7
Октябрьское утро шестидесятого года наползло на Москву грязными серыми тучами, сплошной пеленой затянувшими небо. Мелкий противный дождь не переставал врезаться в стекла новенькой черной двадцать первой «Волги», катившей с Лубянки на Смоленскую площадь.
В салоне кроме водителя находились двое. Оба на заднем сиденье, оба в штатском. Невысокий плотный мужчина с тяжелым взглядом и таким же тяжелым подбородком и другой, заметно моложе, с живыми серыми глазами и угадываемой даже под строгим темно-синим костюмом спортивной поджарой фигурой. Мужчины молчали. Им было над чем подумать. И незачем было разговаривать именно сейчас. Они все сказали вчера. Или почти все. Во всяком случае, пока не состоялась еще одна беседа, уже с третьим лицом и уже в другом месте.
Алексей Михайлов (так звали молодого пассажира) до мельчайших деталей помнил минувший день. Приглашение на дачу к непосредственному начальнику генералу Симоненко, возглавлявшему в КГБ СССР Первое главное управление, то есть внешнюю разведку, сразу настроило на серьезный лад. Более того, генерал, которого за глаза прозвали «перекати-камнем», был не тот человек, который вот так, запросто, пригласит на блины к себе за город. Пусть даже и Алексея. Вывод напрашивался сам собой: предстоит серьезный разговор. И то, что, когда в назначенное время он прибыл в Жуковку, кроме них двоих на даче никого не оказалось (Симоненко даже личного водителя, привезшего Алексея, отправил по какому-то делу), лишь подтвердило возникшее предположение.
Они были знакомы давно. Казалось, целую вечность. Хотя на самом деле встретились впервые всего восемь лет назад. Симоненко тогда был еще подполковником, Алексей же только что окончил высшую школу военных переводчиков. Естественно, мечтал попасть в одну из дружественных стран могучего и несокрушимого социалистического лагеря. Туда он не попал. И причиной тому послужила неслучайная встреча с подполковником КГБ Николаем Трофимовичем Симоненко.
Симоненко, дождавшись последнего экзамена Алексея, отвел его в сторонку, к подоконнику, представился и предложил закурить. Узнав, что парень не курит, похвалил (хотя так, будто знал это давно) и попросил заглянуть к нему завтра в «контору». И Алексей заглянул. Отказать в «просьбе» могущественному Комитету мог только последний кретин.
Симоненко встретил его в своем кабинете на Лубянке приветливой улыбкой, на какую только могло быть способно его широкое, словно вырезанное из скалы лицо. И глаза были спокойные, даже добрые. Предложил чай и начал издалека.
Он говорил об опасном окружении империалистического мира, об угрозе атомной войны мимоходом, невзначай выспрашивая мнение Алексея. А какое у того могло быть мнение, у только что окончившего школу военных переводчиков? И так ясно. Целиком и полностью поддерживаю, одобряю политику, осуждаю агрессора... Затем Симоненко коснулся его планов на будущее. Еще чего-то. Заговорил о долге каждого гражданина перед взрастившей его Родиной. О памяти перед павшими во время Отечественной войны отцами и дедами. А потом... потом о романтизме, риске и больших перспективах, открывающихся перед ним, Алексеем Михайловым, если тот решит стать разведчиком. То есть одним из них.
В заключение своей вербовочной речи гэбэшник заявил, что такие люди, как Алексей, на дороге не валяются – он наводил о нем справки – и им нужны. Попросил хорошенько подумать и не спешить с ответом.
Алексей хотя и был еще довольно молодым, двадцатидвухлетним парнем, но уже далеко не наивным простаком. Да такого бы в КГБ и вызывать не стали. Там ковались кадры крепкие. Он примерно такого разговора и ожидал. И даже не удивился развязке. Особенно пришлась по душе последняя часть выступления подполковника: о романтике и риске.
Он думал ровно один вечер и ночь. А утром позвонил Симоненко в кабинет.
Вокруг Алексея завертелась новая жизнь. Разведшкола КГБ. Опять учеба, но уже другого характера. Проверки, первая заброска. Оказалось – учебная.
Алексей физически был подготовлен хорошо (как-никак мастер спорта по плаванию), но и для него нагрузки порой казались непосильными. Приходя после занятий в свою комнату (курсанты жили по одному и практически не общались друг с другом), он валился на кровать, не имея сил даже раздеться.
У него начали появляться сомнения, а правильно ли он, Алексей Михайлов, выбрал свой путь в жизни. Ведь мог отказаться. И ничего бы не сделали. А сейчас уже поздно, по уши влез в святая святых. Через два года, по окончании школы, все эти накопившиеся сомнения с первого маха разнес вдребезги теперь уже полковник Симоненко.
Еще в школе Алексей постоянно чувствовал чью-то опеку со стороны, внимательно наблюдающий за ним глаз. И теперь понял: полковник хотя и не появился ни разу лично, но всегда был рядом, следил за его успехами или неудачами.
Встретились они все в том же кабинете. Но тогда Алексей сразу почувствовал, что отношение к нему уже другое. Симоненко будет его куратором, а это значит и начальником, и наставником одновременно.
