Паромщикова в его кабинете не было. Куда-то отбыл. Вероятно, по делам, связанным с письмом, так полагал Турецкий. Ведь чтобы начать расследование, которое и покажет, по признакам каких статей будет возбуждено уголовное дело, требуется найти адресата. А где он, этот парень? В какой воинской части служит? Откуда призывался? Сплошные вопросы.

Довольно милый женский голос, узнав, кто звонит и по какому поводу, сообщил, что Игорь Исаевич, вообще-то говоря, должен подъехать с минуты на минуту. Но затем у него будет обед.

Да, конечно, дисциплина – прежде всего, здесь, как ни крути, та же армия.

Турецкий поинтересовался, с кем он беседует, и узнал, что на его вопросы отвечала помощница Паромщикова, лейтенант юстиции Алевтина Григорьевна Дудкина.

«Вон как, – подумал Александр Борисович, – это, наверное, как та, что у меня когда-то была, – Лиля Федотова, которую мы потом вместе со Славкой выдали за генерала, аж самого заместителя министерства внутренних дел. Рисковая была девушка, уже почти из-под венца, что называется, в одном неглиже, готова была выскочить, лишь бы Сашенька пересилил себя и произнес только одно короткое словечко: „Да“. Но Сашенька отшутился, и девушка с безутешными слезами на глазах быстро превратилась в генеральшу.

Впрочем, тот зам. министра, как позже выяснили, оказался совсем неплохим мужиком, и чувства его вполне заслуживали уважения, да и Лиля скоро пересмотрела свое отношение к этому браку, в котором личная месть, острое желание отомстить, – мол, ты не захотел, и вот тебе за это! Еще позавидуешь, да будет поздно! Локти кусать станешь! – короче говоря, вся эта водевильная страсть уступила место нормальному человеческому взаимопониманию. И так бывает в жизни...

Но Паромщиков-то уже не в том возрасте, вроде бы... Хотя, кто их, военных, знает! Интересно посмотреть. Игорь-то, кажется, мужик был, в ту пору, десять лет назад, ничего, хоть и не молодой, – по сравнению с сорокалетним Турецким, полным сил и непреходящих желаний, – но и не отвратный внешне. Поэтому он вряд ли взял бы к себе в помощницы какую-нибудь страшилку. Вот и голосок у нее тоже ничего, приятный... Как там у Ирки, в «Гнесинке», говорили: с богатыми обертонами! Что-то вроде этого. И потом, надо отдать справедливость, молодая девица в форме, – а что молодая, ясно, она же еще лейтенант, значит, недавно выпустили из института, – всегда выглядит куда предпочтительнее своей ровесницы с равными внешними данными, это – факт... Очень интересно...»

Но – к делу.

Наверное, кадры из соответствующего спецуправления Министерства обороны уже задействованы, нацелены на поиск. Однако ясности у них в деле пока нет, иначе бы и Федоровский уже был в курсе. Хотя он и намекал на какие-то подвижки. И тут тоже возможны два варианта ответа, как в телевизионных играх. Либо он действительно что-то уже знает, но темнит, чтобы выгоднее подать свою службу, либо ничего не знает, и темнит именно по этой причине, чтобы придать, опять-таки, своей службе большую значительность.

«А не может ли быть еще и третий вариант? – задал себе вопрос Турецкий. – Времени с момента появления солдатского письма в Интернете прошло немало, неделя или что-то около того. Очередная кампания, считает главный военный прокурор, по дискредитации Российской армии, – а тут, как ни крути, иначе ситуация и не выглядит, – уже развернулась в мировой сети вовсю. Послания сыплются на сайт Союза комитетов солдатских матерей России отовсюду, в том числе, из-за рубежа, подписанные и без подписи, полные гнева, возмущения и самых разных советов, вплоть до отказов служить и дезертирства. А подключить меня к расследованию Костя решил только сейчас. Чем же было вызвано столь длительное раздумье?»

И приходил к выводу, что, скорее всего, виновато разгильдяйство, то есть обычное российское отношение к собственному бытию: «Гром не грянет, мужик не перекрестится». И вот грянул. А креститься разучились. Или еще не научились заново. И растерялись. Но, по идее, русский мужик только запрягает медленно, если барин не прикажет или не устроит на конюшне показательную порку, а поедет-то он всегда быстро. Значит, жди с минуты на минуту гневного оклика сверху, и машина тут же закрутится. Причем так, что успевай только следить, чтоб не полетели «клапана и вкладыши».

