Эпилог

Ну не чудеса ли? Перед нами в наручниках сидел сам Борис Размахов, известный рекламный деятель, завсегдатай светских раутов, звезда телеэфира. И он же преступник, похитивший ценности Михаила Машкина, ранивший его вдову...

– Итак, Борис Максимович, – Турецкий, несмотря на то что его рука была забинтована повыше локтя, а на бинтах явственно проступало бурое пятно, выглядел бодрым и веселым, – итак, излишне и говорить, что только ваше признание может облегчить вину. Поэтому давайте-ка без выкрутасов.

– Адвоката, – негромко сказал Размахов.

Турецкий понимающе кивнул:

– Пожалуйста. Вот знакомьтесь, Юрий Петрович Гордеев, адвокат. Или вы хотите пригласить своего?

Размахов кивнул:

– Хочу.

– В таком случае, необходимо повременить. Обвинение будет выдвинуто уже сегодня. Так что вам следует подумать о том, чтобы добровольно сотрудничать со следствием. Понимаете, у вас все равно нет другого выхода. Пострадавшая налицо, ценности, которые вы выкрали из квартиры Машкина, – тоже. У нас остался один нерешенный вопрос. Понимаете какой?

Размахов нахмурился, покраснел. Потом негромко произнес:

– Я не убивал.

Турецкий широко улыбнулся. Размахов посмотрел на него с изумлением. Казалось, Александр Борисович весьма рад словам Размахова.

– Ясное дело, Борис Максимович. Вы не убивали. Убивал кто-то другой. Я даже знаю, кто именно.

Размахов поднял удивленные глаза. Александр Борисович встал, обошел стол и наклонился к Боре Размахову.

– Витя Диденко, – произнес Турецкий.

– Нет, нет, нет! – почти закричал Размахов. – Я не знаю никакого Вити Диденко! Я не убивал! И понятия не имею, кто именно убил.

Турецкий укоризненно погрозил пальцем Размахову:

– Ай-яй-яй. Ну зачем вы так, Борис Максимович? У меня есть показания свидетелей. И не просто показания, а доказательства.

Вот это даже для меня было сюрпризом. С того дня, когда мы с Турецким совершили поездку в Горки, закончившуюся бешеной погоней по Рублевскому шоссе, прошло всего-то три дня. За эти три дня мы с Турецким не виделись. Я почти все время проводил в квартире у Ларисы Машкиной. Удар, который нанес ей Боря Размахов, оказался такой силы, что не только причинил сильнейшее сотрясение мозга, но и повредил черепную кость. Лариса отказалась от госпитализации – она сказала, что в больнице ей будет очень одиноко. Впрочем, никаких проблем не возникло. Буквально за полдня в одной из комнат квартиры на Пречистенке устроили настоящую больничную палату. Я очередной раз был поражен тому, как быстро решаются все проблемы, когда человек не испытывает трудностей с деньгами...

Оказалось, что Лариса была одинока не только в собственной семье, но и вообще в жизни. Романы и с Родиным, и со своим телохранителем она завела именно от одиночества. Но и эти связи оказались замешанными на деньгах – и Родин и Диденко пытались использовать Ларису как средство против Машкина.

Вот и случилось так, что я, ее адвокат, оказался единственным, кто ухаживал за Ларисой эти дни. Скажу честно – я делал это отнюдь не из-за денег. Хотя, разумеется, с того момента, как был пойман Размахов, обвинения против Ларисы были сняты.

Итак, Александр Борисович Турецкий располагал какими-то доказательствами вины Виктора Диденко. Сказал он об этом настолько уверенно, что я не сомневался: доказательства эти серьезные.

– Ну что, Размахов, – спросил Турецкий, – решайте. Скажете правду сейчас, или нам придется ее выуживать – имеет значение только для вас. Картина преступления, вернее, преступлений мне уже ясна. Так что решайте.

Размахов молчал.

– Ну ладно, – выждав несколько минут, произнес Турецкий, – дело ваше.

Он поднял телефонную трубку и сказал:

– Диденко в мой кабинет.

Размахов сник. Мне даже показалось, что в уголках его глаз появились слезы.

Через несколько минут в комнате появился Витя Диденко.

– Вы знакомы с этим человеком? – задал вопрос Турецкий.

Размахов только кивнул...

Оказалось, что буквально на следующий день после ареста Размахова Витя Диденко сам явился в милицию с повинной. Услышав в новостях об аресте Размахова, он решил, что его шеф ни за что не станет его выгораживать, и благоразумнее будет самому сознаться в содеянном – в том, что Размахов приказал ему убить Григория Родина, когда стало ясно, что он сможет обеспечить алиби Ларисы, которую рекламный деятель намеревался обвинить в убийстве мужа. Что же касается самого Михаила Машкина, то через некоторое время в его убийстве сознался сам Размахов.

– Хотя, – задумчиво сказал Турецкий, когда закончилась очная ставка, – поверь мне, Размахов не способен на это...

– Так что, Диденко?

– Нет, конечно. В момент убийства Диденко находился в воздухе. Согласись, лучшего алиби, чем пассажиры авиарейса, которые могут тебя узнать, сыскать трудно.

– Но пистолет? Выстрелы в Машкина и Родина произведены из одного оружия.

Турецкий кивнул.

– Да. Но на оружии не обнаружено никаких отпечатков. Так что мы можем опираться только на признательные показания Бориса Размахова. А все остальное – догадки... Вспомни, что было написано на зеркале в ванной...

– На каком зеркале?

– В ванной квартиры Машкина. И Лариса и Диденко обратили внимание, что на зеркале, когда они приехали, имелась странная надпись – «М+М». Как ты думаешь, что означает второе «М»?

Он выразительно посмотрел на меня, и я понял, кого имеет в виду Александр Борисович.

Марину Щербинину мы так и не нашли. Только спустя много месяцев, листая какой-то журнал, я случайно увидел на фотографии знакомое лицо. Подпись под снимком гласила: «Русские проститутки на улицах Стамбула». Ошибки быть не могло – одна из девиц, стоящих на замусоренном тротуаре, была она. «Русалка», с которой я познакомился на пляже в Ялте...