Сталинград
В землянке третьего взвода отмечали день рождения лейтенанта. Солдаты пили шнапс из походных кружек, которые разносил светловолосый русский парнишка, взятый накануне в плен разведчиками. Командир разведчиков, высокий, голубоглазый, рано поседевший унтер-офицер Кеплер, только что поднял тост за здоровье лейтенанта. Совсем еще молодой, застенчивый лейтенант Майер, любимец солдат, никак не ожидал такого внимания со стороны личного состава своего взвода и, услышав слова Кеплера, покраснел от удовольствия.
Взрыв хохота, ответивший на шутку взводного весельчака, не позволил им сразу же услышать, как в землянку кто-то вошел. Когда смех утих, с порога к ним обратился женский голос:
— Я, кажется, не вовремя. Но, к сожалению, у меня нет возможности ждать. Кто командир подразделения? — Все обернулись. Женщина стояла в нескольких шагах от входа — в сером брезентовом плаще без знаков различия, темные волосы были собраны в высокую строгую прическу. Командир взвода, лейтенант Майер, шагнул вперед.
— Я — командир. А кто Вы?
— Я… — она не успела ответить ему. Брезентовая завеса, заменявшая дверь, распахнулась, и в землянку почти вбежал командир роты, капитан Сикорски. Лицо его раскраснелось, глаза налились кровью — весь вид говорил о том, что он разъярен.
— Послушайте, фрау, — с ходу закричал он на женщину, — мне бы хотелось узнать, почему Вы позволяете себе появляться в расположении моего подразделения, не поставив меня в известность. Почему о Вашем визите я узнаю от полковника Брандта. Я — командир роты и имею право знать, кто и когда посещает вверенных мне солдат. Прошу Вас учесть, — продолжил он запальчиво, — что я кроме прочего принадлежу к старинной аристократической фамилии, а мы, аристократы, не любим…
— Я понимаю, — спокойно прервала его женщина, — я отвечу Вам в том же порядке. Во-первых, я давно знаю полковника Брандта. Он является командиром полка, и нет ничего удивительного в том, что его в первую очередь информировали о моем визите. Кстати, я спрашивала о Вас, капитан. Но мне доложили, что Вы скрываетесь в бункере, а у меня нет времени разыскивать Вас по бункерам. Вас должен был информировать адъютант полковника, что он, как я вижу, и сделал.
Более того, согласно документам, которые я получила в Берлине, я имею полное право вообще никого не информировать. Вот предписание рейхсфюрера СС Гиммлера, согласованное со штабом ОКВ, — она вынула удостоверение и показала его капитану. — Это во-вторых, — голос женщины стал звучать жестче. — В-третьих, являясь старше Вас по званию, я запрещаю Вам повышать на меня голос, а в-четвертых, на Ваше последнее замечание скажу, — она сделала паузу и иронично окинула взглядом Сикорски, — полагаю подобные заявления совершенно неуместными в сложившейся обстановке. Итак, — она развязала тесемки плаща и сбросила его, представ перед изумленным капитаном в черной эсэсовской форме с погоном оберштурмбаннфюрера на плече. — Раз вы — командир роты, Вы, следовательно, осведомлены лучше всех. Доложите мне о потерях. Я — Ким Сэтерлэнд. Уполномочена рейхсфюрером СС и начальником штаба ОКВ фельдмаршалом Кейтелем к проверке санитарного состояния госпиталей и оказанию срочной медицинской помощи в особо тяжелых случаях. У Вас есть раненые?
— Я… Я не знаю, — Сикорски растерянно взглянул на лейтенанта Майера, — лейтенант…
— Понятно, — насмешливая улыбка скользнула по губам фрау Сэтерлэнд, — лейтенант знает лучше. Так почему Вы удивляетесь, что я обратилась не к Вам, а напрямую к лейтенанту? Отойдите. Я слушаю Вас, лейтенант.
— Я владею информацией только в пределах моего взвода… — доложил несколько озадаченный лейтенант Майер.
— Что ж начнем с Вашего взвода, лейтенант…
— Госпожа Сэтерлэнд, — прервал их связист, — Вас вызывает полковник Бергер из соседней части.
— Благодарю. Одну минуту, лейтенант, — Маренн взяла трубку. — Да, конечно, дорогой полковник, — заговорила она через минуту, — я нахожусь сейчас на пути к вам. Пока заехала к Брандту. Мне все никак не удавалось побывать в его войсках. Нет, долго я не задержусь, надеюсь. Подготовьте все необходимое. Проинструктируйте медицинский персонал. До встречи. Итак, лейтенант, — положив трубку, госпожа оберштурмбаннфюрер снова обратилась к Майеру.
— Тяжело раненных — трое, — доложил тот.
— Где они?
— Здесь, в землянке. Еще не успели отправить в госпиталь.
— Покажите, — она открыла чемоданчик, который принесла с собой, достала белоснежный халат и накинула его на плечи. — У Вас есть вода? — спросила лейтенанта. — Мне надо помыть руки.
— Одну минуту, фрау, — унтер-офицер Кеплер подошел к ней с котелком воды, — позвольте помочь Вам, — сказал, глядя на нее голубыми глазами, которые ярко выделились на почерневшем от дыма и пороховой гари лице. — Мы уж наслышаны о Вас. Наконец-то Вы нас посетили.
— Да, — она слабо улыбнулась, вытирая руки полотенцем, извлеченным из чемоданчика. — Вы правы — наконец-то. Я давно собиралась. Но постоянно не хватало времени. Капитан Сикорски, — обернулась она к командиру роты, — сообщите полковнику Брандту, что мне может понадобиться помощь со стороны полкового медперсонала. Пусть пришлет кого-нибудь. Идите. Благодарю Вас, унтер-офицер, — Кеплер передал котелок русоволосому мальчику. Заметив его, Сикорски, который уже собирался уходить, вскипел.
— Кеплер! — накинулся он на унтер-офицера. — Почему Вы не выполнили мое приказание?! Я приказал расстрелять эту дрянь! Мы не можем кормить русских, когда нам самим порой нечего есть.
— Я попросила бы Вас, капитан, — вмешалась Маренн, — командовать на полтона тише в моем присутствии. Она подошла к мальчику, прижавшемуся в страхе к земляной стене, погладила его по голове.
— Как его зовут, — спросила она Кеплера. — Иван? Ваня?
— Нет, Алеша.
— Алеша… — Маренн присела перед мальчиком на корточки, взяла руку. — Не бойся, — произнесла мягко, — все будет хорошо. Он понимает? — обернулась к Кеплеру.
— Уже понимает, — кивнул тот.
— Тогда соедините меня еще раз с полковником Брандтом, — попросила связиста. Когда передали трубку, проговорила серьезно:
— Извините,что беспокою Вас, полковник. Я хотела было поручить это капитану Сикорски. Да, он здесь. Толку от него мало. Поэтому я позволю себе обратиться напрямую к Вам. Мне необходим вспомогательный медицинский персонал. Уже позаботились? Я так благодарна Вам, полковник. И если позволите, еще одна просьба: здесь в расположении взвода Манера находится русский мальчик.