Александр Борисович не ставил свою работу в зависимость от того, нароют что-нибудь армейские спецы. Ему и собственного Макса было на первый случай вполне достаточно. А Макс не любил, когда его погоняли, он сам все знал и умел, поэтому и за этот участок Турецкий был спокоен. Оставались частности, в которых ясность пока не просматривалась. Серьезные, между прочим, частности.

Во-первых, сильные сомнения у него оставались по поводу авторства письма. Все никак не выходил из головы его же собственный разговор с Костей в его кабинете накануне. Александр перечислил несколько пунктов – что-то около восьми, по которым у него возникали сомнения в авторе при первом чтении. И он продолжал думать на эту тему. А утром, решив себя проверить, перед уходом из дома оставил на столе распечатку письма. Ирина возвратится после своего пробега по магазинам, правильнее, наверное, сказать – по шопам, – шопинг же! – и обязательно сунет нос в этот документ. Ну, и тут же в ней проснется здоровый интерес – это бесспорно. Разговор мужа с Костей она, естественно, слышала и знает, о чем речь, Александр, кажется, и сам ей что-то говорил. Следовательно, когда муж вернется домой, супруга, облеченная некоторыми знаниями в криминалистике и психологии, наверняка будет уже готова к предметному разговору. А то она обижается, что ее Шурик не дает ей возможности проявить себя в розыскной деятельности. Вот и проявляй!

Во-вторых, тот же Макс, как бы походя, подкинул идейку насчет командировки. Ну, конечно, воинская часть, откуда пришло письмо, может быть расположена, где угодно. И ехать наверняка придется. Значит, для полного душевного спокойствия надо бы Ирку все-таки отправить с Костиной Лелей куда-нибудь отдохнуть. Конечно, будет немедленно высказан официальный протест, но пережить такую конфронтацию нетрудно. Правильнее всего поручить миссию по уговорам самому Косте.

Далее, надо установить постоянный деловой, чисто рабочий контакт с солдатскими мамашами.

Почему-то вместе с этой мыслью возникла другая, несколько, прямо сказать, посторонняя, хотя и имеющая непосредственное отношение к первой: а, между прочим, среди активных солдатских матерей, «кучкующихся» вокруг комитетов, – у них же в каждой губернии теперь имеются свои региональные отделения, – значит, надо полагать, есть и очень интересные экземпляры этой особой женской команды. А иной солдатской матери еще и сорока не исполнилось. Зато энергии – как в горячей и необузданной юности! Так что... Ох, Турецкий! Ты неисправим... О другом думай! О том, что с Иркой в кои-то веки контакт, наконец, достигнут. И порядок в семье восстановлен. Ну, и соответственно... полегче, полегче...

Так вот, третий вопрос – это конкретно Союз комитетов солдатских матерей России. Дамы там будут, пожалуй, посерьезнее военного прокурора, с ними приятной беседой не обойдешься, они будут требовать, чтобы ты играл только в их игры, и ни в какие другие. И если станут тебя проверять, – а они и не преминут, поскольку давно уже никому не верят, – одними обещаниями от них не отделаешься.

А, с другой-то стороны, кто кому нужен? Они чего требуют? Расследования! Вот и пусть, – как обычно говорят: «Из собственной шкуры вылез»? – ну да, вот и пусть вылезают, а мы посмотрим, как они выглядят а-ля натурель. Если действительно хотят помощи, а не очередной крикливой и бестолковой кампании для прессы.

Поймал себя на том, что стал вроде бы цитировать и Костю, и этого Федоровского, доверяясь их мнению, хотя самому ни разу еще всерьез не приходилось выходить на контакт с Комитетом солдатских матерей. Неужели на поводу у обывательской точки зрения пошел? Это нехорошо... А, в общем, взаимопонимание и доверие должны быть установлены обязательно. Это – кроме шуток.

Ну, и последний, – какой он там по счету пункт? – это Паромщиков. Если у них с самого начала установятся, как когда-то, нормальные рабочие отношения, добровольно портить их, объезжая «важняка» на кривой козе, Турецкий не собирался. Другое дело, если некоторые выводы, касающиеся отдельных частностей, могут стать разными, так это – не трагично. Можно и договориться, и понять друг друга.

Итак, что на повестке? Комитет или помощ-ница?

Размышлял недолго: перевесила помощница. Ибо от нее не только в данный момент, но, возможно, и в ближайшем будущем, в гораздо большей степени может зависеть успех расследования.

Почему именно от нее? Так эта материя тонкая, только настоящий специалист и поймет. Дело-то ведь у нас – прежде всего. А там, где воображение подсказывает, что девушка, непосредственно относящаяся к этому делу, еще и красивая, вообще, не о чем спорить. Прямая же взаимозависимость...

