Глава 43
ЗАКОН И СИЛА
На залитой вечернем солнцем улице при входе в редакцию «Нового экспресса» сидели двое нищих: один того неопределенного возраста, какой имеют все бомжи, возможно, если бы не грязь и лохмотья, он оказался бы ровесником Гордеева. Этот нищий сидел, вытянув вздувшуюся, в закатанной по колено штанине ногу, покрытую язвами рожистого воспаления. С ним рядом на корточках сидел молодой парень в засаленной псевдоафганской форме, раскуривая папиросу.
– Подайте на хлебушек, – прохрипел старший по привычке, без особого расчета чего-либо добиться, и, отвернувшись к товарищу, продолжил начатый ранее разговор. Гордеев вошел в парадное и, объяснившись на входе со старухой вахтершей, поднялся на второй этаж. К его удаче Довжик сидел в кабинете и, кажется, не был особенно занят.
– Я опять по поводу Кобрина, – сообщил Гордеев после обычных приветствий.
– А, ну-ну. Он еще на что-то рассчитывает? – осведомился с иронией коллега. – Боюсь, ему не светит.
– Это ты уже говорил, – кивнул понимающе Гордеев. – Но ты понимаешь, я существо подневольное.
– Если твои неудачи тоже оплачиваются, можешь ему смело сказать, без обиняков, что кампания против него продолжится.
– Так они все-таки решили довести дело до суда?
– Зачем «они»? Это сделает твой Кобрин. Не может же он оставить без опровержения нашу, как ему нравится говорить, «клевету». Вот пускай и отдувается. Так что, низкий поклон Думе.
Гордеев покивал в такт его словам.
– Послушай, – начал он приготовленную речь. – Этот Кобрин только что меня напутствовал самыми горячими словами. Как ты считаешь, невозможны никакие варианты компромисса?
– Ну а какой тут может быть компромисс?
– Ну а какой тут может быть компромисс? – повторил вопрос Володьки Гордеев.
– Даже так? – присвистнул Довжик. – А что разумное ты уполномочен нам предложить?
– Деньги, – тихо сказал Гордеев и покраснел. Впрочем, коллега этого не заметил.
– Ну что за варварство. Если бы нужны были деньги, то этот материал до прессы не дошел бы. Твой Кобрин раскошелился бы как миленький, сейчас бы ходил счастливый.
– Да, но с шантажом можно было и нарваться. Кроме того, выкупить документы тогда и сейчас – это уже разные деньги. Судя по всему, он готов раскошелиться не скупясь.
– Но Юрка, – поморщился Довжик, – о чем ты говоришь. Сейчас дело приобрело оборот. Если вдруг редакция признается, что все это утка, то на газету упадет спрос – она и без того не преуспевает.
– Подожди, но, может быть, Кобрину придется платить не всем посвященным, а только одному, в чьем ведении конверт?
– Ты хочешь сказать – мне?
– Я не знал, что это ты.
– Правильно. А это и не я. Пакет у редактора, но я к нему имею доступ. Редактор в героических амбициях, ему слава дороже денег. Так что платить надо, конечно, мне.
– Но ведь ты не возьмешь?
– Правильно, не возьму. И ты бы не взял.
– Не взял бы, – вздохнул Гордеев.
– Потому что это опасно.
– Нет, потому что я – моральный урод.
– Да брось ты, Юра, – отмахнулся приятель. – Все эти словечки – мораль, нравы, все это осталось в прошлом веке. Кто сейчас говорит о морали? Ханжи и газеты. Наш редактор просто столько всего наплел про мораль, что, кажется, сам поверил в ее существование. А руку-то на сердце положа, он вовсе не моральный человек. Моралист – да. Но не моральный. В этом-то все и дело.
– Для того чтобы быть моралистом, не обязательно быть моральным.
– Правильно. Чтобы осуждать порок, достаточно знать, что такое порок. Что такое добродетель, можно дофантазировать от противного. Так что, если вернуться к твоему барану Кобрину и моему барану – редактору, то вряд ли возможны какие-то компромиссы. Очень жаль.
У сердца Гордеева раздались электронные сигналы.
– Прости, пожалуйста, – извинился Юрий Петрович и извлек мобильный телефон.
– Ну что, Юрий Петрович? Почему вы не звоните? – Кобрин вошел в состояние крайней нервозности, так что уже не мог больше сдерживаться. Его звонок вполне мог застать Гордеева в неподходящий момент конфиденциальной беседы.
– Твой? – спросил, закуривая, Довжик.
Гордеев кивнул.
– Очень жаль, Аркадий Самойлович, но наш вариант не встретил сочувствия.
– Это последнее их слово? – с трепетом спросил Кобрин.
– Да. Я сделал все, что мог, и не думаю, что кто-то сделает больше.
Зависла пауза. Видимо, Кобрин пытался проработать наскоро еще хоть какой-нибудь спасительный для своей репутации вариант, но воображение его дремало.