Его взяли в плен разведчики. Он прекрасно помогает солдатам по хозяйству. Да, но вот беда, — в голосе Маренн проскользнули иронические нотки, — из-за него капитану Сикорски не хватает на питание… Да, понимаете? Имен но так. Благодарю. Что? — лицо Маренн просветлело, на нем мелькнула улыбка. — Сын? Мой сын? Где он? Едет сюда с Вашим адъютантом… Да, да, спасибо. Но кто же его отпустил? Хорошо, да, конечно, — она положила трубку и снова обратилась к Сикорски. — Как видите, капитан, обошлось без Вашей помощи. Идите. Вас вызывает полковник. Там проявите свое рвение, — потом взволнованно взглянула на Кеплера.
— Полковник сказал, что приготовил мне сюрприз, — с неожиданной откровенностью поделилась она, — Здесь, недалеко, в танковой части, служит мой сын, Штефан. И полковник договорился с его командованием,, чтобы Штефана отпустили на час. Сейчас он едет сюда в сопровождении адъютанта полковника.
— У Вас такой взрослый сын? — искренне удивился Кеплер.
— Да, он совсем взрослый… Знаете, — продолжала она с грустью, — я так часто езжу по фронтам, потому что таков мой долг, конечно. Но кроме этого, пожалуй, такие поездки — едва ли не единственная для меня возможность почаще видеться с сыном. Однако мы отвлеклись, — спохватилась она. — Пока они приедут, я успею осмотреть раненых.
Достав из кармана халата очки в тонкой оправе, она надела их, взяла чемоданчик с инструментами и медикаментами и подошла к лежавшему на носилках солдату.
— Ранение в голову, — сообщил ей Кеплер.
— Я вижу, — кивнула Маренн. — Принесите побольше света, — попросила она, разматывая склеившиеся от крови бинты.
Руки Маренн действовали привычно точно — ни одного лишнего движения. А в памяти вставали напряженные часы, проведенные накануне отъезда на фронт в резиденции рейхсфюрера Гиммлера.
Из Франции к Шелленбергу приехал уполномоченный Шестого управления в Париже оберштурмбаннфюрер СС — Гельмут Кнохен. Он привез весть, что недавно гестапо арестовало Макса Жакоба, знаменитого французского поэта, друга Кокто и Аполлинера.
Остававшиеся во Франции Кокто и Core написали обращение к рейхсфюреру Гиммлеру, и Кнохен привез его в Берлин. Увы, защитников Жакоба оказалось немного — его предал даже Пикассо, пожелавший сохранить нейтралитет и не ссориться с рейхом. А когда-то, Маренн хорошо знала это, Жакоб поддержал начинающего художника и с самого начала провозгласил его гением. Он предложил Пикассо свое жилье, свой жалкий заработок, ввел в круг знакомых и друзей.
По приказанию Шелленберга Джилл перевела обращение Кокто и Core на немецкий язык. Его передали рейхсфюреру. Но несколько дней шеф Шестого управления, который не мог остаться равнодушным к Голгофе Жакоба, и его уполномоченный в Париже ждали ответа — Гиммлер молчал.
Перед самым отъездом Маренн на фронт супруга рейхсфюрера Марта пригласила ее в резиденцию, чтобы осмотреть недавно родившуюся дочь Гиммлера — та не спала, плакала, у нее поднялась температура. Внезапно в детскую вошел Гиммлер. Понимая, что иного шанса добиться внимания рейхсфюрера не представится, Маренн попросила выслушать ее.
Осмотрев ребенка и прописав лечение, она повторила рейхсфюреру слова Кокто о том, что Жакоб и Аполлинер стоят у истоков современной европейской культуры. Заслуги поэта столь велики и благородны, что этот человек требует совершенно особого подхода. Он тяжело болен, его необходимо освободить немедленно. Да, она так и сказала рейхсфюреру: «освободить немедленно». И видела, как недовольно блеснули за стеклами очков глаза главного человека в СС. Думала ли она, вступаясь за Жакоба, что рискует собственным благополучием и будущим детей, рискует их и своей жизнью? Она это знала. Но не могла молчать, находясь рядом с тем, от кого зависела судьба французского поэта.
— Иногда поэтов убивают… — ответил ей рейхсфюрер СС неопределенно и кивком головы дал понять, что больше не задерживает. Маренн уехала на фронт, не зная, как решится судьба Жакоба. А несколько часов назад Ральф фон Фелькерзам по поручению Шелленберга передал ей новость: рейхсфюрер вызвал Кнохена к себе и приказал освободить Жакоба. Но увы — поздно. Жакоб не выдержал мук гестапо — он уже умер, когда рейхсфюрер подписал приказ о его освобождении…
«Иногда поэтов убивают…» — снова прозвучали в памяти Маренн слова Гиммлера. Она оторвалась от раненого.
— Я заберу его в Шарите, запишите, — приказала сопровождавшему ее санитару.
Через полчаса в расположение третьего взвода прибыл адъютант полковника Брандта, капитан Крауз, а вместе с ним высокий, молодой ефрейтор танковой дивизии СС «Мертвая голова». Увидев их, Маренн приветливо поздоровалась с Краузом и спросила:
— Вы видели полковника де Криниса? Где он сейчас находится?
— В первом взводе. Скоро заканчивает и подъедет сюда. Вот, я доставил Вам героя…
— Я вижу…
— Привет, мама! — Штефан подскочил к матери, едва не перевернув дощатый стол, стоявший посреди землянки. Маренн притворно строго нахмурила брови.
— Ефрейтор, на фронте у солдат нет мам, — заметила она сыну.
— Так точно, фрау, — весело согласился Штефан и ласково обнял ее.
— Тебя надолго отпустили? — спросила она озабоченно, разглядывая сына.
— Нет, всего на час, — ответил тот беззаботно. — А он уже почти прошел.
— Где ты задержался?
— Да там… болтали со связистками.
— Штефан, ты неисправим, — Маренн хотела поругать его, но засмеялась. — Значит, тебе уже необходимо возвращаться?
— Да я успею. Подождут.
— Штефан, не забывай, ты в армии, — напомнила ему.
— Я знаю, мама, — ответил ефрейтор, осматриваясь по сторонам.
— Быть может, — вмешался унтер-офицер Кеплер, — перед отъездом сына Вы, фрау Сэтерлэнд, вместе с ним выпьете за здоровье нашего лейтенанта? Сегодня его день рождения.
— Ну что Вы, Кеплер, — смутился Майер, — зачем, отвлекать по пустякам?
— Я поздравляю лейтенанта, — улыбнулась Маренн, обращаясь к нему. — Мы обязательно выпьем. Но вечером. Не будем испытывать терпение командиров моего сына. Обычно это нам дорого обходится. Поезжай, Штефан, — отпустила она ефрейтора. Я договорюсь с твоим начальством, чтобы вечером тебя отпустили. Мы побудем вместе, погуляем на дне рождения лейтенанта…
— Да Зеллер и так отпустит…
— Нет, Штефан. Не надо нарушать дисциплину, — Маренн снова заговорила строго. — У тебя будут неприятности…
— Но мы же выкрутимся, мама…
— Ну что ты за человек! — воскликнула она, теряя терпение.
— Твой сын.
— Я понимаю… — ей оставалось только согласиться с ним.