Полковник вышел из-за стола, подошел, обнял.
– Ну что, вернулся, птенчик?
– Как видите, Николай Трофимович. – Алексей слегка смутился.
Он еще не узнал, что к нему уже давно приклеен этот псевдоним. И придумал его не кто иной, как сам Симоненко.
Первое задание он получил практически сразу. У разведчика времени на размышления нет. Приказ, в тот же день короткие сборы, самолет или поезд... Алексея перебрасывали через границу почти легально: он получил билет на поезд, документы, вещи... На следующий день он уже катил по Европе.
Михайлов поселился в Швейцарии, недалеко от Цюриха, под видом молодого начинающего немецкого писателя. Быстро сдружился с соседями в маленькой деревушке. Здесь частые прогулки в Альпы никого не удивляли. Швейцарцы и сами ревниво отстаивали первенство в любви к своим горам.
Алексея же в первую очередь интересовали не красоты гор, а пробы альпийского снега. Местные химические заводики уже изрядно загаживали окружающее пространство, и нашу разведку интересовало, какого качества эти загрязнения. Другими словами, имеет ли оно отношение к отравляющим веществам и химическому оружию, а если да, то в каком количестве. Алексей должен был передать образцы проб по отлаженному каналу, сам уходить чистым. Но и без заключения экспертов он вскоре понял, что ничего, кроме аспирина и автомобильной краски, тут не выпускают.
Он прожил в Швейцарии год и еще около полугода возвращался домой. Пути отхода для него были приготовлены заранее. Он пробирался через Италию, где пришлось уходить от полиции, и Грецию. В Турции схлестнулся с работорговцами. Затем Болгария, Крым и, наконец, Москва, Россия.
За выполнение этого задания Алексею присвоили звание капитана, его начальнику и непосредственному руководителю операции Симоненко – генерал-майора. Алексей получил долгосрочный отпуск и укатил в Ялту. Затем его надолго законсервировали, досрочно присвоив следующее звание – майора госбезопасности.
...На госдаче генерала в Жуковке они долго не могли начать серьезный разговор. Болтали ни о чем, словно Симоненко и впрямь пригласил его на блины. Алексей знал, что не так давно шефу присвоили звание генерал-лейтенанта. Симоненко недавно исполнилось сорок восемь – крепкий, сбитый мужик. Значит, разговор будет более чем серьезный. Как примерный подчиненный сидел и ждал первого шага начальства.
– Как Катя, как Костя? – неожиданно спросил генерал о жене и сыне.
И Алексей насторожился.
Симоненко очень редко интересовался здоровьем родных своих подопечных. Он и так все про всех знал. Даже у кого дома тараканы жирнее, если таковые имеются. В любом случае подобные вопросы означали: готовься, голубь сизокрылый, к дальнему полету, засиделся, задница к табуретке прирастает.
– Спасибо, Катя в порядке. Костику недавно четыре года отметили, – ничем не выдав своего волнения, ответил Алексей.
– М-да, идет время, – протянул генерал, – бежит, проклятое...
Алексей обратил внимание, что в густых черных волосах Симоненко заметно поприбавилось седины.
– Да не тяни ты, Николай Трофимович, кота за хвост. Куда? – не выдержав, прямо спросил Алексей.
– Торопишься? Правильно делаешь, времени у тебя осталось, как твой кот наплакал. – Симоненко сделал ударение на слове «кот», сам явно не торопился.
– Я весь внимание.
– Возможно, мы с тобой никогда больше не увидимся. Оттуда ты можешь и не вернуться. И это скорее всего. Я тебе это прямо и сразу говорю, потому что знаю – ты парень крепкий, спокойный. Поэтому без всяких реверансов обойдемся.
Алексей воспринял подобное сообщение спокойно. Как разведчик он всегда был готов к финишу со смертельным исходом. Не повел и бровью.
– Не дергаешься. Молодец, – оценил Симоненко. – А теперь покрепче прилипни к стулу. – Он выдержал паузу, сдвинул кустистые брови. – Вы отправляетесь всей семьей.
Такого поворота Алексей действительно не ожидал. Он едва удержал на месте поехавшую было вниз челюсть. Случалось, что разведчиков забрасывали работать парами, настоящими семьями. Но чтобы такое случилось с ним, Алексей подумать не мог.
А еще это означало, что его жена Катя – одна из них. И он все пять лет их совместной жизни об этом ни сном ни духом. Ни намека, ни черточки, ни словечка лишнего. А ведь он не мальчишка какой... Молодец, Катюха!
Генерал вводил его в курс дела, поверхностно освещал детали. Это была первая беседа, предстояла еще не одна. Алексей его внимательно слушал, вникал, а другой частью мозга анализировал: Катя преподавала в Институте востоковедения китайский язык – кандидатура вполне подходящая. Дальше, познакомились они в Ялте сразу после его первого задания. Стоп! А не была ли их встреча не случайной и даже подстроенной самим Симоненко? Возможно, он еще тогда решил использовать их в этой операции, которую сам же разрабатывал. А разработчик он был первоклассный – ас. Тут всякое предположить можно.
