Глава 29
ЗЧМТ
Танатологическое отделение второго медицинского института находилось вот уже сто двадцать пять лет на Малой Пироговской улице. Некогда Московские высшие женские курсы распались на три дружественных института, в студенческих кругах именуемые «медики, педики, тонкие химики», то есть на медицинский, педагогический институты и институт тонкой химической технологии. Медицинский корпус украшала со стародавних времен впечатляющая вывеска «Анатомическiй театръ». С утра до ночи заплаканные или рассеянные родственники незабвенных толпились с венками и цветами у подъезда, затрудняя студентам и педагогам подступы к альма-матер. Рыдали сироты и вдовицы, а бравые медики растворяли окна, выпуская на улицу запах тлена, бегали, не переменяя рабочей одежды, в пельменную на границе трех вузов – всюду была жизнь, всюду было отрицание смерти.
Гордеев оставил «СААБ» на улице, зашел со двора в административный отдел и, предъявив удостоверение, попросил встречи с заведующим кафедрой судебно-медицинской экспертизы, профессором Кормилиным. Профессор был на конференции, и Гордееву рекомендовали встретиться с заместителем по науке, доцентом Саввовым, молодым преуспевающим патологоанатомом. Саввов оказался дружелюбным нескладным здоровяком, на первый взгляд туповатым и косноязыким. Но вскоре, разговорившись, Гордеев понял, что с этим малым можно иметь дело – Саввов не имел желания что-либо скрыть в своей деятельности, а напротив того, радовался, что нашел наконец-то свежего собеседника, с которым можно было поговорить о работе.
– Понимаете, ото всех приходится скрывать, кто я, – доверительно сообщал он Гордееву, – а знаете, обидно. Ведь на самом деле патологоанатом – самый честный перед Богом человек. Вот клянусь вам, что за всю историю медицины из-за патологоанатомов никто не умер. А возьми любого участкового терапевтишку – так непременно десяток народу уморил. Как пить дать. У нас даже такое понятие существует – «кладбище». У всякого доктора есть свое «кладбище» – ведь пока не уморишь нескольких пациентов, приличным врачом не станешь. Это тайна профессиональная, об этом не принято говорить. Но ведь так и есть! Неправильно поставленный диагноз, неправильное лечение. Температура, озноб – грипп. Температура, озноб – грипп. Температура, озноб... малярия! И нет человека. А поди отличи малярию во время эпидемии гриппа. Только мы и отличаем.
Саввов достал нужное дело, порывшись в кафедральном архиве. Он надел очки и приобрел комически-серьезный вид. Проборматывая слова, он стал читать заключение, явно досадуя на необходимые длинные казенные формулировки, не имеющие прямого отношения к делу.
– Вот, – радостно огласил он находку, – слушайте, тут все понятно: «Вследствие удара острым тяжелым предметом подвержено тотальному разрушению левое глазное тело. Разорвана нижняя склера, меймбомиевая железа, имеется обширная гематома в районе нижней прямой и наружной прямой мышцы таких-то размеров... Обширная гематома в районе нижней косой мышцы... Разрушение большого крыла основной кости в районе foramen opticum, верхней глазничной щели. Прободение в область головного мозга составляет три и семь десятых сантиметра. Смерть наступила вследствие органического нарушения коры головного мозга, обширного кровоизлияния в мозг и выхода серозного вещества...
Саввов еще с упоением прочитал с полстраницы медицинских терминов, стараясь расширить кругозор Юрия Петровича.
– Разрушена основная кость, что это значит? – осведомился Юрий Петрович, стараясь скрыть невежество.
– Не основная кость, костная стенка глазницы. Да ничего, – сказал Саввов, пожав плечами, – ломом били, наверное.
– Как, то есть, ломом?
– Ну а чем еще? Острый тяжелый предмет. Лом. Что же еще?
– Скажите, а вы присутствовали при составлении акта?
– Нет. Юридически, конечно, присутствовал, но вскрытие производил профессор Кормилин со студентами. Не буду же я проверять деятельность такого светила, как Кормилин? Он был моим научным консультантом, он порядочный человек, что бы там про него ни говорили...
– А что про него говорят?
– За глаза и царя ругают, – сухо ответил Саввов.
– Скажите, а такую рану можно нанести каблуком? – спросил Гордеев, чувствуя неладное, какую-то ложь, затесавшуюся среди медицинских терминов в акте экспертизы.
– Конечно. Если двенадцать сантиметров каблук, наступить этим каблуком на глаз человеку, попрыгать, то можно. Но лучше приставить каблук к глазу, и жахнуть по нему пару раз молотком. Тогда точно.
– Спасибо, – произнес Гордеев, чувствуя, что получил неоценимые сведения. – А может получиться так, что упал человек, ударился затылком и умер?
– От ЗЧМТ? – удивился неосведомленности Гордеева врач. – Да сколько угодно.
– От чего?
– От ЗЧМТ – закрытая черепно-мозговая травма. Инсультик – и лежишь под образами. Но что вам закрытая, у вас тут открытая – у трупа глаза нет, а вы спрашиваете, не ударялся ли он затылком. Тут про затылок никто и не вспомнил.
– А если мне все-таки потребуется узнать, была ли получена жертвой еще и черепно-мозговая травма? Эксгумация может помочь установить этот диагноз?
– Эксгумация? Ну, это уж слишком... На эксгумацию решаются в крайних случаях, по особому распоряжению прокуратуры. Да нет, вам лучше поговорить с профессором Кормилиным. Хотя, я думаю, он скажет вам то же, что и я. Ну вот, глядите, он же вам все подробно описал, даже гиперподробно. Он такой педант...
Гордеев покинул оптимистичного патологоанатома с чувством сорвавшейся надежды. С одной стороны, значимо было то, что каблуком невозможно было нанести описанного в деле увечья, с другой – не была зафиксирована закрытая черепно-мозговая травма, вероятный инсульт, от которого, видимо, а вовсе не от каблука Ирины, наступила смерть. Было ли это упущение профессора Кормилина, или на составление акта судмедэкспертизы повлияли иные обстоятельства, но Гордеев покинул морг в убеждении, что с сегодняшнего дня патологоанатомия уже не так чиста нравственно перед человечеством, как описывал доктор Саввов.
