15

Пробок, к счастью, не было, и Гордеев быстро миновал проспект Вернадского. Через Лужнецкий мост и Хамовнический вал он выехал на Комсомольский проспект. Его целью был ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации.

Прежде всего нужно найти таинственных посетителей Ольги, о которых рассказал Гордееву Петр Терехов. Но перед тем как их искать, надо будет переговорить с самой Каштановой. Может, она наведет его на след. Но и об Ольге необходимо разузнать как можно больше. В частности, все, что не связано с Вадимом. Например, о ее научной работе. Как там называется тема ее кандидатской? Надо будет посмотреть записную книжку…

Не доезжая до Зубовского бульвара, Гордеев свернул налево и вскоре уже входил в здание ГАРФа, занимавшего целый квартал. Заручившись разрешением директора и получив разовый пропуск, Юрий Петрович вышел во внутренний двор архива. Ему нужен был бывший спецфонд, располагавшийся отдельно от общего зала. Найдя нужный подъезд, он поднялся в маленький зал спецфонда. В этом зале стояло несколько столов, и все они были заняты. Люди сугубо научного вида, склонившись над стопками старых, потрепанных документов, читали, делали выписки… «Эх, — подумал Гордеев, — вот она, архивная работа. Сидишь за столом, никто не мешает… Никуда бегать не надо, никто на твою жизнь не покушается… Красота! Поступить в аспирантуру, что ли?»

— Добрый день, вам что-нибудь нужно? — Приятная невысокая женщина в голубом халате подошла к Гордееву.

— Да. Мне надо поговорить с Панчевой Людмилой Тимофеевной.

— Это я. Я вас слушаю.

— Юрий Гордеев. Адвокат, — представился он, — Я сейчас веду одно дело…

— Давайте выйдем из зала, не будем мешать исследователям…

Гордеев проследовал за Панчевой. Они остановились на лестничной площадке. Панчева внимательно посмотрела на Гордеева:

— Итак?..

— Я занимаюсь делом о нападении на Ольгу Каштанову, аспирантку МГУ. Она работала у вас в архиве по теме… — Гордеев достал блокнот и нашел соответствующую запись, — «Сохранение культурных ценностей русской эмиграцией первой волны (по материалам Пражского архива)».

— Да, — подтвердила Панчева, — Каштанова занимается у нас в архиве. Правда, в последнее время я ее не видела. Она сказала, что едет во Францию к своим старикам…

— К каким старикам? — насторожился Гордеев.

— В какой-то специальный дом престарелых для эмигрантов первой волны, обломков Российской империи, так сказать. Этот дом поддерживается американским Толстовским фондом или что-то вроде этого. Там они и доживают свой век. Я специально не интересовалась. Ольга перед поездкой забежала и сказала, чтобы я вернула на место отложенные ею дела.

— Вы не знаете, в Прагу Каштанова не ездила?

— Зачем?

— Ну, тема ее кандидатской связана с Пражским архивом, может быть…

— Господин адвокат, — Панчева улыбнулась, — ей не было нужды ездить для этого в Чехию.

— Почему?

— Так называемый Пражский архив находится в Москве. Уже более полувека. Его создали в тридцатые годы русские эмигранты при содействии чехословацкого правительства. Он действительно изначально располагался в Праге. Со всего мира в архив стекались уникальные документы, книги, газеты, воспоминания генералов и писателей, простых людей, переживших смуту, и аристократов, художников, матросов… Архив аккумулировал все, что было связано с русской диаспорой и русской историей…

— Но как же он оказался в Москве?

— Когда в Чехословакии к власти пришли коммунисты, это уже после войны, в конце сороковых годов, они подарили весь Пражский архив Советскому Союзу. Его перевезли сюда. Им сначала занималось Министерство госбезопасности…

— А эти-то что в нем забыли?

— Во-первых, именно МГБ ведало тогда всеми архивами, а во-вторых…

— Во-вторых, — закончил за нее Гордеев, — там были собраны досье на врагов советской власти? Так?

