Балаш с кислой физиономией сидел в кресле и смотрел на Турецкого с Гордеевым. Создавалось впечатление, будто он недоволен своим спасением.

— Чайку? Кофейку? — делано услужливым тоном спросил Гордеев.

— Нет-нет, спасибо. Я так понимаю, арестованному не предлагали бы чай и кофе?

— Нет, арестованному, конечно, нет. Хотя… Это зависит от того положения, которое он занимает в обществе.

— Так вот я и хочу, собственно говоря, узнать, в каком статусе меня здесь удерживают. В статусе арестованного? Это арест? И если да, хотелось бы выяснить, какое мне выдвигается обвинение.

— У вас что, прокуратура и люди из правоохранительных органов, которые, кстати говоря, вас спасли, непременно ассоциируются с арестом? — спросил Турецкий.

Балаш сделал неопределенный жест рукой, недовольно пожевал губами и ответил:

— Да, вы знаете, в общем-то, ни с чем особенно положительным у меня люди из правоохранительных органов не ассоциируются. Действительно.

— Напрасно, напрасно.

— Так меня в качестве арестованного тут удерживают? Вы так и не ответили.

— Помилуйте, какой арест! Мы старались как лучше! Не понимаю, почему вы не довольны своим спасением. И никто вас вовсе не удерживает здесь, как вы изволили выразиться.

— Спасибо вам за спасение. Значит, я могу идти?

Гордеев поднялся со стула.

— Конечно, вы можете идти… Если не разделяете общепринятого мнения о том, что на добро нужно отвечать добром.

— К чему эта образность? Говорите прямо, без намеков. Я так понял, вы хотели сказать, что за все в этой жизни нужно платить, в том числе и за спасение этой самой жизни. Так? — Балаш, видимо, решил, что проклятые законники хотят срубить с него бабки.

— В общем-то так, — согласился Гордеев.

— Какая у вас официальная зарплата? — деловито обратился к ним Балаш.

— Ого, — присвистнул Турецкий. — Да вы нас совершенно неправильно поняли! Слишком… э-э… брутально.

Балаш приподнял бровь.

— А чего же вы хотите от меня потребовать?

— Видите ли, в думской комиссии есть один человек, которого вы, кстати говоря, очень хорошо знаете.

При этих словах Балаш переменился в лице. Он уже сразу понял, о чем приблизительно его хотят просить… И это было ужасно. Это была фактически катастрофа. Потому что здесь сосредоточивался его основной заработок. А лишиться его… Балаша даже передернуло.

— И нам бы хотелось, чтобы вы ему нас представили как людей Зайцева. С тем, чтобы этот человек передал нам имеющийся у него компромат на Ершова.

— Вам нужен компромат? — удивился Балаш.

— Нет, нам нужен этот человек. Хотя компромат тоже не помешает.

Внутри Балаша боролись самые противоречивые чувства. Но он, конечно, понимал, что в сложившейся ситуации у него просто нет выбора. Он так прямо и спросил:

— Я так понимаю, выбора у меня нет?

— Знаете, выбор есть всегда, — откровенно признался Турецкий. — Другой разговор, выбор между чем и чем! В данной ситуации, окажись я на вашем месте, я бы выбрал то, о чем мы вас просим.

— Да, конечно, — покачал головой Балаш.

— Кто вообще этот человек. Как его фамилия?

— Его фамилия Сельвинский, — со вздохом ответил Балаш.

— Ну и отлично. Вы представите нас этому Сельвинскому как людей Зайцева.

— Хорошо.

— А ведь этот компромат, наверно, больших денег стоит? — обратился Гордеев к Турецкому.

— Стоит, Юра, стоит.

— Это ваше дело, но только у вас ничего не получится, — вмешался Балаш. — Даже если вы его возьмете с поличным…

— Это почему же? — наивно спросил Гордеев.

Балаш только усмехнулся.

— Знаете, — обратился к нему Турецкий. — Вы нас ему представьте, а остальное, как вы правильно заметили, наше дело.

Балаш только пожал плечами.

— Что ты задумал? — спросил Гордеев, когда они остались вдвоем с Турецким.