* * *
Вечером, сидя у костра рядом с Кеплером и де Кринисом, Маренн с улыбкой наблюдала за сыном, который, наигрывая на губной гармошке, по-юношески беззаботно веселился с молодыми солдатами. Он возмужал, ее ребенок, — не узнать. Светловолосый, загорелый, сероглазый, он с каждым годом все больше становился похожим на отца.
Ей снова вспомнилась Первая мировая война. Разгневанный генерал Фош, командовавший соединенными силами Антанты, срывает погоны с плеч английского лейтенанта за то, что тот посмел прямо на лужайке под окнами генерального штаба на глазах всего союзного генералитета, собравшегося на совещание, изнасиловать проститутку.
Конечно, лейтенант заплатил девушке за «услугу». Он хотел, чтобы его разжаловали в рядовые, и потому устроил «спектакль» для генералов. Он больше не мог командовать, не мог и не хотел посылать люден на смерть во благо интересов олигархии.
Маренн вспомнила свои глупые слезы тогда. Она плакала даже не оттого, что Генри вдруг перестал быть офицером. Ей было обидно, что он сделал это с другой женщиной, а не с ней. В отчаянии она повторяла бывшему лейтенанту: «Ну почему? Почему не я…»
А Генри держал ее за руку и… молчал. Как он мог тогда объяснить, что слезы ее напрасны, что именно потому, что он ее любил, он не мог так поступить с ней. Она должна была понимать сама. Но она не понимала — она плакала. И боялась поднять глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. Потом же просила отца не наказывать Генри. Но генерал Фош оказался тогда неумолим. Зато бывший лейтенант, как выяснилось позднее, — непобедим. Чего ж теперь удивляться, в кого пошел Штефан? В него, в своего отца — в Генри Мэгона.
От воспоминаний Маренн оторвал голос де Криниса.
— По-моему, становится прохладно, вы не находите? — профессор психиатрии, выехавший на этот раз вместе с Маренн на инспекцию полевых госпиталей, чувствовал себя на открытом биваке неуютно. — Может быть, пойдем в укрытие? — предложил он.
— Нет, нет, — покачала головой Маренн. — Я не устала. А Вы идите, отдыхайте, Макс. Конечно.
— Вы не простудитесь? — спросил де Кринис обеспокоен но.
— Нет, — успокоила его Маренн, — я привычная, вы же знаете.
— Ну, тогда я пойду…
— Проводите полковника, пожалуйста, — попросила Маренн Кеплера.
Вернувшись к костру, унтер-офицер снова сел рядом с Маренн и, взяв из костра тлеющую головешку, прикурил сигарету. Протянул ее госпоже оберштурмбаннфюреру.
— Я наблюдал, как Вы работали сегодня, — заметил он вполголоса. — Я ничего не понимаю в медицине, но мне захотелось побыть на месте раненого.
— Благодарю, — Маренн приняла сигарету, затянулась ей и улыбнулась его словам.
— Не торопитесь, унтер, это не то место, куда следует стремиться. Не дай Бог Вам такое ранение. Уверена, тогда Вы пожелаете обратного…
— Но Вы же вытащите меня? — спросил он с долей лукавства.
— Я не всегда могу оказаться рядом…
* * *
Русское наступление началось на рассвете. Взломав оборону Германского вермахта на соседнем участке фронта, части Красной армии устремились в прорыв. Маренн и профессора де Криниса наступление русских застало в расположении полковника Брандта. Снаряды сыпались на окопы, прижимая к земле все живое — разрывы вспыхивали повсюду. Услышав, что начался артобстрел, Маренн выбежала из блиндажа в окопы. К ней сразу подбежал унтер-офицер Кеплер.
— Вам надо эвакуироваться, фрау, — прокричал он. — Пока еще есть возможность. Я дам солдат!
Надрывно прогудев, снаряд ударился совсем рядом, задев блиндаж. Их обсыпало землей. Отряхнувшись, Маренн ответила решительно:
— Я не могу оставить раненых. Сначала необходимо эвакуировать госпиталь.
— Но это невозможно, — возразил ей Кеплер, — у нас нет транспорта.
— Надо найти.
— Русские! — крикнул кто-то в траншее. Послышались команды к бою. Маренн подняла автомат, лежащий рядом с убитым солдатом, и прижалась к брустверу — к немецким окопам приближалась вражеская пехота. Кеплер пристроился рядом с ней.
— Фрау Ким, Вам надо уходить, — пытался он переубедить ее. — Мы можем попасть в окружение.
— Лейтенант ранен! — донесся до них крик рядового. Схватив автомат, Маренн поспешила на крик. — Принесите мою сумку с медикаментами, — приказала она Кеплеру. — Теперь некогда разговаривать, надо действовать, унтер. Быстро.
Профессор де Кринис с трудом выбрался из-под обломков блиндажа и, испуганно оглядываясь, подошел к Маренн, склонившейся над лейтенантом.
— Нам надо выбираться, — осторожно произнес он, поправляя очки.
— Нам надо эвакуировать раненых, Макс, — ответила Маренн, не поворачиваясь к нему. — Срочно. Помогите мне.
— Он при смерти, — заметил профессор, взглянув на лейтенанта.
— Да, — согласилась Маренн. — Если нам не удастся вовремя прооперировать его. Где Кеплер? — спросила она, задержав пробегавшего мимо солдата.
— Он ранен, — прокричал тот.
— Кто командир?
— Никого. Нас окружают, спасайтесь! — солдат ринулся дальше по траншее…
Маренн многозначительно взглянула на де Криниса.
— Вы слышали, Макс? — спросила она профессора. — Похоже, что, кроме нас, здесь больше не осталось офицеров. Как старший по званию Вы обязаны взять командование на себя.
— Я?! Да что Вы! — воскликнул доктор де Кринис. — Дорогая, Вы понимаете ли, что говорите? Какое командование?! Надо немедленно убираться, к черту! В Берлин!
— На проводе капитан Сикорски, — доложил связист.
— Майер, Майер, доложите, как обстановка! — услышала Маренн в трубку панический голос капитана. — Немедленно доложите обстановку! Приказываю, Майер, Вы слышите, отступать!
— Говорит Ким Сэтерлэнд, — спокойно ответила Маренн, — я Вас прекрасно слышу, капитан. Лейтенант Майер ранен. А в остальном у нас все нормально. Не мешайте нам.
— Но… — Маренн уже отбросила трубку связисту.
Рядом просвистела автоматная очередь. Потом — еще одна и еще…
Де Кринис пригнулся.
— Ким, капитан прав, нам надо отступать, — настаивал он, побледнев, — я не военный человек, я ничего не понимаю на этих картах, во всем этом…
— Карту сюда, — приказала Маренн связисту, — и воспользуйтесь рацией в моем автомобиле, она вроде бы еще цела. Срочно соединитесь с Берлином. Да, да, с Берлином. Нам нужен транспортный самолет, — пояснила она ошеломленному ее действиями де Кринису. Здесь много тяжелораненых. Мы не сумеем их спасти иначе…
Связист раскрыл перед ней карту; Маренн взглянула на нее.