По правде говоря, девушка может быть и не очень красивой, но тогда необходимо ей просто доказать, что она ошибается, и тогда ты тем более – в дамках...

Если бы душевное состояние человека можно было точно определить с помощью нормального термометра, который ставят больным под мышки, то, окажись такой в настоящий момент у Турецкого там, под этим делом, ртутный столбик немедленно рванул бы вверх, до упора.

Ну... уже сказано о том, что военная форма, как и любая, сшитая по фигуре, форма вообще, сразу предопределяет явное и поголовное предпочтение зрителей-мужчин к ее «носительнице», – выразимся так.

На этой девушке форма с погонами сидела так, будто она прямо так и родилась в ней.

Турецкий вежливо назвал свою фамилию, и когда девушка почему-то вдруг встала, он едва слышно охнул. Вероятно, охнул бы и громче, если бы в маленьком «предбанничке» они оказались вдвоем. Но перед нею на стуле сидел какой-то хмурый майор и неохотно отвечал на незначительные, видимо, чисто формальные вопросы девушки, то есть, пардон, лейтенанта юстиции, которые она заносила в протокольный лист. Чтобы не травмировать самолюбие младшего юриста Алевтины Григорьевны, Александр Борисович предположил, что ему, наверное, удобнее подождать в коридоре, пока она не освободится.

Но помощница следователя сказала, что они уже заканчивают. Александр Борисович перенес стул от стенки к окну и сел сбоку от девушки, чтобы видеть ее всю, от изящной туфельки на шикарной, очень грамотно оголенной ножке до тяжелой связки рыже-золотых волос, схваченных такими специальными пружинными грабельками, как он называл это приспособление для удержания причесок. У Ирки было похожее, но только дорогое, из черепахового панциря. В свое время из Штатов привез. А этот краб, похоже, пластмассовый. Ну, и что? Подумалось, что Грязнов, окажись тот сейчас на его, Санином, месте, упал бы в обморок. Сердце этого когда-то рыжего человека начинало судорожно колотиться и бухать, подобно большому барабану, уже при одном только намеке на рыжую красавицу.

Да, эта девушка была тем классическим образцом женщины, от которого всегда «плыл» Славка. Как говорил известный ослик, – любимый размер, имея в виду исключительно внешние данные...

А та девушка – почему-то в памяти она так и осталась Славкиной девушкой, хотя тот был единственным, кто потерпел фиаско, – тоже была юристкой, но только начинающей. Еще училась и работала секретаршей в какой-то важной конторе, окна которой выходили как раз на место совершенного преступления, между прочим, в двух шагах от Красной площади. Она видела происшедшее, поэтому они со Славкой и нашли эту единственную свидетельницу. Точнее, нашел-то ее как раз Славка. А дальше... О, это была поэма! Но – драматическая. Девушка оказалась не настолько уж и наивной, как думалось сначала, зато щедрой до изумления, и вскоре с удовольствием дарила наслаждение всем, кто мечтал его получить с такой красавицей. Турецкий тоже «отметился», хотя тщательно скрывал свой непростительный грех от друга. А единственный, кто тогда действительно остался с носом, был Славка, глупый влюбленный. Как же он переживал! И ведь сам виноват, не надо было читать ей лекций по оперативной работе, от которых она буквально засыпала перед ним и тут же теряла всякий интерес к своему настырному, но незадачливому лектору.

Нет, окажись Грязнов сейчас здесь, в обморок он, конечно, не грохнулся бы, но что за сердце схватился бы – это точно. Алевтина Григорьевна была невероятно, как сестра-близняшка, похожа на ту Танечку, так ее, кажется, звали... Стыдно, забыл такую девушку! Да какая там девушка, теперь ей поди уже далеко за тридцать, и где она? Может, счастлива с кем-то, дай ей Бог...

Алевтина Григорьевна тем временем закончила беседу с майором, – вероятно, это был все-таки допрос свидетеля, так понял Турецкий. Подобные допросы или какие-то незначительные уточнения в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, нередко проводятся формально, что называется, для галочки. Майор расписался на нескольких листах и ушел, простившись кивком.

Александр Борисович не стал пересаживаться на его стул. И когда помощница предложила ему пересесть поближе, он с улыбкой отказался. На ее наивный вопрос: почему? – ответил, так же улыбаясь, что тогда он лишится возможности лицезреть истинное чудо природы, облаченное в одежды восхитительной валькирии. Комплимент мог бы показаться несколько сомнительным, но девушка, видимо, знала, кто такие валькирии, ну, а «чудо природы» говорило само за себя, поэтому ее славное личико, усыпанное кокетливыми веснушками, зарделось, и она... потупилась!

