Дежурная часть московской милиции и, следовательно, МУРа находится в трехэтажном здании, расположенном в тылу знаменитой Петровки, 38. Мало кто знает, что этот упрятанный в Средне-Каретном переулке дом, бывший когда-то флигелем старинного особняка, – теперь штаб текущей оперативной работы всей московской милиции.

На первом этаже – комнаты отдыха дежурных следователей, проводников розыскных собак и других специалистов, сутками дежурящих «по городу». В ожидании приказа: «Дежурный следователь, на выезд!» – здесь можно и прикорнуть, и поиграть в шахматы и в карты. Впрочем, особенно не отдохнешь, в Москве ежеминутно что-то где-то происходит. Кто-то режет жену, кто-то попадает под машину, где-то грабят сберкассу, – и поэтому на первом этаже дежурной части московской милиции динамик внутреннего радио не отдыхает:

– Дежурный следователь, на выезд!

Новенькие милицейские «Волги» и импортные полицейские «Мерседесы», оборудованные по последнему слову криминально-розыскной техники, мчатся по Москве к месту происшествия, включив слепящие фары и воющие сирены…

Но главные службы Дежурной части, ее, так сказать, мозг, – на втором этаже. Здесь – Дежурный по городу, Дежурный по МУРу, их заместители и офицеры оперативной службы. В их распоряжении – светящаяся во всю стену карта Москвы, и на электронных пультах такие же, только поменьше, карты районов Москвы, и здесь же все средства коммуникаций – телефоны, телевизоры, радио. Сюда стекается со всех концов Москвы вся срочная информация о жизни столицы, и это отсюда вызывают дежурящих внизу специалистов и отправляют их на места происшествий. Здесь же, на втором этаже, дежурят укомплектованные бригады тайного сыска: топтуны, сыщики, артисты незаметной слежки за «объектом». Дежурными по городу и МУРу обычно назначаются оперативники и их заместители – ребята ранга и калибра Светлова, и вся их работа могла бы быть слаженной и подчас даже творческой, если бы не стоящий во главе Дежурной части начальник – полковник внутренней службы Шубейко, круглый дурак, разжалованный партийный стукач, бывший крупный армейский политработник…

Наша машина сворачивает в Средне-Каретный переулок, караульный старшина услужливо открывает металлические ворота, и мы вкатываемся во двор, где на лавочке у курилки, как обычно, толкутся дежурные офицеры, проводники собак и прочие балагуры, способные все двадцать четыре часа своего дежурства трепаться о невиданных изнасилованиях, убийствах на почве ревности и т. д. Вот и сейчас, проходя мимо них в дежурную часть, я услышал стереотипное:

– Сначала изнасиловали, а потом загнали ей туда бутылку из-под шампанского, вот гадом буду!..

Направляясь к лестнице на второй этаж, натыкаюсь на парня с удивительно знакомым лицом. Напрягаю память, чтоб вспомнить, где же я его видел, и вдруг вспоминаю – да это же Белкин! Тот самый Белкин, которого я ищу! Между тем этот Белкин, как ни в чем не бывало, спокойно идет себе к выходу из дежурной части… Я уже было повернулся догнать его, но в этот момент рядом открылась дверь, насмешливый голос сказал:

– Товарищ Шамраев, это не Белкин. Очень похож, но не он.

Я повернулся. Пшеничный продолжал, улыбаясь:

– Его уже третий раз сегодня привозят. Пришлось выдать ему справку, что он не Белкин. Да не смотрите вы так – это не он. У меня сегодня было одиннадцать Гридасовых и шесть Акеевых. Сейчас еще троих привезут, только что звонили. Правда, с «Акеевыми» проще, я тут вызвал Синицына – помните, свидетель-рисовальщик с Курского вокзала? Он у меня по Акееву лучший специалист. Жаль, что он остальных участников похищения не помнит…

Я разглядываю Пшеничного. За эти четыре дня с ним произошли значительные изменения. Из усталого, замотанного и даже изнуренного будничной работой следователя районной прокуратуры он превратился в спокойного, уверенного в себе и знающего себе цену работника. Голубые глаза внимательны, но без этого внутреннего русского надрыва и отчаяния, воротник белой рубашки выпущен поверх пиджака, и все – чистое, аккуратное, выглаженное, сразу видно, что работа в Прокуратуре СССР для него событие. Интересно, есть ли у него жена, дети? Четверо суток работаем по одному делу, а бутылки пива вместе не выпили, нехорошо это, не по-русски. Я смотрю на часы:

– Минут через двадцать, Валя, здесь будет Айна Силиня. Предъявите ей всех фигурантов – Акеева, Гридасова, Долго-Сабурова. На двоих из них мы сейчас выходим. Если она их опознает, наше дело почти в шляпе, тьфу, тьфу, тьфу! – я и суеверно стучу костяшками пальцев по косяку деревянной двери. Потом спрашиваю:

– У вас подготовлены фототаблицы для предъявления на опознание?