– Что же, – сказал он наконец медленно . – Если так, спасибо. Вы мне помогли. Во всяком случае, старались помочь. Если будут какие-либо перемены, немедленно звоните.
– Мне, право же, очень жаль.
– Прощайте.
Кобрин повесил трубку, Гордеев отключил мобильную связь.
– Ну что? Негодует? – спросил с улыбкой Володька.
– Нет, – махнул рукой Гордеев, – скорее, в грустях.
– Воровать не надо было.
– Легко сказать. Ты бы поработал государственным деятелем хоть месяцок, а потом бы говорил. Нет уж, видать, такая коварная профессия, что хочешь не хочешь, а приходится тащить, тащить и тащить...
– Несчастные, – посочувствовал Довжик.
С улицы донесся звон разбитого стекла.
– Что еще такое? – недовольно спросил сам у себя юрист, раздвигая жалюзи.
На улице стоял нищий, что-то объясняя, бессвязно крича, ему вторила вахтерша. Молодой в афганке стоял, сунув руки в карманы засаленных штанов. На мостовой валялись осколки оконного стекла.
– Вот сволочь – окно, что ли, разбил? – посетовал Довжик. – И без того газета сохнет, а тут еще стекло вставлять. Разорятся ведь, бедные.
– Что, правда бедные? – спросил Гордеев, оглядывая интерьер. Обстановка в кабинете была действительно не на высоком уровне.
– Как мыши церковные.
С улицы послышался рев сирен, и под окнами остановилось несколько машин. Одна машина была милицейская, привычная взгляду горожан, два джипа, насколько можно было судить сверху, были заполнены людьми – угол зрения не позволял видеть, кем именно. Кроме того, кортежу сопутствовал черный «ниссан», как можно предполагать, находящийся в частном владении.
– Это еще кто? – подивился Володька.
Из джипов один за другим стали выходить люди в хаки – по всей вероятности, ОМОН. Милиционер, покинувший свою «канарейку» прежде, задержался несколько секунд при входе, разговаривая со старухой. Затем омоновцы стали входить в здание. Последним вошел милиционер. Черный «ниссан» остался безучастным, его пассажиры, очевидно, не хотели участвовать в готовящейся акции. Послышался вновь звон разбитого стекла. Оба нищих, заинтересованно наблюдавшие происходящее с улицы, присели в радостном возбуждении, стараясь заглянуть в окна. Затем, видимо распознав в происходящем нечто для себя небезопасное, оба снялись с места и, переговариваясь на ходу, исчезли в переулках. Вновь послышался звон и возбужденные голоса. Старуха вахтерша, кутаясь в платок, выползла из двери и ускоренными шагами двинулась прочь от редакции.
– Кажется, какая-то заварушка, – беспокойно сказал Довжик, – что-то наши опять проштрафились.
По коридору пронесся топот бегущих ног в тяжелой обуви. Хлопнула дверь. Зависла тишина, которую вдруг прорезал женский гневный визг:
– Дармоеды, спиногрызы, захребетники! Куда вас черт принес?! Здесь независимая газета, а не содом! Ты мне поухмыляешься, морда разбойная, – было адресовано кому-то конкретно.
– Ну, Петровна сейчас даст им жару, – с улыбкой сказал по-прежнему неспокойный коллега, – это уж такая натура – настоящая русская интеллигентка. Пламенная шестидесятница.
– Я вас каждого запомню, под вами земля гореть будет! – не унималась красноречивая Петровна. – Я вам дам просраться, жополизы советские...
Вдруг ее голос пресекся, словно Петровна внезапно чудесным образом исчезла вместе со своим неукротимым гневом. Предположить, что она успокоилась сама по себе, было вряд ли возможно. Гордееву стало неуютно.
– Слушай, – сказал Довжик, – кажется, там что-то серьезное.
– Пожалуй, я у тебя засиделся, – сказал Гордеев, – у вас тут, чувствую, сейчас будет не до меня.
– Нет, знаешь, ты, пожалуй, не уходи. Бог их разберет, что они там делают. Может быть, тебе, наоборот, лучше остаться. Понимаешь, могут понадобиться свидетели, так что гляди в оба. Как свидетель ты не хуже, чем как адвокат. Во всяком случае, знаешь, на что глядеть. Пойдем, выйдем, что ли.
Юристы открыли дверь и вышли в коридор. Мимо пронесся омоновец и забежал в дверь отдела кадров.
– От меня-то что надо? – донесся оттуда женский крик. – Редакция по коридору направо, здесь кадры!
Вслед за тем из комнаты вылетела, с сопроводительным, видимо, пинком, кадровичка, опять раздался звон и шелест бумаги. Из комнаты напротив, едва не задев женщину, вылетела тяжелая пишущая машинка «Мерседес» – древняя, сплошь из металла, похожая на паровоз. Она жалко звякнула звонком и осталась лежать на боку, кажется, не поврежденная – немцы умеют делать прочные вещи.