Алексей заглядывал в непроницаемые глаза-щели генерала и не решался спросить об этом прямо. Симоненко мог и не ответить или ответить не до конца, что-то опустить. А Алексею нужна была только полная правда... Он так и не спросил.
Дома, вечером, он рассуждал про себя, знает ли Катя о нем, о его второй жизни. Вполне допустимо, что ей приказали, и она познакомилась с ним, вышла замуж, родила ребенка и собирается еще. Вот эта мысль мучила больше всего. Ведь он-то ее любил по-настоящему.
Алексей хотел спросить, заглянуть ей в глаза, но понял, что не сможет и будет жить с этим грузом до конца жизни.
Но Симоненко мог ее использовать и втемную. Тогда это меняло дело. А если она одна из них, то и сама уже может знать о задании.
Катя хлопотала по дому. Алексей незаметно за ней наблюдал. Катя вела себя абсолютно естественно...
– Приехали. Катапультируемся. – Симоненко слегка подтолкнул Алексея в плечо.
Тот вышел из глубокой задумчивости, посмотрел в окно. Они притормозили на Смоленской площади у здания Министерства иностранных дел. Въехали между тяжелых каменных фонарных столбов, подрулили прямо к большим величественным дверям. Высотка нависала серой громадиной с уносящимся в такое же серое небо шпилем, окруженным маленькими башенками. Хотя, возможно, это только снизу они казались такими крохотными. Алексей никогда не считал и не знал, сколько у здания этажей. Знал только, что МИД построили сразу после войны и это было одно из самых высоких сооружений в Москве.
Алексей выбрался первым, предусмотрительно раскрыл зонт. Дождь не переставал. Генерал бодро вынырнул из салона и, так как был почти на голову ниже своего спутника, очень даже удобно пристроился рядом.
– Никогда раньше не был? – Симоненко кивнул в сторону МИДа.
Алексей покачал головой.
– Возможно, это первый и последний раз. Запоминай.
– Мрачно шутите, мой генерал. – Алексей попытался перейти на неофициальный тон.
– Я не шучу, Алеша, это жизнь. Какие уж тут шутки...
Он его впервые так назвал, как сына, как называл в детстве отец, которого он почти не помнил, и мать. Алексей старался не смотреть в сторону генерала. Какой-то комок неприятно подкатил к горлу.
На входе их уже ждали. Худой, элегантно одетый молодой человек в очках в модной роговой оправе передал им пропуска и проводил к лифту. Сказал, как пройти к нужному кабинету, нажал кнопку этажа и остался снаружи.
В кабинет их проводил такой же секретарь-близнец и так же бесшумно растворился снаружи.
Помещение, куда они попали, сразу поразило Алексея своими размерами. Просторное, светлое, с обитыми двухметровыми деревянными панелями стенами. Паркетный пол устлан огромным темно-красным ковром. Мебель: стол, стулья – громоздкая, но строго деловая. Ничего лишнего. Все это походило скорее на зал для официальных приемов. А возможно, так оно и было.
В кабинете находился один человек, стоял у окна. Среднего роста, сухопарый, он повернул к ним свое слегка вытянутое лицо, улыбнулся уголками губ и направился навстречу. Алексей сразу же узнал его. Лицо этого человека было знакомо каждому советскому человеку. Оно смотрело с известинских полос, с первомайских портретов, с экранов редких еще телевизоров.
Это был министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко собственной персоной.
– Здравствуйте, Николай Трофимович. Здравствуйте, Алексей Иванович. – Громыко поочередно пожал им руки.
Алексея не удивило, что министр назвал его по имени, видя первый раз. Несомненно, была предварительная беседа с генералом и обсуждалась его кандидатура. Громыко прошел к Т-образно поставленным столам, устроился во главе (как на совещании), указал на стулья:
– Присаживайтесь.
Чтобы министр не стрелял глазами с одного на другого, они устроились на соседних стульях.
– Вот, значит, как выглядит наш герой. – Чуть улыбнувшись суховатыми узкими губами, он пристально, слегка сощурив глаза, посмотрел на Алексея.
Алексей ничего не испытал: ни неловкости, ни раздражения. Взгляд выдержал. Между тем Громыко продолжил:
– Вы уже знаете, почему вы здесь. И все же я еще раз повторю. Работа, которая предстоит, очень огромна и по своим масштабам, и по значению.
Алексей частично отключился и расслабился. Он умел это прекрасно делать: с одной стороны, создавать вид внимательного слушателя, с другой – не загружать мозги ненужной информацией. Научили в школе разведки. Полезный навык, очень полезный. Особенно в век демагогов и пустословов. Громыко, правда, таким не оказался.
Министр действительно повторял разговор на даче почти слово в слово, изредка вставляя сводки о политическом положении в мире. И действительно, к чему растекаться, если перед ним сидели профессиональные разведчики.
– Политбюро придает исключительно важное значение вашей миссии.
При этих словах министра Алексей, даже не шелохнувшись, автоматически включил профессиональное внимание и память, дальше должно было прозвучать главное, ради чего его в принципе сюда и пригласили. Первое предложение он уже услышал.
