Глава четвертая
Узок круг...

Филипп Агеев не понимал художников. Впрочем, он их толком и не знал. Точнее, знал, и даже достаточно хорошо, но только одного. И не представлял, как это можно жить годами, ничем по-настоящему не занимаясь, – имея в виду сугубо мужские дела, и при этом жить довольно-таки сносно. Потому что дело, которым занимался Зига, то есть Сигизмунд Веселовский, никаким серьезным ему не казалось. Обычно погожие дни он проводил либо в районе Старого Арбата, в массе таких же, как он, «портретистов», караулящих приезжих жертв, желающих запечатлеть свой неповторимый лик художественными средствами. Либо в парке «Измайлово» в такой же компании.

Филя однажды видел его за работой, специально посмотреть поехал. Зига работал быстро, и карандашные портреты у него получались похожими. Больше всего, конечно, костюмы позирующих. Именно с них, говорил Филе Зига, начинается узнавание. Важный момент. Случалось, заказчик пробовал спорить: мол, чего-то вроде как не очень похож, а? Ну и ответ в таких редких ситуациях должен был снять всяческие сомнения: ну а костюм-то твой? Костюм мой! И чего ты еще хочешь?.. А ведь считался Веселовский еще при советской власти очень способным художником. Но тогда были заказы, масштаб другой, а теперь никто никому не нужен, перебивайся сам, как можешь. Хорошо еще успел на самом переломе, когда и деньги приличные имелись, мастерскую приватизировать. Помог ему тогда маленько Вячеслав Иванович. С этим Зига и остался, хоть не совсем на мели. А рисованные цветными карандашами портреты все-таки приносили какой-то доход. Встречаясь с Зигой, Филя не замечал, чтобы тот нищенствовал, да и много ли холостому мужику, у которого нет и особых потребностей, кроме как выпить с приятелями, надо?

Впрочем, наличествовал и еще один важный и уже сугубо секретный момент. В начале девяностых годов, когда у руля Московского уголовного розыска стоял полковник, а позже уже генерал Грязнов, упомянутый Зига, не будучи нигде официально упомянутым, иногда «помогал» тому искоренять преступность в столице. Главным образом в среде тех, кто имел не совсем традиционную ориентацию.

«Узок круг революционеров», как утверждал вождь пролетариата, и проникнуть в этот «своеобразный круг» мог разве что знаток этого дела. Ну, либо большой и известный любитель.

А команда Голованова, уволенная из доблестных армейских рядов по причине неисполнения, как выяснится только потом, преступного приказа собственного начальства, была приглашена Вячеславом Ивановичем на службу в «убойный» отдел МУРа.

Вот так и пересеклись, в некотором отношении, пути агента Маляра и того же Фили Агеева, простого человека, с которым «тайный агент» и общался, когда в том была необходимость.

Много с тех пор воды утекло. Зига Веселовский, важно потрясая лохматой рыжей бородой и длинными, словно у священника, седеющими волосами, – какой же художник позволит себе сменить привычный глазу обывателя имидж? – продолжал рисовать прохожих то на Арбате, то в Измайлове и к встречам с прежними знакомцами сам не стремился. Это понятно. Но его без труда находили. И он прекрасно знал, что, когда появляется острая нужда в твоих знаниях, поневоле приходится жертвовать своим драгоценным творческим временем. Правда, ради небольшой, но обязательной финансовой компенсации. А в «загашнике» портретиста всегда что-нибудь интересненькое имелось – недаром же он постоянно сидел в самых людных местах! А там – разговоры, слухи, сплетни, – короче, все последние обывательские новости, которые никогда не опубликует ни одно из средств массовой информации, именно здесь имели постоянное хождение. Клад для того, кто понимает...

Когда Филипп увидел, что веселые подружки отправились в мастерские художников, у него сразу же мелькнула мысль отыскать и, если тот жив и здоров, тогда немного и поднапрячь бывшего «человека Грязнова». Где тот живет, Филя, естественно, знал, но никогда не позволил бы себе навестить знакомца в его доме. Кстати, и подъезд у него, кажется, тоже второй. А касаемо связи, есть же телефон, который, правда, мог уже сто раз сменить номер. Но был, помнится, и мобильный. Надо поискать. А может быть, проще прокатиться на Старый Арбат либо в Измайлово. Свежий воздух, приятные лица, масса новых и интересных впечатлений, девушки опять же...

Филя заставлял себя спокойно относиться к молодым девушкам типа тех, за кем ему поручили теперь приглядывать. Лично его привлекали все-таки жизненный опыт и более зрелые формы, где он мог бы в полной мере удивить и своей удалой хваткой, и недюжинной силой. А если и приходилось, общаясь с такими женщинами, за чем-то следить, то лишь за тем, чтобы приятные интимные отношения не переросли нечаянно в некую обязанность.

Ну а эти юные заразы раздражали и словно дразнили. Знал он, что для них, как, к сожалению, и большинства их сверстниц, уже давно нет никаких секретов в сексуальных отношениях, но все равно не мог он никак отрешиться от понимания того, что они же еще дети, черт побери! Может, и старческий маразм определял такой его взгляд, кто знает. Сам он не смог бы ответить себе со всей уверенностью, но был тем не менее непоколебим в своих убеждениях...

Следующие два дня агеевской информации относительно того, как выглядит компания главной фигурантки – Юлии Осиповой, не расширили. Кроме того, что уже было известно от ее подруги Наташи. На Масловку Юлия больше не ездила, а из своего офиса, сразу после конца рабочего дня, отправлялась домой. И никуда по дороге не заезжала. С подругой, похоже, она тоже не встречалась. Наверное, как поссорились тогда в машине, так и не стали восстанавливать сердечных отношений. Но нельзя исключить, что и Наташа, следуя предостережению ночного незнакомца, избегала контактов с Юлией. Правда, Александр Борисович предупредил Филиппа, что именно сегодня к Юлии приедет его дочь Нина и не исключено, что девушки, если между ними установится дружеский контакт и возникнет «взаимное доверие», могут куда-то и отправиться. И вот тут придется понаблюдать основательнее. И послушать. С этой целью Турецкий наверняка, предупредив заранее дочь, сунул в ее сумочку «жучка». Для контроля. Так что работенка была.

Но Нина собиралась подъехать на Нижегородскую где-то к середине дня, и Агеев, не желая «зарабатывать деньги» бездарным сидением на одном месте, посоветовавшись с Турецким, решил пока поискать Веселовского. Благо и много времени на поиск уйти не должно было – «точки» же его давно известны.

Зига священнодействовал в самом начале пешеходной зоны на Старом Арбате, напротив ресторана «Прага». Народу здесь оказалось вполне прилично. Желающих оставить себя на память потомкам тоже. А к Веселовскому так вообще выстроилась целая очередь. И работал он споро, как передовой сборщик на конвейере. Наверняка Зига сейчас испытывал давно забытое ощущение своей нужности людям! И отвлекать его в этот момент высокого творчества с Филиной стороны было бы просто безобразием. Полнейшим отсутствием такта, уважения, наконец, к творческой личности. И Филя не стал бы напрягать творца, да времени оставалось не так уж и много в запасе, – пробки ж, будь они неладны!

И он постарался аккуратно попасться вдохновенному художнику на глаза. И когда тот, подняв взор, увидел Агеева, лицо его немедленно выразило глубочайшее недовольство. Филя показал один поднятый палец – мол, прервись всего на минутку. И тот как-то безутешно вздохнул. Потом положил на свой этюдник грудку цветных карандашей, потянулся и встал.

– Сейчас, подождите минуточку, старые кости расправлю и закончим, – сказал он. – Не могу, курнуть хочу... пару затяжек...

Сидевший на раскладном стульчике парень с типичной такой внешностью братана кивнул и сам полез в карман за сигаретами. А Веселовский, подойдя к Агееву, сказал:

– Здорово, корешок, угости сигареткой.

Филя держал на этот случай пачку дорогих «Давидофф». Протянул и огонек зажигалки.

– Как жизнь? – спросил Зигу.

– Как видишь. Самый лом.

– Слава богу... По-моему, в твоем доме проживает некто Хлебников. Степан или Степаныч. Не знаешь?

– Знаю.

– Кто он?

– Гнида. А чего тебе от Хэ надо?

– Ну, я б сказал, что с этого места желательно поподробнее, но пока воздержусь. До вечера, когда увидимся там, где ты сам скажешь, лады? Телефон не менялся?

– Прежний.

– Когда звякнуть?

– В десять.

– Чего так поздно?

– Мои проблемы.

– Ну пока, – сказал Филя и, отдав Зиге сигареты, – не мелочиться же, а ему еще сидеть, вон их уже пятеро пристроились – отправился к машине. Посмотрев на часы, подумал, что еще повезло с Веселовским, потому что, окажись тот не здесь, а в Измайлове, так быстро не отыскал бы. А время неслось быстро – московские пробки запросто решали все вечные вопросы человеческой жизни, безжалостно съедая драгоценное время. Если б еще Господь не учитывал часы, а может, и дни, и месяцы, и даже годы стояния в пробках, как помогает в этом смысле рыбакам, тогда никто б и не жаловался. А так смотришь, как твоя жизнь утекает, и не знаешь, на кого грешить, кому пожаловаться...

«Хорошо, – размышлял он, едучи по Садовому кольцу в сторону Таганки, – искомый Хлебников – гнида. Пусть и с точки зрения Зиги. Но без конкретных, порочащих репутацию фактов будем пока считать сей выпад Веселовского его личным мнением. Ну, а если, как говорится, тогда уж, извините, и разговор другой... Тогда станем раскручивать дяденьку, к которому зачем-то бегают красивые, легкомысленно одетые молодые девушки... Возможно, что вот тогда беспокойство пожилого профессора и найдет под собой веские основания... Но почему именно гнида?.. Или действительно что-то личное? А что, от этой странной публики всякого можно ожидать...»