— Мы находимся здесь, Макс, — показала она через мгновение профессору, — скорее всего, они прорвались левее. Оставайтесь здесь и ждите. Как только дадут по связи Берлин, сообщите мне. Раненых соберите в безопасном месте и подготовьте к эвакуации.
— Но, Ким…
— Выполняйте, — приказала фрау Сэтерлэнд, не соблюдая субординации.
Потом взяла автомат и вышла к солдатам. Де Кринис с затаенным страхом наблюдал за ней. Хладнокровно поднявшись во весь рост под огнем противника, она приказала:
— Занять круговую оборону! Мы должны продержаться до тех пор, пока не эвакуируют раненых.
— Немедленно уходите оттуда, — закричал из траншеи де Кринис. — Вы, в Вашей форме, сейчас… — он зажмурил глаза, — что я скажу Вальтеру?!
— Профессор, — упрекнула его, возвратившись, Маренн, — Мы с Вами офицеры. Неважно, чем мы занимались в мирной жизни, но здесь нас слушают люди. Они доверяют нам. И мы ответственны за их жизнь. Это как в клинике, Макс, почти что. Только там мы сражаемся за жизнь больных, а здесь еще отвечаем и за жизнь здоровых. Надо выполнять свой долг, или зачем тогда Вы носите погоны? Идите к раненым.
— Берлин на проводе! — доложил, подскочив, связист.
— Отлично, — Маренн схватила трубку. — А вот и Вальтер, — сообщила она де Кринису, потом закричала в трубку: — Смотри на карту. Мы в квадрате… Да-да. Русские, похоже, прорвались. Здесь идет бой. Мы пока держимся., но положение серьезное — силы на исходе. Резервы? она запнулась. — Здесь не видно никаких резервов. Какой командир? Дивизии? Я даже не знаю, где командир роты, а ты говоришь, дивизии! Послушай, у меня много раненых. Их необходимо эвакуировать — нужен транспортный самолет. Позвони там, пусть они пришлют. Срочно! Что? Да нет, мы еще не в окружении, мне кажется. Но я не владею обстановкой. Говорю, что у меня нет связи с другими подразделениями. Очень большие потери. Ни одного офицера. Да, срочно нужен самолет. Жду, — она повесила трубку. — Уф!
— Ну вот, — ободряюще улыбнулась де Кринису, готовьтесь к эвакуации, Макс. Сейчас все будет. Я иду к солдатам, — и вернулась в окопы.
Вскоре немецкое командование ввело в бой резервные части — прорыв удалось ликвидировать и положение на фронте стабилизировалось. Санитары грузили в самолет носилки с тяжело раненными солдатами.
— Ким, смотрите, танки, наши танки! — крикнул де Кринис, указывая на появившиеся на позициях бронированные машины с черными крестами на бортах. — Слава Богу!
Маренн только что закончила перевязывать Кеплера и оглянулась. Одна из машин свернула в сторону и двигалась но направлению к ним. Когда она приблизилась, люк открылся и оттуда показалось улыбающееся лицо Штефана. Он вылез на броню и кричал, размахивая шлемом:
— Мама, мама! Все в порядке — мы здесь!
— Сумасшедший!
Оставив погрузку раненых под контролем де Криниса, она побежала навстречу танку, спотыкаясь на ухабах. Машина затормозила. Штефан спрыгнул с брони и засмеялся, обнимая мать.
— Ну и трепку же задал нашим воякам твой шеф, Вальтер Шелленберг! Все говорят. И знаешь, сразу резервы нашлись. Десант бросили. Сейчас здесь будет наша пехота.
Маренн молча прижималась лицом к широкой груди сына. Только сейчас она поняла, какую опасность они пережили.
— Смотри, — сказал ей неунывающий Штефан, — тебе там кто-то машет. Наверное, твой профессор соскучился.
Маренн повернула голову: действительно, это был де Кринис.
— Погрузка закончилась, наверное, — догадалась она. — Надо отправлять самолет.
— Он без тебя ничего не может, — посетовал беззлобно Штефан. — А еще старший по званию, называется.
— Не говори так, — вступилась Маренн за своего начальника. — Макс — великолепный специалист. Правда, человек он не военный, тут ничего не скажешь. Штефан, — она устало провела рукой по плечу сына, — я прошу тебя, будь осторожен. Ты же у меня один на свете. Один-единственный. Только ты и я.
— А еще Джилл… — напомнил ефрейтор.
— Да, конечно, еще Джилл…
— Я понял, мама, — он наклонился и поцеловал ее. — Иди. Мне тоже надо возвращаться. А то опять скажут, что во время атаки наш танк почему-то плелся в конце, а какой-то ефрейтор пз экипажа вообще вокруг бегал.
Бой затихал. Отдалялись артиллерийские разрывы, все реже вспыхивал стрекот автоматов. Только что благополучно улетел транспортный самолет с ранеными. Маренн снова позвонила в Управление, чтобы поблагодарить бригадефюрера за помощь.
— Немедленно возвращайся в Берлин, — приказал ей Шелленберг. — Ты заставила нас всех поволноваться, — и неохотно сообщил: — За тобой полетел оберштурмбаннфюрер Скорцени. С зондеркомандой.
— Чтобы доставать нас с Максом из окружения? — сообразила Маренн.
— Да. Ты здорова нас всех напугала, — упрекнул ее Шелленберг. — Он скоро будет. Жди.
— Хорошо, жду, — ответила Маренн и, понимая чувства бригадефюрера, добавила тише, чтобы не слышал де Кринис: — Спасибо, Вальтер.
Повесив трубку, посмотрела на профессора — тот выглядел расстроенным и утомленным.
— Не волнуйтесь, Макс, — она решила подбодрить его. — Все же благополучно закончилось для нас. Посмотрите, — она подвела его к брустверу окопа, — несмотря на войну, на кровь, на смерть, — земля прекрасна. Вон видите. рядом с воронками — цветы. Здесь только что шли танки, а они цветут, как ни в чем не бывало. Только что грохотали орудия, а теперь снова тишина и поют птицы. Это же замечательно, Макс! Мы остались живы, мы все это видим. Вы не согласны?
— Согласен, — ответил профессор, беря ее за руку, — но самое замечательное для меня — это Вы сами, Ким. Я восхищаюсь Вами. Как Вы все воспринимаете, просто удивительно… Я понимаю Вальтера.
— Не нужно, — Маренн остановила его, боясь, что он вызовет ее на откровенности, касающиеся ее отношений с бригадефюрером, в последнее время ушедших далеко за рамки служебных. — Просто я, Макс, несмотря ни на что, стараюсь радоваться жизни и бороться за нее. — Она отвернулась.
* * *
Неторопливо прохаживаясь по своему кабинету в резиденции Хоенлихен, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер ожидал приезда шефа Шестого управления РСХА бригадефюрера СС Вальтера Шелленберга, которого вызвал из Берлина с докладом. Стояло лето 1942 года. Тихий летний ветер качал тонкие прозрачные шторы в раскрытых окнах, заполняя комнату запахом цветущей сирени в саду.
Неожиданно, нарушая полуденную тишину, послышался звонкий женский смех. Рейхсфюрер вздрогнул. Он ненавидел резкие звуки — они сбивали его с мысли. К тому же его всегда раздражали неумеренные проявления радости, свойственные женщинам.