Громыко вышел из-за стола, приблизился к завешенной белоснежными занавесками части стены за его спиной. Потянул за свисавший шелковый шнурок. Занавески разъехались, открывая карту мира. Громыко ткнул в Южную Америку появившейся вдруг в его руке указкой, заговорил:
– Проникновение в высшие правительственные и военные эшелоны власти ряда стран Латинской Америки должно стать трамплином, – указка поползла вверх и замерла в центре США, – в организации масштабной агентурно-оперативной работы на территории США, – закончил министр и обвел границу Соединенных Штатов.
Америка сразу показалась какой-то беззащитной перед острой указкой этого человека, которого боялись самые искушенные дипломаты мира. Казалось, вот сейчас он проткнет своей указкой карту – и наступит конец Америке...
Начало марта не лучшее время года на советско-китайской границе. Метет поземка, ветер буквально сбивает с ног, мокрый снег обжигает глаза. Одним словом, лучше сидеть дома и не высовываться.
Около полудня начальнику советской пограничной заставы, что находилась северо-западнее Владивостока, позвонили из Москвы. Тучный майор, слушая абонента на другом конце провода, вытянулся в струнку и сразу помолодел лет на десять.
– Так точно! – отрапортовал он и, бросив трубку на телефонный аппарат, негромко добавил: – Твою дивизию.
– Что случилось, Михалыч? – спросил сидевший рядом на стульчике взъерошенный капитан. – Проверка, что ли?
– Какая, мать их, проверка. Они там в кошки-мышки играют, а мне, если что, отвечай. Приказали сегодня до утра семнадцатый квадрат не трогать, – повысил голос майор.
– Как так не трогать? – непонимающе развел руками капитан.
– Оставить его, мать их, в покое. Не соваться, – популярно объяснил майор.
– А-а, понятно, – до капитана дошло. – Только это, Михалыч, не кошки-мышки, а бери выше: игры в шпионов. Не иначе.
– А мне, Иван, глубоко насрать, какие там у них игры. Понимаешь? – Майор не унимался. – У них там что-то сорвется, а мне по шапке. Или еще хуже – именно в этот момент нарушитель сунется. И что ты думаешь, они на себя ответственность возьмут? Хрен с маслом! Это меня в штабе округа во все дырки иметь будут, мать их перемать...
Майор ругался последними словами, нервно прохаживаясь по кабинету.
– Да все я понимаю. Они в центре в штабах на спецпайке задницы отращивают, а мы здесь, у черта на рогах, ну сам знаешь...
Капитан извлек из ящика стола закупоренную бутылку «Сибирской», ловко вскрыл и разлил по стаканам.
– Возьми, успокойся. На сегодня начальство вроде как в увольнение отпустило.
– Действительно, чего это я? – Майор взял подвинутый ему стакан, выпил. Уже миролюбивее сказал: – Ну и погодка сегодня! Дует, метет – собаку страшно выпустить.
– Да, кому-то не повезет. Это точно, – резюмировал капитан и одним махом осушил свои полстакана.
...Двенадцать часов спустя в семнадцатом квадрате, на том участке границы, на который Москва приказала пограничникам закрыть сегодня глаза, появились три человеческие фигуры. Две явно принадлежали взрослым, одна совсем маленькая.
Фигуры двигались бесшумно, иногда превращаясь в едва различимые силуэты или просто темные колышущиеся тени. В этом месте, где они даже не шли, а с трудом пробирались сквозь налетавшие с малыми промежутками шквалы ветра, снег доходил до щиколоток. Но от этого не становилось легче. Низкие тучи, совсем немного пропускавшие луну и уж тем более наплевавшие на звезды, неслись с дикой, безудержной скоростью, не оставляя никакой надежды на скорое прекращение своих гонок. Ветер, вперемешку с колючим снегом, так и норовил повалить, сбить, потом, как побежденного, присыпать.
И все же фигуры упорно продвигались вперед, борясь с разгулявшейся стихией. Они направлялись к китайской границе.
Китайские пограничники без всякого приказа начальства свыше попрятались в своих довольно редких в этих местах домиках-постах. К тому же какой смысл усиленно охранять границу, если не только русские, да и другой нормальный человек в такую погоду не рискнет носа на улицу показывать. Опять же ни черта не видно.
А две фигурки уже пересекли небольшую замерзшую речушку и поднимались на белеющий в редких проблесках луны холм. На его пологой вершине они смогли наконец перевести дух. К ним подошла третья.
– Ну что, дошли? – спросила женщина.
– Дойти еще не дошли, а вот перешли – это точно, – ответил молодой мужчина.
В это время ребенок поскользнулся и, упав на спину, заскользил вниз. Мужчина тут же повторил его подвиг, а так как был значительно тяжелее, первым достиг подножия холма. Вскочил, подхватил съехавшего прямо ему в руки мальчика, поставил на ноги, отряхнул.
– Испугался, сынок?
– Не успел, – ответил мальчик и протер варежкой глаза.
К ним таким же образом присоединилась женщина и тихонько вскрикнула.
– Катюш, ты как? – Мужчина бросился к ней, помог подняться.
– Да нормально я, Леш. Просто отвыкла. – Она немного помолчала. – Как у нас в Москве на горках. Помнишь?