Филя испокон веку придерживался самой традиционной ориентации и постоянно благодарил судьбу, которая не обнесла его, что называется, во пиру чашею. Но удовольствие от общения с тем же Зигой Веселовским он считал для себя сомнительным, хотя еще Вячеслав Иванович, знакомя и передавая Агееву своего агента, говорил, что тот всегда работал честно и аккуратно, что, в свою очередь, особо важно для самого агента. Но это ж когда было! Да и понятно, что «нетрадиционникам» в советском обществе жилось несладко. А сейчас проблемы геев в стране, похоже, вообще не существует. Напротив, народ уже традиционной ориентации так и рвется в закрытые гей-клубы! И даже солидные организации, как уверяют «знатоки вопроса», на глазах, бывает, «голубеют». Вот где простор для рэкета! Просто поразительно... И криминалу небось немерено!.. Так что тут наверняка придется вносить еще и соответствующую поправку к информации Веселовского. Ну примерно, как ты это делаешь, когда пристреливаешь новое оружие...

От размышлений оторвал телефонный звонок.

– Привет, Кузьмич, – услышал он голос Александра Борисовича. – Ты где конкретно?

– Подбираюсь к Таганке. На Нижегородской буду, если сильно повезет, минут через тридцать. Есть изменения?

– Нинка договорилась о встрече в районе половины четвертого, так что не торопись, времени у тебя навалом. Вряд ли, думаю, они сегодня куда-нибудь отправятся. Для первого дня знакомства рановато. Но видно будет. Если что, ты уж тогда с них не слезай. Надо будет раздвоиться, немедленно звони, я подъеду. Ну а дальше, как договорились, слушай да пиши. Вечерком познакомимся с информацией и обсудим. Или у тебя собственные дела?

– После десяти. По поводу того художника.

– А-а-а, нашел своего бывшего знакомого?

– Точно так.

– И что слышно?

– Про художника? Гнида.

– Во как?! Интересно! Ты уж тогда поплотнее им займись. А запись просто забрось мне по дорожке, я сам послушаю...

Вечером того же дня Нина пожаловалась отцу.

– Слушай, папуля, я думаю, что дальше так дело у нас с тобой не пойдет. Эта твоя дурацкая «прослушка» – «жучок»? «клоп»? как вы их называете? – категорически мне мешает! Я не могу работать, зная, что она лежит у меня в сумочке. Ну будто я какую-то подлость совершаю! Нет, правда, пап! Давай уберем ее? А то я кажусь себе стукачкой... ужасно противное ощущение! Я даже в глаза Юле в какие-то моменты боялась смотреть – вдруг догадается? Это ведь ужасно! Тем более что никаких секретов у нас и не было...

Александр Борисович еще до возвращения дочери домой успел прослушать запись, сделанную Филей Агеевым, и ровным счетом ничего в ней полезного для расследования либо просто интересного для себя в плане постижения характера Юлии не нашел. Тут дочка была, конечно, права. Но ведь суть ее каприза, как понимал Турецкий, в другом. Если ей уже сейчас, когда ничего серьезного не происходит, – просто обычное знакомство! – мешает «жучок», то что будет потом, когда роль прослушивающей техники в плане сбора информации стократно возрастет? Ну, может возрасти? Нинка, что же, так и будет продолжать переживать свою «неискренность»? Вот это и плохо. Значит, она изначально неверно поняла суть своего задания. Ее не «дружбу заводить» с Юлией послали, а попытаться выяснить, что с девушкой происходит. То есть узнать о причинах ее конфликтов с родителями, ну, с дедом и бабкой. Посмотреть, в каких условиях она работает, что делает в свободное время, кто друзья и так далее. Но не более того. И всякие личные Нинкины проблемы к делу никакого отношения иметь не должны. А если ей что-то мешает, то придется сделать так, чтобы эти помехи устранить. Скрыть от нее. Иначе говоря, формально как бы отказаться от прослушивания, а на самом деле не прекращать его ни на миг. В одежде микрофон прятать нельзя, дочь каждый день надевает на себя то, что взбредет ей в голову в последнюю минуту перед выходом из дома, а барахла хватает. Значит, остается все та же сумочка, которую надо каким-то образом передать ненадолго в руки Филиппу, тот мастер прятать «игрушки» подобного рода.

– Другими словами, – пытался объяснить Турецкий жене свою позицию, – если мы не собираемся отказываться от Нинкиной помощи, придется ей, к сожалению, но для пользы дела соврать. И возьмешь на себя эту миссию ты, дорогая. Или мы с тобой попросту выводим дочь из игры. Потому что если она не будет нам помогать, то совершенно определенно может сильно помешать. Увы, такова логика. Думай...

Но вместе с тем другое обстоятельство обрадовало Турецкого, чем он и не преминул также поделиться с женой. Наедине, естественно.

– А наша Нинка-то уже совсем взрослый человек... Ты замечала, что у нее свой, достаточно зрелый взгляд на вещи образовался, на разные события. С одной стороны, вроде бы еще в куклы играть, а с другой – ей уже, оказывается, мешают быть искренней условия игры, продиктованные нами, родителями. Гнетут они ее, видишь ли! Не хочет притворяться! Это у нее уже вполне взрослая реакция. Вероятно, мы зря ей сказали о прослушивании. Но, исходя из собственной практики, да из требований безопасности, в конце концов, могу сказать, что такое ощущение собственного неудобства сохраняется только первое время, и недолго, а потом человек привыкает.

– А разве нельзя обойтись без этой гадости?

– Ира, это не гадость, а суровая необходимость. И мы, к сожалению, не можем рисковать...

Ирина же, как с удивлением увидел Александр Борисович, в данном вопросе полностью разделяла точку зрения дочери.

– Да о каком риске идет речь?! О чем мы вообще говорим?! Права Нина, мне тоже не понравилась эта твоя идея, но я посчитала, что ты, возможно, предложил как бы одноразовый вариант. Для первого знакомства. А постоянно – да ты что, Шуринька?! Я тоже категорически против! Нельзя травмировать психику дочери!

Вот те на! И это называется работать душа в душу?

– Нет, дорогие мои девочки, такой номер у вас не пройдет! Либо мы продолжаем, но в том ключе, о котором говорю я, либо немедленно отказываемся от всяких Нинкиных услуг. Полностью и тоже категорически. И это мое последнее слово!

Александр Борисович не то чтобы открыто возмутился, но твердо высказался в том смысле, что без прикрытия работать дочери не позволит. Каким будет это прикрытие – другой вопрос, но оно обязательно будет. Хотел еще добавить насчет того, что кое-кто, прочитав учебник судебной медицины или прослушав с десяток лекций какого-нибудь доцента, готов возомнить себя крупнейшим специалистом в оперативных разработках. Но... промолчал, хотя и не видел причины скрывать правду. И правильно сделал.

А тут шлея захлестнула Ирину, как говорится, под ее королевскую мантию. Она заявила, что возражает лишь против подслушивания разговоров дочери с Юлией – мало ли какие темы могут найтись у девочек! А сопровождать и наблюдать – это сколько угодно, пожалуйста, кто ж против этого выступать станет?

– Да просто из чисто этических соображений, Шура, ты же ее отец, человек, которого она любит и уважает, и ты не пешка какая-нибудь в юриспруденции, ты – генерал! Нет, Шурик, ты не должен унижать Нину, взрослого человека, сам же только что заявил! А если у девочек вдруг действительно зайдет речь об интимных вещах, как ты потом дочери в глаза смотреть будешь? И что она станет думать обо всех нас, зная наверняка, что ее слушают посторонние люди? Тот же «дядя Филя», например? Да я и сама, зная об этом, от стыда сгорела бы! А у нас ребенок, что там ни говори...

– Я понимаю тебя, но и ты подумай: как это устроить выборочное прослушивание? Это же нереально! А ты, между прочим, как умная и сообразительная мать, могла бы поговорить с ребенком, объяснить ему... ну, ей, Нинке, что мы конкретно имеем в виду. Вот, например, недалеко ходить... Нам уже известно о достаточно сильных переживаниях Юлии после гибели того певца, что из окна выпал. Или ему кто-то «по-дружески» помог, не знаю. Мне ее расспрашивать об этом нет никакого резона, тебе – тем более. Нинка могла бы заговорить о нем, к слову. И естественно, завязался бы диалог. Но то, что потом расскажет мне дочь, я почти уверен, меня не устроит. Ибо мне нужны будут интонации Юлии, то, как она станет пересказывать последовательность событий и собственных своих ощущений. Передать все это в абсолютной точности может только очень опытный человек. А в записи я сам услышу, потому что прокручу ее сто раз. И услышу, скрывает она что-то или нет, врет или говорит чистую правду. И смогу сделать нужные выводы. Но ведь нам же этические соображения не позволяют, так надо вас понимать? А в этом факте, может быть, как раз и скрыта причина всего того, чем мы занимаемся... Теперь по поводу вашего интима... Ну, что? – словно пародируя известного артиста кино, тонким и занудливым голосом произнес Александр Борисович. – Каждый уважающий себя человек имеет право не обсуждать таких скользких с точки зрения общественного мнения вопросов. Сказать: не люблю я этого – и все. – Он безнадежно махнул рукой. – А потом, ты и сама, я думаю, могла бы первой послушать и что-то исключить из записи. Но, в принципе, мы с Филей в жизни уже давно такого наслушались, чего, бог даст, вы никогда не услышите... Нет, я не уговариваю, и ты в этом легко убедишься.

Словом, задушевный разговор не получался. Больше того, он едва ссорой не закончился. Успели вовремя остановиться, но Александр Борисович понял, что каждый остался при своем твердом убеждении.

Впрочем, и вопрос о дальнейшем участии Нинки в расследовании непонятно каких проблем с Юлией тоже не поднимался. Словно бы, уже не обсуждая темы, согласились, что она продолжит свое знакомство, но исключительно лишь в том случае, если сама захочет. Однако никаких заданий она больше не получает. Расскажет – спасибо, не захочет – и не надо, обойдемся собственными силами, хотя это отчасти и усложнит задачу...

И шайбочка микрофона, заложенного в сумку Нины, была лично – и с нарочитой торжественностью! – изъята Александром Борисовичем. Он посмотрел на нее и небрежно, как монету – «орел-решка», – подкинул и бросил на стол, дав понять, что этим актом умыл руки, подобно Понтию Пилату, и никакая дальнейшая информация от Нины его больше не интересует.