— Небольшое представление. Комедию, так сказать. Ты, Юра, главное, смотри на меня и делай, как я…

Радио, как всегда, объявило не слишком утешительный прогноз погоды: средняя температура воздуха около тридцати градусов тепла, ожидается гроза.

«Ну, слава богу, хоть гроза!» — подумал Казимир Семенович Сельвинский, ослабляя на шее узел галстука и подходя к окну. Кондиционер работал на полную мощь, но то, что творилось за окном, как будто плевало на кондиционер. Солнце огненным шаром пыталось пролезть сквозь стекло, создавало давящую атмосферу в кабинете Сельвинского.

Казимир Семенович погладил живот и тут же почувствовал, как в левой стороне груди неприятно екнуло. Он глубоко вздохнул. Сегодня целый день на душе у него было неспокойно, а в груди противно ныло. Но такое свое состояние он поспешно объяснил себе вот уже какую неделю стоящей чертовой жарой и неблагоприятной геомагнитной обстановкой.

«Человек — игрушка в руках великого космоса, — подумал Сельвинский. Когда у него не было особенно важных дел, он всегда любил мысленно пофилософствовать. — Разве человек представляет собой хоть что-то в сравнении с космосом, непознанной вселенной, четвертым измерением! Он — игрушка, оловянный солдатик на одной ноге! Чертова кукла Вуду! Сидишь ты себе преспокойно за своим столом и даже не подозреваешь, что там, в космосе, что-то не так. Погасла какая-нибудь идиотская звездочка, разрослась „черная дыра“, произошло что-нибудь с „белым карликом“, или что там еще существует… И все! Космос раздражен! Он в гневе! Он рвет и мечет! А ты сидишь и не понимаешь, почему у тебя вдруг из носа хлынула ручьем кровь. А через пять минут ты не в состоянии вообще что-либо понимать, потому что тебе уже все равно. Потому что ты лежишь в морге, на каком-то чертовом столе, тебя, как болотную лягушку, препарируют медики. Вокруг тебя стоят голодные студентики, у которых в мозгу одна только мысль, что бы и где бы себе сегодня найти поесть. И они с вожделением смотрят на твои скользкие, блестящие внутренности. А медики констатируют: „Сердце не выдержало слишком резких перепадов давления“. И потом все расходятся по домам. И какой-нибудь особо впечатлительный студент никак не может забыть твое беспомощное посиневшее тело, исполосованное вдоль и поперек врачебными скальпелями, твой иссохший восковой лоб, твои застывшие в судороге пальцы. Потому что сегодня великий космос выбрал тебя своей жертвой, а завтра, быть может, его жертвой станет этот голодный, впечатлительный студентик».

Надо сказать, что подобного рода мысли никоим образом не способствовали успокоению Казимира Семеновича. Наоборот, они тревожили и возбуждали его. А ему это было совершенно не на пользу. Он расхаживал по кабинету, как рыба ловя ртом недостающий воздух, подходил ближе к кондиционеру, а донельзя потрепанный вопрос — в чем смысл жизни — не давал покоя.

На улице было душно и жарко. Пасмурный воздух висел над городом — ни дуновенья. Пегое небо грохотало время от времени, надтреснутое молнией от края и до края горизонта — но ливень был еще далек.

Около двух часов дня в здание, где располагалась думская комиссия, вошли двое. Они были примерно одного роста и синхронно шагали в ногу. Один из них нес в руке небольшой чемоданчик черного цвета. Оба были одеты в строгие черные костюмы.

«Наконец-то», — подумал Сельвинский, увидев их из окна своего офиса, при этом у него еще сильнее заныло в груди.

Через несколько минут двое вошли в кабинет Сельвинского. Казимир Семенович принял самую что ни на есть важную позу. Он развалился на своем кресле и презрительным взглядом оглядывал гостей с ног до головы. Начинать разговор первому не следовало — это Сельвинский понимал как дважды два. Он небрежным жестом предложил им присесть напротив и как можно строже спросил:

— Чем обязан?

