Погода для полетов бомбардировочной авиации была идеальной: сухой воздух, слабый ветерок, способный развеять дымку над целью, и достаточно большие «окна» в облачности, чтобы увидеть и распознать несколько звезд для ориентировки.

В спальне было так темно, что прошло несколько секунд, прежде чем Рут Ламберт увидела стоящего у окна мужа.

– Что случилось, Сэм? – спросила она.

– Обращаюсь с молитвой к матушке луне. Еще не вполне прос нувшись, Рут вяло рассмеялась:

– О чем ты говоришь? Зачем тебе молитвы?

– А ты разве не согласна, что мне следует пользоваться любыми колдовскими приемами?

– О, Сэм! Как тебе не стыдно говорить об этом! Ведь ты… – Она запнулась.

– … вернулся целым и невредимым из сорока пяти рейдов? – докончил он за нее.

Рут кивнула. Она побоялась сказать это вслух, потому что и в самом деле верила в колдовство и всякие дурные и хорошие приметы. В такие ранние утренние часы трудно было не оказаться во власти присущих простому человеку сомнений и опасений. Она включила лампочку у изголовья кровати, и Сэм инстинктивно прикрыл глаза рукой. Это был высокий мужчина двадцати шести лет. От длительного ношения форменной рубашки с плотно прилегающим воротником на шее Сэма образовалась резко очерченная линия загара, и его мускулистое тело казалось из-за этого бледным. Он поправил свои растрепавшиеся черные волосы и почесал около носа, на котором виднелся маленький шрам, пропадавший в морщинках улыбки. Рут нравилось, когда он улыбался, но в последнее время улыбка на его лице появлялась все реже и реже.

Сэм застегнул желтую шелковую пижаму, которую Рут купила в магазине на Бонд-стрит, заплатив за нее довольно большую сумму. Она подарила ему ее в день их свадьбы, три месяца назад; он тогда очаровательно улыбнулся ей. Сегодня он впервые надел эту пижаму.

Как единственной супружеской паре среди гостей в доме Коэнов, им отвели спальню в стиле эпохи Карла 1. Гобелен и панельная обшивка в ней были столь роскошными, что Сэм непроизвольно говорил шепотом.

– Какой скучный уик-энд для тебя, дорогая: только и разговоров, что о бомбах, бомбардировке, бомбардировщиках…

– А мне нравятся эти разговоры. Я ведь тоже в королевских военно-воздушных силах, не забывай. Члены твоего экипажа, во всяком случае, очень милые ребята.

Она сказала об этом с заметной осторожностью, ибо в одном из последних налетов на объекты в Германии экипаж бомбардировщика, которым командовал ее муж, потерял штурмана. С того дня имя штурмана по обоюдному молчаливому согласию не упоминалось ими ни в одном разговоре.

Где-то в небе, выше облаков, пролетел самолет. «Обычный тренировочный полет», – подумал Ламберт.

– А что, Кошер Коэн – это тот, который очень плохо себя чувствовал тогда, в первый раз?

– Нельзя сказать, чтобы очень плохо, он просто… – Сэм махнул рукой. – Я, пожалуй, полежу еще немного, – сказал он, не закончив мысли. – Который час?

– Пять тридцать утра. Сегодня понедельник.

– В следующий уик-энд мы поедем в Лондон, посмотрим «Унесенные ветром» или какой-нибудь другой фильм.

– Обещаешь?

– Обещаю, – ответил он. – Шторм, кажется, прошел. Завтра будет летная погода.

Рут вздрогнула.

Сэм опять посмотрел в окно. Стекла в нем были мутные, с пузырьками, поэтому росшие поблизости деревья казались какими-то нелепыми, уродливыми. На востоке, в том направлении, где находились Нидерланды и Германия, небо над морем уже настолько осветилось восходящим солнцем, что на его фоне хорошо вырисовывались силуэты деревьев и линия горизонта. Облачность восемь баллов, слабый лунный свет. В таких условиях можно выслать целую авиагруппу и никакой наблюдатель на земле не обнаружит ее. Впрочем, у них ведь есть эти проклятые радиолокаторы, от которых не спасет никакая облачность.