– Ты все-таки обиделся, – констатировала Ирина неизвестно с какой целью. Для кого она это сказала? Ведь не спровоцировать же, наверное, хотела! Это было бы с ее стороны сейчас совсем неумно. Или для дочери, которая с удивлением смотрела на родителей: вроде и не ссорились, а что-то уже не так?..

Александр Борисович безразлично пожал плечами.

– Понимаешь ли, – нейтральным тоном, который при желании вполне можно было бы назвать и холодным, объяснил он, – в моей многолетней практике подобных проблем возникало не меньше десятка на дню. И если бы я разрешал себе каждый раз обижаться или, не дай бог, сердиться, я бы давным-давно уже пребывал в психушке. Но, как видишь, я не только жив, но и, за малым исключением, почти здоров. И вероятно, по одной простой причине... точнее, по двум. Когда возникали такого рода возражения и споры, я либо приказывал, и тогда мои указания исполнялись беспрекословно – с учетом любых этических сложностей, – либо отменял одни, заменяя другими. И генеральские погоны, Ириша, здесь, кстати, ни при чем, существует железная логика следствия, которой преступник, хотя речь сейчас не о нем, нередко владеет не хуже нас. А иной раз и лучше, это знает любой грамотный юрист. Потому что иначе мы бы расщелкивали преступления как семечки. Вот так, девушки...

Ничего, пусть теперь думают. Когда он ушел к себе, Ирина осталась – поговорить с дочерью.

Кто такой Хлебников? Степан Яковлевич, шестидесятого года рождения, заслуженный деятель искусств Российской Федерации. Звание присвоено в девяносто четвертом году по представлению общественности.

– Какая это общественность, можно себе без труда представить, – скептически сказал Зига, – поскольку главным художественным достижением Степки в те годы были зубоскальские листовки с заметным налетом порнографии, лихо и с остроумной фантазией порочащие славные коммунистические ряды защитников Белого дома. Нет слов, заслужил, он очень старался... Хотя художественного дара не лишен... нет, не лишен, – как бы убеждая себя в этом, дважды произнес Веселовский и окунул нос вместе с пышными рыжими усами в пивную кружку.

«Интересный случай, – размышлял Филипп Агеев, – потомственный гродненский поляк иудейского происхождения, а добавь немного седины, и православный патриарх, надо же!» Ему была известна биография Сигизмунда – еще от Вячеслава Ивановича.

Собеседники сидели в пивном баре «Жигули» на Арбате. Здесь ровно в десять вечера Зига назначил Филиппу встречу. Угощал, естественно, Агеев.

– Ты не объяснил еще, почему гнида, – заметил он.

– А это не какое-то одно, определенное качество характера и не внешний признак. Это, скорее, общая характеристика. Тип, а не типаж. Я понятно изъясняюсь? – изысканным тоном спросил Сигизмунд.

Филипп улыбнулся:

– Но ведь что-то ж должно все-таки иметь место, какое-то основание для такого твоего обобщения? Гнида – понятие весьма конкретное и употребляется не вообще, а в определенных случаях и также по конкретному обычно адресу. То есть в частности. Я не прав?

– Согласен. Зачем он тебе, конечно, не скажешь?

– Обязательно скажу. Если тебе это будет действительно важно. Хотя впутывать тебя в чужие проблемы у меня нет ни малейшего желания. Достаточно посильной помощи и нейтрального отношения. Подробности, как говорится, письмом, отдельно...

Вообще говоря, Филиппу в данном вопросе уже и так здорово повезло, и он, продолжая расспрашивать Веселовского относительно его соседа, одновременно прикидывал для себя вполне реальные варианты дальнейшей своей работы в этом направлении – в смысле, раскрутки заслуженного художника. И раскручивать, как он уже понимал, было что.

Мастерские Веселовского и Хлебникова в доме, издавна заселенном художниками, располагались рядом, в одном длинном коридоре второго этажа. Зига практически жил в своей мастерской, состоящей из собственно студии и еще одной комнаты, где у него была спальня-столовая и отгороженный закуток для кухни и умывальника. Туалет общий, в конце коридора. Но некоторые уже предпочитали иметь у себя персональные биотуалеты. И чтоб самим не бегать и не ждать, если кабинка занята, да и даме иной, которая могла позировать допоздна, а потом боялась ехать в одиночестве к себе домой, эта удобная штука тоже была нелишней.

Такая планировка была характерна для всех помещений. Правда, некоторые жильцы – из «великих прошлых», как можно было бы назвать народных художников республики или Союза, – умудрялись, опять же еще при советской власти, нехитрыми способами, главным образом воздействуя авторитетными письмами на партийные органы, объединять по две мастерские, и тогда площадь была просто шикарной, даже с персональным санузлом. Но не всем, далеко не всем это удавалось. Тут уж шли в ход «особые заслуги».

Зиге своего вполне хватало. А вот Степка появился в доме после смерти Паши Кузнецова, прекрасного графика и очень даже приличного человека, умершего от водки в черные годы перестройки. И въехал Хлебников в его, кстати говоря, спаренную мастерскую тоже под давлением все той же общественности. Московский союз художников не мог устоять перед дружным натиском новых, демократических сил, щедро оделявших своих наиболее активных пропагандистов и агитаторов необходимыми жизненными благами. Вот на этой волне и появился в «клубке художников-единомышленников» новый член товарищества. Никто с ним заводить тесное знакомство не стремился, – дружеские связи, наладившись однажды, уже фактически не прерывались, – да Степка, как его с полупрезрительным «Хэ» именовали здесь, и сам не собирался заводить знакомств. Оно только говорится, что единомышленники, но если по правде, то единомыслия в этой среде никогда не наблюдалось. За редчайшими исключениями, широко и подробно описанными в искусствоведческой, а также художественной литературе, как бы в назидание потомству.

Таким образом, у Зиги имелись все основания заявить, что Степка Хэ, то бишь Хлебников, по большому счету, «вещь в себе», выражаясь устами философа Канта. Но кое-что все же было о нем известно, что и давало право Зиге именовать своего соседа гнидой. Итак, в чем же смысл такого определения?

Дело в том, что любой художник, как правило, редко покидает свою мастерскую. Работа этого требует, если к ней относиться серьезно. Но!.. И в этом большая загадка.

Даже не высовывая головы из окна, не выходя за дверь, не подслушивая и не сторожа в коридоре, любой художник прекрасно знает, что в доме происходит, кто к кому пришел, часто даже, зачем, кто кому позирует, у кого появился выгодный заказ, а кто просто гонит очередную халтуру, и так далее. У кого сейчас есть «бабки», а к кому лучше и не стучаться. Не говоря о том, что семейные отношения тоже не представляют неразгаданной тайны. Кто разносит сведения? Жены, любовницы, натурщицы, уборщицы или сами же художники, неизвестно. Но все всё обо всех знают. Потому и «клубок» – друзей ли, единомышленников – без разницы.

Итак, Степка Хлебников был графиком, но занимался также, правда совсем немного и, кажется, не очень удачно, живописью, в основном портретной. Однако, по его же словам, главным призванием в своей жизни он считал монументальную, настенную живопись, иначе говоря, фреску. Никто толком не знал, какие салоны он расписывает, какие церкви и монастыри реставрирует, поскольку для таких масштабных работ требовалось много времени и подразумевались постоянные, длительные командировки. Степка же предпочитал проводить свое рабочее время у себя в мастерской. И там у него постоянно собирались разнообразные компании, в которых были замечены как солидные люди, приезжавшие с шоферами на дорогих иномарках, так и молодые, красивые девушки.

Злые и завистливые соседи по дому не сомневались, что Хлебников устраивает у себя попросту вечеринки знакомств, где уставшие от непосильного бизнеса «папики» выбирают себе единовременных подружек. Возможно, и так, но лезть со своими подозрениями к Хлебникову или стучать на соседа в правоохранительные органы никто не собирался. Причины не было. Никто у Степки никогда не шумел, не орал, не бранился и не бился в истерике, посетители вели себя сдержанно, девицы тоже были достаточно скромны. Так что и придраться было не к чему. Когда же все-таки вопросами донимали, Хлебников приглашал «общественность» к себе в мастерскую и, разливая по рюмкам коньячок, демонстрировал эскизы и наброски, композиции и портреты вроде бы и разных, но при этом отчего-то очень похожих между собой молоденьких девушек и пожилых мужчин, по его словам, приготовленных для того, чтобы в любой момент перенести их на сырую штукатурку. Большинство натур были обнаженными, хотя какая-то видимость одежды – в виде почти прозрачных накидок и хитонов присутствовала. По мнению художника, от этих стилизованных, нарочито удлиненных, как на старинных иконах, фигур и лиц – сплошь голубоглазых и нежнокожих, – должно так и веять на зрителя благородством, кротостью и покоем. Живопись, конечно, с точки зрения профессионала, не бог весть какая, но раз уж имелась и в ней потребность, значит, были и деньги. Да и не всем же, в конце концов, быть Васнецовыми да Кориными! Вот на этом разговоры, как правило, и заканчивались.

Но не так давно, где-то с год назад или чуть больше, открылась еще одна грань Степкиного таланта. Кто-то каким-то образом узнал, и побежало по этажам известие о том, что Хлебников, оказывается, открыл в Интернете, распространившем в последнее время свое влияние буквально на все стороны жизни «дорогих россиян», свой личный сайт знакомств. И назвал его в полном соответствии с современными требованиями молодежи, «Flirt & Love». Причем, что любопытно, он предлагал людям разного возраста и интересов познакомиться не только виртуально, но и если появится желание, то и вполне реально. Для этого обитатели сайта знакомств могли встретиться в «домике», то есть в его мастерской, где имелась chill-out – ну, чиллаут, по-русски говоря, комната для свиданий, в которой можно было уединиться и поговорить по душам о чем угодно, отдохнуть, выпить и решить, стоит ли продолжить знакомство дальше.

Так что это? Публичный дом? Бордель «На бегу»? Нет, просто конкретная возможность укрепить знакомство, начатое по переписке в Интернете, либо отказаться от него. Плата небольшая, скорее, символическая: для того, кто завис в Сети, какая-нибудь тысяча-другая баксов проблемы не составит. Зато масса выгоды. И в первую очередь реальная возможность не впасть в горькое разочарование, не нарваться на обман, на жульничество, мошенничество или насилие, на проявления садизма или педофилии и так далее.