– Пап, а мы скоро домой? – Мальчик задрал голову и вопросительно уставился на отца.
Алексей, чтобы не смотреть сыну в глаза, прижал его к себе.
– Скоро, Костик, скоро, – и обернулся к Кате.
Она смотрела в сторону Китая...
В километре от холма их ждала машина, старый раздолбанный «газик». Втиснувшись в кабину и взяв мальчика на руки, они почувствовали первое облегчение. Водитель, пожилой китаец, дружелюбно улыбался, демонстрируя мелкие желтые зубы. Здороваясь, он часто кивал.
Грузовик урчал и вздрагивал. Китаец, поджидая их, прогревал мотор. Он включил передачу, машина резко, но не очень громко взревела и помчалась в сторону Харбина. До рассвета оставалось достаточно времени. Они укладывались в график.
Алексей с удовлетворением отметил, что к их приходу добросовестно подготовились (во всяком случае пока). Движок у «газика» отрегулировали так, чтобы своим ревом он не поднял на уши всех местных пограничников на много километров вокруг. Машина катила по полузанесенной снегом дороге, и от этого движения, покачивания и тепла внутри кабины настойчиво тянуло в сон.
Катя перебросилась парочкой фраз с водителем, который одновременно был и проводником и связным. Китаец опять широко заулыбался и затряс головой. Она положила голову на плечо Алексею и отключилась. Костик заснул, когда они еще только уселись в кабину, мгновенно. Сам Алексей, с трудом удерживая отяжелевшие, упорно опускавшиеся веки, старался не спать, держаться. Надо кому-нибудь одному бодрствовать. Он стал вспоминать прием в МИДе, министра иностранных дел и конечно же Симоненко.
Тогда в МИДе, когда министр обвел указкой границу США, он едва не присвистнул. Его поразила конечная цель и масштаб задуманного. Он догадался, почему Симоненко не рассказал ему все до конца на даче днем раньше, умолчал. Генерал хотел, чтобы Алексей услышал это от самого министра, прочувствовал, осознал, насколько серьезно задание, доверенное ему, его семье. С этой целью, наверное, и был задуман визит в министерство и беседа с Громыко. Что ж, надо признать, небезрезультатно.
Потом их с Катей четыре месяца готовили. Китайским языком она занималась с ним сама. И вот тут возникал вопрос. А не был ли выбран маршрут через Китай из-за Кати? И не начинал ли, тогда еще разведчик Симоненко, разработку этой операции много лет назад? Почему и схлестнул их с Катей судьбы, и на время законсервировал.
Но сейчас все это было не суть важно. Уже не существовало разведчика-одиночки под псевдонимом Птенец. Появились другие птенцы. Много птенцов. И эти птенцы, выпущенные могучей державой, именуемой СССР, должны были вырасти в больших, сильных птиц и сделать для Родины то, чего она от них ждала.
В начале марта 1961 года птенцы пересекли китайскую границу. Алексею исполнился тридцать один год, Кате – двадцать девять.
Впереди, моргая редкими предутренними огнями, показался Харбин.
Алексей, стараясь не разбудить сына, растолкал Катю. За всю дорогу он все же сумел не заснуть.
...В Харбине они поселились на улице Цветов, в тихом провинциальном районе. Дом, который они заняли, принадлежал умершему недавно бывшему офицеру-белогвардейцу, бежавшему из Владивостока вместе с китайскими войсками. По легенде и, естественно, документам они являлись потомками русских эмигрантов. В частности, почивший поручик Маслюков, во владение которого они въехали, доводился якобы Алексею родным дядей по матери. Так началась для них новая жизнь. И началась не лучшим образом.
Еще когда они переходили границу, Катя была уже на третьем месяце беременности. И буквально сразу она слегла с температурой. Сказался ночной переход. Алексей переживал не только за нее, но и за будущего ребенка. Но все обошлось.
Дом поручика Маслюкова представлял собой одноэтажное каменное строение, состоящее из четырех просторных комнат; имелся небольшой сад и даже крохотный бассейн. Устроился поручик неплохо. На жизнь точно не жаловался. Разве что ностальгия по России-матушке мучила. Так там большевики. Вернулся бы – хлопнули. И без всякого разговора. А тут даже дело свое открыл – антикварную лавку. Она также на правах наследства отошла Алексею, за что он покойнику был очень и очень благодарен. Теперь у него было свое дело и отсутствовала головная боль о поисках работы и денег на содержание семьи.
Лавка находилась тут же, но в отдельном строении, а витриной и дверью выходила на улицу. Заходили в нее в основном эмигранты, причем двух категорий. Первая – старое поколение: седоусые старики с редкими пучками волос на голове, но старавшиеся держаться бодро, подтянуто, словно собирались еще повоевать. Ко второй категории относилось так называемое молодое, или новое, поколение – потомки первого. Но в манере держаться они во всем подражали старикам.
Познакомившись с «новенькими», каковыми являлись Алексей и Катя, они приглашали их к себе в гости на традиционный чай из русского самовара. Чай всегда заканчивался китайской рисовой водкой, в редких случаях – контрабандной русской. Приходилось ходить и устраивать у себя ответные приемы.