Сэм резко отвернулся от окна, сделал несколько шагов по холодному каменному полу и посмотрел на лежащую в массивной кровати жену. Белая подушка под ее черными волосами казалась мраморной, а сама Рут с плотно закрытыми глазами была похожа на сказочную спящую принцессу, которая вот-вот очнется от волшебного поцелуя. Сэм ловко нырнул под одеяло. Под его весом пружины забавно скрипнули. Рут прижалась к его прохладному телу.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

… Его глаза были закрыты, но Рут знала, что он не спит. Уже много раз по ночам они так же вот оба не спали. Она прижалась щекой к его груди и прислушалась к биению сердца. Убедившись, что оно бьется спокойно, ритмично и уверенно. Рут вскоре задремала.

Великолепный в прошлом, загородный дом семьи Коэнов теперь из-за порожденной войной нехватки рабочей силы и материалов выглядел куда менее импозантным. На стене в столовой появилось пятно от сырости, а 'ковер на полу лежал так, чтобы вытоптанная часть была скрыта под сервантом.

После кратковременного отдыха каждый из гостивших в этом доме авиаторов начал свыкаться с мыслью, что пора отправляться на службу., и каждый по-своему предчувствовал, что сегодняшний день закончится боевым вылетом. Ламберт сел на то место за столом, откуда можно было бросить взгляд на небо.

Сэм и Рут оказались не первыми, кто спустился вниз к завтраку. Капитан авиации Суит проснулся очень рано и был на ногах уже несколько часов. Он занял место во главе стола, усевшись на резное деревянное кресло с овальной спинкой. Это был низкорослый светловолосый двадцатидвухлетний мужчина, на четыре года моложе Ламберта. Когда он улыбался, то походил на счастливого крупного мальчугана. Некоторые женщины считали его неотразимым. Легко представить, почему со дня поступления Суита на службу ему предсказывали блестящую офицерскую карьеру.

Сейчас Суит временно исполнял обязанности командира второго отряда самолетов, в состав которого входил и самолет Ламберта. Суит старался использовать любую возможность, чтобы завоевать расположение к себе: он знал уменьшительные имена буквально всех сослуживцев и помнил, где родился любой из них; для него было большим удовольствием, приветствуя людей, произносить слова с акцентом, присущим городу или местечку, в котором они родились. Несмотря на все эти усилия Суита, некоторые ненавидели его. Суит никак не мог понять, чем бы это можно было объяснить.

Он только что закончил один из своих рассказов, когда в столовую вошел старший сержант авиации Дигби. Это был тридцатидвухлетний бомбардир из австралийских военно-воздушных сил. По стандартам членов экипажей боевых самолетов Дигби был уже в пожилом возрасте и выделялся из среды сослуживцев как лысеющей головой и обветренным лицом, так и постоянной готовностью уязвить любого офицера или умалить его достоинства. Дигби сел за стол напротив Суита и стал наблюдать, как молодой сержант Коэн старался показать себя гостеприимным хозяином.

Последним вниз спустился сержант Бэттерсби. Это был высокий бледный парень лет восемнадцати с золотистыми вьющимися волосами и тонкими руками и ногами. Он окинул присутствующих виноватым взглядом, а его губы слегка задрожали от того, что он решил не извиняться за свое опоздание.

Бэттерсби был единственным в экипаже Ламберта, кто по возрасту и опыту стоял ниже Коэна. Он был также единственным членом экипажа, который согласился бы подумать над возможностью летать с другим командиром. Не потому, что в королевских военно-воздушных силах мог быть еще такой же командир, как Ламберт, а потому, что до недавнего времени Ламберт летал с бортинженером Мики Мерфи, который теперь входит в экипаж капитана Суита. Некоторые сослуживцы утверждали, что Суит не должен был брать ирландца Мерфи из экипажа Ламберта после того, как они столь долго летали вместе. Один сержант из наземного обслуживающего экипажа сказал, что это очень плохая примета. Дигби считал, что это часть плана Суита пролезть в маршалы королевских военно-воздушных сил. Каждый день Бэттерсби вертелся возле механиков своего самолета, наблюдая за их действиями и задавая многочисленные вопросы тонким высоким голосом. Хотя это и обогащало знания Бэттерсби, его популярность тем не менее отнюдь не увеличивалась.

Бортинженер, по существу, является техническим советником и помощником командира самолета. Он помогает управлять двигателями при взлете и посадке, постоянно наблюдает за действием систем подачи топлива и масла, контролирует процесс охлаждения; особенно внимательным он должен быть при переключении кранов кольцевания. Принято считать, что бортинженер должен знать каждую гайку и болт в конструкции самолета и быть в состоянии «осуществить практически возможный неотложный ремонт во время полета». Стеснительному восемнадцатилетнему юноше все это представлялось ужасно ответственным делом.