— Вас разве не предупреждали о нашем визите? — спросил один из них, казавшийся более молодым. — Мы от Зайцева.

— Отчего же не предупреждали? Меня известили.

— Мы надеемся, что вас известили и о том, зачем мы прибыли.

— Не сочтите за трудность напомнить, — Сельвинский конечно же должен был их проверить. — А то, знаете ли, погода и геомагнитная обстановка не способствуют запоминанию слишком большой информации. Все мы жертвы великого космоса, куколки Вуду. Сегодня ты сидишь за своим столом и ни о чем таком даже и не подозреваешь, а завтра тебя уже препарируют как лягушку в морге. — Ему так понравились свои мысли, что он непременно должен был поделиться ими со своими собеседниками.

— Это вы совершенно верно подметили, насчет морга, — странным тоном сказал один из собеседников, и у Сельвинского опять заныло сердце.

— Нам известно, что у вас есть материалы на нынешнего губернатора Андреевска, Ершова. А так как Зайцев тоже собирается стать губернатором… Я думаю, вы понимаете, зачем ему эти материалы, — пояснил второй человек.

Сельвинский выдержал длинную паузу и наконец произнес:

— Да, у меня действительно имеются материалы прослушки.

— Великолепно, — констатировал один из мужчин.

— Вас известили о том, что эти материалы не какая-нибудь там дешевка, а стоят больших денег?

— Разумеется.

— И точную сумму, я надеюсь, вам тоже назвали?

После этих слов Сельвинского один из мужчин просто поставил на стол чемоданчик, раскрыл его, и взгляду Казимира Семеновича предстало его содержимое. Он был набит пачками стодолларовых купюр. У Сельвинского загорелись глаза, нытье в груди тут же прекратилось. Он хотел взять одну из купюр, но мужчина захлопнул чемодан.

— Будьте добры, материалы прослушки, — попросил он.

Сельвинский открыл сейф, достал оттуда толстую папку и передал ее мужчине. Тотчас же он получил чемодан, открыл его и стал пересчитывать деньги.

От этого занятия его отвлек насмешливый голос одного из мужчин:

— Казимир Семенович, на минутку отвлекитесь от денег и взгляните сюда.

Сельвинский с недовольным видом приподнял голову. Перед его глазами было раскрыто удостоверение… Сначала Казимир Семенович ничего не понял, но страшная догадка вспыхнула у него в голове. Он перевел взгляд на мужчину, держащего удостоверение. Тот лучезарно улыбнулся и произнес:

— Турецкий. Старший следователь управления по расследованию особо важных дел генпрокуратуры.

Потемневшее небо разрезала молния, и Сельвинского оглушил страшный удар грома. Он вскрикнул, отпихнул от себя чемодан и схватился за сердце. Чемодан упал на пол, из него вывалилось несколько пачек долларов. В кабинет вбежала встревоженная вскриком Сельвинского секретарша. Глазам ее открылась удручающая, близкая к апокалипсису картина: часто дышавший и хватающийся рукой за сердце Казимир Семенович, доллары, разбросанные на полу, двое мужчин в черных костюмах, словно ангелы смерти, и все это на фоне вспыхивающих в темном небе молний и раздающихся время от времени раскатов грома.

— А вот и понятая, — весело воскликнул один из «ангелов смерти».

Вскоре картина переменилась. Секретарша отпаивала Сельвинского валидолом и еще какими-то таблетками. Ему было уже значительно лучше, но он все еще держал руку на сердце.

— Составляем протокол, — сказал Турецкий.

— Казимир Семенович, как у вас окно открывается? После дождичка, верно, так свежо на улице, — произнес Гордеев.

Сельвинский не мог вымолвить ни слова. Секретарша открыла окно.

— Так, — протянул Турецкий. — Придется вам ответить на несколько наших вопросов.

— Не буду, — вдруг выдохнул Сельвинский.

— Что, простите? Вы отказываетесь отвечать на вопросы?

— Нет, — тряс головой Сельвинский. — Я без адвоката отвечать не буду. Вызовите моего адвоката.