Вот такой новый бизнес все больше захватывает умы и чувства россиян, ищущих для себя душевного спасения.

«Да, да, – заявляет в своем сайте Степан Хлебников, – это для вас сегодня самая лучшая и, кстати, максимально безопасная возможность убежать от одиночества! Зарегистрируйся, заполни анкету – и в путь! В поиск! Вам предлагается поистине виртуальный рай!»

И с ним согласны – это ж только представить! – миллионы пользователей Интернета, не соображающие, что они тем самым попадают в ловушку одиноких сердец...

Последний пассаж погрустневшего Сигизмунда поверг Филю почти в священный трепет. Подумал: а ведь сечет мужик! И по большому счету! Но почему ж все-таки гнида? На этот простенький вопрос до сих пор ответ так и не прозвучал.

– Почему?.. – многозначительно пробормотал Зига, резко отодвигая от себя бессчетную пустую кружку и вопросительно глядя на Филю, который только-только расправился со второй. – Понимаешь?.. Если мужик занимается в открытую сводничеством, что именно так, то он не может не иметь в этом грязном деле своего о-очень солидного интереса. А мы разве не понимаем, что это такое? Тоже своего рода рэкет. И почему тогда еще и не шантаж, а? И как иначе ему деньги зарабатывать? Все равно, что б ни говорили, что б у него за плечами ни было, а художник-то он – говно. И это правда. Но как цветет! А на чем, я тебя спрошу, лучше всего растут цветочки? Вот мы и вернулись к тому же самому... к удобрению... И вообще, я терпеть не могу профессию сутенера. Тебе все еще что-нибудь непонятно?

– Понятно, – вздохнул Филя.

– А раз понятно, закажи еще, горло сохнет...

За пивом дело не стало. Но, слушая «мудрые речи» Зиги, Филипп неожиданно пришел к выводу, что лучше, чем в мастерской Веселовского, ему нигде наблюдательный пункт не оборудовать. Тем более что Зига все дни проводит на улице, на пленэре, как они выражаются. А в качестве кого появиться в доме? Так проще простого, родич из Гродно, поди проверь! Уж изобразить из себя сугубого провинциала, пугающегося московского шума, – это Филя умел, да еще и с артистическим блеском. Так что, если Александр Борисович одобрит идею, приезд «родственника» можно будет осуществить да хоть прямо и сегодня... Нет, сегодня уже поздно, решил Агеев, двенадцатый час на дворе, пора закругляться, а вот завтра, с первым утренним поездом из Белоруссии прибыть вполне реально. С чемоданом, полным «игрушек», которые можно будет попозже «устроить» в надежных местах. И посмотреть, и послушать...

Да, вот так, запросто? А что? Ну и пусть несанкционированное проникновение на чужую жилплощадь. А про оперативную необходимость слышали? Да к тому же и афишировать свое проникновение нет никакой надобности. А когда нужда появится, вот тогда можно будет попросить помощи, скажем, в МУРе, у Владимира Михайловича Яковлева, его начальника, генерала. Не откажет – и по дружбе, и по старой памяти. Уж это кому, как не Александру Борисовичу, и знать-то?

Оставалось только заручиться согласием самого Зиги...

И, чтобы не откладывать дела в долгий ящик, Агеев набрал номер Турецкого, естественно, заказав Веселовскому очередную кружку. Заслужил мужик. Но пусть и еще послужит...

Александр Борисович не спал и не удивился столь позднему звонку. А спросив откуда и узнав, что из пивного бара, удовлетворенно хмыкнул:

– Молодец, завидую! Какие мысли осенили?.. Да, кстати, нам бы завтра с утра пораньше обсудить кое-что. Тут некоторые сложности появляются. Поэтому, Филя, если не возражаешь, давай встретимся в конторе около девяти.

– Нет проблем. Но сейчас вопрос в другом. Есть возможность подобраться почти вплотную. – И Филипп, поднявшись и кивнув Сигизмунду, что отлучится на минутку, отошел подальше, чтоб художник не слышал его разговора. Придется ведь еще и его уговаривать. И вряд ли это окажется просто.

Агеев вкратце изложил свои соображения, подкрепив их информацией от Веселовского.

Александр Борисович после не самого приятного, по правде говоря, разговора с женой и дочерью по поводу этических соображений в пользу отказа от прослушивания нашел в речах Филиппа неожиданную, но, что важнее, чрезвычайно важную поддержку. Ну, конечно! Это надо сделать обязательно! Это большая удача!.. А как отнесется сам художник?

– А вот это еще вопрос. Но я попробую, на Вячеслава Ивановича сошлюсь, в конце концов. Да и ненадолго операция-то. Я потому и звоню так поздно, что Зига сидит рядом, разговор может быть очень удобным.

– Филя, обеими руками «за»!

– Тогда узнай, когда приходит из Гродно утренний поезд на Белорусский вокзал, я совершенно не в курсе, и перезвони мне. Отсюда и будем танцевать, тогда назначим и время в «Глории».

– Слушаюсь, товарищ капитан! – рассмеялся Турецкий.

Филипп не успел вернуться на свое место, как запел его мобильник.

– Филя, ранний есть около десяти. Гродненский, естественно.

– Ну и отлично, встречаемся в девять. Только не смейся, когда меня увидишь.

– Это почему?

– Так я ж и говорю: увидишь. Пока.

А вот Сигизмунду пришлось объяснять нужду долго и подробно, пока тот не врубился, что его собственная роль в данном случае сведется лишь к тому, чтобы представить Филю вахтерше своим дальним родственником, который недельку поживет в его мастерской, и не больше.

Все-таки он понял, что его характеристика соседа Хлебникова дошла до сознания правоохранительных органов. И, не будучи склочником и кляузником по духу, он тем не менее старался, может быть и в силу своей нетрадиционной ориентации, как можно меньше общаться с неприятными людьми. А Степка как раз и был из неприятных. И если его возьмут в конце концов за причинное место, то польза будет всем. Несмотря на то что сам Сигизмунд за счет соседа расширяться не собирался. Хотя и мог бы, как старожил.

Одним словом, он согласился помочь расследованию. Причем не выпрашивая себе каких-то дивидендов. Но, во избежание возможных дальнейших обострений в доме художников – те же вахтерши там, уборщицы, прочие – Зига все же намекнул, что не возражал бы и против некоторой оплаты услуг. Филя только руками развел: какие разговоры?! Обязательно! Двух мнений нет. Да и вообще, как ситуация подскажет, наверняка еще и какая-нибудь конкретная помощь понадобится, так что об оплате можно не беспокоиться. И о порядке тоже.

На том и завершили разговор, договорившись, что Зига до появления Филиппа дом не покинет. Надо же, чтоб хозяин встретил дорогого родственничка лично! Иначе могут возникнуть подозрения, лишние вопросы.

Утром Турецкий, озадаченный несомненно дорогим, но безвкусным «убранством» Агеева, рассказал о своем вчерашнем разговоре с собственным семейством, продолжая при этом окидывать Филю с ног до головы ироническим взглядом. И причина, разумеется, была более чем...

Филипп оделся для выхода с потрясающей воображение роскошью. Ярко-желтые, на толстенной рифленой подошве ботинки явно «забугорного» происхождения, какие были в моде в пятидесятых годах прошлого века, ознаменованных приближением незабываемой «оттепели» и появлением знаменитых московских стиляг. Джинсы на Филе были белыми до голубизны, тесными в коленках, а книзу представляли собой широченный матросский клеш. Пиджак был черного бархата. А сквозь светло-розовую сорочку с шикарным желтым галстуком предательски просвечивали синеватые полоски тельняшки. Два больших желтых чемодана на повизгивающих колесиках, подобранные, очевидно, под цвет ботинок, были подозрительно пустоваты. Но у каждого, известно, свой бизнес, кто возит оттуда сюда, а кто – отсюда туда. Довершали эффект большие, квадратные, на две трети лица, светозащитные очки саламандра. Да, и еще толстенный бумажник заметно оттопыривал внутренний карман пиджака, как раз под кокетливо кудрявым, розовым платочком, букетиком торчащим из левого наружного кармашка.

– Ты плохо спал? – перебил самого себя, наконец, «тактичным» вопросом Александр Борисович.

– Нет, а что? – с таким знакомым «местечковым» акцентом спросил Филипп. – Это ты, наверное, – с ударением на «о» – по поводу одежды?

– Ну, – неуверенно пожал плечами Турецкий, – хотя бы... Ты, кажется, собирался быть там своего рода «невидимкой»? – и не выдержал, расхохотался.

– Не вижу ничего смешного, – словно обиделся Филя. – Вот сейчас, когда ты приглядишься, я надену обычную робу, и ты меня больше вообще не заметишь. То есть я стану маячить у тебя перед носом, но ты отнесешься ко мне, как к мухе, которая мельтешит неизвестно зачем. Пари?

– Это тебе не со мной, это тебе с Иркой такие вопросы надо обсуждать. Тонкая психология восприятия, да?

– Что-то вроде того. Мне надо хорошо блеснуть – и исчезнуть. Чтоб они тут же потеряли ко мне всякий интерес. Чтоб я мог лампочку, к примеру, на потолке в коридоре заменить, и никто б на это не обратил внимания. Или еще что-нибудь необходимое привинтить. Сделаться незаметным, Сан Борисыч, это значит стать для всех без исключения привычным. Есть, понимаешь, такой принцип.

– Сильный ход, – сдержанно согласился Турецкий. – Особенно с тельняшкой... Высший местечковый шик! Вы, надеюсь, из графьев?

– А то! – многозначительно подтвердил Филя. – Понимай правильно, Гродно всегда считался истинной Европой. Ну... ближе к задворкам.

– А ну как документом поинтересуются? Чем будешь отмахиваться? Как тот боцман у Станюковича? Ну, который часы имел накладного американского золота, а когда кто интересовался пробой, сразу бил в морду, вот так, да?