Бэттерсби не сводил с Ламберта глаз и после каждого полета не позволял себе надеяться на что-то большее, чем мимоходом брошенное слово похвалы.

Миссис Коэн вошла в столовую как раз в тот момент, когда Бэттерсби поставил перед собой тарелку с блином и начал капать на него мед. Это была стройная светловолосая женщина, которая всем мило улыбалась. Миссис Коэн положила на тарелку молодого человека еще по меньшей мере пяток блинов. Видимо, внешний облик Бэттерсби оказывал подобное воздействие на всех матерей. Затем она, стараясь отчетливо выговаривать английские слова, спросила, не хочет ли кто-нибудь еще блинов.

– О, они превосходны, миссис Коэн, – Заметила Рут Ламберт. – Вы сами готовили их?

– Это по венскому рецепту, Рут. Я напишу его для вас.

Все посмотрели на миссис Коэн. Эти парни напомнили ей ясноглазых юнцов из штурмовых отрядов, которые разбивали витрины магазинов в Мюнхене. Эмми Коэн несколько побаивалась этих симпатичных ребят, сбрасывавтих бомбы и вызывавших пожары в городах, которые она знала в детстве. Ее интересовало, что происходило в такие моменты в их холодных сердцах и не принадлежит ли теперь ее сын больше им, чем ей самой.

Миссис Коэн посмотрела на жену Ламберта. Форма капрала женской вспомогательной службы военно-воздушных сил была слишком грубой, чтобы украшать Рут, тем не менее эта женщина выглядела весьма аккуратной и подтянутой. В Уорли-Фен она заведовала складом надувных спасательных лодок, состоящих на вооружении бомбардировщиков на тот случай, если им придется совершить вынужденную посадку на воду. Все сослуживцы завидовали Ламберту, что у него такая красивая, по-детски непосредственная жена, но, чтобы скрыть свою зависть, они поддразнивали и критиковали ее, демонстративно указывая на ошибки, которые она допускала в разговоре об их самолетах, их эскадрилье и их боевых вылетах.

Миссис Коэн восхищалась сноровкой и опытностью Рут. Сэм Ламберт редко вступал в разговор, но его жена то и дело вопросительно поглядывала на него, будто ей хотелось, чтобы он поддержал или похвалил ее. Бодрый, веселый Дигби и бледнолицый Бэттерсби иногда бросали на Ламберта такой же вопрошающий взгляд. Таким же образом, как заметила миссис Коэн, поступал и ее сын Симон.

Было пятнадцать минут девятого, когда на пороге двери с веранды появилась, словно некий персонаж в домашнем представлении для званых гостей, высокая девушка в офицерской форме женской вспомогательной службы военно-воздушных сил. Она, должно быть, сознавала, что падающие сзади солнечные лучи образуют вокруг ее белокурой головы сверкающий ореол, и поэтому задержалась на несколько секунд у двери, медленно обводя взглядом сидящих за столом мужчин в синей форме.

– Боже мой! – воскликнула она с притворным удивлением. – Сколько летчиков в одном месте!

– Привет, Нора! – ответил Коэн-младший.

Нора была дочерью живших поблизости соседей.

– Я тороплюсь. Зашла на одну секундочку, чтобы поблагодарить за те изумительные фрукты, что вы нам прислали.

Корзину с фруктами послали соседям старшие Коэны, но взгляд Норы Эштон был устремлен на их сына. Она еще не виделась с ним после того, как он нацепил на свою форму новенький нагрудный знак штурмана – сверкающие крылья.

– Рад видеть тебя. Нора, – сказал молодой Коэн.

Нора прикоснулась пальцами к нашивкам на рукаве Симона.

– Сержант Коэн – штурман! – торжественно произнесла она и, поцеловав юношу, выпорхнула на веранду так же быстро, как и появилась.

Покончив с завтраком, Рут Ламберт поднялась из-за стола. Она хотела еще раз убедиться, что оставляет отведенную им спальню в полном порядке. Она оглянулась на мужа, и тот, почувствовав ее взгляд, приподнял голову и подмигнул ей. Его глаза выражали больше, чем все, что он говорил ей когда-либо словами.

Миссис Коэн поспешно ушла, чтобы собрать чемодан сына. Оставшись одни, молодые ребята почувствовали себя свободнее. Они вытянули ноги, закурили большие сигары и начали болтать более непринужденно.