Оба приятеля было ринулись к отделу кадров, увидев отчаянное выражение лица женщины, но та, изломив брови, поначалу не в силах отвести взгляда от разгрома в заботливо сохраняемых и подновляемых ею бумагах, вдруг сама побежала к ним навстречу и, минуя их, вниз по лестнице.
– В редакцию. Срочно в редакцию, – сказал полушепотом Володька. Мужчины, переходя на рысь, добежали до конца коридора. В небольшой комнате, где ютилась редакция «Нового экспресса», было необычайно людно, пахло табаком и мужчинами. Преобладающим цветом был хаки. Петровна сидела в кресле, прижимая платок к набухавшему под глазом синяку.
– Ну что, глядите, господа юристы, на свободу печати? – мрачно буркнула она и отвернулась. В глазах у нее стояли слезы.
Омоновцы, в полном сознании правоты и нужности своего дела, вытряхивали на пол бумаги из шкафов, лишь изредка просматривая материал.
– Сказали бы, что нужно, – опять возвысила голос Петровна, – я бы, может, и сказала. Все поуродовали. Сами уроды и вокруг одно уродство.
– Заткнись, – коротко и без внимания к ее словам ответил омоновец.
– Редактор сбежал! – сообщил ворвавшийся молодой человек в хаки.
– Вот сука, – отозвался все тот же омоновец, открывая следующий шкаф.
– Он не сбежал, а выехал по делам. Кабы вы предупредили, что нагрянете, уроды, так он бы вам перцу под хвост насыпал. Он еще вам задаст.
– Ты уже раз в грызло схватила? – осведомился омоновец. – Еще хочешь?
Ошалевшие от неожиданной картины юристы стояли молча. Поняв наконец, что пора бы уже и вмешаться, защитник прав «Нового экспресса» обозначил свое присутствие.
– Здесь присутствуют представители милиции?
– Мы представители милиции, – отвечал омоновец.
– Я говорю о милиции. Вы, судя по всему, относитесь к другому подразделению МВД. Где основания для вашего вторжения?
– А ты кто такой, мудила? – спросил с вялым интересом омоновец.
– Я Владимир Довжик, юрисконсульт газеты. Отвечайте за свои слова. Все, что вы делаете и говорите, вы делаете при свидетелях. Ваши действия противозаконны. Здесь присутствует член Московской городской коллегии адвокатов Юрий Гордеев. Прекратите сейчас же и дайте объяснения, – сообщал Володька, но как-то тонкоголосо. Вид нескольких агрессивных и, видимо, очень сильных мужчин выводил щуплого законника из состояния душевного равновесия. Его душа негодовала, но поджилки тряслись вопреки его гневу и бесстрашным речам.
– Хлебальник закрой, – сухо отвечал омоновец, не отвлекаясь от своего дела.
– Я требую, если вы действуете от лица закона, чтобы вы предъявили санкционированное прокурором постановление об обыске! Если этого не произойдет сейчас же, я вызываю милицию! – закричал Довжик.
Омоновец быстро выхватил из-за пояса резиновую дубинку и ударил глашатая справедливости по голове. Тот закрыл лицо руками и тотчас пал наземь, поваленный ловким приемом. Юрий Петрович отшатнулся, пораженный стремительностью происходящего на его глазах.
– Отдыхай, – рекомендовал убивала.
Он развернулся к Гордееву.
– А ты что? – он посмотрел в глаза Юрию Петровичу своими холодными серыми глазами, в которых словно бы застыла садистская улыбка. – Ты кто?
– Я... – Юрию Петровичу захотелось тоже выкрикнуть что-то вроде: «Это противозаконно!» – но он понимал нецелесообразность полемики.
Тут же за лацканы его пиджака схватились руки, под голеностопы ударил солдатский башмак, и член Московской городской коллегии адвокатов улегся на пол лицом вниз. Видимо по инерции, омоновец еще дополнительно пнул его в подреберье. На уровне глаза у Юрия Петровича оказался проклепанный ботинок, тот самый, который только что едва не сокрушил ему ребра. Вся жизнь Гордеева пронеслась у него перед глазами.
– Дышите смирно, детки, – посоветовал омоновец.
В дверь ворвался еще кто-то.
– Кажется, нашли! – возбужденно сообщил вошедший. Омоновец, бывший, видимо, главным, взял из рук вошедшего какие-то документы.
– Не то, баран, – коротко отрезал он и кинул папку в груду на полу.
– Мы хотели демократии – и мы получили ее, – провещала со своего места Петровна, – мы хотели свободы печати, и вот она.
Перед глазами у Юрия Петровича, лежавшего в неудобной позе, был рассыпанный мусор и сигаретные окурки.
– Что такое? Что это? – спросил он у Володьки, мычавшего страдальчески рядом с ним. – Ты мне можешь объяснить?
– Спроси у своего депутата, – с попыткой издевки отвечал тот.