— Верно, — кивнула Панчева. — По спискам из Пражского архива многих эмигрантов, из тех, кто не успел покинуть Чехословакию и Польшу, арестовывали и отправляли в лагеря… Уже при Хрущеве библиотека Пражского архива была передана в Ленинку, а все остальное осело в наших фондах.

— И что, за пятьдесят лет его не изучили вдоль и поперек?

— Представьте себе, нет. Его сначала закрыли в спецфонде, а потом, в девяностые, многим было не до изучения. Помните, историки, да и не только, оказались на грани выживания. Правда, отдельные сборники архив публиковал, да еще на Западе кое-что выходило. Но это капля в море.

— Архив так велик?

— Это огромное скопление документов. Сотни тысяч дел. Только в последнее время российские историки стали получать гранты на исследования. И вновь вернулись к нам…

— А можно будет мне просмотреть дела, которые изучала Каштанова? Хотя бы те, что она листала перед поездкой во Францию.

— Да, только не в ближайшее время…

— Почему? — удивился Гордеев.

— Вчера эти дела затребовала Московская прокуратура.

— Интересно, — опешил Гордеев, — и в связи с чем же?

— Как нам объяснили, по тому же делу Каштановой. Сейчас я готовлю документы для передачи дел на временное хранение в архив прокуратуры. И все записи Ольги Каштановой тоже передаются туда.

— Какие записи?

— Тетрадь с выписками, которые она делала, просматривая документы. Так что, если вам срочно нужно ознакомиться с делами, обращайтесь в прокуратуру.

— Спасибо за консультацию. — Гордеев был несколько озадачен. — До свидания.

— Всего хорошего. — Панчева открыла дверь и вошла в зал.

Гордеев в раздумье спускался по лестнице.

Конечно, с одной стороны, поездка в архив была неудачной. Но тот факт, что прокуратура затребовала документы, которыми занималась Каштанова, сам по себе говорил о многом. И главное — что Гордеев идет в правильном направлении… Правда, на полшага отставая от Володина.

Прежде всего следовало съездить в больницу, навестить Ольгу Каштанову… Разговор с ней уже нельзя откладывать, появилось слишком много вопросов, на которые Гордеев не мог найти ответа. Ну а потом в прокуратуру, добиваться свидания с Лучининым. «Как там у Черчилля? Россия — секрет, завернутый в загадку и окутанный тайной… Дело Лучинина будет, пожалуй, похлеще…» Юрий Петрович хмыкнул. Именно такие дела он и любил расследовать больше всего.

«Не выношу больниц. И все, что с ними связано…» — снова подумал Гордеев, остановившись у массивной деревянной двери, выкрашенной в мерзкий коричневый цвет. Ручка двери, в свое время тоже выкрашенная, теперь потерлась, и сквозь коричневую краску проступали островки предыдущих слоев: желтых, белых и т. п.

— А кто ж их любит, милок? — отозвалась случайная старушка, которая тоже оказалась у больничных дверей.

— А? — не понял Гордеев. Оказывается, свою фразу о нелюбви к больницам он произнес вслух.

— Ну что, заходить-то будешь или как? — Старушка нетерпеливо подергала его за рукав. — А то меня пропусти вперед. — У тебя-то времени много, милок, а вот у меня мало. Мне торопиться надо.

Гордеев посторонился, старушка открыла дверь и шагнула внутрь. Адвокат, размышляя над парадоксальностью фразы, которую произнесла старушка, проследовал за ней.

В нос тут же ударил тяжелый, густой запах, который бывает только в медицинских учреждениях. Гордеев огляделся: тусклые серо-голубые стены, банкетки, обтянутые грязно-коричневым потертым дерматином, потрескавшийся кафельный пол, выложенный в шахматном порядке тускло-красной и желтой плиткой, — короче говоря, обычная картина для больниц. В холле по углам сидели родственники больных, которые держали в руках увесистые сумки, набитые продуктами. На лицах посетителей застыла тревога. Впрочем, иногда в холл спускались сами больные, в пижамах и больничных халатах. Чтобы не тревожить родственников, они старались держаться как можно свободнее — шутили и рассказывали анекдоты из больничной жизни.