– Игорь Иосифович! – укоризненно отвечает Пшеничный, и я понимаю, что вопрос был излишним, даже нетактичным. По закону необходимо предъявлять свидетелю для опознания не одного человека и даже не одну фотографию, а ряд лиц или фотографий одновременно, не менее трех, чтобы не оказывать на свидетеля давление. Иначе в суде подобное опознание не будет принято как доказательство, что случается нередко из-за неграмотности следствия. Но Пшеничный, конечно, не новичок.

– Хорошо, Валентин. Вот директор вагона-ресторана, пусть он посидит у вас, ему на второй этаж нельзя. Светлов в каком зале?

– В третьем, Игорь Иосифович…

Оставляю Ираклия Голуба Пшеничному, а сам с Марьямовым поднимаюсь на второй этаж. Здесь сегодня большое оживление. Похоже, что помимо нашей группы работают еще несколько, и первые восемь комнат превращены просто в гримерную, словно в театре на Таганке или в «Современнике». Большая группа оперативников уже переодета в старшие чины авиации, в бородатых северных геологов, морских офицеров, и я с удивлением слышу из соседней двери знакомый голос моего приятеля Бакланова:

– Потрясающе! Летчики, геологи, моряки, а все в одинаковых в казенных милицейских ботинках. Называется – законспирировались!

Заглядываю в эту комнату. Увидев мое удивленное лицо, Бакланыч говорит:

– Привет! Беру картежную мафию. Обыгрывают, понимаешь, наших доблестных офицеров, приезжающих после службы за границей. Чуть ли не в Бресте накалывают жертву и потрошат до Москвы. Но ничего, мы им подставим сейчас несколько богатых клиентов. А как у тебя?

– Я буду в третьем зале, заглядывай.

В третьем зале у светящейся карты центра Москвы сразу нахожу живую, неусидчивую фигуру Марата Светлова и слышу одновременно два голоса двух оперативных групп:

– Товарищ подполковник! Объект по-прежнему стоит в очереди. Но директор ГУМа говорит, что этих французских лифчиков еще на пять минут торговли.

– Внимание, товарищ подполковник! Объект «племянник» остановил машину на углу площади Лермонтова и Каланчевской. Побежал к свободному телефону-автомату.

Светлов мгновенно повернулся к помощнику:

– Угол Лермонтова и Каланчевской. Какой номер у телефона-автомата?

На малом экране замелькала серия таблиц и тут же возникла карта скрещения площади Лермонтова и Каланчевской. Здесь, на карте, отчетливо видны каждый подъезд, вывески магазинов и будка телефона-автомата на углу, и тут же значился номер этого телефона – 754–214. В ту же секунду помощник по спецсвязи приказал секретному отделу Центрального телефонного узла на Зубовской площади:

– Телефон 754–214 – на магнитную запись и нам на прослушивание.

А еще через мгновение мы уже слышим взволнованный голос Долго-Сабурова:

– Алло! Толик! Это Герман. Тебе товар нужен?

– А что сегодня – пятница? – спросил его второй голос.

– Сегодня не пятница, сегодня четверг. Но я завтра занят. Сколько возьмешь?

– Ну-у, грамм двести… У меня сегодня капусты нет. Если бы завтра…

– А сколько у тебя есть? Учти, сегодня отдам со скидкой.

– Два рубля, ну, три максимум…

На сленге московских дельцов это значит 2–3 тысячи рублей. Между тем по второму каналу Зубовский телефонный узел уже доложил:

– Абонент говорит с пивным баром «Жигули» на Новом Арбате.

Тем временем «абонент» уже набрал еще один номер, и мы опять слышим его нетерпеливый голос:

– Роберт, это Герман.

– А-а, здорово! Что-нибудь случилось?

– Нет. С чего ты решил?

– Ну, сегодня же не пятница.

– Знаю, потому и звоню. Я к тебе заскочу с товаром. Ты будешь?

– А куда ж я денусь? Заваливай, очень хорошо, я как раз пустой…

Гудки отбоя и доклад технарей с Зубовской:

– Абонент говорил с шашлычной «Риони» на Старом Арбате.

И снова доклад группы сопровождения:

– Товарищ подполковник, он по карманам шарит, у него монеты кончились, звонить нечем. Может, дать ему пару копеек?