Подойдя к окну, рейхсфюрер отдернул занавеску, намереваясь дать нагоняй какой-нибудь поварихе или горничной, забывшей о своих обязанностях в рабочее время. Куда только смотрит Марта!
Однако он был удивлен, увидев, что по аллее, ведущей от стоянки машин к главному входу на виллу, идут… вызванный им из Берлина бригадефюрер Шелленберг в полной эсэсовской форме и Ким Сэтерлэнд, также затяну тая в мундир. Ветер колышит небрежно распущенные волосы госпожи доктора…
Когда-то, в самом начале ее службы, недовольный этой «латинской» небрежностью, рейхсфюрер приказал новой сотруднице обрезать волосы, но потом сжалился и отменил приказ. Конечно, не без заступничества Шелленберга, а заодно поддержавшего того Гейдриха — тоже еще, поклонники прекрасного!
Впрочем, грех было не уступить — про себя-то Гиммлер знал это. Сейчас в темно каштановые волосах Ким путались душистые цветы сиреневого венка, которым она украсила голову. «Прекрасно, — иронически подумал про себя рейхсфюрер, — это вместо головного убора! Как научить женщину соблюдать форму?»
Фрау улыбалась. Рейхсфюрер посмотрел по сторонам: кроме Вальтера и Ким, в парке никого не было. Только у парадных дверей виллы черными статуями застыли охранники на посту. Из чащи сада величественно выступил павлин и, не обращая внимания на людей, важно прошествовал через дорогу, распушив хвост.
Ким снова засмеялась. Да, сомнений быть не могло: смеялась она. Рейхсфюрер удивился. Он привык видеть фрау Сэтерлэнд строгой и сдержанной. Несмотря на вольную порой трактовку уставных требований к внешнему виду, в остальном она оставалась безупречной. Он никогда не слышал, чтобы она так заразительно смеялась, да еще со своим непосредственным шефом.
Что это их так развеселило? И зачем Шелленберг вообще привез ее? Ведь Ким Сэтерлэнд рейхсфюрер к себе не вызывал. Быть может, она приехала к Марте. Наверняка сейчас заведет речь об обеспечении и финансировании госпиталей, о медикаментах, транспорте и тому подобном.
Гиммлер поморщился: конечно, Марта боготворит ее. Он и сам на многое закрывает глаза — ведь только Ким в прошлом году удалось поставить на ноги его сына, от которого отказались все врачи, несмотря на высокое положение отца. -Только ей удается лечить глубокий невроз, которым поражена его дочь от первого брака Гудрун…
Рейхсфюрер хотел было отойти от окна, но заметил, что Шелленберг и Ким остановились на ступенях перед входом. Похоже, фрау не собиралась идти дальше. Прощаясь, Шелленберг с нежностью поправил цветы сирени в ее волосах. Взгляд, которым они обменялись, не оставлял сомнений в чувствах бригадефюрера.
Быстрым шагом, не оборачиваясь, фрау Ким вернулась по аллее к машине. На минуту задержалась, чтобы посмотреть павлинов на поляне. Придерживая венок, запрокинула голову, подставляя лицо солнцу, и снова заулыбалась. Потом села в машину.
Вальтер Шелленберг, проводив ее взглядом, поднялся в кабинет к рейхсфюреру.
— Вы опоздали, — недовольным тоном встретил его Гиммлер. Потом строго взглянул на молодого генерала сквозь очки и добавил по-французски: — Enfant terrible.
— Виноват, — щелкнул каблуками Шелленберг,
— Садитесь, — Гиммлер указал в кресло напротив его рабочего стола. — Порой мне кажется, Вальтер, — продолжал он, — что Вы и в самом деле слишком молоды для того поста, который Вы занимаете. Ваша «золотая голова» очень ценна для рейха, но во всем остальном… Впрочем, приступим к делам. Докладывайте.
* * *
— Да, да. Я понимаю. Благодарю Вас, — Маренн повесила трубку и тяжело вздохнула. Только что из штаба сухопутных войск ей сообщили, что со Штефаном произошла крупная неприятность. Через секунду она уже набирала номер Шелленберга.
— Бригадефюрер просил ни с кем не соединять, — предупредил ее Ральф фон Фелькерзам. — По для Вас, я думаю, он сделает исключение. Минуту.
— Шелленберг, — услышала Маренн почти тотчас знакомый голос. — Слушаю тебя. Только быстро.
— Быстро не получится, — сожалея, произнесла она, — у меня неприятности с сыном. Может быть, я перезвоню позже?
— Я очень занят до вечера, — ответил Шелленберг и предложил: — Приезжай после восьми в Гедесберг. Я буду там. Сможешь?
— Хорошо, — обрадовалась Маренн. — Я постараюсь. Мне позвонить предварительно?
— Не надо. Просто приезжай. Извини, звонят от рейхсфюрера, — он снова переключил ее линию на Фелькер зама.
— Спасибо, Ральф, — поблагодарила Маренн адъютанта.
— Все в порядке, фрау? — спросил адъютант.
— Да, да. Спасибо, — ответила Маренн.
Около восьми часов вечера Маренн взяла машину и выехала в Гедесберг. Настроение у нее улучшилось: она очень надеялась, что Вальтер Шелленберг не откажется заступиться за ее сына перед руководством вермахта, а кроме того, после пыльного, душного Берлина так приятно было оказаться на свежем воздухе за городом!
Маренн опустила верх машины и ехала по гладкой пустынной трассе — на высокой скорости, подставив лицо теплому встречному ветру.
Вокруг служебной виллы СД, где располагалась загородная резиденция Шестого управления, царила тишина. Когда Маренн подъехала к воротам, из скрытой за разросшимися кустами будки к ней вышел охранник. Проверив документы, распахнул узорчатую решетку.
Маренн въехала на территорию виллы. Здесь также было пустынно и тихо. Мелькнула зеркальная гладь озера за высокими елями. Шелленберг, она знала, обычно находился в комнатах, выходящих окнами на лес, — в том крыле располагался его кабинет.
Поставив машину на стоянку, она прошла в дом. Миновала широкую прихожую в зеркалах, вошла в гостиную. Тут тоже никого не было. Прохладный вечерний воздух, напоенный медовыми ароматами цветов, струился сквозь распахнутые балконные двери.
Высокие окна, на манер готических, также были открыты. Маренн подошла к одному из них и, прикрыв глаза, полной грудью вдохнула ласкающую сладкую смесь. Потом тихо засмеялась.
Ветер играл ее длинными распущенными волосами. Она не заметила, как на верхних ступенях лестницы, ведущей из гостиной на второй этаж, появился хозяин виллы. Несколько мгновений Вальтер Шелленберг наблюдал за ней. Потом сошел вниз.
Услышав его шаги, Маренн обернулась.
Бригадефюрер был в парадной форме: вероятно, только что вернулся из ставки. Но китель по-домашнему расстегнут, лицо усталое…
Охранник доложил мне, что ты приехала, — сказал он, подходя.
— Я поняла, — кивнула Маренн в ответ.
— Присаживайся, — предложил ей бригадефюрер, указывая на венское кресло с высокой спинкой. — Что случилось? Ты будешь кофе?