— Разговаривают два врача в коридоре, — краем уха услышал Гордеев, — один другому говорит: «Ты помнишь, в восьмой палате один симулянт лежал?» — «Да, помню…» — «Вчера, подлец, умер!»

Родственники жалобно захихикали. Своеобразие больничного юмора было им недоступно. Больные же, наоборот, смеялись раскатисто и от всей души. Темы болезни и смерти были им близки как никогда…

В углу Гордеев углядел окошко с надписью «Регистратура».

— Добрый день, — обратился адвокат к регистраторше — необъятных размеров девушке в белом халате и с ярко-белокурыми локонами, выглядывающими из-под туго накрахмаленного колпака.

— Ну чего надо? — немедленно среагировала та, раздраженно вскинув голову, отчего локоны пришли в движение.

— Вы удивительно любезны, девушка, — невозмутимо ответил Гордеев.

Регистраторша скривила губы, что, очевидно, должно было изобразить улыбку. И даже пару раз хлопнула ресницами, на которых чудом удерживалось немереное количество туши. Локоны потихоньку остановили свое беспорядочное движение.

— Мне надо узнать, где лежит больная по имени Ольга Каштанова.

— Каштанова… Ольга… — Регистраторша заглянула в потертую канцелярскую книгу. — Каштанова… Так… Вот, есть такая. Травматология, третий этаж, там у дежурной спросите.

— Спасибо, нимфа. — Гордеев подмигнул ей и направился к лестнице. Регистраторша вздохнула и проводила Гордеева томным взглядом. Очевидно, «нимфой» ее здесь не называли никогда.

Третий этаж почти ничем не отличался от первого, разве что банкеток не было, а дежурная медсестра казалась сестрой-близняшкой девушки из регистратуры. Ну разве только локоны у нее были иссиня-черными.

— Здравствуйте, скажите, пожалуйста, в какой палате лежит Ольга Каштанова? — обратился к ней Гордеев.

— В пятой, а вы ей кто? — не поднимая головы от огромного, на целую газетную полосу, сканворда, ответила медсестра. Оторваться и впрямь было нельзя — она аккуратно вписывала в клеточки длинное и сложное слово «трансцендентальный».

— После «е» надо вставить букву «н», а после «д» не «и», а «е», — подсказал Гордеев, заглядывая в сканворд.

— А? — всполошилась сестра. — Где?

Гордеев показал, и медсестра, справившись с нелегкой задачей, перешла к обычному своему занятию — то есть начала грызть ручку.

— Я к Каштановой, — напомнил Гордеев.

— А, да, простите. Так кто вы ей?

— Адвокат. Гордеев Юрий Петрович.

Дежурная заинтересованно вскинула глаза на посетителя. Гордеев с трудом выдержал ее оценивающий взгляд. Видно, девушке раньше не приходилось сталкиваться с адвокатами.

— Ну проходите, только посещение не дольше тридцати минут, — наконец ответила медсестра, которая, очевидно, удовлетворилась результатами осмотра. — Врачи больше не разрешают. Тем более она недавно из реанимации.

— Где ее палата?

— Вторая дверь налево.

— Спасибо. — И Юрий Петрович удалился, провожаемый взглядом медсестры.

В палате, рассчитанной на шесть человек, занятыми оказались только три кровати: на двух ближних к дверям лежали две старушки с симметрично загипсованными ногами. Старушки читали две половинки одной газеты «Московский комсомолец» и даже сами, казалось, были сестрами.