Что больше всего поразило Алексея в Харбине, так это обилие велосипедов, преобладавших над всеми другими видами транспорта. В центре они буквально запруживали улицы, мешая любому другому движению. Они разве что не летали над головой. В результате он купил Костику детский велосипед и стал учить на нем ездить.
Катя занималась домом и сыном. Через шесть месяцев после того, как они первый раз ступили на землю Китая, она благополучно родила мальчика. Его назвали Славой.
Алексей знал, что долго засиживаться на одном месте им нельзя. Предстоял еще долгий путь, и не через одну страну, в конечный пункт их «командировки» – Латинскую Америку. Но существовали две причины, по которым приходилось торчать в Харбине в доме «дяди».
Первой был родившийся сын. Хотя у Алексея и имелся опыт передвижения по странам, но с грудным ребенком на руках этот вояж становился не только трудным, но и опасным. К тому же необходима была уважительная причина их отъезда (за эмигрантами здесь присматривали, особенно за русскими), и лучше, чтобы она была коммерческого плана. Значит, стоило найти дело, которое оправдывало бы их отъезд. И Алексей занялся поисками такового.
Решение неожиданно подсказала Катя. Как обычно, вечером после ужина они пили чай. Катя, рассматривая фарфоровую чашку с нарисованными на ней журавлями и веточками деревьев, задумчиво и как бы разговаривая сама с собой, произнесла:
– А почему бы не заняться экспортом чая?
– Что ты сказала? – переспросил Алексей и поставил свою чашку на стол.
– Я говорю, – она подняла на него глаза, – можно заняться торговлей чаем, например. Экспортом его в другие страны. Китайский чай один из лучших в мире. Кстати, китайцы его и открыли.
Алексей уставился в свою чашку, потом опять на жену.
– А почему бы и нет?
– Так давай попробуем. Займись этим.
И Алексей занялся. Занялся серьезно. Антикварная лавка отошла на второй план.
На доходы от продажи антиквариата он закупал первоклассные, дорогие сорта чая и, отгородив в лавке место под них, выставлял там. Но чтобы расширить ассортимент, а главное – выйти на оптовые закупки, денег не хватало. Пока приходилось ограничиваться мелкими партиями. Помог случай.
В начале сентября 1963 года в лавку к Алексею заглянул бывший проездом в Харбине англичанин. Кто-то порекомендовал ему или он сам случайно набрел, осматривая город, Алексей не знал. Факт тот, что, подумав, будто англичанин решил купить у него чай, к которому английские аристократы неравнодушны и, надо отдать им должное, знают в нем толк, он ошибся на все сто. Сухой и длинный как жердь посетитель интересовался антиквариатом. Роджер Крейнинг (так звали англичанина) оказался большим знатоком и ценителем китайского искусства. Мало того, он оказался еще и заядлым коллекционером. Но и это было не все. Роджер Крейнинг был довольно богат. Алексей определил это безошибочно: только состоятельный человек может себе позволить такие путешествия.
Осмотрев выставленный в лавке антиквариат, Крейнинг довольно хмыкнул и с интересом посмотрел на хозяина.
– Вы русский? – галантно поинтересовался он.
– Допустим, – без особого энтузиазма ответил Алексей.
Крейнинг на его тон никак не отреагировал.
– Я бы хотел приобрести у вас пару предметов.
– Какие именно?
– Вот эту и, пожалуй, эту. – Крейнинг указал на бронзовую статуэтку Будды размером со спичечный коробок и нефритовые четки.
Алексей назвал цену и с интересом взглянул на англичанина. Статуэтка была изготовлена в восемнадцатом веке и стоила недешево.
– Пустяки, – отозвался тот, правильно разгадав взгляд хозяина лавки, и достал из внутреннего кармана твидового пиджака пухлое портмоне.
Рассчитавшись, Крейнинг не собирался так быстро уходить, возможно, давно не общался с европейцами, а тем более с русскими. Рассказывал о себе, в то время как Алексей просчитывал – случайно он зашел или на него вышли спецслужбы. Но в глазах англичанина был такой неподдельный восторг, когда он говорил об искусстве Древнего Китая и его памятниках архитектуры, что Алексей невольно сравнил его с фанатично преданным своему предмету профессором какого-нибудь вуза. Когда лекция коснулась истории построения Великой Китайской стены, Алексей уже проникся к Крейнингу симпатией и, тактично перебив его, пригласил к себе в дом на чай, пообещав познакомить с женой, тоже, кстати, русской.
Неизвестно, что больше повлияло на согласие англичанина: возможность за чашкой чая поговорить на любимую тему или упоминание о русской женщине, но он не раздумывал ни секунды.
Чайная церемония прошла по высшему разряду. Крейнинг был искренне восхищен Катей, не упустил случая, как истинный джентльмен, поцеловать ей руку. Продолжил прерванную лекцию, и кто знает, сколько чашек влил бы в себя, найдя благодарных слушателей, если бы его взгляд не упал на стоявшую в углу огромную фарфоровую вазу.
– Разрешите посмотреть? – Он встал из-за стола.
– Конечно, – ответила Катя на правах хозяйки.