— Да, спасибо, — Маренн села в кресло за небольшим круглым столиком красного дерева на резных ножках. — Что случилось? — переспросила она. — Опять неприятности у Штефана, — и тут же осторожно добавила, выгораживая сына: — Мальчик такой эмоциональный. Он никак не может научиться держать себя в руках…
— Что он натворил в этот раз? — с улыбкой спросил Шелленберг, — Надеюсь, жертв среди личного состава нет.
Бригадефюрер поставил на стол поднос с двумя маленькими чашечками севрского фарфора, потом — горячий кофейник, сахарницу…
— Я отпустил сегодня прислугу, — пояснил, усаживаясь в кресло рядом, — в конце концов, кофе я могу сварить сам. Так что со Штефаном? — он разлил кофе в чашечки и протянул одну из них Маренн. — Прошу.
— Благодарю. Как мне сообщили сегодня утром из штаба сухопутных сил, — рассказывала она, — по большому знакомству, конечно, Штефан нагрубил командиру батальона, назвал Гудериана просто Гейнцем, привел всем в пример американскую армию, где каждый рядовой называет Эйзенхауэра просто Айком, приклеил на Устав порнографическую картинку и читал стихи на английском языке — очень громко. Притом еще он приударил за русской девушкой, из местных, и даже, по некоторым сведениям, соблазнил ее на сеновале… Вот так. Особо же было указано, — Маренн вздохнула, — что юноша просто не имеет никакого понятия о дисциплине, плохо воспитан и, видимо, совсем забыл, где находится.
— Ему напомнили? — поинтересовался Шелленберг иронично.
— Еще бы! Конечно, — ответила ему Маренн. — Издали приказ отправить в спецбатальон для исправления обнаруженных недостатков, — она грустно улыбнулась. — Мне так неудобно обращаться к тебе снова с этим, Вальтер, — извиняющимся тоном произнесла она, — я понимаю, я смертельно надоела тебе с подобными просьбами. Ты гак занят. Но что поделаешь, — она покачала голо вой, — такой у меня ребенок — непоседа…
— Ты говорила с Гудерианом? — спросил Шелленберг. — В конце концов, его тоже «обидели», — он засмеялся, — назвали по имени, как мальчишку!
— Мне стыдно даже звонить ему, — честно призналась Маренн, — Позвони ты.
— Хорошо.
Вальтер Шелленберг поставил чашечку с кофе на стол и подошел к телефону.
— Генерала Гудериана, — приказал он, сняв труб ку, — Вальтер Шелленберг. Добрый вечер, дружище, заговорил, услышав голос генерала. — Да, да, ты угадал. Именно по этому поводу, — он оглянулся на Маренн. — Что? Айнзибель поручился за него, — Вальтер снова рассмеялся. В который уже раз парню повезло. У него много «адвокатов». И ты уже отменил приказ? Надеюсь, ты понимаешь, Гейнц, мальчик еще очень молод, он нуждается в самоутверждении. А некоторые наши командиры, напрочь лишенные чувства юмора, воспринимают все слишком прямолинейно. Ну, это уже легче. Благодарю тебя, Гейнц. Надеюсь, мы как нибудь пообедаем вместе. Всего доброго.
Он повесил трубку. Стало смеркаться.
— Приказа не было, — успокоил Маренн бригадефюpep, снова садясь в кресло. — На основании ходатайств командира экипажа и командира дивизиона группенфюрер фон Айнзибель не удовлетворил рапорт и лично поручился за ефрейтора перед вышестоящими чинами, которые тоже уже понаслышаны о «подвигах» твоего сына. Но с точки зрения дисциплинарных взысканий юноше ничего не грозит. У него, оказывается много защитников, — Маренн облегченно вздохнула. Вальтер пристально посмотрел на нее. — И почему его все так опекают? — спросил он, понизив голос. — Не знаешь? Я думаю, из-за его мамы, наверное.
Маренн смутилась и опустила глаза. С самого начала их встречи она заметила взгляд бригадефюрера, обращенный к ней. Нежный, идущий прямо из глубины сердца. Он обволакивал ее лицо, фигуру, ноги, скользил по волосам, рукам и пальцам. Ей не доводилось поймать его прежде, но с самой первой встречи с бригадефюрером осенью тридцать восьмого года она подозревала, что он может быть таким… Они всегда встречались с Шелленбергом в служебной обстановке и никогда вот так вот…
Теплый взгляд бригадефюрера исподволь ласкал ее во время беседы с Гудерианом, волновал за чашкой кофе, от него мурашки бежали по коже и нервная дрожь охватывала тело — он раздевал ее, он любил ее, он обладал ею… Любил…
Маренн почувствовала, что от этого случайно мелькнувшего в голове слова ее бросило в жар. Да, она знала еще в тридцать восьмом, что бригадефюрер будет любить ее — тогда, когда он предлагал ей выбор, предчувствовала это. И, как оказалось, тогда уже была согласна. Красивый и молодой шеф внешней разведки… Прошло четыре года… Она ждала все время. Но бригадефюрер не подавал ей до сих пор повода.
— Мне надо уходить, я тороплюсь, меня ждут, — быстро сказала Маренн, стараясь не встречаться с Вальтером взглядом. Бригадефюрер промолчал.
— Я так благодарна тебе, — она подняла глаза и… остановилась. Он больше не скрывал своих чувств. Яркие синие глаза вдруг стали темней и глубже. Он поднялся с кресла и подошел к ней, взял ее за руки…
— Маренн, — произнес он изменившимся голосом.
— Нет, нет! — отшатнулась она. — Нас увидят!
— Здесь никого нет, — успокоил ее бригадефюрер, — только охранники в парке.
— Маренн, — его взгляд стал пронизывающим. Казалось, он видит ее бешено колотящееся под плотной материей кителя сердце…
— Нет! — вскрикнула Маренн и отвернулась, словно желая спрятаться за маленькое, коротенькое словечко.
— Маренн, — настойчиво повторил Шелленберг, — ты должна наконец узнать то, что давно знаю я сам и знает моя жена, хотя я никогда не говорил с ней об этом. Я люблю тебя, — произнес он проникновенно и крепко сжал ее пальцы. — Люблю тебя все четыре года, как только увиделся с тобой в тридцать восьмом. Я знаю — мне нельзя. Мне не простят, и многое уже поздно. Я никогда не испытывал такого сильного чувства. Моя беда, что пришло оно ко мне слишком поздно: не по возрасту, Маренн, а когда поздно что-либо изменить… — он обнял ее и ласково приподнял ее лицо, заглядывая в глаза. — Но все же я подал рапорт рейхсфюреру, о разводе.
— О разводе?! — воскликнула, не сдержавшись, Маренн, — но Мюллер… Он же сразу вспомнит, что твоя жена — полячка, то есть славянка, — быстро заговорила она, едва сдерживая дрожь, — что было дано особое разрешение. Он же воспользуется всем этим… Против тебя…
— Молчи, — Вальтер прижал указательный палец к ее губам. — Я всегда знал, что ты — сообразительная женщина. Но что бы ни последовало дальше, я так решил. И поэтому сейчас открываю тебе свои чувства. Я больше не могу оставаться с Ильзе, — в его голосе от волнения прозвучала хрипота. — Если мне посчастливится разбудить в тебе любовь, ты станешь моей женой, Маренн.