– Сегодня наверняка будет вылет, – предсказал Суит. – Я совершенно уверен в этом. – Он засмеялся. – Еще разок насолим Гитлеру, а?

– А разве мы этим занимаемся? – спросил Ламберт.

– А как же иначе? – удивился Суит и повысил голос: – Бомбардировка заводов, уничтожение средств производства…

– Если уж речь зашла о бомбардировках, – вмешался Коэн, – то давайте подойдем к ним по-научному. Точка прицеливания на карте, которую мы используем для бомбардировки Берлина, – это как раз центр города. Мы только обманываем себя, считая, что подвергаем бомбардировке что-либо кроме центров городов…

– А что в этом плохого? – спросил капитан Суит.

– А то, что никаких промышленных объектов в центрах городов просто не бывает, – поддержал Коэна Ламберт. – В центре большинства немецких городов – старые дома, узкие улицы и переулки, по которым и пожарная машина-то не проедет. Центр обычно окружен кольцом жилых домов, чаще всего кирпичных зданий, где живут люди среднего достатка. Только внешнее кольцо состоит из заводов и жилищ рабочих.

– О, ты, оказывается, очень хорошо знаешь немецкие города, старший сержант Ламберт! – заметил Суит.

– Я просто думаю о том, каково людям в этих районах, – ответил Ламберт. – Я ведь тоже потомок таких же людей.

– Я очень рад, что ты так высказался, Ламберт, – проговорил Суит.

– Стоит только взглянуть на сделанные нами снимки, чтобы понять, во что мы превратили тот иди иной город, – сказал Коэн.

– На то и война, – несмело подал свой голос Бэттерсби. – Мой брат говорил, что между доведением до банкротства какой-нибудь иностранной фабрики в мирное время и бомбардировкой ее в военное время нет никакой разницы. Война-это испытание промышленного потенциала каждой страны. Вы же видите, как мы сейчас совершенствуем наши самолеты, радиоаппаратуру, двигатели и разное секретное вооружение.

– Ты что, красный, Бэттерсби? – спросил капитан Суит.

– Нет, сэр, -ответил Бэттерсби, нервно прикусив губу. – Я просто повторяю то, что сказал мой брат.

– Его следовало бы убить, твоего брата, – сердито буркнул Суит.

– Так и произошло, сэр, – ответил Бэттерсби. – В Дюнкерке.

От смущения Суит покраснел как рак. Он ткнул дымящуюся сигару в недоеденный блин и сказал, вставая из-за стола:

– Пожалуй, нам лучше разойтись и начать собираться.

Дигби и Бэттерсби тоже поднялись наверх укладывать свои вещи. За столом остались только Коэн и Ламберт. После некоторого молчания Коэн спросил:

– Вы не верите в эту войну?

– Что значит «верите»? Ты говоришь о ней, будто это еще не война, а только слух какой-то о ней.

– Я часто размышлял о бомбардировках, – сознался Коэн.

– Я так и думал, – заметил Ламберт. – От этих размышлений можно помешаться.

На службе Ламберт обычно говорил только о технике и, как большинство старослужащих, лишь улыбался и никогда не вступал в дискуссии по политическим или религиозным вопросам. Сегодняшний день был исключением.

– Значит, вы говорите, – продолжал юный Коэн, – что вам не нравится бомбить города?

– Да, я говорил именно об этом, – ответил Ламберт.

Молодой штурман настолько опешил, что не нашел слов для продолжения разговора. Допив кофе, Ламберт заметил:

– Хороший кофе.

Коэн поспешно схватил кофейник, чтобы наполнить чашку Ламберта и продемонстрировать тем самым восхищение и уважение к своему командиру.

– Отсутствие порядка выводит людей из душевного равновесия, – неожиданно произнес кто-то позади Ламберта. Старший Коэн вошел в столовую никем не замеченный и не услышанный. Это был высокий красивый мужчина, старательно выговаривающий английские слова. – Мне довелось видеть людей, которые настолько любили порядок, что копали для себя могилы стройными рядами, а потом так же стройно, гордо и четко поворачивались лицом к расстреливавшим их солдатам.

Как раз в этот момент снаружи донесся какой-то шум: по лестнице со второго этажа, спотыкаясь и ворча, спускался со своим чемоданом Дигби. Ламберт и молодой Коэн поднялись и направились в вестибюль. Мистер Коэн последовал за ними, стараясь оказаться между Ламбертом и сыном.

Когда юноша поднялся наверх, мистер Коэн тихо проговорил:

– Все отцы чем больше стареют, тем больше глупеют, Ламберт. Присмотрите за Симоном, хорошо?