— Так… — Турецкий аккуратно поднял с пола чемоданчик, — ну вот, ваши отпечатки тут есть, на деньгах тоже. Большое спасибо.

— Адвоката, — затравленно произнес Сельвинский.

Пришлось ждать, пока он не вызовет адвоката и пока тот не приедет.

Гордеев с Турецким стояли в коридоре и курили.

— Как мы его взяли! Это нечто! Ты видел его физиономию! А до этого сидел — кум королю! Лицо вытянулось, за сердце схватился, — Гордеев изобразил Сельвинского.

Турецкий покосился на Гордеева.

— Юра, тебе сколько лет? Просто восторг пятнадцатилетнего мальчишки! Ты вообще представляешь, что у нас сейчас может все сорваться. При адвокате с ним по-нормальному не поговоришь! Сам небось знаешь. И что же нам делать?

— Да ладно! Я сам адвокат. Разберемся, — ответил Гордеев.

— Да, точно ребенок, — подтвердил Турецкий. — Короче, смотри на меня и подыгрывай. Ладно. Только постарайся не испортить комедию…

К ним подошла секретарша и сообщила, что прибыл адвокат. Они пошли в офис.

Вскоре в кабинет вальяжной походкой вошел адвокат Сельвинского. Он был высокого роста, подтянут, на лице его играла самодовольная улыбка. На его безымянных пальцах горели золотые печатки.

— Чеширский кот, — шепнул Гордеев на ухо Турецкому.

Они подошли к адвокату с целью рукопожатия, но тот даже не взглянул на их протянутые руки. Он тут же взял быка за рога и произнес:

— Попрошу вас оставить меня с моим клиентом на некоторое время. Он не будет отвечать ни на какие ваши вопросы, не посоветовавшись со мной.

— Да, конечно, — вздохнул Турецкий.

Они снова оказались в коридоре.

— Вот гад, — ворчал Гордеев.

— Да ладно, гад. Твой коллега, между прочим. А ты бы разве не так поступил на его месте?

— Я, в отличие от него, не защищаю подонков.

— Ах ты, боже мой! Благородный Робин Гуд, — усмехнулся Турецкий. — Неизвестно еще, что из себя Зайцев представляет.

— Зайцев — порядочный человек, — сказал Гордеев, впрочем, без особой уверенности в голосе.

— Угу, все они порядочные. Поверь моему опыту, порядочные люди в губернаторы не выбиваются.

— Так вот на него и повесили всех собак, потому что он порядочный…

— Юра! С кем я сейчас разговариваю? С опытным юристом или с подростком?

Гордеев промолчал.

Вскоре их позвали в кабинет. Теперь они оба, адвокат и его клиент, сидели, вальяжно развалясь, в креслах.

Турецкий сел напротив них.

— Ну давайте, задавайте свои вопросы, — снисходительно разрешил адвокат.

— Фамилия, имя, отчество, дата и год рождения, — понуро начал Турецкий.

— Сельвинский Казимир Семенович. 8 декабря, 1951 год рождения.

— Слушайте, это составление протокола или допрос? — спросил адвокат. — Мой клиент сказал мне, что протокол уже составлен. Пожалуйста, переходите к более важным вопросам.

— Хорошо. Расскажите нам все, что вам известно о Веселовском.

— О каком Веселовском? Я не знаю никакого Веселовского, — ответил Сельвинский.

— Ну как же так? Он работал… Он был заместителем начальника андреевского РУБОПа.

— Ну и отлично. Вот и идите к этому начальнику. Мой клиент его не знает, он же вам сказал, — вмешался адвокат.

Турецкий посмотрел на них с неодобрением.

— Хорошо. Тогда откуда у вас компромат, который собирал Веселовский?

— Какой компромат? Ничего не понимаю.

Турецкий выходил из себя. Гордеев следил за всем происходящим и думал, что ничего сделать будет нельзя. Глухая стена, которая становится все толще и толще с каждым новым вопросом… Впрочем, судя по виду Турецкого, у него в запасе был какой-то ход…

— Казимир Семенович, — спросил Турецкий. — В чем заключается ваша работа здесь?