Что Крейнинг там рассматривал, что трогал и как определял, но повернулся он с лицом убежденного в своей правоте фанатика. И еще – доведенного до экстаза сумасшедшего.
– Но почему она здесь? – единственное, что мог он сказать.
– А где ей еще быть? – удивился Алексей. – Она стояла на этом же месте, когда мы сюда приехали. Ее никто не переставлял.
– Вы меня не так поняли. – Крейнинг затряс руками перед своим лицом, как будто просил прощения. – Ей место в музее или...
– Или? – повторил Алексей.
– В частной коллекции, – закончил англичанин. – Вы хоть знаете, что это за ваза?
– Примерно, – соврал Алексей, не имея ни малейшего представления, что такого особенного откопал этот кладоискатель в огромной посудине.
– Ха! Примерно! – Крейнинг закатил к потолку глаза. – Эта ваза, уважаемые, была вылеплена еще во времена династии Цинь. Вы понимаете ее ценность?
Алексей начинал кое-что понимать. О древнейшей династии китайских императоров Цинь он, конечно, читал, не помнил только, когда она существовала, точно зная, что очень давно.
– Безусловно, – твердо заявил он.
Крейнинг придвинулся к нему вплотную, словно хотел выпихнуть из комнаты и остаться со своей драгоценной вазой наедине. Он был почти одного роста с Алексеем.
– Алексей, я хочу купить у вас эту вазу, – горячо заговорил он. – Она украсит мою коллекцию. Прошу вас.
– И сколько вы можете предложить? – Алексей украдкой взглянул на жену.
Катя с интересом наблюдала за происходящим, с трудом сдерживая улыбку.
Крейнинг помялся, пожевал губами, от виска по щеке скатилась капелька пота.
– Пятьдесят тысяч долларов, – наконец произнес он.
От удивления Алексей едва не попросил его повторить сумму. И видно, поняв по-своему происходящие перемены на его лице, Крейнинг поспешно заявил:
– Сто. Но это окончательная цена. – И с каким-то сожалением, будто у него отбирали любимую игрушку, обернувшись, посмотрел на вазу. – У меня больше нет. Это правда.
Алексею даже стало его жалко. Таким несчастным был этот взгляд. Он решил не испытывать судьбу.
– Идет. Сто так сто.
Англичанин преобразился. Засиял полярной звездой. Поспешно спросил:
– Вам наличными или на счет в банк?
– Двадцать тысяч наличными. Остальные на счет. Но только откройте счет на мое имя в Гонконге.
Объяснив, что ему потребуется неделя, чтобы уладить все со своим банком в Лондоне и перевести деньги, и взяв у Алексея его данные, он удалился.
Через неделю Крейнинг появился вновь. Привез подтверждающие документы о переводе денег и открытии в Гонконге счета на имя Алексея, вручил ему две пачки стодолларовых банкнот.
Погрузившись вместе с вазой в ожидающий его автомобиль, он отбыл в неизвестном направлении так быстро, словно боялся, что ее у него отберут. Даже отказался от приглашения на чай или по чашке рисовой водки – отметить сделку.
Алексей отдавал себе полный отчет, что оставаться в неспокойном Китае становится просто опасно. Он выехал в Гонконг, зарегистрировал фирму по торговле чаем и сразу же вернулся обратно. Побывав кроме Харбина в Пекине и Шанхае, он договорился с местными производителями чая об оптовых поставках для его фирмы под громким названием «Золотой Китай». Такое название приятно задевало национальное самолюбие китайцев, и он везде заключил долгосрочные договора.
Через месяц он перевез Катю и сыновей в Гонконг.
Гонконг Алексею понравился. Катя от ночного города пришла в полный восторг. Казалось, по-настоящему Гонконг только и жил ночью. Оживал яркими светящимися витринами, мигающими огнями бесчисленных реклам. После дневной спячки он превращался в развороченный муравейник, кишащий людьми, автомобилями, мотоциклами и излюбленным китайским транспортом – велосипедами. В ресторанах и ресторанчиках, которые встречались здесь через каждые десять – пятнадцать шагов, решались деловые вопросы, заключались сделки, заводились нужные знакомства.
Город-государство, живущий самостоятельной жизнью, по своим, только ему понятным законам, как губка впитывающий в себя деньги, добытые самыми различными путями – от легального производства одежды, обуви и всякой другой требухи до торговли оружием и наркотиками. Таким предстал Гонконг перед Михайловыми.
Рожденные и выросшие в советской системе, но подготовленные для подобных встреч, они не растерялись, а быстро адаптировались к местным условиям. Деньги Крейнинга позволили снять приличную трехкомнатную квартиру, вести сытый образ жизни и довольно успешно заниматься делами фирмы. Алексей арендовал большой склад и поступающий к нему товар сбывал мелкооптовыми партиями. Он нанял рабочих-грузчиков, помощника-кассира; Катя, прошедшая в Союзе специальные курсы, занималась бухгалтерией и присматривала за детьми. Косте было уже семь лет. Славе исполнилось два года.
Полгода текла у них размеренно жизнь, пока в нее не ворвался кореец Нгуен Ли.