Несколько секунд Ламберт молчал. В этот момент вниз спустился Суит и, дружески взяв старшего Коэна за руку, весело сказал:

– Ни о чем не беспокойтесь, сэр. Все будет хорошо.

Однако Коэн по-прежнему с мольбой смотрел на Ламберта, и тот наконец произнес:

– Но ведь в мои обязанности не входит смотреть за вашим сыном. – Ламберт сознавал, что все его слышат, но голоса не понизил. – В этом просто нет никакой не обходимости. В экипаже каждый из нас зависит друг от друга. И любой может поставить самолет под угрозу. Ваш сын – самый искусный штурман из всех, с кем мне пришлось летать, может быть, даже лучший во всей эскадрилье. Он мозг самолета. Он смотрит за нами, а не мы за ним.

Наступило молчание. После минутной паузы мистер Коэн сказал:

– Конечно, он обязан быть искусным и умным: его образование обошлось мне очень дорого. И все же, присмотрите за моим сыном, мистер Ламберт, прошу вас.

– Хорошо, я обещаю.

Ламберт кивнул отцу Коэна и поспешил наверх, проклиная себя за то, что все-таки произнес эти слова. Навстречу ему с большим чемоданом спускался по лестнице молодой Коэн.

Когда отец и сын оказались внизу у лестницы одни, мистер Коэн не удержался и сказал:

– Слышишь? Твой командир Ламберт говорит, что ты лучше всех.

Неожиданно около них словно из-под земли появилась миссис Коэн и заботливо сняла с рукава сына маленькую ниточку:

– Я заметила, что мистер Суит носит золотые запонки. А почему ты не взял свои? Ведь это очень красиво!

– Но не в сержантской же столовой их носить, мама.

– А сколько капитану Ламберту лет? – спросила миссис Коэн.

– Двадцать шесть или двадцать семь. Он не капитан, мама, он старший сержант авиации. На один ранг выше меня. Мы называем его капитаном потому, что он командир нашего экипажа.

Миссис Коэн закивала головой в знак того, что она пытается все понять и запомнить.

– Он выглядит. гораздо старше, – сказала она. – Ему можно дать все сорок.

– А ты что же, хочешь, чтобы твой сын летал с мальчишкой? – спросил мистер Коэн.

– Этот капитан Суит мог бы помочь тебе стать офицером, Симон.

– Но, мама, тогда бы мне пришлось перейти в другой экипаж. Начальство не любит, когда офицеры летают на самолете, которым командует сержант. И Ламберт будет чувствовать себя стесненно, если я сяду позади него, сверкая офицерскими знаками различия. К тому же мы будем тогда и питаться в разных столовых" я – в офицерской, а он-в сержантской.

– Целая речь! – насмешливо сказал мистер Коэн. – Но если мистер Ламберт такой уж хороший парень, то почему же он не офицер? Ты говорил, что у него больше опыта, больше наград и что он выполняет такую же работу, как и твой друг мистер Суит?..

– Сразу видно, папа, что английский язык ты теперь знаешь. Ламберт не кончал дорогостоящей частной школы, а англичане считают, что командовать военными могут только джентльмены.

– И с такими убеждениями они ведут эту войну?

– Да, с такими. И тем не менее Ламберт – самый хороший, самый опытный летчик во всей эскадрилье.

– Если б ты стал офицером, то… – начал было мистер Коэн, но сын перебил его:

– Я предпочитаю летать с Ламбертом, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно вежливее.

– Не сердись, Симон, – вмешалась мать. – Мы ведь не говорим о том, чтобы ты перестал летать.

– Дело не в этом, мама. Мне вовсе не нравится служить в военно-воздушных силах. Летать опасно и ужасно неприятно, и многие из тех, с кем я служу, довольно скверные люди. Теоретически, по крайней мере, я знаю свои обязанности и могу их выполнять, так что обо мне не беспокойтесь. Вам обоим надо наконец понять, что теперь я самостоятельный человек. Я буду жить и действовать так, как считаю нужным: без золотых запонок в манжетах, без ваших просьб о благосклонности ко мне начальства и даже без карманных денег. И самое главное – не присылайте, пожалуйста, больше никаких посылок.

Миссис Коэн согласно закивала головой:

– Я понимаю, понимаю, Симон, я всегда во всем перебарщиваю. Я поставила тебя в неловкое положение перед твоим командиром, да?