На дальней койке, у окна, лежала молодая девушка со сплошным синяком вместо лица. Правый глаз ее был закрыт полностью, вместо левого осталась только маленькая щелочка. Рука в гипсе покоилась на груди, другая безвольно вытянулась вдоль тела.

Гордеев подошел к девушке:

— Здравствуйте, вы Ольга Каштанова?

— Да… Как вы догадались? Меня сейчас даже знакомые вряд ли узнали бы, — слабо улыбнулась девушка.

— По возрасту, — нашелся Гордеев. — Вы здесь одна молодая.

— Судя по моему теперешнему виду, даже это сейчас установить сложно.

— Ну вы не правы. Все не так страшно. Скоро заживет, — улыбнулся Гордеев, хотя даже он не ожидал увидеть такое. Девушку действительно били сильно и беспощадно…

— А вы кто? — наконец спросила она Гордеева.

— Юрий Петрович Гордеев. Адвокат вашего друга — Вадима Лучинина, — представился Гордеев. — Вы можете рассказать все, что с вами произошло в тот день?

— Могу.

— Вам не трудно говорить?

— Трудновато… но ничего. Правда, я уже рассказывала. Следователю.

— Я вас попрошу повторить. И если вдруг что-нибудь всплыло в памяти — расскажите. Только постарайтесь вспомнить все в подробностях, ничего не пропустить.

— Попробую. Правда, это будет сложновато, я тогда очень испугалась.

— И все же постарайтесь, прошу вас. От этого зависит судьба Вадима.

— Хорошо… Я аспирантка МГУ, живу в общежитии. В тот день я пришла довольно поздно, около восьми вечера…

— Вы всегда приходите в это время?

— Часто… В тот день тоже было много дел на кафедре. Только переоделась, собиралась выйти на кухню — поесть приготовить, как в дверь постучали. Я открыла, и тут же в комнату ворвались двое мужчин и набросились на меня.

— Вы запомнили, как они выглядели?

— Нет, конечно, не до этого было. Тем более они в черных масках были.

— Ну хотя бы какие-нибудь приметы.

— Ничего особенного — обычный средний рост, телосложение тоже обычное. Правда, мне показалось, что они с кавказским акцентом говорили. Хотя они почти не общались между собой — некогда было.

«Как странно, протокол Володина я прочитал очень внимательно, но про маски там ни слова», — подумал Гордеев.

— К вам ведь приходил следователь? — на всякий случай еще раз спросил он.

— Да, приходил.

— А вы уверены, что рассказали ему про этих двоих?

— Конечно, рассказала.

«Чудеса, не мог же Володин этого забыть. Что-то у него опять не складывается», — подумал Гордеев.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросил он.

— Вы бывали когда-нибудь в нашем общежитии? Если да, то, наверное, помните, какие там маленькие комнаты, а у аспирантов и того меньше. Достаточно человеку встать между кроватью и столом, и другой уже не пройдет к двери. Один из этих двоих встал в проходе, а другой подскочил ко мне, схватил за волосы, бросил на кровать и начал бить по лицу.

— Ни с того ни с сего?

— Да. Я чудом смогла вырваться, сделала шаг к двери, но второй перехватил меня, кинул на пол, и они уже вдвоем стали избивать меня ногами. Я уже не в силах была сопротивляться, попыталась забраться под кровать, но они не давали. Только и оставалось, что сжаться в комочек и спрятать лицо. Хотя, как видите, мне и это не помогло. Я уже даже с жизнью попрощалась.

И знаете, такие мысли глупые в голову лезли: что забыла часы из ремонта забрать, что ключ От раздевалки на кафедре не оставила, еще ерунда какая-то вспоминалась. Кричать я не могла, сдачи дать тоже, сопротивляться невозможно было. Лежу на полу, а сама как будто эту картину со стороны наблюдаю. Уже даже не страшно, не больно, странно как-то, словно фильм смотрю. Они бы меня наверняка убили.

— Они прекратили сами?

— Нет… Просто случай спас. У нас же в общежитии особые правила совместного проживания. Отличные от привычных. То есть стучаться у нас не принято. И вот, на счастье, ребята-соседи вломились — то ли денег хотели занять, то ли еще что, — вот они-то их и спугнули. То есть «спугнули» — неправильное слово, не очень-то эти двое испугались, совершенно спокойно вышли, один из них меня еще и ударил на прощание. Ребята обалдели, не поняли, что происходит. Сначала ко мне кинулись, а эти двое спокойненько так в коридор, потом на лестницу — и исчезли. — Девушке стало трудно говорить, и она замолчала, тяжело дыша.

— Не волнуйтесь, постарайтесь подумать, мог ли вам кто-нибудь отомстить таким образом? Может быть, ссора какая-нибудь была, неприятный разговор? Может, в ревности дело, в конкуренции? — пытался прояснить ситуацию Гордеев.

— Да в какой конкуренции? О чем вы говорите? Я же аспирантка, кандидатскую пишу, студентам преподаю, небольшую стипендию получаю — завидовать-то нечему. И не ссорилась я ни с кем. Да и нет у меня знакомых, способных на такое.

— Ох, не зарекайтесь, поверьте моему опыту. Бывает, жена мужа заказывает, сын — отца, а жертвы и не предполагают, что их близкие на такое способны.

Она только отрицательно покачала головой.

— Оля, расскажите мне, чем занимается Вадим, как вы с ним познакомились?

— Да обычно, никакой романтики. Хотя смешно получилось. Мы пять лет в одном университете учились, а познакомились только когда в аспирантуру поступили.

— Немудрено, — улыбнулся Гордеев, — МГУ — это же целый город в городе. Там можно десять лет ходить, так и не встретившись.

— Да, вы правы, тем более я геологический заканчивала, а он у нас информатик, программист. А это разные корпуса. Но Вадим, как говорит его научный руководитель, очень способный, почти гений. Так вот, я, когда только в аспирантуру поступила, на кафедре была вроде как девочка на побегушках. Чайку там заварить или, если научная руководительница пошлет, в магазин сбегать могла, бумажки разобрать, ведомости заполнить. Короче говоря, занималась всем чем угодно, кроме науки. Однажды даже ремонт на кафедре делала, не сама, конечно, работягами командовала, сколько нервов — описать не могу!

— По поводу знакомства с Вадимом, — напомнил Гордеев.

— Да. У нас на кафедре как-то раз все компьютеры зависли. Какой-то вирус с почтой пришел, в общем, я в этом ничего не понимаю, но факт в том, что вся работа стала. Ну и, разумеется, разбираться с этим поручили мне. А одна девчонка знакомая посоветовала к Вадику зайти, слухи о нем по всему университету ходили. Вадик пришел, все буквально за пятнадцать минут наладил, а потом мы болтали до позднего вечера. Он так много знал, так рассказывал интересно, шутил непрерывно. Так весело было! Так мы и познакомились. Ну потом еще раз встретились, потом снова какие-то проблемы с компьютерами… Ну, короче говоря, стали дружить. А еще он за мной ухаживал очень необычно. Правильно говорят, что у компьютерщиков мозги по-другому работают. Он мне каждый день посылал цветы, только не настоящие, а картинки на компьютер.

— Оригинально, — вставил Гордеев.

— Да. — Ольга попыталась рассмеяться — и тут же сморщилась от боли. — Он даже в любви первый раз признался по электронной почте. Подруги надо мной смеялись тогда, говорили: «Вот поженитесь вы с ним, в дом два компьютера купите и будете по «аське» общаться».

— Что это? — спросил Гордеев.

— Это такая программа специальная, по которой можно очень быстро и удобно общаться в Интернете. Ну это шутки все, на самом деле Вадик очень внимательный и ко мне серьезно относится, даже не ездит без меня один никуда. Вот недавно его на международную конференцию по защите компьютерных программ послали во Францию. Так он перед поездкой два месяца ходил и добивался, чтобы мне тоже с ним поехать разрешили. Руководство все против было, конечно, но Вадик условие поставил, сказал: «Если она не поедет, я тоже дома остаюсь». Ну тогда уж они сдались, мы вместе улетели.