Маленький, коренастый, тщательно обривающий свой череп, он походил на орангутана, лишившегося вследствие какой-то болезни всех волос. Нгуен Ли был контрабандистом.
Он первый подошел к Алексею в корейском ресторанчике, куда тот зашел перекусить острой корейской стряпни.
– Европейцы не часто заглядывают сюда. Они предпочитают места посолиднее. Я имею в виду, конечно, с корейской кухней. – Он говорил на довольно приличном английском.
– Мне по душе такие. – Алексей кивнул головой в сторону небольшого зала. – Поменьше. В них уютнее. – Его английский был безупречен.
– Вы хорошо говорите по-английски, но вы не англичанин и даже не американец.
– Из чего это следует?
Кореец хитро прищурился и начал объяснять:
– Англичанин со мной даже не заговорил бы. А американец послал бы к черту или сказал примерно следующее. – Нгуен Ли смешно подпер руками бока. – Хочешь поболтать, парень, тащи пиво.
Алексей расхохотался.
– Да, вы правы. Я не отношусь ни к той, ни к другой категории, – сказал он, отдышавшись. – Я русский.
Наверное, именно так выглядел бы Нгуен Ли, если бы перед ним сейчас появился чертик с рожками: он вытаращил глаза и прирос к полу.
– Впервые встречаю здесь русского, – выговорил он наконец.
– Со свиданьицем, – пошутил Алексей и протянул ему руку.
Он пригласил корейца за свой столик, рассказал, чем занимается, угостил пивом. Алексей еще не знал, как можно будет его использовать, но чувствовал, что Нгуен Ли, которого здесь знали практически все, будет ему полезен.
Из ресторанчика они вышли вдвоем. И тут произошло то, что придало их отношениям доверительно-дружественный характер.
Двое невесть откуда взявшихся парней, то ли китайцы, то ли корейцы, подхватили Нгуена Ли под руки и поволокли по тротуару. Третий, уперев ствол пистолета ему между лопаток, следовал сзади. Они не подозревали, что высокий европеец, вышедший из заведения одновременно с корейцем, был с ним.
Алексей среагировал мгновенно. Одним прыжком догнал удаляющуюся группу и легонько похлопал замыкавшего шествие парня по плечу. Тот резко обернулся и тут же получил сокрушающий удар в переносицу. Голова его запрокинулась, как у тряпичной куклы, и, взмахнув руками, он повалился на асфальт. Оставшиеся двое, опешив, замерли на месте. Нгуен Ли, сообразив, что происходит, вывернулся и саданул одного из них кулаком в солнечное сплетение. Парень схватился за грудь и начал оседать. Второй получил от Алексея ногой по горлу и, хрипло крякнув, отлетел в сторону.
Нгуен Ли схватил Алексея под руку и потащил какими-то переулками.
– Веселая у тебя жизнь, – сказал Алексей.
Кореец усмехнулся:
– Не жалуюсь.
С этого дня они стали видеться часто, в основном в том же корейском ресторанчике. Слух о скором на расправу русском быстро облетел местные кварталы, и Михайлова зауважали. Его побаивались и обходили стороной, многие, особенно хозяин ресторанчика, заискивали. Но добродушие Алексея и приветливая улыбка вскоре сделали свое дело: о нем стали говорить как о русском друге.
Нгуен Ли особенно гордился дружбой с Алексеем. Тем более что Алексей не был простым безработным эмигрантом, какими кишел Гонконг, а являлся владельцем преуспевающей фирмы «Золотой Китай», имел хорошую репутацию, постоянных клиентов и неплохой доход.
В течение года Нгуен Ли не заговаривал с Алексеем о делах. И однажды все же решился, полагая, что достаточно хорошо изучил русского. Он предложил беспошлинно перевезти на корабле, который он фрахтовал, большой груз чая в Колумбию и сделать на этом приличные деньги.
Алексей, прекрасно понимая, что с властями ему лучше не ссориться, отказался. Он давно присматривался к корейцу, а теперь тот сам подсказал ему, как можно его использовать.
Дальнейшие события развивались стремительно. Человек Нгуена Ли открыл в Боготе, столице Колумбии, филиал «Золотого Китая». Алексей сделал Нгуена Ли управляющим отделения теперь уже расширяющейся фирмы в Гонконге и перелетел с семьей через Тихий океан. По его расчетам, Колумбия должна была стать первым плацдармом для укрепления в Южной Америке.
Он и не думал задерживаться в Колумбии, его дальнейшей целью был центр и сердце этого континента – Рио-де-Жанейро. Город, который стал живой легендой.
Прогулочный теплоход плыл от Мануаса по Риу-Негру к ее впадению в Амазонку. Пассажиры лениво отмахивались от наседающей мошкары, потягивали колу и тыкали пальцами в пологие, заросшие джунглями берега.
– Пап, ну скоро еще до Амазонки? – визжал от восторга Костя.
Слава стоял возле старшего брата молча, сосредоточенно изучая ландшафт.
– А ты не боишься анаконд? – Катя погладила Костю по коротко стриженной голове.
– Я, как и папа, никого не боюсь, – твердо заявил мальчик.