— Казимир Семенович, — тут же влез адвокат, — не отвечайте на этот вопрос. Это может быть секретной информацией. Да и вообще, что за провокация!

— Хорошо. Вы передали нам папку с компроматом, который собирал Веселовский.

— Да что вы?! Серьезно? И на кого компромат?

— На всех. И на Ершова в том числе.

— Что вы говорите! Но я не имел ни малейшего понятия о том, что это компромат.

— Зачем же вы его нам отдавали?

— Вы же сами попросили…

— Значит, вы не отрицаете тот факт, что мы просили папку, а вы нам ее отдавали?

— Я протестую! Что это за разговоры! Это была беседа тет-а-тет. Свидетелей при ней не было. Разве что вы, — насмешливо добавил адвокат.

— Но вы же сами говорили нам, что да, у вас компрометирующие Ершова материалы прослушки…

— Вы такое говорили? — спросил Сельвинского адвокат.

— Я? Да бог с вами! Не говорил и не мог говорить, потому что не знал, что в этой папке.

— Замечательно. Но откуда у вас эта папка?

— А я нашел ее на улице.

Турецкий посмотрел на Гордеева. Гордеев отвернулся к окну. Это все уже начинало веселить его. Он понял совершенно определенно, что добиться от Сельвинского какой-либо информации они не смогут. Ему просто было интересно, какие еще ответы, доведенные до полного абсурда, будет выдавать этот человек.

— Нашли на улице? — переспросил Турецкий.

— Ну да.

— И взяли себе?

— Да.

— Когда это случилось?

— Э-э… на днях. Точно не помню.

— Казимир Семенович, ну как же вам не совестно? Вроде бы представительный, благообразный человек, а поднимаете на улице всякую ерунду.

— Мне, понимаете, очень понравился ее цвет.

— Ну что же, вы не могли купить такую же в магазине? А вдруг она нужна кому-нибудь?

— Ну раз она валялась на улице, значит, никому не нужна.

— Вы еще обвините моего клиента в краже, — насмешливо сказал адвокат.

— Что вы, что вы! У каждого свои мании. Только вот какой вопрос: нас вам Балаш порекомендовал…

— Кто такой Балаш? Я не знаю никакого Балаша.

— Может быть, вам устроить очную ставку?

— Пожалуйста, устраивайте.

— Я протестую, — опять вмешался адвокат. — Какая еще очная ставка! Во-первых, мой клиент еще ни в чем не обвиняется, а во-вторых, этот самый, как вы его назвали, Балаш, вполне может оказаться вашим человеком, подставной уткой.

— Протест принят, — мрачно ответил Турецкий, понимая, что идея с очной ставкой неосуществима. Ни Сельвинский со своим адвокатом, ни сам Балаш на это не согласились бы.

— Еще вопросы будут? — спросил адвокат.

— Будут, будут. Вы нашли, как вы утверждаете, папку на улице. Вы в нее не заглядывали?

— Нет.

— И не знаете, что находится внутри?

— Нет, не знаю. Очевидно, какие-то бумаги.

— Но вы отдали нам папку за большие деньги. Почему?

— Ну, во-первых, тот факт, что мой клиент взял деньги, никто, кроме вас, подтвердить не может.

— Н-да, — протянул Турецкий.

— Вообще-то, я хотел бы знать, какое обвинение вы выдвигаете против моего клиента, — обратился к Турецкому адвокат. — Насколько я знаю, в нашем государстве пока нет статьи о продаже какой-либо информации. Кроме, конечно, совершенно секретной. Я надеюсь, в шпионаже вы моего клиента не обвиняете?

— Да нет, не в шпионаже.

— А в чем? Взятка в особо крупных размерах? Взятка за что? Да и, собственно, взяткой это назвать сложновато. Продажа информации? Так за это, как я уже говорил, статьи нет.

— Вы правы, — покачал головой Турецкий.

— Так в чем же заключается обвинение? Сокрытие от следствия важной информации?

— Пожалуй.

— А доказательства? Мой клиент совершенно не причастен к этому делу. Он же сказал, что нашел эту папку на улице. И ничего не знал о том, что в этой папке. Вот когда у вас будут веские доказательства, тогда и приходите.