– Отставить юмор! – командует Светлов. – Продолжайте наблюдение.

– А брать где будем? В «Жигулях»? С поличным?

– Брать не будем. Вот Шамраев привез «сервировку», кто будет ему «стол накрывать»?

– Надо бы Ожерельева, он мастер, товарищ подполковник. Между прочим, объект сел в свою машину, едет в сторону Арбата.

– Ожерельев сегодня уже «накрывал стол» для другого объекта. Я не люблю, когда два раза, он же не Софи Лорен, чтобы два раза за день одну и ту же роль играть, – говорит Светлов.

– Ну, тогда придется вам, товарищ подполковник.

– Хорошо, я подумаю. «ГУМ», вы меня слышите?

– Слышим, товарищ подполковник.

– Кончайте торговлю лифчиками, только не упустите объект. А то всех в постовые разжалую, имейте в виду! – вслед за этим Светлов повернулся ко мне, ввел в курс дел:

– Значит, так. У «племянника» на Каланчевке был склад наркотиков. Очень удобно – в старом вагоне без колес, знаешь, которые прямо на земле стоят. И там среди всякого хлама и ветоши – ящики, коробки с морфием. Почему он решил этот тайник ликвидировать именно сегодня – еще не знаю, похоже, мы его спугнули нашими обысками. Короче, он со всем этим грузом ринулся на Лермонтовскую, в аптечный склад. А там его обэхээсники чуть не прихватили. Я их еле-еле опередил. Там твоя Маленина начала сплошную ревизию, весь склад закрыт. Обэхээсники кишмя кишат. Пришлось у самой проходной подсунуть этому «племяннику» «уборщицу». Она ему шепнула про ревизию. Вот теперь он мечется по Москве, чтобы сбыть с рук товар. Между прочим, машина, на которой он ездит, на имя его тетки зарегистрирована, Долго-Сабуровой, а он по доверенности ездит. Мы ему гаишную проверку устроили за обгон справа. Конечно, сейчас нужна кинокамера заснять его связи. Но где возьмешь? Одна исправная кинокамера на весь МУР и ту взял Бакланов.

– Товарищ подполковник! – послышалось из рации. – Объект вышла из ГУМа, встала в очередь на такси.

– Очередь большая?

– Она стоит девятой.

– Хорошо. Дай ей пару минут, потом подставь «Федотыча». «Федотыч» на стреме?

– А как же, товарищ подполковник! С утра мается.

– Отлично. «Федотыча» мне сюда на прямую связь! – приказывает Светлов, и все в комнате напряглись, замерли. Потому что в проводимой операции наступал один из решающих моментов: сейчас там, возле ГУМа к очереди на такси подкатывает в роли водителя такси старый муровский волк Тихон Егорович Федотов. За двенадцать лет, которые я его знаю, и за тридцать, что он служит в розыске, еще не было случая, чтобы он накололся – в его пышных усах, простодушном крестьянском лице, толстой фигуре увальня есть что-то такое, что всегда успокаивает преступников, внушает им мысль, что уж кто-кто, а этот старикан не может быть шпиком. И сев к нему в машину, они как-то сразу успокаивается, и даже если собирались путать следы и менять такси трижды, прежде чем поехать по нужному им адресу, – в машине у «Федотыча» почему-то расслабляются, и сразу едут туда, куда им действительно нужно. Машина «Федотыча» оборудована скрытой рацией, все разговоры, которые идут в машине, слышны в группе наблюдения и здесь, на Центральном пульте Дежурной части. Поэтому буквально через минуту мы слышим шумы улицы и окающе-благодушный говорок «Федотыча»:

– Центральный, я – Федотов. Подъезжаю к объекту… – И тут же совсем другим тоном: – Да подожди! Не лезь в машину! Куды ехать?

– В Медведково, – доносится мужской голос.

– Нет, в Медведково не пойдет, у меня обед. А вам куда?

– Бирюлево.

– Тоже не проходит, – и тут «Федотыч», видимо, поравнявшись с «объектом», Леной Смагиной, бросает заранее припасенную наживку: – Ленинский проспект, Юго-Запад, Ленинские горы, Черемушки…

– Я на Фрунзенскую набережную! – слышим мы молодой женский голос, и Светлов невольно восклицает, как рыбак, подсекший клюнувшую рыбу: «Есть! Молодец, Федотов!».

Там, в машине, не слышны наши комментарии, но здесь слышно все, что происходит в такси капитана Федотова.