– Нет-нет, мама, все в порядке. Мы очень хорошо провели уик-энд, и кормила ты нас просто по-королевски.

– Счастливого пути, Кози, – сказал отец.

– Они зовут меня Кошер. (по еврейски – истинный, надлежащий прим. ред.)

– Ну и что же? Я не вижу в этом ничего плохого, – заметил Коэн-старший. Кошер улыбнулся, но ничего но сказал. Мистер Коэн кивнул головой и похлопал сына по плечу. Он считал, что за эти дни сблизился с сыном больше, чем когда-либо.

Часы в столовой пробили девять.

– Я должен идти. Они ждут меня, – сказал Кошер. – Луна сегодня, кажется, светит слишком ярко, и тем не менее вполне возможно, что мы ночью полетим.

– Позвони мне утром, Симон, – сказала ему на прощание мать.

Из подземного командного пункта, который его обитатели называли норой, судить о состоянии погоды в данный момент было невозможно. Воздух здесь всегда был чистым, постоянной температуры, а мощные электролампы ярко светили и ночью и днем. Сюда поступали стратегические директивы из ставки Черчилля и министерства авиации, а отсюда отдавались приказы направить на ночную бомбардировку объектов в Германии четыре или пять тысяч авиаторов.

В данный момент начальник оперативного штаба соединения и полковник авиации – начальник оперативного отдела приступили к разбору воздушного налета на Германию, предпринятого предыдущей ночью. Все смотрели на огромную, тридцати футов шириной, классную доску, на которой желтым мелом были обозначены объекты ночной бомбардировки и распределение целей. Результаты были нанесены красным мелом.

Уже во время доклада какой-то сержант поднялся по специальной лестничке и исправил итоговую цифру самолетов, не вернувшихся на базы, с двадцати шести на двадцать пять.

– Какой прогноз погоды на сегодняшнюю ночь? – спросили метеоролога.

– Ожидаются сильно разорванные кучевые облака вдоль всего северо-западного побережья, но к северу от Гамбурга небо будет безоблачным. Остаточные грозовые тучи и грозы в районе холодного фронта.

– А как над Руром? – спросил командующий бомбардировочным командованием.

Метеоролог порылся в своих бумагах и, найдя нужную заметку, заявил:

– Полночь: тонкий слой облаков среднего яруса гдето между тысячей и двадцатью тысячами футов, однако вероятно, что к часу ночи этой облачности уже не будет.

– А как погода над Великобританией для возвращения самолетов?

– Отличная. Незначительная слоисто-кучевая облачность на высоте двух-трех тысяч футов. Видимость хорошая.

Командующий медленно прошел по безукоризненно натертому полу к карте северной части Европы, которая занимала почти всю стену. Каждый город – объект воздушной бомбардировки был отмечен на карте приколотым кнопкой цветным флажком-указателем. Повернувшись назад, командующий посмотрел на схему с фазами луны, затем подошел ближе к карте и устремил взгляд на Рур.

– Основная цель – Крефельд, запасная – Бремен. На случай плохих погодных условий, – сказал он, – час "Ч"– ноль один тридцать.

В средней части комнаты стояли большие чертежные столы. На одном из них лежала карта, на которую были нанесены радиолокационные станции противника и аэродромы его ночной истребительной авиации. На другом столе был разложен огромный фотопланшет всего Рура, смонтированный из перекрывающих друг друга аэрофотоснимков. Командующий подошел к одному из них и решительно хлопнул ладонью по району Крефельда. Тотчас же было открыто досье этого района, разложены крупномасштабные карты, карты с координатной сеткой, планы, диаграммы, плановые аэроснимки.

– Я вышлю шестьсот пятьдесят тяжелых и сто средних бомбардировщиков. Такая цель даст всем возможность отличиться. Пусть на этот раз возьмут побольше фугасных бомб и поменьше зажигательных. Пошлите несколько самолетов «москито» на Берлин – пусть там поревут сирены – и несколько самолетов с листовками на Остенде. Надо сделать так, чтобы маршруты полета на Берлин и на Остенде были проложены поближе к маршруту полета основных сил, чтобы ввести противника в заблуждение.

Командующий заполнил форму ежедневного назначения целей и передал ее начальнику командно-диспетчерского пункта, затем медленно встал и вышел из комнаты. Часы на подземном командном пункте показывали девять часов пятьдесят пять минут двойного британского летнего времени. Время на часах, расположенных ниже и показывавших центральноевропейское летнее время, было то же самое.