«Боже мой! – едва не воскликнул Турецкий. – Еще живут на свете... м-да...»

– И как вам тут? – спросил он, кивая на кабинет начальника.

– Работа... – она, словно беспомощно, развела руками, показывая, что имела в виду обыкновенную рутину.

– Надоели грибы, – с пониманием покивал Турецкий.

– В каком смысле? – не поняла она, и светлые бровки ее сдвинулись, образовав восхитительную вертикальную черточку на чистом лбу.

Это развеселило Александра, и он снова кивнул в сторону двери кабинета. И она вмиг поняла, рассмеялась – звонко и непосредственно.

– А как ваша фамилия? – спросил он просто так, без всякой цели.

– Дудкина, а что? – она как будто насторожилась.

– Ничего, просто жаль, – мгновенно отреагировал Турецкий.

– Почему? – вот тут уже возникло непосредственное удивление.

– Гораздо лучше, если бы – Дудочкина, – нашелся он. – Так и хочется в руки взять.

Она хитро «стрельнула» в него сощуренными глазами и помолчала, словно оценивая сказанное. Но у Турецкого было такое лукавое выражение на лице, что она поняла сказанное, как дружеский розыгрыш, и снова весело рассмеялась.

– А можете мне ответить, почему вы встали, когда я вошел и представился?

– Так я сразу же поняла, что вы тот самый...

И Игорь Исаевич ведь говорил, что вы должны прийти. А я... растерялась.

– Я такой страшный? Опасный?

– Что вы! Как раз наоборот! – с жаром воскликнула она и смутилась. Или ловко сыграла красивое смущение.

– А что означает ваше – тот самый?

И тут девушка стала рассказывать, что он – Александр Борисович – был тем легендарным для нее, вчерашней студентки, следователем, на примерах расследований которого она и постигала не только мудрость юридической науки, но и высокий смысл своей будущей профессии. Она училась думать, как он, искать доказательства, как он, вообще, поступать, как он. Это произносилось ею с неподдельным, искренним пафосом, продиктованным, разумеется, неожиданной встречей. Она-то ведь считала, что ему, по крайней мере, если не сто, то не меньше восьмидесяти лет. Это ж Турецкий! А он – вон какой!.. Совсем, оказывается, молодой еще...

Да, будь Турецкий попроще, у него бы пошла голова кругом от стольких дифирамбов. Но многое из сказанного он уже слышал, и не раз, а ко всему остальному был почти равнодушен. Единственное, пожалуй, что действительно горячило его кровь, так это ее просто поразительная притягательность и еще – искренность, с какой было высказано удивление, что он еще так молод, – тут Александр Борисович не ошибался, уж отличать блеф от правды он давно научился. А потом еще очень хотелось верить этой славной девушке. Хотелось, в самом деле, взять в руки эту прекрасную «дудочку» и, образно говоря, извлечь из нее прекрасную мелодию... Нет, наверное, еще приятнее гладить эту очаровательную ножку или сдувать золотистые волоски маленькой челки со лба, или прикасаться губами к нежным веснушкам на щеках. Ну, прямо черт знает что! И не то, чтобы влюбился с первого взгляда, – такое случается в жизни, уж он-то знал, – но сейчас почувствовал вдруг какое-то просто невероятное влечение, необъяснимую тягу к этой девушке с сияющими глазами.

Видимо пауза затягивалась, и вырастало какое-то непонятное и совершенно никому не нужное напряжение.

– А вы, правда, генерал?

– Ага, – смешно кивнул он и вздохнул.

– А почему же погоны не носите? И вздыхаете так тяжко?

– Давно было... Помните стариков из «Белого солнца пустыни»? Вот и я... давно здесь сидим...

А ведь, по правде говоря, вы вдвое старше меня по званию, причем, по двум параметрам, если можно так сказать, сразу. Догадываетесь об этом?

– Интересно!

– Серьезно? Тогда скажу. У меня по одной звездочке на погонах, а у вас – по две.

– Ха! Сравнили свою и мои!

– Вы не дослушали. Моя-то – в прошлом, а ваши – это только начало будущего. Прекрасного и светлого. Но это – во-первых.

– А что будет во-вторых? – ей определенно нравилась эта игра.

– А во-вторых, вы – удивительно красивая женщина, и это обстоятельство сразу снимает любые споры между нами. Исключительно в вашу пользу.

