«Не может быть, не может быть, не может быть…»

Виталий Федорович Проскурец импульсивно расхаживал по кабинету от окна к двери, инкрустированной под мореный дуб, то снимая, то опять водружая на нос очки в тонкой позолоченной оправе.

Хотелось выпить.

Да нет, не просто выпить, а надраться по-черному, как последний сапожник. Забыть, забыть все. Забыть, а затем проснуться и узнать о розыгрыше, который ему устроили не в меру распоясавшиеся коллеги.

Но это не могло быть розыгрышем. Это была самая настоящая, неподдельная, натуральная реальность. И реальность была во всем. Она реально перла из всех мыслимых и немыслимых щелей. Ибо то, что произошло сегодня утром, — чистейшая, суровейшая правда.

Ему позвонил незнакомец, представившийся старшим следователем по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Омельченко и тоном, не терпящим возражений, предложил срочно приехать по адресу… Он продиктовал адрес и сказал, что встретит лично.

Они встретились у дверей помещения, на котором была табличка «Морг». И вот тут, на пороге, Проскурец узнал от Омельченко, что его давний друг, компаньон и соратник Владимир Волков — мертв. И не просто мертв, как это обычно случается с пятидесятилетними мужчинами (инфаркт, инсульт или еще что-то из этой же серии) — мертв в бесконечной степени. Черная пыль вместо кожи на обуглившихся костях. Именно эта жуть предстала перед глазами Виталия Проскурца, когда его подвели к оцинкованному столу и санитар в зеленоватом фартуке отбросил покрывало, обнажив неприглядные останки.

— Вы были знакомы с потерпевшим, Виталий Федорович? — задал вопрос Омельченко, очень худой, высокий мужчина с костлявым лицом и волосами, уложенными с легкой небрежностью.

— Что? — Проскурец поднял лицо и немигающими глазами уставился на следователя.

— Подумайте.

— О чем вы говорите?

— О чем? Это вы меня спрашиваете?

— Да, это я вас спрашиваю. И не вижу в этом ничего странного.

— Ладно. — Омельченко потер руки. — Итак, вы утверждаете, что не знакомы? Я правильно вас понял?

— Да, именно так.

— А между тем эти останки принадлежат, хотя было бы правильнее сказать — принадлежали — гражданину Российской Федерации Владимиру Сергеевичу Волкову.

Массивная фигура Проскурца внезапно зашаталась, едва не потеряв равновесия.

— Ну вот, видите, я прав, — сказал Омельченко, успев подхватить собеседника за локоть.

— Это Володя? — сдавленно произнес Проскурец.

— Да, да, да. Он самый. Надеюсь, для вас этот факт не является новостью?

— Что?!

— То, что Волков явился жертвой жесточайшей расправы.

— Не понял? — Проскурец стащил с лица тонкую оправу очков и двумя пальцами быстро промассажировал переносицу.

— Ваше «не понял» — всего лишь дань риторике. Все вы очень хорошо понимаете, дорогой Виталий Федорович.

— Боже мой, о чем вы говорите?

— Это не есть несчастный случай, это — убийство. Самое настоящее. Очередное рядовое заказное у-бий-ство. Вы меня хорошо расслышали?

— Куда уж лучше.

В стрессовых ситуациях голова Проскурца работала особенно быстро — тут конечно же сказались долгие годы работы в советском военно-промышленном комплексе. Там от скорости ментальных реакций очень часто зависела социальная безопасность сотрудников. Ситуация, которая стремительно разворачивалась перед Виталием Федоровичем сейчас, была стрессовой в кубе. «Так, — размышлял он, — у следствия в руках какие-то чрезвычайно важные козыри. Это несомненно. Иначе бы этот Омельченко не вел себя так развязно. И эти козыри наверняка способны кого угодно загнать в западню. А из этой западни выход только один — косвенно признать себя виновным… Виновным в чем?

— …карточка из стоматологической клиники, где Волков регулярно лечился, с помощью которой нам удалось идентифицировать личность потерпевшего с точностью до микрона, — говорил словоохотливый Омельченко, пока Проскурец мысленно справлялся с лавиной нахлынувших вопросов.

— Как это произошло? — уже спокойным тоном спросил Проскурец.

— Ага, проснулся живой интерес. Прекрасно.

«Важняк» Омельченко, заложив обе руки за спину, сделал несколько шагов взад-вперед, осматривая стены, пока это дело ему не надоело, и тогда он снова подошел к Проскурцу:

— Э-э… Простите, Виталий Федорович. Давайте сделаем так: вы завтра утречком прибудете к нам, в прокуратуру, и там мы все самым подробнейшим образом обсудим. Договорились? А сейчас самое мудрое и благородное — это разбежаться по рабочим местам. У нас работа, у вас полно работы. У всех работа, да? Нехорошо отрывать другу друга от любимых занятий, подчиняясь воле обстоятельств, правда? Будем выше этого. Надеюсь, вы меня правильно понимаете?

— Надеюсь, да, — выдавил из себя Проскурец, направляясь к выходу из этого страшного места.

…И теперь, меряя широкими шагами кабинет, то выглядывая в окно, то оказываясь у двери, Проскурец неоднократно ловил себя на том, что невольно подслушивает, о чем толкуют подчиненные. Он вдруг замер посередине, потому что его мобильник дал о себе знать настойчивой трелью.

Привычным жестом из внутреннего кармана пиджака он извлек черную пластиковую коробочку, нажал кнопку ответа и приложил к уху.

— Да.

— Виталий Федорович? — донесся из трубки женский голос.

— Да, да, я слушаю.

— Это Лена.

— Лена? — Проскурец добрел до стола и уперся в него свободной рукой. — Лена Волкова?

— Да, Виталий Федорович, Лена Волкова. С каких это пор вы перестали узнавать мой голос?

— Ты где?

— В Москве.

— Ты в Москве? Ты точно в Москве?

— Господи, да что с вами такое, Виталий Федорович? Я точно в Москве. Только что из самолета.

— Извини, Лена.

— Где папа? Я не могу до него дозвониться, все номера молчат, будто их отключили. Он что, уехал?

— Понимаешь, Лена… случилось несчастье.

Проскурец говорил как автомат, стараясь сдерживаться.

— Что случилось?

— Я… я даже не знаю, как тебе сказать. Его машина, понимаешь… Она…

— Я ничего не понимаю. Чья машина? О чем вы говорите?

— Его машина… Извини, Лена. Если у тебя есть возможность приехать — приезжай сейчас же.

— Куда?

— К нам в офис. Я тебе все объясню. Адрес помнишь?

— Конечно, помню.

— Тогда приезжай. Я жду.

Проскурец отключил телефон и снова с подозрением посмотрел на закрытую дверь.

На другом конце Лена услышала в трубке легкий щелчок, будто в конце предложения поставили точку. Линия разъединилась.

За окнами такси проносились архитектурные монстры сталинского ампира, которые делали Ленинградское шоссе увеличенной в несколько раз копией Невского проспекта. Лена еще раз набрала номер, но теперь за заунывно длинными гудками ничего не последовало.

— МАИ знаете? — спросила она у водителя.

— Стекляшка, что ли?

— Ну да.

— Как не знать. Теперь туда, что ли?

— Туда.

Лена откинулась на спинку сиденья, обтянутого искусственной кожей, и услышала, как в ее голове с каждый ударом сердца нарастало: «папа, папа, папа…»