– Гражданочка, ну уже ж занято! Занято! – отваживает «Федотыч» какую-то попутчицу с предложением: «Так мне ж тоже в Черемушки!» – В Черемушки ей тоже! Вот народ! У меня обед, я те говорю, у меня уже час как борщ стынет, а они прутся. Куды на Фрунзенскую набережную, в какие дома, дочка?

– Фрунзенская сорок восемь, «красные дома» знаете? – слышим мы голос Лены Смагиной.

– А как же, милая, двадцать пять лет за рулем, «красные дома» как не знать? Там одно начальство живет, министры бывшие, я тудысь один раз Булганина вез. Старичок теперь, совсем старый. Чай, жив еще? Не встречала?

Это был метод Федотова – ленивое балагурство и исподволь прощупывание – знает ли Лена жильцов этого дома или едет туда в первый раз. Одновременно, этим разговором Федотов отвлекает внимание пассажирки от своей тихой езды – ему нужно дать время группе наблюдения опередить его и поставить возле названного Леной дома топтунов.

– Нет, – слышим мы ответ Лены на вопрос о Булганине. – Не встречала.

– Помер, поди. А может – нет. Все ж таки некролог дали бы в «Правде». Как-никак премьер был нашенский. Я за всеми некрологами слежу…

– Побыстрей можно? – просит Лена.

– А чего ж? Можно и побыстрей. Только ГАИ не любит быстрой езды. Они как говорят? Тише едешь, дальше будешь…

В этот момент в эфире появляется голос второй группы:

– Товарищ подполковник, объект «племянник» остановил машину возле пивного бара «Жигули», уложил в сумку ящик с ампулами и прошел в пивной бар к заведующему. Жду указаний.

– Сколько у тебя человек в группе? – спрашивает Светлов.

– Восемнадцать.

– Сейчас «племянник» будет раздавать наркотики по всем явкам. Никого не арестовывать до моего сигнала. Только наблюдать, ясно? И засекайте, с кем он общается.

– А когда вы с ним будете обедать, товарищ подполковник?

– Не раньше, чем через час-полтора, – нервно сказал Светлов. – У меня сейчас Акеев на подходе.

– Товарищ подполковник, а если «племянник» захочет раньше покушать? И сам пойдет в ресторан, без вас, – что мне делать?

– Не знаю. Придумаешь что-нибудь, на то ты и «оперативный работник». Проколешь ему шины или… В общем, сам решишь, меня не колышет. Все, мне некогда, до связи!

В зал шагнул Пшеничный, позвал меня:

– Игорь Иосифович, прибыла Айна Силиня с родителями и подполковником Барон из Риги.

Как ни хотелось остаться в зале, пришлось спуститься вниз, к прибывшим. Подполковник Барон оказался высоким сорокалетним детиной. Он послушал, как я утихомирил родителей Айны Силиня, и укатил «навестить друзей и подруг» – для того, я думаю, и сопровождал в Москву семейство Силиня. Дежурная машина увезла родителей в гостиницу «Минск», а Айна осталась. Она оказалась спокойной, немножко флегматичной тонконогой девчонкой с большими зелено-голубыми глазами. Лично мне кажется, что за глазами такого, столь сокрушительного для многих мужчин цвета чаще всего скрываются зияющие пустоты абсолютного бездумья, просто эдакий вакуум, но натуры поэтические, увлекающиеся, вроде Белкина или Сашки Рыбакова, конечно же, склонны нафантазировать тут черт-те что. Отпустив родителей Айны и подполковника Барона, мы с Пшеничным провели Айну в кабинет, поступивший на сегодня в распоряжение нашей группы, и предъявили ей для опознания серию фототаблиц – листы с наклеенными на картон тремя фотографиями похожих друг на друга типажей, среди которых были фотографии Акеева, Долго-Сабурова, Гридасова. Акеева она опознала сразу и твердо, или, как у нас принято говорить – «категорически», а в Гридасове и Долго-Сабурове не была уверена.

Тем не менее даже это опознание подтвердило, что все наши со Светловым казалось бы судорожные движения, вся лихорадка этих дней не напрасны, что мы вот-вот возьмем след этого пропавшего Белкина, и уж во всяком случае сидим сейчас, что говорится, на хвосте у тех, кто его похитил.

Я повернулся к Айне Силиня, спросил:

– Айна, вы видели в Баку Радия Свердлова, корреспондента «Комсомольской правды»?

– Да, – сказала она. – Он живет на бульваре. Мы у него спали одну ночь, перед самым отъездом. А что?

– Валентин, пожалуйста, внесите это в протокол допроса, – сказал я и ушел наверх, к Светлову. Там, в третьем зале Дежурной части, события разворачивались со стремительной быстротой – хоть вызывай киношников с «Мосфильма».