— У нас есть протокол. Есть свидетель.

— Свидетель чего, простите?

— Того, что господин Сельвинский принимал от нас чемодан с деньгами. Это его секретарша.

— Ну и замечательно. Подавайте запрос в совет Думы. Запрос об аресте. Я полагаю, вам рассказывать обо всех нюансах не обязательно.

— Не обязательно.

— Так вот… Подавайте запрос, — насмешливо проговорил адвокат. — Еще какие-нибудь вопросы?

— Да нет, больше вопросов нет, — ответил Турецкий.

— Тогда не смеем вас больше задерживать.

— Конечно, конечно! — сказал Турецкий. — А чемоданчик, значит, тоже не ваш?

— Нет. Это ваш чемоданчик.

— Тогда мы его забираем и отдаем на экспертизу. Вы не волнуйтесь, если он не ваш и деньги тоже не ваши, там ведь наверняка не окажется ваших отпечатков пальцев…

Турецкий вынул из кармана большой полиэтиленовый пакет и аккуратно положил в него чемоданчик.

Сельвинский напрягся и переглянулся с адвокатом.

— Ну и папочку, которую вы нашли, тоже мы заберем. Раз она не ваша, и вы внутрь не заглядывали, то, значит, и отпечатков ваших внутри нет.

Сельвинский открыл было рот и тут же закрыл, так ничего и не сказав. Турецкий внимательно смотрел на него:

— Вы не волнуйтесь. Там разберутся. Это ведь простая формальность, не так ли? Все равно, даже если будет доказано, что вы брали взятку в особо крупных размерах, а также торговали компроматом, еще неизвестно, даст ли Дума разрешение на ваш арест… Не так ли?

Сельвинский кивнул.

— Поэтому, — продолжал Турецкий, — живите спокойно, Казимир Семенович.

Турецкий с Гордеевым взяли чемоданчик с папкой и вышли из кабинета. Как только дверь за ними закрылась, Сельвинский повернулся к адвокату:

— Ну как?

Адвокат молчал.

— Ну что ты заткнулся? — заорал Сельвинский, — я тебе за что плачу такие огромные бабки?

— Казимир, — только и сказал адвокат, — только что ты совершил ошибку. Я думаю, это была самая большая ошибка в твоей жизни…

— Ну вот видишь, все отлично, — сказал Турецкий, когда они зашли в кафе, чтобы выпить по бокалу пива.

— Когда Сельвинский сказал, что он нашел папку на улице, я думал, все пропало…

Турецкий засмеялся.

— Что ты смеешься?

— Да успокойся ты! В принципе, он нам и не нужен. Он мог бы сослужить нам хорошую службу, это правда. Его информация нам очень сильно пригодилась бы. Но все равно, пока Дума даст разрешение, пока то, пока се…

— За руку-то его нам взять удалось.

— Ну да. Так я что говорю-то. Этот Сельвинский — все равно мелкая сошка. Он нам, в общем-то, и не нужен. А нужен нам — Салий. Он — главный.

— И что же нам делать?

— Я пока не знаю. Надо что-то придумать.

Гордеев помолчал немного, но потом лицо его расплылось в улыбке.

— Ты чего? — спросил его Турецкий. — Придумал что-нибудь?

— Нет, просто вспомнил.

— О чем?

— Как этот Сельвинский изменился в лице! Я чуть не расхохотался! Это же надо! Когда ты произнес «следователь по особо важным делам генпрокуратуры»! Просто кара Господня! — хохотал Гордеев.

— Я же говорю, ребенок! — улыбнулся Турецкий, глядя на Гордеева.

— Нет, ну правда! Кара Господня!

— Угу, гнев великого космоса, — Турецкий тоже смеялся, заразившись весельем Гордеева.

На улице уже смеркалось. Желтые фонари смотрелись в свое отражение на мокром асфальте. Где-то в своем офисе, а может быть, уже и дома Казимир Семенович Сельвинский размышлял над смыслом жизни и злыми насмешками судьбы.