– Вон вы как?... Тогда я разрешаю вам звать меня на «ты» и просто Алей.

– Спасибо. А вы можете звать меня Сашей и обязательно на «ты» без всякого разрешения. Но только не в присутствии гриба. Идет?

Она смеялась, глаза сверкали, расширяясь и, словно бы, затягиваясь поволокой, то есть решительно демонстрировали, какое истинное удовольствие девушка испытывает от общения с таким интересным мужчиной...

Но вот синие глаза ее прямо-таки полыхнули внутренним огнем, когда она, пронзительно взглянув на Александра, встала и вышла из-за стола, чтобы достать из шкафчика чашку с блюдцем и налить в нее кофе для такого приятного гостя. Она непринужденно шагнула и слегка повернулась, чтобы нагнуться к нижней дверце, – и каждое ее движение, словно в медленном танце, ритмично перемежалось короткими паузами. Турецкий понял, для чего. Она хотела, чтобы он увидел и оценил ее всю, – не только туфельки и пучок на затылке, а стройную, словно отлитую из темной, чуть зеленоватой бронзы фигуру, с красивыми, покатыми плечами и неправдоподобно узкой талией. Да... а бедра, а ноги, а поза – е-мое! Нет, это уже отдельная песня...

А, в общем-то, в таких редких случаях мужики – нормальные мужики, не маньяки – тщательно скрывают от посторонних свое неистовое желание и с мечтательным выражением на лице признаются себе: эх, была б ты моей бабой!.. Но обычно на этом все и заканчивается, чтоб когда-нибудь, может, много лет спустя, вспомнилась вдруг, без всякого повода, эта женщина, и ты, старый дурак, повторил себе именно эти самые слова... насчет старого дурака...

Боюсь, не получится у нас откровенного и делового контакта с Игорем Исаевичем, несколько сокрушенно подумал Александр Борисович. Если только посредницей не выступит сама валькирия... Но, может быть, она согласится?... Не оставлять же, действительно, такой исключительный случай лишь поводом для сокрушенных воспоминаний на старости лет!.. Да и потом опыт многолетних расследований, принципы там и подходы к тем или иным проблемам, способы, наконец, применения теоретических знаний в ежедневной практике, ну, и всякое прочее, – это же все чего-нибудь да стоит? Зачем же выбрасывать такое богатство за ненадобностью, когда можно с успехом передать его, как говорится, из рук в руки... из уст в уста, если быть предельно точным. Все может однажды пригодиться в жизни и профессиональной деятельности. Как будто это понятия разные... Если, конечно, грамотно распорядиться благоприобретенными знаниями, с помощью которых... нет, просто, – которых у него навалом! Грех ведь не воспользоваться...

Разумеется, не столь сумбурно и темпераментно, а более сдержано, но и не менее страстно, Александр Борисович высказался в том смысле, что наработанный им опыт, о котором Аля упомянула, практически ничто по сравнению с тем, что используется, к сожалению, редко, но как раз и является основным его, можно сказать, «золотым запасом». И если у нее вдруг когда-нибудь объявится нужда, то он с огромным удовольствием поделится всеми без исключения своими знаниями, в этом она может быть совершенно уверена. Все эта было им сказано сдержанным тоном, почти без выражения, но, вероятно, с недостаточно скрытым возбуждением. И оно, совершенно определенно, не могло не произвести впечатления на девушку, которая вот только что, десять минут назад, так эффектно представила ему на обозрение себя. И реакцию ведь успела проследить, чертовка! И наверняка утвердилась в том, что произвела-таки очень сильное впечатление...

«Увы, – мог бы сказать себе Александр Борисович, – а не кажется ли тебе, Саня, что все повторяется, и ты совсем не убеленный сединами, (это, пожалуй, так, для пущего эффекта сказано – какая седина еще у блондина?), и ситуация со страстно дышащей девушкой – опять юристка! – повторяется, да и сама Аля очень напоминает ту, давно потерянную в жизни Лилю, которую они с Грязновым, ну да, самым натуральным образом выдавали замуж за генерала? И не придется ли, в самом деле, еще и об этой потере потом сожалеть?...»

Но по взгляду валькирии он уже начинал понимать, что и у нее прямо на ходу возникали и личные планы, возможно, даже передачи собственного опыта, и в этих планах ему определенно, была отведена своя роль. Да, в конце концов, черт с ними, с планами, а вот как понять, почему руки начинают дрожать, когда он тянется за очередной чашкой кофе? Это – вопрос. И на него надо обязательно ответить...