— Я?! — Маренн не поверила тому, что услышала. — Я же — заключенная концентрационного лагеря, — пролепетала она, чувствуя, как мысли ее путаются и теряются безнадежно, — ты сам говорил, что у гестапо нет такой практики…
— Молчи, — еще раз остановил ее Шелленберг, привлекая к себе. — Позволь мне самому разбираться с Мюллером и с практикой гестапо. Я же сказал, я люблю тебя… Какое еще гестапо?
Услышав его признание, Маренн словно обмякла в его руках — напряжение спало. Вальтер наклонился. Его губы коснулись ее расслабленного рта. Она почувствовала, как кровь быстрее побежала по жилам, голова закружилась. Его язык проникал в ее рот со все более возрастающей страстью. Скользнув кончиком языка по его зубам и деснам, она с неожиданным для себя самой порывом ответила на его поцелуй. Ее руки скинули с его плеч китель и расстегнули пуговицы на его рубашке, горячая ладонь легла на возбужденное тело. «Как же я приду к тебе завтра?» — прошептала она испуганно, прижимаясь к нему. Он улыбнулся:
— Придешь, как всегда, — ответил он тихо, — с докладом.
Потом легко поднял ее на руки и перенес в спальню.
Запах сирени настойчиво струился в окно, где го вдалеке над озером прокричала одинокая птица. Прокричала и затихла. Маренн распрямила изящную обнаженную спину, потом наклонилась — ее исполненные желания горячие груди с набухшими сосками прикоснулись к его груди. Подавленный стон наслаждения пронесся в полумраке короткой летней ночи. Длинные темно коричневые волосы, струясь живым потоком, связали воедино обнаженные тела…
Откинувшись на постель, Маренн устало закрыла глаза. На ее губах играла легкая радостная улыбка. Покрытое бусинками испарины тело расслабилось.
Приподнявшись на локте, Вальтер целовал ее плечи и шею, затем поправил волосы, раскинутые на подушке:
— Красивые, длинные, — произнес он, прижимая к лицу отливающие рубиновым блеском пряди.
— Они мертвые, Вальтер, — ответила она, открывая глаза. — Их убила Первая мировая война. А когда-то, в юности, они были светло-коричневые, как у Монны Ванны Россетти.
Потом она тоже приподнялась — легкая бабочка полупрозрачных сумерек испуганно села на ее будто вылепленные античным скульптором плечи. Ее красивые ласковые руки медленно заскользили по его рукам, начиная от кончиков пальцев вверх по ладоням, потом по запястьям, по внутренней стороне рук, по плечам, по щекам, по губам и снова по плечам на грудь…
— Я знала, что нам не избежать этого, — решилась открыться она, — я сразу почувствовала — так и будет. Я была согласна уже тогда…
— Так значит, ты любишь меня, Маренн?
— Да.
* * *
Рейхсфюрер СС Гиммлер в сопровождении двух адъютантов прибыл на Беркаерштрассе в половине девятого утра. В приемной начальника Шестого управления СД-заграница его встречали адъютант бригадефюрера гауптштурмфюрер СС Ральф фон Фелькерзам и руководитель группы Y1-F штандартенфюрер СС Альфред Гельмут Науйокс. От них рейхсфюрер с удивлением.узнал, что бригадефюрер Шелленберг все еще не приезжал на службу.
— Он должен быть в Гедесберге. Позвоните ему, — недовольно приказал рейхсфюрер.
Ральф фон Фелькерзам набрал номер телефона на загородной вилле. Штандартенфюрер Науйокс, стоявший рядом, заметил ему, понизив голос: «У меня такое впечатление, что на нас только что обрушилась бомбардировка английской авиации и в живых остались только двое — ты и я».
В Гедесберге к телефону долго не подходили. Наконец трубку сняла прислуга.
— Говорит гауптштурмфюрер фон Фелькерзам, — сухо произнес адъютант, — бригадефюрера Шелленберга вызывает рейхсфюрер СС.
Гиммлер подошел ближе и протянул руку,чтобы взять трубку.
— Что? — недоуменно переспросил адъютант и растерянно взглянул на рейхсфюрера. — Одну минуту, пожалуйста.
— Что там? — нетерпеливо поинтересовался Гиммлер.
— Сказали, — Фелькерзам замялся, обдумывая, как лучше выразиться.
— Говорите прямо! — приказал шеф СС.
— Сказали, что бригадефюрер еще спит…
Рейхсфюрер криво усмехнулся.
— Передайте, — распорядился он, — что когда бригадефюрер изволит проснуться, пусть срочно соединится со мной. Я буду у себя. Хайль Гитлер!
— Слушаюсь, — Ральф фон Фелькерзам бодро щелкнул каблуками и поднял руку. — Хайль Гитлер!
Когда рейхсфюрер СС вышел из приемной, Ральф с облегчением перевел дух. Алик Науйокс тихо засмеялся.
* * *
Оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени со своей зондеркомандой прилетел к Сталинграду ночью, когда наступление противника было уже успешно ликвидировано.
Выйдя на рассвете из землянки, профессор де Кринис поежился от свежего утреннего воздуха, огляделся по сторонам — вокруг все казалось тихо. Вдруг в высоких ромашках у берез, окружавших широкую лесную поляну, ему послышались какие-то шорохи — там явно кто-то шевелился. Де Кринис сразу насторожился. «Какой-то зверь? — мелькнуло у него в голове, а потом сразу явилась еще более тревожная мысль: — Партизаны!»
Стараясь подкрасться незаметно, профессор приблизился и остановился на расстоянии в несколько шагов, сжимая в руке тяжелую палку, которую нашел около блиндажа, так как его оружие осталось внутри, да он отнюдь не мастерски умел с ним обращаться.
Вдруг он увидел обнаженную спину женщины, поднявшейся из цветов. Тяжелая копна темных волос на затылке была растрепана. Потом сильные руки мужчины обняли ее и снова увлекли в траву.
Де Кринис сразу успокоился и… смутился — вот уж некстати задумался он о партизанах! И уже собрался незаметно ретироваться, но увидел бегущего со стороны дороги Штефана. Прятаться явно было поздно, так как ефрейтор уже заметил де Криниса и весело помахал ему рукой, приветствуя. В другой руке он держал котелок и какой-то сверток.
— Мутти! — громко позвал Штефан, останавливаясь недалеко от того места, где, — видимо, он был уверен, — находилась его мать, то есть, к удивлению де Криниса, как раз у тех самых берез, у который профессор психиатрии только что выслеживал партизан.
— Просыпай-сь и одевай-сь! — продолжал кричать Штефан. — Слышишь команду? Я завтрак принес!
Из цветов поднялся высокий, широкоплечий Отто Скорцени с обнаженным торсом и, перебросив рубашку через плечо, спросил:
— Ты чего кричишь, ефрейтор? Людей будишь.
— Будишь! — рассмеялся Штефан, подходя. — Кого будишь-то? У вас столичные привычки. Уже давно подъем сыграли и перекличку провели. Люди завтракают. Вот, я и вам принес. Есть будете?
— Конечно, — поправляя одежду, Маренн встала и вытащила шпильки из волос.
— Достань ромашки из головы, мутти, — со смехом посоветовал ей Штефан. — А господин профессор будет с нами завтракать? Я смотрю, он как-то растерялся. Вы, видно, совсем его засмущали, — ефрейтор заговорщицки подмигнул де Кринису.
— Да ладно тебе, отстань, — строго одернула его Маренн. — Макс, присоединяйтесь, — пригласила она профессора.
Вчетвером они расположились на поляне.
— Так вот. — продолжал Штефан, с аппетитом уминая кашу, — мутти, я тебе прямо скажу, Софи — это… Просто сказка.
— Штефан. — с упреком посмотрела на него Маренн, — уймись.
— Я понимаю его, — согласился Скорцени, — наверное, он собрался жениться.
— Что ты можешь понимать?! — возмутилась Маренн. — Куда ему жениться!
— Вот еще! — поддержал ее Штефан и тут же сообразил: — А господин оберштурмбаннфюрер тоже знаком с Софи, — он лукаво прищурился. — Мутти, слышишь?
— Нет, я не знаком, — признался Скорцени. — А вот штандартенфюрер Науйокс рассказывал о своем высоком мнении, — и предупредил, — но без передачи фрау Ирме.
— Ах, вот как! — развеселился ефрейтор. — А я-то думал, на кого это я там наткнулся в темноте, в землянке-то. Он еще ругаться начал. Что-то знакомое мне в его выражениях показалось. А где, кстати, сейчас господин штандартенфюрер? Я из землянки-то его вытолкал…
— Не знаю, — пожал плечами Скорцени. — Здесь где-нибудь. Зализывает раны после столкновения из-за незабываемой Софи…
— Самое обидное, мутти, было потом, — продолжал рассказывать Штефан. — На утреннем построении. Я прихожу — наши, конечно, уже стоят. Ну, я — честно, я так спешил. Майор опять меня песочить взялся! Хорошо, Зеллер вмешался. Сказал, как всегда, мол, в разведку меня посылал, на задание, ждет важных донесений, очень важных. А для усиления впечатления намекнул майору, что у меня крестный папа — бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. Я чуть со смеху не лопнул, глядя на того!
— Штефан, — Маренн, нахмурившись, прервала веселье сына, — я думаю, нам не стоит злоупотреблять расположением бригадефюрера.
Однако ефрейтор вовсе не смутился и, наклонившись к ней, проговорил вполголоса:
— А я думаю, дорогая мутти, что расположением бригадефюрера нам очень сложно злоупотребить при всем желании…
Маренн, услышав его высказывание, чуть не выронила ложку из рук. Даже не поворачиваясь, она почувствовала острый взгляд Скорцени, устремленный на нее, — она боялась, что не справится с волнением и легко выдаст себя и свои отношения с Вальтером Шелленбергом. Профессор де Кринис, чтобы не усугублять ситуацию, сосредоточенно ел кашу и не поднимал головы. Оглядев всех, Штефан понял, что хватил лишнего.
— Слушайте, пойдемте купаться, — предложил он, надеясь разрядить обстановку. — А то мы только едим да спим. И еще стреляем между делом. Никакой жизни. А энергия-то где? Надо, надо освежиться! Отто, идем, — вскочив, он потянул Скорцени за плечо, рассчитывая от влечь того от матери. — Нам с тобой, мне кажется, особенно необходимо, — он подмигнул со значением.
— Но вода… холодная, наверное, — собравшись, попыталась остановить его Маренн.
— Ерунда! — не отставал от Скорцени Штефан. — Вперед! Берлин нас поддерживает?
— Поддерживает, — Отто Скорцени встал, но Маренн не смела взглянуть на него, ожидая, пока Штефан все же утащит его за собой.
Совершив кувырок через голову, Штефан пробежал поляну и спрыгнул к реке. Быстро скинул с себя одежду и с разбегу бросился в воду. Скорцени спустился вслед за ним. Маренн посмотрела на смущенного профессора. Теперь, когда опасность выдать Маренн миновала, у де Криниса от волнения выступили на щеках красные пятна.
— Спасибо, Макс, — поблагодарила она, прикоснувшись к его руке, — Я чувствовала Ваше участие…
— Я знаю и люблю Вальтера с юных лет, — проговорил тот, облизнув пересохшие губы, — хотя… я не позавидую Вам, если… — он не договорил, предпочтя выразиться косвенно:
— Все знают, как благоволит сам фюрер к оберштурмбаннфюреру…
Маренн кивнула и подавила вздох.
— Еще раз спасибо. Идемте, искупаемся, Макс, — пригласила она, вымучив улыбку.
— Нет, нет, что Вы! — замахал руками профессор. — Вода действительно холодная. Я боюсь простудиться.
— Ну, как хотите, — Маренн пожала плечами и, хотя ей очень хотелось остаться с профессором на берегу, все же направилась к реке.
— Мутти! Давай, давай, давай! — кричал ей из воды Штефан.
Профессор Де Кринис с берега наблюдал, как она спускалась, как небрежно, легко сбрасывала с себя одежду, раздеваясь донага и подставляя под лучи восходящего солнца великолепную фигуру, как невозмутимо-женственно входила в воду, как длинные волосы, закрывавшие ее спину, словно вздохнув, вдруг поплыли по волнам…
Будучи уже немолодым человеком, Макс де Кринис,, если еще и не стал совершенно равнодушен к женской красоте, то с годами скорее склонялся к платоническим восторгам. Но глядя на Маренн, он почувствовал нешуточное волнение в крови и очень сконфузился. Конечно, молодой Шелленберг не устоял перед ней, да и не он один… Чтобы не подвергаться искушению, профессор отвернулся и пошел к бункерам.
Де Криниса одолевали невеселые размышления: он переживал за Вальтера. Что будет, когда о любви шефа Шестого управления к Маренн и об их тайной связи станет известно Скорцени? Похоже, оберштурмбаннфюрер уже догадывается, не может не догадываться, как психиатр доктор де Кринис знал это наверняка. А скоро догадки Скорцени обретут вполне определенную почву — ведь Вальтер подал официальный рапорт рейхсфюреру о разводе, и Отто Скорцени не составит труда понять, почему. Как уговаривал де Кринис Вальтера не торопиться! Вполне можно было бы просто уехать от Ильзе и жить на служебной вилле — зачем огласка!
Используя свое влияние на фюрера, Скорцени вполне может в отместку добиться смещения Шелленберга с его поста, и что тогда станет с лабораторией де Криниса в клинике Шарите?! При смене руководства ее либо вовсе упразднят, либо назначат другого начальника. Конечно, профессора де Криниса, известного дружбой с Шелленбергом, Отто Скорцени не оставит. Вот уж верно говорят — сердцу не прикажешь! А оно, как известно, очень часто не в ладу с умом, даже с таким светлым, как у Вальтера…
Добравшись до блиндажей, де Кринис увидел штандартенфюрера СС Науйокса, который решил вздремнуть на свежем воздухе и лежал, вытянувшись на траве рядом с потухшим костром. Заслышав шаги, Алик открыл глаза.
— Доброе утро, профессор, — приветствовал он де Криниса, чуть приподнявшись. — