Эпилог
Под крылом самолета...

Лето кончалось. До отлета Нинки в Англию остались, как она с обидой заметила, считаные недели. Больше тянуть было нельзя, и Турецкий решил оставить агентство, чтобы исполнить обещание, данное дочери. А заодно и Наташин отпуск подоспел. И тогда Александр Борисович, чтобы отрезать себе путь назад, дал в Хабаровск телеграмму с лаконичным текстом:

Нинка сидела возле иллюминатора. Она спала так привычно, будто ей уже давно надоели эти многочасовые перелеты. Наташа сидела в середине. Она, видел Александр Борисович, нервничала. Ни о чем говорить не хотелось, но девушка была явно не в себе, и, чтобы хоть как-то поднять ее настроение, успокоить, он спросил:

– Давно была у Юльки?

– Недавно, – встрепенулась она. – Ей уже лучше. Но лежать еще долго, а потом перевезем в Москву, Семен Викторович договорился со Склифом. А пока рановато.

– А сама она как?

Наташа помолчала, поджав губы, а потом ответила негромко, оглянувшись на Нину:

– Плачет...

– Это понятно... До сих пор не верит?

– Нет, уже поверила. Потому и плачет, я думаю... Помните, когда мы в агентстве сидели, после окончания вашей работы? И еще ваш Меркулов звонил?

– Запомнила, – усмехнулся Турецкий. – Конечно, помню, – он вздохнул.

– Вы тогда про слепую любовь сказали. Я запомнила. И многое поняла. Вот и попыталась Юльке объяснить. А она только кивает и плачет.

– Ну, – попробовал пошутить Турецкий, – раз плачет, но кивает, значит, дело идет на поправку. И физически, и, что важнее, морально. А ты молодец, и это очень хорошо, что ты запомнила. Только не забывай, пожалуйста, слепота тоже бывает разной... Я не перестаю удивляться, как быстро ты выросла, прямо на глазах.

– А это вы виноваты. Все, – она кокетливо улыбнулась и посмотрела на него...

Вот если б Турецкий захотел завести романчик с красивой девушкой, самый тот момент. Он мог бы сказать себе: «А ты, старый перчик, не безразличен ей...»

– Конечно, мы виноваты. Слишком рано на твою головку, милая девочка, свалилось то, что не каждому взрослому тащить под силу... Вот ты видела практически все этапы нашей работы. Скажи, тебе не показалось странным, что взрослые дяди, опытные, профессиональные бойцы занимаются черт-те чем? Выясняют, почему у какой-то Юльки плохое настроение, почему она с дедом ссорится?

– Но вы же салон накрыли!

– Тсс... Это следствие, а не причина. Разница понятна?.. Нет, вижу, не очень. А расскажу-ка я тебе одну старую историю, чтобы ты поняла, откуда что берется. И почему человек иногда поступает не так, как ему хочется, а как того совесть требует... Была у меня в студенческие годы одна подружка... А я был красивый парень, зажигательный такой, компанейский... Сам за девчонками бегал, а случалось, и они за мной бегали. Честное слово, не хвастаюсь.

– А я верю. Вообще, когда я вас увидела, то сразу решила, только вы простите... – Она оглянулась на спящую Нину и продолжила быстрым шепотом, для чего почти склонилась к его плечу: – Я подумала, что, если вы только захотите, я сделаю для вас все, что угодно...

– Но сейчас-то ты понимаешь, что это глупость? – он подмигнул ей и улыбнулся.

– Понимаю, – она грустно кивнула. – Но ведь и я была другая...

– А это ты хорошо сказала. Ну, слушай...

И Александр Борисович рассказал ей историю, которая приключилась у него с Танечкой. Историю, которую он вспомнил, забравшись в свой дневник. Про себя, Сережку Монахова, про Таню. И про ее страшную судьбу.

Наташа слушала, в буквальном смысле затаив дыхание. А когда он рассказал, как ее нашли на кухне, в петле, показалось, что на ресницах у Наташи повисли капельки слезинок. И она их смахнула рукавом, а потом терла глаза тыльной стороной ладони, по-детски обиженно вытянув губы трубочкой.

– Я тогда же, вечером того страшного дня, записал у себя в дневнике, – в мое время многие вели такие записи, для себя. Дословно не помню, но это были ее слова, которые она мне сказала наутро. Вот: «Я способна от любви к человеку сделать все что угодно. Любое, что могут назвать даже безумством. Прикажет: кинься вниз головой – брошусь не раздумывая. Это не сумасшествие, просто я – такая. Если люблю – танком не сдвинешь. Убить можешь, а я не отступлюсь...» И еще запомнил: «Когда я перестану любить, я пойму, что жизнь закончена, и прекращу пустое существование».

– Здорово... – прошептала Наташа. – И что вы?

