? Может, плохо человеку с сердцем стало на улице, а его в приемник для бомжей отправили... Скажи, что он там такое затевал?
– Ничего я не знаю! Ничего вроде не затевал, так только, встретиться хотел с той семьей, где его дочка жила.
Анюта вздохнула.
– Вот так вот, растишь детей, растишь, и ни благодарности на старости лет не увидишь, ни помощи, одни беды и заботы. Правильно говорят, малые дети спать не дают, большие жить не дают. Вон что Ленка устроила своим... Сердце кровью обливается, как подумаешь.
– Слишком они ее распускали, – твердо сказал Илья. – Балованная девка была с детства. Я сестре всегда говорил, чтобы не позволяла ей на голову садиться, да где там.
– У многих так, у кого один ребенок в семье, – вступилась из женской солидарности Анюта.
К обеду второго дня, как пропал Бирюков, из Твери наконец смогла позвонить его жена. Известия оказались пугающе неутешительными: в Твери Бирюков не появлялся.
Поговорив с сестрой, Илья отправился в райотдел милиции сообщить о пропаже зятя. Оттуда его отослали в Бюро регистрации несчастных случаев, куда стекалась вся информация о пропавших людях и найденных неопознанных покойниках.
Еще два дня он с женой планомерно объезжал все приемные отделения больниц, куда за последние трое суток поступали пациенты без сознания и без документов, но тверского родственника среди них не было, как вдруг после обеда на четвертый день раздался телефонный звонок.
– Вы заявляли о пропаже вашего родственника Бирюкова Александра Владимировича? – спросил вежливо-равнодушный женский голос.
– Мы, – упавшим голосом подтвердила подошедшая к телефону Анюта.
(«Я как чувствовала, – рассказывала она потом всем знакомым, – беру трубку и уже знаю, что звонят из милиции, что нашли Сашу».)
– Можете приехать для опознания.
На такую неприятную процедуру, как опознание, отправился один Илья, хотя Анюта из любопытства и только ради того, чтобы можно было потом рассказать всем знакомым о пережитых ужасах, с удовольствием заменила бы его в этой миссии.
В подмосковный поселок Авдотьино отправилась из Москвы машина со следственно-оперативной группой Московского областного управления внутренних дел. Илью подсадили к ним, чтобы не пришлось добираться самоходом.
О моргах Илья до сих пор имел представление в основном по голливудским фильмам-триллерам, которые очень любил смотреть по телевизору. Таким образом в его сознание впечатался образ комнаты с железными ящиками по стенам, в которых, как в ячейках, удобно располагаются мертвецы. Еще там обычно бывает холодно. Медработники в аккуратных чистеньких халатах непременно надевают одноразовые резиновые перчатки, перед тем как дотронуться до покойника, следователи и полицейские любят устраивать в моргах совещания рядом с трупом пострадавшего...
Морг поселковой больницы представлял собой одноэтажное, побеленное строение. Уже в коридоре Илья почувствовал неприятный запах, и сердце его сжалось от предчувствия.
– Возьми, – протянул ему флакон с нашатырем судмедэксперт, ожидавший прибытия столичных следователей. – Все время держи возле носа. На пол постарайся не наблевать, а то мыть некому, санитарка ушла в отпуск.
Он провел Илью по коридору и отпер обычную белую деревянную дверь.
– Хорошо еще, что жара спала, – сказал он, вводя Илью в комнату, посреди которой стоял оцинкованный стол, накрытый грязной простыней. – Если жара, мы сразу проводим вскрытие, составляем акт и стараемся быстро захоронить.
– А что, холодильника у вас нет? – осторожно поинтересовался Илья.
– Нет, конечно.
– А как вы тогда?..
– Формалин колем в вену, хотя труп все равно распухает и запах от него идет. Советую на лицо сразу не смотреть. На ноги сначала, потом медленно вверх. Может, у него татуировки были? Тогда можно по татуировкам...
– Не было вроде, – сглатывая от волнения, тихо выдавил Илья.
– Ну тогда смотрите.
Судмедэксперт сдернул с трупа простыню.
Илья только взглянул и грохнулся в обморок.
«Даже толком и не рассмотрел ничего, – обижалась потом Анюта, задетая скупостью мужниного рассказа о таком интересном деле, как опознание трупа. – Только увидел, что это Саша, а всех подробностей и не разглядел. И как это можно? Не видел даже, куда его ранили. Эх, мужики, если бы вам рожать пришлось, то точно люди давно бы вымерли, как мамонты!..»