— А когда это было, можете припомнить? — заинтересовался Гордеев.

— Конечно, что тут вспоминать, мы вернулись за несколько дней до того, как это все со мной случилось.

— Скажите-ка, Оля, а во Франции что-нибудь необычное, может быть, произошло.

— Нет, ничего необычного абсолютно. Вадик целыми днями своими делами был занят, а я по Парижу гуляла. Я ведь до этого дальше Сочи не выезжала никогда. А тут — Париж! Город мечты!

— Это верно, — подтвердил Гордеев.

— Бывали в Париже?

— Приходилось…

— Потрясающий, волшебный город, я вам скажу. Старинные дома, улочки кривые, Монпарнас, Лувр. Чувствуешь, как будто попала в сказку. А я ведь французский в школе изучала… Всю жизнь в учебниках читала: «Париж — город контрастов», но что это значит, не задумывалась. А приехала и увидела все собственными глазами. Люди — черные, белые, разные. Арабов много, ничуть не меньше, чем самих французов. На автомобильной стоянке очень респектабельный, стильный, богатый мужчина паркует шикарную машину, и тут же сидит оборванный, грязный, пьяный нищий. И они прекрасно сосуществуют друг с другом. Эстетическое чувство первого не страдает от такого соседства. Второй не чувствует зависти и злобы по отношению к другому за его более удачливую жизнь. Оба довольны. Фантастика! Стройные, загорелые красотки выходят из спортивных автомобилей, рядом в парках гуляют двухсоткилограммовые домохозяйки с четырехэтажными бутербродами в руках. И те и другие счастливы. Сумасшедшие трудоголики-клерки бегают целыми днями с бумагами и документами, выкрашенные в люминесцентные цвета панки с утра до вечера валяются на безупречных газонах и курят травку. И движение сумасшедшее, и люди бегут куда-то постоянно. По сравнению с Парижем Москва — обитель спокойствия. Я бы никогда не смогла там привыкнуть. А друг Вадика говорит, что это только так кажется, через месяц даже замечать перестаешь, что вместе со всеми также бегаешь.

— А что за друг такой? Откуда взялся? — прервал монолог Каштановой Гордеев.

— Он не взялся, — рассмеялась Ольга, — он всегда был. Сережка Лепшев — они с Вадиком еще со школы вместе, в университет на один факультет поступили, только Вадик в аспирантуре остался, а Серега после университета во Францию уехал работать. Теперь там живет, говорит, скоро гражданство получит.

— Так, значит, вы с Лепшевым встречались в Париже?

— Да, конечно, мы в гостинице-то почти не жили, все свободное время с Сережкой проводили. Он город как свои пять пальцев знает, в такие места нас водил потрясающие… В интереснейшие музеи, ночные клубы, на выставки. Лучшего экскурсовода я себе и представить не могла. Да и с Вадиком они почти три года не виделись, болтали без умолку, как девчонки. Рты не закрывались.

— О чем болтали-то?

— Да обо всем! Я вообще половины слов не понимаю, когда они разговаривают, сплошной сленг компьютерный, как будто на иностранном языке общаются, я даже и вдумываться перестала. А однажды совсем с ума сошли! Какие-то клады искать решили, книжек в детстве перечитали, наверное. А главное — все так серьезно, какие-то планы строили. Я брату потом рассказала про это, мы так смеялись с ним. Он говорил: «Твой Вадик будет искать клады с помощью Рамблера».

— Клады? — переспросил Гордеев. — А что за клады такие?

— Да не знаю я, говорю же, крыша у них поехала с этими компьютерами. Я ему говорила, что он скоро своей собаке домашнюю страничку сделает, а опоздав на автобус, будет искать кнопку «backspace».