– Зачем? – гордо возразил Филя. – На этот случай документ имеется, – он сделал ударение на букве «у». – Только всем, без разбору, предъявлять не рекомендуется. Гляди! – и достал паспорт гражданина Белоруссии. С собственным фото, пропиской в городе Гомеле и массой разноцветных виз европейского, азиатского и обоих американских континентов.

Изумленный Турецкий полистал, покачал головой:

– Слушай, откуда?!

– Было дело, – небрежно бросил Филя. – Нужда заставила. Хорошая липа, да?

– Но это только профессионал, наверное, поймет.

– Вот им и не надо показывать, а вахтершам, горничным – в самый раз.

– Но почему Филлистрат Абрамович? Разве есть такое имя?

Филя пожал плечами:

– Не знаю, где-то прочитал. Может, ослышался. А мне понравилось. Между своими – все равно Филя. Так что предупреди, чтоб не удивлялись.

Отсмеявшись, Александр Борисович доложил «агенту», уходящему «в тыл врага», что Ирина сумела, несмотря на собственное несогласие, объяснить дочке, в чем заключается подлинный смысл ее задания. И, что самое удивительное, Нинка поняла. Но тем не менее, решив избавить ее от нервного напряжения, Турецкий ту шайбу в сумку не вернул, заявив, что прослушивание отменяется, как ни жаль, но меры по охране все равно приняты будут и чтобы она ничему не удивлялась, неожиданно встретив знакомого человека. А сам, тайно, разумеется, от женщин, все-таки вколол в шов на днище сумки булавочку с терракотовой головкой, на которую не реагирует металлодетектор.

Такие микрочипы – штука достаточно дорогая, чаще всего японского производства. В свое время Денис Грязнов постарался обеспечить коллег-чоповцев самой лучшей специальной аппаратурой, ибо прекрасно понимал, что от качества технического обеспечения любой операции напрямую зависит как успех в расследовании, так нередко и жизнь каждого сотрудника.

Изучавший философские течения Востока, Денис Андреевич нередко приводил высказывание древнекитайского полководца Сунь-цзы, жившего еще в четвертом веке до нашей эры и написавшего знаменитый трактат «О военном искусстве», который долго служил основой военной доктрины Китая и Японии: «Знать наперед намерения противника – это, по сути, действовать как Бог!» Мудро, хотя сегодня может показаться и банальным. Но ведь все ныне банальное когда-то же было откровением. К счастью, не нами сказано...

В принципе, использование тайной звукоснимающей и звукозаписывающей аппаратуры и вообще многочисленных технических средств скрытого наблюдения и съема информации, если речь не идет о чисто охранных системах, функционирующих в учреждениях и на производстве, без соответствующей санкции прокуратуры недопустимо. Так говорит закон. И кстати, несанкционированная, скажем, видео– или аудиозапись доказательством вины обвиняемого в суде служить не может. Однако практика показывает, что «запретной техникой» все равно охотно и практически постоянно пользуются, и не только сотрудники правоохранительных органов, частных структур, но и преступники. Не сдерживаемые, между прочим, никаким законом. Как справедливо замечают авторы многочисленных учебников и инструкций, мощь интеллекта – совсем не аналог морали. А настоящий, высокий профессионализм – по определению? по понятиям? – вообще не стыкуется с моралью. Тезис, естественно, в чем-то и спорный, но не лишенный истины.

А действительно, может ли, скажем, сама мать-природа, например, отличить добро от зла? И каким образом? Ведь та же извечная добыча пропитания для жертвы – зло, а для голодного – добро. Да и человечество на протяжении веков не раз полярно меняло свои представления об этих кажущихся вечными понятиях. Вчерашний спекулянт, то есть тунеядец и враг справедливого, социалистического общества, нынче оказался его единственной фактически надеждой и опорой, поскольку определяет средний класс, чего еще надо? Недаром же мудрый Восток изрек устами кого-то из своих философов, что, когда бредущий караван поворачивает в обратную сторону, хромой верблюд оказывается первым.

А касательно закона, как это ни печально, но по сей день прав великий российский историк Николай Карамзин, посетовав, что несовершенство законов российских компенсируется необязательностью их исполнения. Вот и сотрудники «Глории», подобно другим своим коллегам из многочисленных частных охранных и розыскных предприятий, охотно пользовались в работе «запретной техникой». Особенно часто это приходилось делать в губернских городах, где собственной агентурой, как правило, никто не располагал, а на местных «правоохранителей» с их провинциальными «источниками» определенно положиться было нельзя. За редкими исключениями. Нарушали? А это как посмотреть. Ведь знать намерения противника значит и действовать как Господь наш, Вседержитель. И тут опять же древний китаец несомненно впереди планеты всей...

Александр Борисович не строил иллюзий и прекрасно понимал, в отличие от своих женщин с их морально-этическими заморочками, что, раз уж решили привлечь Нинку к «игре», ей должна быть постоянно обеспечена безопасность. Ну а в каком направлении развернутся события, это уж ситуация подскажет. Дочери даны некоторые рекомендации, как вести себя, о чем спрашивать, а о чем вообще не говорить. Короче, видно будет. У них встреча снова в районе трех-четырех, а потом Юлия собиралась куда-то уехать. Сказала Нинке, что по своим, личным делам. Что за дела, скоро узнает Агеев.

Филипп обрисовал в общих чертах свою предполагаемую деятельность и передал магнитофонную запись вечернего его разговора с Сигизмундом в пивном баре, попросив Макса потом обратить внимание на информацию о сайте Хлебникова, открытом тем в Интернете. Наверняка, если основательно пошарить, можно будет обнаружить немало интересного.

На том и расстались. И в начале одиннадцатого Филипп на такси подъехал к дому художников на Масловке.

День был жарким уже с утра, и на лавочках у подъездов наблюдалось немало отдыхающего народу. Явление гостя из Гомеля не прошло незамеченным. Особенно привлекали внимание яркие чемоданы с массой наклеек, специально подобранные под цвет обуви. Агеев, демонстрируя известный по анекдотам акцент, уточнил у местных старожилов, в каком подъезде и в какой квартире проживает его родственник. И, когда ему общими стараниями подсказали, что здесь не квартиры, а художественные мастерские, «понятливый» гость из Белоруссии достал из бархатного пиджака крохотный мобильный телефон. Долго ковыряясь в кнопках, набрал номер и с тем же неподражаемым акцентом радостно сообщил, чтоб все слышали:

– Алё, Зига? Таки я приехал! Вже тут, шоб я так жил! Вийди из подъезда, я хочу тибе таки видеть!

А уж изумление Сигизмунда было куда более искренним и бескрайним. Вчера в баре он сидел с нормальным мужчиной, который, правда, занимался, ну скажем так, не самым приятным и интересным, или, вернее, почетным в представлении Зиги делом. Сегодня же перед ним стоял человек вообще с другой планеты. И представлялся родственником. По дальней семейной линии, тянущейся от Ядвиги Брониславовны, двоюродной сестры Зигиной прабабушки – Леопольды Казимировны, урожденной графини Потоцкой. Это было Филей заявлено вслух и с заметным апломбом, на тот случай, чтоб все во дворе знали, что панове Веселовские абы с кем не роднились. Ну а про то, что графы Потоцкие никогда не проживали в Гомеле, так кому об этом известно?!

К чести Сигизмунда, тот понял юмор и поддержал игру, спросив, как жизнь и кто из родственников еще живой, а кто «вже таки отошел»?

О-о-о! Филлистрат Абрамович, а для своих Филя, так представился окружающим Агеев, мог бы теперь многое рассказать. Но всему свое время. И, подхватив повизгивающие чемоданы, он заторопился вслед за Зигой в подъезд, где еще предстояло познакомиться со строгой вахтершей.

Тетя Варя, пожилая, но активно молодящаяся женщина, сузив сухие губы наподобие куриной гузки, выслушала сперва объяснения Сигизмунда, который при ней, чтоб видела, передал своему родственнику дубликат ключа от мастерской. Затем пришла очередь Фили, которому она заявила, что здесь занимаются искусством и поэтому шуметь и распивать спиртные напитки запрещено. Но при этом, проводя инструктаж, она как-то стыдливо посматривала в сторону, отводя взгляд от Сигизмунда, будто сама не верила тому, о чем говорила. Вот, собственно, и весь ее инструктаж.

А еще, добавила она, только что была, но временно ушла домой уборщица, которая снова придет к середине дня, чтобы продолжить уборку творческих помещений. Ее зовут Катериной. Она девушка шустрая, услужливая, и если надо сбегать в магазин, чего-то купить или там в чем-то помочь, можно попросить, она сделает. За что не грех и отблагодарить. Сказано было бегло, словно между прочим, и Филя не успел до конца уловить: с осуждением или прозрачным намеком? И вообще, кто она, тетя Варя, – грозный страж или бандерша? Это важный вопрос. Но когда Филлистрат Абрамович, как очень понимающий и вежливый человек, прибывший из другой, пусть и братской, страны, наклонился и попытался поцеловать тете Варе ручку, это было воспринято ею с некоторым испугом. Из чего Филя немедленно сделал вывод, что здешние художники, наверное, очень дикий народ, если пожилые женщины боятся элементарных проявлений вежливости. Интересно, а какого мнения о них услужливая девушка Катерина?..

А вот как раз об этом, проведя Филю к себе в мастерскую, сказал, состроив брезгливую физиономию, Зига, который сразу собрался уходить на «службу». День сегодня будет жарким, и лучше его провести не в городе, а в тени, среди зелени, в Измайлове. Филя пообещал к его возвращению сообразить ужин. Как бы в качестве аванса. Сам же решил подключить «услужливую девушку», раз она такая «шустрая», по определению суровой тети Вари, а по мнению Зиги, развязная и прилипчивая, и еще она охотно подрабатывает натурщицей. Что, вероятно, было совсем ужасно. Ах, ну конечно, точка зрения Зиги и не могла быть иной – вот тут уж точно – по определению. А тетя Варя наверняка все же намекала – она успела разглядеть толстый бумажник приезжего гостя, когда тот вынимал свой паспорт, украшенный многочисленными разноцветными печатями, чтобы предъявить ей. К слову, паспорт у нее никакого подозрения не вызвал, да и с какой стати? Зато теперь все законно. На три-четыре дня – сколько придется провести «в гостях»? – покой, во всяком случае, обеспечен. Если вести себя творчески – не шуметь и не распивать. А с кем? Совместно с Катериной? Не с Зигой же!.. И уж, во всяком случае, не с Хлебниковым! Хотя... одну минуточку! А почему нет?.. Кому может помешать развязный, но по-провинциальному щедрый приезжий, какой-то там седьмой воды на киселе родственник соседа? Можно и подумать. Если соответственно карта ляжет.