– А я понял, милая моя, что я, который очень себя уважал за многие умения, скажем так, которыми владел, на самом деле оказался обыкновенным эгоистом. Я говорил о Сережке Монахове, который предлагал мне, ну... влюбить Таньку в себя. А я бы мог. Но не стал. Мог спасти ей жизнь, тем более что она и в самом деле была мне не безразлична. Не сделал, понимаешь? Не спас! – он тоже говорил свистящим шепотом почти ей в ушко. – Но я на всю жизнь это запомнил, как оказалось... А когда прочитал ответы Юлии на письма того подонка, я снова увидел ту, прежнюю Таньку, которая так нуждалась в любви. В настоящей, ты понимаешь, чтоб действительно вниз головой. Поэтому я и взялся. И ребят наших, в общем, заставил работать две недели фактически ни за что. Мы же частное агентство, едим то, что заработали...

– Это правда? – она смотрела с недоверием.

– Честное слово устроит? – усмехнулся он. – Всякое бывало в жизни. А я всю жизнь и занимался только тем, что ловил преступников. Они в меня стреляли, иногда попадали, тогда лечился и начинал все заново. Ну и от меня кое-кому досталось. Вот, помню, в Питере дело было, – он таинственно улыбнулся. – Разговариваем мы с одним вором в законе. А на него противоборствующая группировка бандитов, оказывается, охоту объявила. Ну и я сбоку припека, как ты говоришь. И что, думаю, ждать, когда меня убьют? Выкатился из машины и сам открыл стрельбу. Одного уложил, двое других убежали. Ну, народ-то понимает, чьих рук дело – этот труп. А что? Самозащита. Возвращаюсь в Москву, меня Славка на вокзале встречает. Осматривает как-то странно, со всех сторон. А потом и говорит: «Это кто ж тебя, Саня, научил живых людей убивать?!» Я хохочу, отвечаю: «Ты и научил». Вижу – не верит. А учил действительно он. Великий мастер. Мы с ним и вдвоем в переделки попадали, с ним совершенно не страшно. Ну, тебе еще многое предстоит...

– И значит, вы, Александр Борисович, как я понимаю, взялись за Юльку из-за Тани?

– Так ведь бабушку ее Татьяной зовут. Почти моя ровесница. Могла бы при ином раскладе оказаться той самой, понимаешь?

– Ужас!

– Это точно... Поэтому сам знаю и тебе скажу: пока можешь, делай добро. Обязательно зачтется... И еще я знаю, что можно человека полюбить заново. Ну, по новой, как говорится. Пожили, привыкли, решили, что разлюбили и хватит, давай новую любовь искать. Не надо торопиться... А у Юлии, я почти уверен, сильно развито это чувство – любить до... до чертиков.

– Но это чувство ей не мешало, между прочим... – сварливым тоном заметила Наташа.

– Ты права. Я тоже за собой замечаю, что иной раз просто мечтаю безумно влюбиться, когда рядом со мной... А, ладно, оставим тему. Ты бы поспала, еще успеешь устать.

– Я очень волнуюсь, – пожаловалась она.

– Это просто замечательно... ну, поспи, маленькая ты еще, а уже такая хорошенькая. Господи, что же дальше-то будет? Ты ж всех мужиков Дальнего Востока с ума сведешь...

А она, чертовка, устраивая головку на спинке, всем своим видом демонстрировала, что обязательно сведет, и еще как!..

Прилетели в разгар дня. На аэродроме было солнечно и ветрено. Пассажиры дружно поднялись и выстроились в плотную очередь, готовую бегом вырваться из надоевшего салона. Нинка дернулась было, но Александр Борисович осадил ее, продолжая сидеть.

– Пусть толпа пройдет, успеем еще.

Он уже успел выглянуть в иллюминатор на противоположном борту и увидел, что хотел. К подъезжающему трапу неспешно приближалась приличная толпа людей, одетых в форму. И среди них заметно выделялась коренастая, широкая в плечах фигура Грязнова. Вот это будет встреча... Пассажирский поток почти прекратился, и Нинка опять захотела пролезть по ногам, чтобы вырваться к дяде Славе. Он ведь обязательно должен встречать?

– Да, он уже здесь, – кивнул Турецкий. – Но ты не торопись, первой у нас должна выйти на трап Наташа, так будет справедливо, а от тебя, дочка, твоя слава никуда не денется. Вперед, Наташа! – и подтолкнул ее за локоть к выходу.

У трапа она чуточку замедлила шаг, увидела толпу летчиков, встречавших ее, и словно запнулась. А потом, будто нырнув, вышла на верхнюю площадку трапа, и внизу сразу вспыхнули аплодисменты. Кто-то уже прыжками поднимался к ней по трапу. Нинка смотрела во все глаза, а Александр Борисович прижал к себе ее головку и сказал негромко:

– Ты даже не представляешь, Нинка, какая сейчас в тайге красота...