— Значит, больше во Франции вы не встречались ни с кем из знакомых? А когда в Москву вернулись, что было?

— Да ничего, все как обычно — целыми днями в университете. Правда, комнату мою ограбили на следующий же день после приезда, наверняка кто-то из своих, — знали, что я из Франции вернулась. У нас ведь наркоманов очень много, они постоянно в общежитии воруют. Вообще жить невозможно из-за них стало. Прямо не МГУ, а Гарлем какой-то. На каждом углу наркотиками торгуют. За предыдущий год на моей только памяти три передоза со смертельным исходом. А сколько их всего — и не сосчитать. Милиция каждый день ездит.

— Да, печальная картина. А что с ограблением? Что пропало?

— Да у меня там все равно ничего ценного не было. Я вещи свои не успела у Вадика забрать. Только он у меня ноутбук свой оставил зачем-то. Вот его и унесли. Вадик из-за него переживал очень.

— Какой ноутбук? — насторожился Гордеев.

— Да очень дорогой, мы его из Парижа привезли. Стильный такой, красивый, его, кажется, Лепшев ему подарил. Я, в общем-то, и не вникала особенно.

— Зачем же тогда Вадим дорогую вещь оставил у вас в общежитии? Он ведь знал, какая у вас там обстановка?

— Просто попросил, чтобы я его с собой взяла. А мне что, трудно?

— А в этом ноутбуке было что-нибудь? Вы не знаете? Какая-то ценная информация, например.

— Ну вообще-то он тяжеленький был, но что там — я не знаю, я его несколько раз включала, чтобы свою информацию хранить.

— А когда появился ноутбук?

— В Париже, я же говорю.

— Может быть, какие-то события предшествовали его появлению?

— Да нет… Ничего особенного.

— Что за информацию вы там хранили?

— Материалы по своей диссертации.

— Парижский архив? — спросил Гордеев.

— Да, — удивилась Ольга, — а вы откуда знаете?

— Работа такая, — уклончиво ответил Гордеев, — скажите, а у вас сохранились копии ваших материалов?

— Да… На дискетах.

— В вашей комнате?

— Да… — ответила Каштанова, не понимая, почему Гордеева интересуют такие мелочи.

«Что-то я там не видел никаких дискет… Впрочем, надо будет еще раз проверить», — подумал Гордеев.

— А вы можете сказать, что конкретно вы хранили в ноутбуке?

— Посетитель! — Гордеев вздрогнул от неожиданности. В дверях, еле помещаясь в проеме, стояла дежурная медсестра. — Я же вам сказала: только тридцать минут, а вы здесь уже почти час сидите.

— Сделайте одолжение, оставьте нас еще на пять минут, и я ухожу, — попросил Гордеев.

— Никаких пяти минут! — взвизгнула сестра. — Уходите, сейчас врач с обходом придет, мне влетит из-за вас.

— Ну хорошо, подчиняюсь. Вы поправляйтесь, Оля, я к вам зайду еще.

Гордеев попрощался и вышел из палаты. От запаха лекарств жутко разболелась голова. Оказавшись в больничном дворике, Гордеев глубоко вдохнул в себя свежий, уже по-осеннему холодноватый воздух.

Рядом степенно прогуливались пациенты и их посетители. Все разговаривали приглушенными голосами, нигде не было слышно смеха или хотя бы просто веселых интонаций. Как будто радоваться на территории больницы считалось кощунственным.

— Как же я ненавижу эти больницы! — опять повторил Гордеев.

Он понимал, что самого главного выяснить не удалось… Но след взят — Гордеев чуял это каким-то двадцать пятым чувством, которое вырабатывается у следователей и, как выяснилось, не утрачивается, когда они переходят в адвокаты…

«Еще не раз придется здесь побывать, — думал Гордеев, направляясь к своей машине, — слишком много белых пятен, непонятного и неувязок…»

— А теперь срочно домой, — приказал он сам себе.