VIII

Войдя в комнату, где помещался контрольный пост, Адмирал взглянул на большую доску, разграфленную на квадраты, где был написан мелом крупными буквами список экипажей. В эту ночь лейтенант Лебон пилотировал Галифакс модели VI в-835, с буквой «V» на фюзеляже. Большие жестяные буквы висели на самом верху доски: их снимали постепенно, по мере того, как снижались самолеты, и вешали в квадрате только после того, как самолет садился.

«V» еще не вернулся.

— «VVictor» объявился? — спросил Адмирал командира эскадры, который стоял у застекленной стены вышки, точно капитан корабля на своем мостике.

Сидя в полумраке за столиками, два радиста по очереди отвечали экипажам: «„SSugar“ from „Scarfacetwo“, prepare to land… „LLove“ stand by…». Из громкоговорителей раздавались голоса пилотов: «„Scarfacetwo“ from „DDog“, may I land, over..» — преувеличенно громкие, резкие и торжественные; радисты отвечали в микрофон тихо, почти шепотом, с какой-то странной безмятежностью, невозмутимые, точно рыбы в аквариуме. Их и взяли радистами из-за этих почти бесполых бесстрастных голосов, которым никто не осмеливался возражать; голоса эти возвращали пилотов из небесных глубин.

— Нет еще, — ответил командир эскадры, повернувшись к доске. — Он во втором эшелоне. Услышишь его через пару минут.

Всякий раз самолеты первого эшелона устраивали настоящие гонки. Каждый хотел добраться раньше других, чтобы не пришлось подолгу кружить над полем. Второй эшелон должен был запастись терпением. Пять самолетов из восемнадцати уже вернулись на базу: «В», «Т», «A», «J» и «С». «Sugar» с зажженными огнями на концах крыльев вышел к посадочной полосе, почти касаясь желтых ламп, пронесся над дорожкой, его колеса коснулись земли, и хвостовой огонь промелькнул среди звездочек посадочных фонарей.

— Зачем ты выбрал для нас такие позывные? — спросил Адмирал. — Это я, что ли, Scarface? Шрам… ну кто же еще, если не я? — добавил он, потирая лоб.

— Да нет, — ответил командир эскадры, — тут имелись в виду ребята со шрамами из полицейских фильмов. К тому же, сам знаешь, позывные выбираю не я. Какие дают, такие и беру.

— Все равно, будь я в воздухе, я бы передавал «Scarfacetwo» from «Scarfaceone». Человек со шрамом — это я. Патент за мной.

Адмиралу казалось, что именно он вызывает штурмана, упорно посылая эти мрачные позывные в волны эфира, точно рыбак, закидывающий невод.

— Ну, если тебе хочется… — сказал командир эскадры. — Ты наш собственный Scarface.

— Лебону повезло, — заметил Адмирал. — Сегодня ясное небо. Если он не видит огней…

— Рипо ему поможет. И все же, — продолжал командир эскадры, — мне показалось, что у Лебона были трудности при взлете. «V» долго стоял не двигаясь, точно не мог решиться. Нам пришлось посигналить ему зеленым огнем, чтобы он поторапливался.

— Вот как, — сказал Адмирал. — А что у него случилось?

— Откуда я могу знать?

Действительно, при взлете самолеты никогда не переговаривались с вышкой, чтобы вражеские перехватчики не узнали о вылете. Если что-то оказывалось не в порядке, они возвращались в ангар и к ним посылали инженера-механика.

— «V» долго стоял, и я решил, что он собирается вернуться. А потом…

Он замолчал: еще один самолет в грохоте моторов зашел на посадку — слишком высоко, пожалуй. Командир эскадры следил, как на повышенной скорости он коснулся земли, подскочил, пронесся по дорожке и исчез во мраке.

— …а потом пошел на взлет, — продолжал командир эскадры.

— Может, Лебон не видел огней? — сказал Адмирал.

— Насколько я помню, это у него бывает при приземлении. При взлете он обычно их видит. Иначе я просто не представляю, как он мог подняться.

Над башней ревели самолеты эскадры; бомбардировщики с других, более отдаленных баз неосторожно обгоняли их, не уклоняясь в сторону от этой карусели и не обращая внимания на предостерегающее кольцо аэродромных огней. «„…KKing from…Scarfacetwo“, you may land». Самолеты один за другим, каждый под своей буквой, снижались с ярусов, где их заставлял кружиться контрольный пост; они уходили на небольшой высоте и возвращались снова с выпущенными щитками и винтами на малом шаге; держа направление на входные огни. На уровне вышки снижали обороты, и слышно было, как чихают и давятся моторы; свистели крылья, самолет терял скорость, хвостовой огонь под задней турелью подпрыгивал как мячик, перед тем как остановиться. Тогда начальник поста снимал очередную букву и вешал ее пониже — против фамилии командира самолета.

— Ну, что же ты, «Victor», думаешь возвращаться? — в нетерпении крикнул Адмирал.

Пока еще наверху висело четыре буквы, но три самолета из не вернувшихся уже дали о себе знать. Командир эскадры подошел к начальнику поста.

— Как «Victor»?

— По-прежнему ничего не слышно. Я и сам уж подумываю…

— Ладно, — сказал командир эскадры. — Позвоните в дивизию. Доложите мне.

— Ну, что? — спросил Адмирал.

— Не волнуйся пока. Может, у них неполадки и они где-то приземлились.

— Я б не отпустил Рипо с Лебоном, — сказал Адмирал. — Риск был слишком велик. Если бы ты мне сказал…

— Я не успел. Рипо сам выпросил у меня разрешение лететь с Лебоном. А раз мы с тобой решили, что не стоит отстранять Лебона от полетов…

— Лебона — да, — согласился Адмирал. — Я его не знал. Пусть бы он сломал себе шею. Но Рипо на твоей совести, Люсьен, — с горечью добавил он.

— Почему это?

— Ты его наказал из-за Ромера. Он этого не заслуживал.

И о штурмане, и о пилоте, который не видел огней, Адмирал говорил уже в прошедшем времени, ведь и в самом деле, если экипаж долго не возвращался, сомнений в его участи быть не могло. Адмирал вышел на галерею, огибавшую контрольный пост, и стал напряженно вслушиваться, надеясь уловить вдали гул «Victor», Но мало-помалу бесновавшиеся небесные валы улеглись и затихли, точно обессилевшие морские волны. Из громкоговорителей время от времени раздавались голоса последних пилотов, но между ними тянулись бесконечные паузы, нарушаемые только треском радиопомех.

— Не будем об этом, — сказал командир эскадры, закуривая сигарету. — Если я виноват в том, что наказал его, ты виноват, что втянул его в эту историю с Лебоном.

— Я тут ни при чем! — яростно возразил Адмирал. — О Лебоне я с ним говорил, но даже не назвал имени. Просто рассказал, что один пилот не видит огней, и Рипо пошел к нему. Если бы я знал…

— А где ты был позавчера, когда все решилось?

— В городе. У меня было свидание.

— С девочкой? — попытался пошутить командир эскадры.

— Не с тобой, конечно. Я тебя и здесь вижу достаточно.

Командир эскадры стряхнул пепел за перила галереи.

— Не будем нервничать, — сказал он. — Может, Лебону пришлось выключить мотор. Он просто запаздывает, вот и все.

За стеклянной перегородкой начальник контрольного поста положил трубку и вышел к ним.

— «Victor» не вернулся, — сказал он. — Ни одна база не имеет о нем сведений.

— Ясно, — сказал командир эскадры. — Позовите меня, как только что-нибудь узнаете.

Командир эскадры потянул Адмирала в комнату разведки, где летчики, попивая чай, отвечали на обычные вопросы intelligence officers. Фамилию Лебона и букву его самолета еще не стерли с доски. Выяснилось, что пять или шесть самолетов загорелись над Вюрцбургом, и, возможно, «Victor» был среди них. Общая цифра ночных потерь тоже была известна: всего девятнадцать тяжелых бомбардировщиков, из которых восемь — во время налета на Вюрцбург, шесть — над Кельном и пять сбито истребителями. Хотя потерпевших аварии сюда не включали, для RAF цифра была небольшая. Меньше двух процентов потерь. Вполне терпимо.

— Столкновений не было? — спросил Адмирал.

— Нет.

Адмирал подумал, что, возможно, такого рода катастрофа произошла с Лебоном; в конце концов, мало ли что может стрястись при их-то ремесле. Ловушек было более чем достаточно, и сам он, хоть и старая лиса, тоже в один прекрасный день может преспокойно угодить в одну из них. Привычным движением он потрогал шрам, пересекавший лоб и скрытый пилоткой, и вздрогнул — в первый раз. В тот вечер, когда Адмирал смеялся над Лебоном, штурман был прав. Ведь и он тоже отмечен каленым железом, точно оставленное на убой животное или дерево, в которое ударила молния.

— …не видел огней! — прорычал он.

— Что? — спросил командир эскадры.

— Ничего. А у тебя тоже ничего нового о «Victor»?

— Ничего.

— Тогда крышка.

Он потащил командира в угол комнаты.

— Ты должен порвать приказ о взыскании, — сказал он. — Нельзя, чтобы его нашли в деле Рипо.

— Я обещаю тебе. Когда Рипо вернется, все будет улажено.

— Улажено? — заорал Адмирал. — Ты еще на это надеешься? Все и так уладилось. Для тебя, а главное — для него.

Ворча себе под нос, Адмирал вернулся к домикам. Он вошел в свою комнату, швырнул пилотку на стол, шумно передвинул стул и включил приемник на полную громкость, как всегда не считаясь с тем, что соседи отдыхают. Охваченная войной Европа безмолвствовала, но какие-то неизвестные станции Америки или, может, Испании передавали джазовую музыку. Не в силах ни за что приняться, Адмирал стал кружить по комнате. Потом закурил сигарету, но с отвращением отбросил ее после первой затяжки. Он не чувствовал больше медового аромата английского табака, и временами ему становилось больно дышать. Он задыхался теперь от малейшего напряжения. «Я слишком много курю», — сказал он себе. И тут же пожал плечами. У него по крайней мере была хоть эта радость в жизни, а вот штурман, который курил немного…

Адмирал вдруг ощутил себя каким-то беззащитным. Мир становился для него слишком сложным. Почему штурман уцелел в ночь, когда случилась катастрофа? «Он тоже должен был там остаться», — подумал Адмирал. Но тут же спохватился. Штурман хоть несколько дней был счастлив с этой женщиной. Адмирал попытался представить, какая она, и ему захотелось познакомиться с ней, чтобы спросить, действительно ли штурман страдал из-за своего ареста, и чтобы узнать истинную цену этой отсрочки. «Если бы я не ушел в ту ночь, когда он отправился к Лебону, — проворчал Адмирал, — он не полетел бы с этим типом…»

Да, в этот день дружба его оказалась не на высоте. Он недостаточно серьезно отнесся к конфликту между штурманом и Люсьеном, он не уследил за единственным товарищем, которого любил, и все же он никак не мог понять, почему, отказавшись лететь с Ромером, штурман выбрал пилота, который не видел огней. И он снова упрекнул себя за то, что не вмешался. В ночь, когда все решилось, он вернулся поздно, и о происшедшем узнал на следующее утро, но штурман уже значился в приказе и должен был лететь с экипажем Лебона. Иначе он забрал бы штурмана к себе, все бы устроилось, и, главное, штурман был бы теперь жив.

Адмирал разделся, но, почувствовав укор совести, снова натянул куртку. Через шесть часов после объявления о том, что штурман пропал без вести, вольнонаемные упакуют его вещи и отнесут на специальный склад. Его велосипед повесят за колесо на крюке, вбитом в потолок. Там уже висело столько велосипедов, что этот барак гражданского персонала напоминал склад велосипедного завода. Короче говоря, все быстро исчезало, а освободившиеся комнаты и кровати передавались новым экипажам или тем, кто на них зарился. Гражданский персонал должен был кончить свою зловещую работу еще до полудня.

Дверь в комнату штурмана была не заперта. Адмирал щелкнул выключателем, и резкий свет залил маленькую комнату со стенами из гофрированного железа. Наверно, перед вылетом штурман лежал на постели: на подушке и на одеяле остались вмятины.

Адмирал робко стал открывать ящики комода. Нужно было забрать разные личные бумаги, которые семьям лучше не получать; оставшиеся товарищи всегда так поступали. Адмирал приподнял стопку нижнего белья и красивую летную форму с двумя золотыми нашивками, которую штурман надевал, когда получал увольнение. Больше ничего тут не было. Комната была совсем голой. И такой скромной, такой бедной, что у Адмирала сжалось сердце. Печка догорела. Только на столе около умывальника рядом с книгами валялись письмо и небольшая бандероль, которые оставил здесь дневальный, разнося вечернюю почту. На том и другом адрес был написан одинаковым женским почерком и стоял штемпель: Саусфилд, Йоркшир.

Адмирал нахмурился, кровь отлила у него от лица, и шрам стал совершенно белым. Он положил книги на место, потом разорвал тонкий шпагат и вскрыл бандероль. В ней лежал гладкий серебряный портсигар с монограммой АР, который он часто видел в руках у штурмана; угол портсигара был помят.

Адмирал положил его на стол, взял письмо и в нерешительности повертел в руках. Потом медленно разорвал его и вместе с оберткой бандероли сунул клочки в карман. Он потушил свет и вышел. Вольнонаемным не составит большого труда вычеркнуть штурмана из списка живых.

Задержавшись на пороге барака, Адмирал взглянул на небо, которое внезапно нахмурилось. Потом вернулся к себе.