А может, и не стоит?

Но появившаяся час спустя Катя, очень, как оказалось, приятная «натурщица» и вообще, убедила «родственника Зиги», что обязательно стоит, и как можно скорее. Видимо, предупрежденная вахтершей, она постучалась в дверь и вошла, не дожидаясь приглашения, так решительно, что Филя понял: она тут повсюду своя. И это хорошо. Значит, если правильно расположить ее по отношению к себе – можно будет без особых трудностей, ну, если не веревки вить, то обеспечить хотя бы сообразительную помощницу. Девушкам такого рода, с лукавыми, вспыхивающими от любого двусмысленного намека глазами и авантюрными задатками в характере, любая задачка либо участие в деле, отдающем загадкой, не только приятное развлечение, но и необходимый допинг. Так почему не поиграть?.. К тому же это лишь по первому впечатлению она девушка, а было ей наверняка никак не меньше тридцати. Всегда есть масса мелких, почти неразличимых «значков» на лице, на шее и руках женщины, по которым опытный глаз легко определит ее возраст. И никакие подтяжки здесь не обманут. Кстати, едва Филя намекнул, что, пока, мол, суд да дело, неплохо бы отметить его приезд в Москву в тесном, так сказать, кругу, в смысле без участия тети Вари, как быстрая в движениях, словно вся на шариках, уборщица призывно зарделась, причем не от смущения, а от предвкушения – уж это без подсказки понял Агеев. А что касается тети Вари, то ей вполне хватит и толстого куска торта к чаю, который вот прямо сейчас сбегает и купит в магазине напротив сама Катенька. Ну и еще кое-что, без чего приятные встречи не обходятся, ведь так? «Ведь так!» – охотно подтвердила заманчиво улыбающаяся девушка.

«Условно говоря, девушка... – успокоил себя Филлистрат Абрамович, сильной, но трепетной рукой, как бы невзначай, прижимая к себе крепенькое бедро шустрой Катерины и слушая ее затаенно переливчатый смешок. Так смеются очень счастливые люди и детишки, выходит, что же, девушка „поплыла“? Решила, что счастье ей улыбнулось? Кто знает, но разочаровывать ее не стоило. Нет, не стоило. Правильно было подмечено светлой памяти Денисом Андреевичем, что человечество, смеясь, расстается со своим прошлым». Впрочем, Филе было невдомек, что Грязнов-младший цитировал Вольтера, да и какое это теперь-то имело значение? Куда более важным оказалось то, что «человечество», если у него и было когда-то «прошлое», давно с ним рассталось, а теперь тихонько и страстно повизгивая-постанывая, заперев предварительно дверь, ошалело, без всякого удержу целовалось с приезжим важным дядькой, который на поверку оказался таким простым, ласковым и сильным. Да уж, силушкой Господь и бывший тренер Филиппа не обидели. И требовательные, порывистые телодвижения Катерины определенно указывали на то, что ей бы и в магазин пора сбегать, и от плывущего прямо в руки наслаждения уже не хотелось отказываться. А кроме того, еще и с уборкой она не закончила.

Сосед, Хлебников этот, с утра работал и мешать ему не велел – строг! А к обеду собрался куда-то на час-полтора убыть, вот и просил перенести сегодня время уборки его мастерской. Но там все равно заботы немного, заверила Филю Катя, полагая, видимо, что ему теперь и такая ее задержка пришлась бы не по вкусу, – пылесосом пройтись да пыль от гипса и цемента, которые в соседних помещениях, у скульпторов, постоянно в работе, с мебели стереть. Повсюду эта пыль, никуда от нее не денешься, вот и приходится, считай, каждый день с пылесосом да влажной тряпкой. Но хоть платят. А к мольбертам своим, к планшетам и полотнам, к ним Степан Яковлевич даже и близко подходить запрещает. Так что с них и стирать ничего не надо.

Это было очень удачно, что Кате предстояла уборка у соседа. Лучшего способа проникнуть в чужое помещение трудно и придумать. Но вот стоит ли с ходу ставить девушку в известность о своей миссии, тут надо прикинуть. А вдруг это ей не понравится? Нет, окончательно пришел Филипп к выводу, с удовольствием потискав сладко податливую Катерину и доведя ее тем самым до известной точки кипения, после чего отпустить проказницу просто так в магазин было бы грубейшим неуважением к ней – есть ситуации, в которых мужчины, как, впрочем, и женщины тоже, на полдороге уже не останавливаются. Требовалось срочно закрепить вспыхнувшие чувства чем-то более существенным, нежели обжигающие поцелуи и тесные объятья темпераментной девушки. Иначе к чему и затевать-то было все эти охи-стоны?..

Катерина, вырвавшись из рук Фили, ухватила его за рукав и решительно потащила в соседнюю, жилую комнату, где у стены стояла широкая тахта, застланная ковром. Все она тут знала, все, видать, через ее руки проходит. Ну а синий халат да коротенькое платьишко под ним – разве ж это преграда, если совсем уж невтерпеж от нахлынувшей страсти? Кстати, Филе и самому следовало переодеться. Вот так оно и сошлось...

А в магазин еще успеется, он круглосуточный. Эту ценную информацию, закатывая от восторга глаза и в полном изнеможении выдала шепотом Катерина. Филя был с ней в данный исторический момент абсолютно согласен. Ситуация находилась, что называется, под контролем, важно лишь не упустить время...

Одним словом, к середине дня, когда первый акт тесного знакомства подошел к концу, Агеев принял окончательное решение: не темнить! Благо и Катерина, как он видел, не испытывала к нему никаких иных чувств, кроме искренней и глубокой благодарности. Даже очень глубокой, если говорить по правде. Филя прекрасно знал свои возможности и в совершенстве владел некоторыми секретами обольщения, познав которые отдельные женщины, по их же словам, не мыслили своего дальнейшего существования помимо такого опытного, а главное, щедрого любовника. Ну, примерно как та классическая квашеная капуста, которую грешно есть помимо водки.

И тогда Филипп открыл «страшную тайну» своего здешнего появления. Вопреки его некоторым ожиданиям, у девушки не возникло не только протестов против такого нехорошего, даже и обидного в чем-то обмана, но, наоборот, она вдруг преисполнилась чувства собственной значимости в подготовке ответственной операции по... Это не важно, что за операция и в чем ее смысл и толк. Главное, Катерина сразу поверила, что Филя – именно тот агент, которого она постоянно видела в телевизионных сериалах: скромный, сильный, вроде бы незаметный, а главное, ой какой сла-аденьки-ий! И он – совсем рядом, руку протяни, и он твой!..

А Филипп лишний раз убедился, насколько все же узок, оказывается, круг революционеров, готовых немедленно стать на защиту довольно-таки мифической справедливости, достаточно только их приманить чем-нибудь... ну, скажем, приятным общением, как в данном случае. Разрешить им почувствовать свою хотя бы малую причастность пусть и к опасному, зато государственному делу. Старая, на протяжении более семи десятков лет державшаяся закалка, по идее, уже действовать прекращала, но все равно еще долго будет давать о себе знать. «Кому как, а нам – на пользу», – успокоил себя Филя, прекрасно понимая, что уборщица Катя никоим образом в случае его разоблачения не пострадает, ибо теперь уже поневоле вступает в дело его мужская честь, черт побери! Да и совесть тоже имеет место быть.

И потому еще до того, как девушка сбегала в магазин за покупками, вместе, разумеется, с Филей, она, проверив мастерскую Хлебникова на предмет присутствия там посторонних лиц, что не исключалось: у Степана частенько ночевали его знакомые и со своими девицами, и с натурщицами, и просто сами по себе, в мужских компаниях, – провела туда своего нового, можно сказать, сердечного дружка. И пока она старательно гудела пылесосом, смывала с пола разноцветные пятна гуаши, которой частенько пользовался художник, шлепала тряпкой по различным мебельным поверхностям, Филя внимательно ознакомился с расположением комнат, лежбищ – вероятно, для интимных бесед, и прочих закутков типа кладовок. Осмотрел несколько десятков больших, в красивых золоченых рамах, картин, на которых были изображены довольно-таки грубоватые, но забористые эротические сценки с возбуждающими воображение женскими позами. Ну, понятно, для быстрого поднятия нужного настроения. И заметил, что господин Хлебников тот еще фрукт. В каждой комнате у этого ловкача были установлены почти незаметные для постороннего глаза видеокамеры. И проводка соответствующая сделана к источнику питания. А работать камеры начинали, когда в комнате включался свет, – совсем простое устройство. Значит, нечего тут и мудрить, надо просто грамотно подключиться и качать себе информацию.

С этой целью Филя позвонил крупному специалисту по электронной части, своему коллеге Николаю Щербаку, в «Глорию». А тот подробно объяснил, что надо сделать, чтобы даже хозяин не заметил постороннего вмешательства. Но добавил, что раз уж такая аппаратура стоит, значит, и информация скачивается, другими словами, она где-то там же, рядом. Надо узнать только, где хозяин ее хранит, и одолжить на самое короткое время. Ибо, может быть, она представляет собой серьезный компромат на посетителей «домика». В том числе, не исключено, и на девочек, которых «старый козел» наверняка именно этим материалом и удерживает в повиновении. Они ж ведь, по их собственным словам, и не бегали бы, да... есть, значит, какие-то иные обстоятельства, которые оказываются сильнее их внутреннего протеста. А этот опытный сутенер, время от времени подкладывая их под нужных ему клиентов из гостей – посетителей его сайта в Интернете, использует эти записи для дальнейшего шантажа. Все это было разумно. И Филя, воспользовавшись стремянкой хозяина, быстро проделал ту работу, которую ему буквально продиктовал Николай.

С аудиозаписью было проще – несколько «жучков» Филя устроил в корпусах электрических розеток.

А о том, что в одном из своих чемоданов Филя привез в мастерскую соответствующую аппаратуру для приема и записи, снятой с приборов информации, тут он решил пока промолчать и не говорить Кате: лишние знания только жизнь отягощают, и, как любит повторять Александр Борисович, «во многой мудрости много печали... и кто умножает познания, умножает скорбь...». Говорит, царь Соломон так сказал. Мудрый был человек, но Филю это не колыхало, он Библии не читал, ибо в молодости времени не было, да и нужды, а теперь столько других проблем, что буковки забудешь. Совсем, как тот генерал из анекдота, который явился на прием к офтальмологу. Буквы-то, говорит, все вижу, даже самые маленькие, да названия их забыл, читать некогда...

Закончив работу, Филя попросил Катю посмотреть, не бросается ли чего лишнего в глаза. Та все вокруг внимательно оглядела, но ничего нового для себя не заметила. Это хорошо, уж ее-то глаз привычный. Что ж, значит, работа была проделана чисто. И после этого они вдвоем отправились в магазин. Но, что характерно, тетя Варя пропустила Филю на выход, даже и не поинтересовавшись, кто он и из какой мастерской, но не потому, что уже запомнила с первого раза, а потому, что он в своем простеньком, потертом комбинезоне и серо-синей ковбойке с закатанными рукавами, внешне щуплый и русоволосый, не представлял для ее взора решительно никакого интереса.

Филя обсудил с Катюшей – вот до чего уже дошло! – это смешное обстоятельство, и они договорились, что будут оба молчать и никому не откроют своей «жгучей» тайны. Ведь впереди еще может быть столько прекрасных мгновений, как поется в каком-то романсе! Тем более что целую неделю ночевать в мастерской Зиги Агеев вовсе не собирался, и по всему выходило так, что Катя по собственной инициативе вполне могла бы представить ему куда более удобное местечко для ночлега. И вообще... Так она намекнула, во всяком случае. А вот где она найдет такое место, было бы крайне интересно, хотя к Филиному делу прямого отношения это обстоятельство не имело. Но кто может заранее и с уверенностью сказать, что в нашей жизни важно, а что – не очень?..

Итак, задача, в принципе, была поставлена, условия ее были понятны, да, в общем, и ответ, как говорят школьники, приблизительно ясен, оставалась лишь самая малость: решить ее. То есть проделать все нужные операции, но только не с цифрами и символами, а с живыми людьми. И в этом была определенная сложность...

Наташа, как и предупреждал Филя, с подругой не встречалась. Состоялось несколько кратких телефонных разговоров, и Филя смог понять лишь общий смысл, но не точное их содержание. Видно, сумка была далеко в стороне где-то, вот и слышимость отвратительная. Но ведь и вкалывать микрофон в одежду девушки было опасно.

А смысл всех разговоров сводился к тому, что Юлия сердилась по поводу нежелания подруги продолжать поездки к художнику. Наташа уперлась, Юлия злилась, даже пыталась кричать на нее. Видно, в их «дуэте» дочь юриста привыкла занимать главенствующее положение, а теперь «народная масса», похоже, взбунтовалась.

Когда разговоры были ближе к сумочке – территориально, так сказать, Филипп отчетливо различал новые, независимые интонации в голосе Наташи. Вот что делают с человеком деньги, стоило им появиться в кармане, как всплыла, словно из небытия, опальная до сей поры независимость. Ну правильно, он же сам слышал однажды смешной диалог Турецкого с Грязновым-старшим, это когда все были еще живы и здоровы и отмечали какое-то очередное важное событие. Александр Борисович собрался уезжать, поскольку что-то, как обычно, обещал супруге. Вероятно, в нетрезвом виде не садиться за руль. Ситуация вполне обыденная. Вот и он, оставляя свой знаменитый синий «пежо» во дворе «Глории», собирался выйти на Неглинку, чтобы «словить», по его словам, такси. Но, пошарив в карманах, не обнаружил наличности. В повседневности они ему не были нужны, но тут – крайний случай. Тогда и состоялся запомнившийся диалог.

– Славка, дай... полтинник.

Вячеслав Иванович достал кошелек и зазвенел мелочью.

– А тебе зачем? Орел – решка?

– Не... на независимость.

Грязнов захохотал:

– С этого и начинал бы... – Он спрятал кошелек и достал бумажник. Потом долго мусолил купюры, о чем-то раздумывая, и отсчитал три пятидесятирублевых бумажки. – Вот, а большего твоя независимость и не стоит... Но и меньше он тоже не возьмет.

Долго смеялись. Да... потому что все были живы, здоровы, сильны и определенно – молоды...

Значит, вот перед нами пример очередного варианта независимости. Надо будет при случае сказать Наташке, что эта ее «независимость» может ей дорого обойтись. Резкие перемены в характере достаточно близкого человека настораживают окружающих. И нужно быть самой максимально чуткой к собственным проявлениям такого рода. Помнить постоянно, что тебя слушают, и слышат даже малейшие нюансы новых интонаций, и задаются немедленным вопросом: почему? И уже не отстанут, пока душу твою не вывернут наизнанку... Увы, такова природа человека, болезненно реагирующего на все то, что ему непонятно там, где он привык считать себя победителем. И наверняка Юлия уже обратила на это внимание. Возможно, по этой причине и ссоры.

Сигналов от Турецкого об участии Нинки в их совместной операции не поступало, значит, некоторое свободное время у Филиппа имелось. Вот его он и решил использовать для контакта с Наташей.

Девушка была, естественно, на службе. Филя позвонил и представился Зойкиным знакомым. Мол, парой слов бы перекинуться, как? Наташа, вероятно постаравшаяся забыть о ночном происшествии и решившая, что щедрый дяденька свалился, исключительно благодаря ее неустанным молитвам, с неба, куда и отправился обратно и больше на землю не вернется, растерялась. Начала чего-то мекать, оправдываясь, что некогда, доктор сердится и так далее. Несерьезные отговорки. Филя был просто вне себя:

– Наташа, это надо тебе, а не мне, ясно? Я отойду в сторону, а с тобой?.. Пусть будет, что будет, раз ты такая тупая. Все! Либо назначаешь время, либо я больше тебя не знаю. Твой выбор. Делай быстрей, боюсь, что у нас мало времени.

Вот тут она испугалась.

– Что, этот разыскал?!

– Пока нет, но... Мне неудобно говорить, решай быстрее.

– А вы в больницу можете? В приемный покой? А я подойду и проведу вас...

– Согласен. Время?

– У меня будет обеденный перерыв, относительный, конечно, около двух, если не будет ничего чрезвычайного. Больница же...

– Устраивает. – И Филипп отключился. Больше ему ничего не нужно: адрес поликлиники известен, а найти приемный покой труда не составит.

И без четверти два он подошел к дверям, куда как раз ввозили очередного больного.

Наташу он, естественно, узнал легко, она прекрасно выглядела, и если бы не хмурая озабоченность, морщившая ей прелестный лобик, то прямо красавица девушка – в самом цветущем своем возрасте и состоянии души. Такая отчетливая приманка – спасу нет!

Их предыдущая встреча состоялась в темноте, и она не могла его разглядеть, а теперь, шаря взглядом вокруг себя, несколько раз безразлично скользнув даже по нему глазами, она отвернулась, и на ее симпатичном личике отразилось разочарование. Что ж, вполне вероятно, что ночью ей привиделся богатырь – высокий, красивый, а главное, безумно щедрый. И что ж она увидит? Простенького, невысокого, светловолосого человека, ничем не примечательного, тщедушного внешне и даже ниже ее на полголовы. Да, как говорит в таких случая Александр Борисович, это – не фасон для невесты... И не фонтан на площади у Большого театра.

Но время поджимало. И Филипп, до того внимательно наблюдавший за площадкой перед поликлиникой, не заметил ничего и никого подозрительного, кто бы, подобно ему, осуществлял наблюдение.

Машина стала отъезжать, перекрыв тем самым на короткое время дверь приемного покоя, Наташа словно пританцовывала от нетерпения, поглядывая на часики. Филя решительно направился к ней. Подходя и не поднимая головы, словно мимоходом, взял ее за руку и потянул в открытые двери.

– Спокойно, Наташа, это я. Найдите уголок, я отниму не больше пяти минут.

Она растерянно последовала за ним, а потом провела из большого помещения в коридор и за угол, где находилось нечто вроде склада какого-то.

Девушка была явно разочарована: вместо красавца Иванушки верхом на сером волке к ней явилась какая-то невзрачная личность. У нее и в голове мелькнуло, что, наверное, произошла какая-то ошибка, потому что она помнила, видела того Гришу, и уложить его на землю, причем надолго, мог разве что богатырь. А тут?..

Да, слишком явственно было все это написано на круглой мордашке – милой и симпатичной. Хуже нет таких разочарований.

– Что, не похож? – усмехнулся Филя.

– Я вас... другим представляла... – почти пролепетала девушка, будто застигнутая вопросом Фили врасплох.

– Я так и полагал. А теперь слушай меня, девочка, сколько б тебе ни было, я в любом случае вдвое старше. Посмотри потом на себя в зеркало. Ты же плавишься от счастья! Разве так можно? Еще вчера-позавчера ходила туча тучей, а сейчас сияешь. Вопрос: почему? А потому... Вот возьмет тебя этот Гриша за горло, согнет дугой, и ты молить его будешь, чтоб он эти свои деньги проклятые забрал у тебя. Если после этого он тебя еще захочет отпустить, в чем я не уверен. Уверен в обратном, они из тебя котлету фаршированную сделают, эти мерзавцы, пока мы их не остановим, поняла? А мы не можем хватать кого ни попадя, кто рожей не вышел, нам доказательства нужны, причем железные. И пока их не будет, эти гады еще побегают и много беды натворят. Поэтому – можешь считать приказом! – улыбку убрать с лица, можешь раскраситься так, будто сутками не спишь, устаешь. С Юлией не ругайся, просто объясни, что все тебе, как и она сама, осточертело и никуда ты больше с ней не пойдешь, ни к каким художникам, пусть хоть озолотят. Тебе твой парень... кстати, кто он и как его зовут?

– А зачем вам? – Наташа прямо-таки ощерилась сердитой кошкой.

– Чтоб тебе помочь, балда, – усмехнулся Филя. Он умел иногда так улыбаться, что собеседники проникались к нему доверием.

Вот и сейчас Наташа, насупившись, посмотрела на него, а потом вдруг улыбнулась.

– Его Сережей зовут. Сергей Николаев, – почти мечтательно произнесла она. – Он далеко живет. В Хабаровске. Я на карте смотрела – на другом краю земли.

– Не может быть! – удивился Филя. – И зовут Сергеем Николаевым?!

Девушка растерялась:

– Вы его знаете?

– Да кто же не знает в стольном городе Хабаровске Сережу Николаева?! Все его знают! А чем он занимается там?

– Так вы ж сказали... – еще пуще растерялась она.

– Милая, – проникновенным голосом сказал Филя, – Сереж Николаевых по Руси видимо-невидимо бродит, но какой – твой, а какой – чужой, это уж я узнать могу. Так чего он там делает?

– Мы с ним в Интернете встретились... Он писал, что его профессия называется странно – летнаб. Ну, что-то связанное с авиацией, за чем-то наблюдает.

– А-а-а, это он у тебя серьезный человек. Дураков или ничего не смыслящих ни в авиации, ни в природопользовании на такие должности не назначают. Десантник, наверное?

– Он писал, что нередко вынужден прыгать с парашютом.

– Разумеется. Причем чаще всего в самый огонь, в эпицентр пожаров. А тайга знаешь как горит? У-у-у, страшное дело, не приведи, Господи, во сне присниться. Герои ребята, я таких знал... Ну и как у вас? Получается что-нибудь?

Наташа потупилась.

– Он мне нравится. И письма такие пишет, как поэт. Он и стихи тоже сочиняет, говорит, что их издательства печатали.

– А ты хочешь к нему?

– Так он же сам приедет! Вот как отпуск на два-три дня дадут, так и прилетит. У нас уже и встреча в «домике» назначена. Хлебников говорит...

– Спокойно, Наташа, – жестом остановил ее Филипп. – Это у вас что, ритуал такой? Приводить своего знакомого в «домик», точнее, в бордель к Хлебникову? Условия такие он ставит?

– Да нет! – воскликнула она. – Он просто делает из добрых... ну, как сказать?

– Ты скажи еще: из отеческих побуждений. Ему надо, чтобы вы пришли, соблюли, так сказать, ритуал знакомства. Мол, вот как Интернет приносит свои плоды. Вас интервьюируют, а потом отправляют в соседнее помещение. Где вы имеете полное право заняться любовью. Под прицелом телевизионной камеры. И это все снимается, а затем вас начинают шантажировать, так? Скажи, в каком пункте я ошибся? Где соврал?

Наташа смотрела с ужасом.

– Не веришь? А я сам телекамеры там видел. Просто я опытный человек, а ты нет. И я первым делом всегда, когда нахожусь в незнакомых мне помещениях, обращаю внимание на потолки и другие места, где может быть установлена подслушивающая и подсматривающая аппаратура. Служба у меня такая. А ты, – он широко теперь улыбнулся, – на потолок смотришь только тогда, когда кавалера обнимаешь, верно?.. Ладно, ладно, не красней, я ведь шучу, не собираюсь тебя обижать... А про твоего Сережку, если хочешь, узнаю. Каков он, твой поэт, чем дышит, хочешь?

Она в знак согласия затрясла головой.

– Есть у меня в тех краях большой друг и бывший начальник. Он зверье от браконьеров охраняет, мировой мужик, бывший генерал милиции. Представляешь, все здесь оставил и укатил в тайгу. И не так, чтобы стар, к шестидесяти подошел. Такие дела... А теперь еще раз возвращаюсь к нашему Робину Гуду и его подаркам. Забудь как минимум на месяц, совсем забудь о том происшествии. Возьми там сотню-другую, поменяй и живи не транжиря. Это ты успеешь сделать, когда Сережка прилетит. А пока веди себя тише воды, ниже травы. Можешь сколько угодно жаловаться на усталость, на что угодно, вплоть до своих женских болезней. И ни под каким видом не соглашайся с Юлией. Хлебникова для тебя больше нет. А если совсем она тебя прижмет, сознайся, что Гриша хотел тебя изнасиловать на скамейке той ночью, а там оказались свидетели и затеяли драку, ты убежала. И больше слышать об этом человеке не желаешь.

– А если он?..

– Сейчас и до этого дойдем... Если ты считаешь, либо Юлия тебя в этом убеждает, что Степка ваш – благородный человек, ты сильно ошибаешься. Все без исключения, его соседи, – тут Филя просто не мог отказаться от преувеличения, – называют Хлебникова гнидой. Он и есть та самая гнида, которая на ваших соках вырастает в крупную вошь и питается исключительно вами. Вы, молодые девчонки, на которых так падки зрелые мужики, и есть его основной доход. А все остальное, включая Интернет, ловкий, увлекательный антураж. И не «чайный домик» для церемоний знакомств оборудовал в своей мастерской этот великий художник, а самый обыкновенный публичный дом, где вы – его служащие. Потому и держит он вас у себя с помощью компромата. Разве не так?

Наташа глядела на него остановившимися глазами и была красной, словно из парилки.

– Ты можешь мне ничего не говорить, достаточно того, что ты со мной согласна. И учти, если Юля уже крепко сидит у него на крючке и не может отказываться от его «приятных» предложений, то у тебя, по-моему, другое дело. Он только еще пытается посадить тебя на крюк. И сейчас не требует ничего, а просто уговаривает. И будет продолжать лебезить перед тобой до той минуты, пока на тебя не заберется его клиент. И вот тут пойдет киносъемка, после чего ты останешься его рабой. И у тебя останется такая альтернатива: либо всенародный позор, либо головой в прорубь. Потому что Сережа Николаев, человек героической профессии, не простит обманувшую его проститутку...

– Я не!.. – вскрикнула девушка, будто споткнувшись.

– Тсс! – Филя приложил палец к губам. – Пока так, Наташа. Но длиться это будет недолго. Юлия сильно тебя уговаривает? Или еще дает время обдумать?

– Да она все время говорит, что это – чепуха, ничего неприличного. А я уже была там несколько раз, и никто ко мне не приставал. А вы говорите!

– Правильно, – Филя пожал плечами. – Ты когда-нибудь рыбу ловила? Нет? Так вот узнай или Сережу своего спроси, как это делается. А очень просто. В воду, где ты собираешься закинуть удочку, надо сперва прикормку посыпать. Чтоб осторожная рыба привыкла к такой халяве. А как только стала брать прикормку без опаски, вот тут и закидывай крепкий крючок с вкусной наживкой. И рыба – твоя. Готовь сковородку. Ясно, глупая? А происходит это оттого, что каждый считает, что он может и должен выживать в одиночку, ни на кого не полагаясь. Как звери живут. Это понимаешь?

Она лишь кивнула.

– Вот и умница. Теперь слушай снова. Ты болеешь. К Юльке не бегай, придумай что-нибудь вроде гриппа. Когда позвонит Хлебников...

– А он мне никогда не звонил! И адреса моего домашнего никто не знает. Почему вы считаете?..

– А потому что упускать такую красавицу, как ты, вовсе не входит в его планы. И Юлия, твоя лучшая подруга, не тебе, а ему в этом грязном деле помощница, как ни грустно это тебе слышать. Она же знает твой адрес. А что знают двое, знает и... Ну, кто? Слышала такую поговорку? Нет? Так вот, знает и свинья. Немцы так говорят, сам не слышал, но где-то читал. А они оба еще обязательно будут тебя уговаривать. Даже предложат машину прислать, лишь бы ты согласилась. Тот Гриша этого дела так не оставит, не та порода. Он как бультерьер, вцепился – уже не отпустит, пока крови не напьется. Это говорит о том, что ты должна быть сейчас вдвойне осторожна. И пожалуйста, никаких широких улыбок. Нахмурься, сосредоточься. Лучше вообще бюллетень взять на несколько дней, если можешь, и посидеть дома. При мне с тобой у него ничего не получится, но когда будешь одна, опасайся. Не показывай вида, но постарайся не находиться на улице одна.

– И долго так будет продолжаться? – уже сердито спросила девушка.

Она, видел Филя, находилась на распутье: и побаивалась того, о чем он рассказывал, и не верила. Счастливая юность... Конечно, цветет, и все ей побоку...

– Думаю, недолго. Вот возьмем его, и жизнь твоя устаканится, как мужики говорят. А там и Сережа появится. И еще, поменьше пользуйся Интернетом. Если Хлебников поймет, что ты отказываешься, так сказать, от сотрудничества с ним, он может слить на тебя какую-нибудь гадость. Порнуху, например, и будешь потом оправдываться, да никто не поверит. Поэтому, повторяю, отказывай не резко, а мягко – мол, вот выздоровею, тогда...

– Да, но как же мне с Сережей?!

– А ты позвони ему по телефону или телеграмму дай, что компьютер полетел и, пока появится новый, напишешь ему длинное письмо. Уверяю тебя, оно его обрадует больше, чем весь этот ваш обмен посланиями в Интернете, вот убедишься... Ладно, девочка, я все сказал. И последнее – строго между нами. Ты без этой своей сумочки тоже не ходи, пусть она с тобой будет или рядом. Так надо, понимаешь? Это необходимо не для того, чтобы подслушивать тебя, а лишь затем, чтобы знать, что с тобой все в порядке либо тебе грозит опасность, которую ты еще и не замечаешь. И не копайся в сумке, все равно ничего не найдешь. Но на всякий случай. Беги работай и помни, что твоя охрана рядом. Но глазами не ищи, я сам все увижу. Пока, девочка. А насчет Сережи я сегодня же позвоню...

– А как вас звать? – спохватилась она.

– Потом, милая, потом...

Кажется, она поняла... И результаты проведенной беседы вскоре дали о себе знать.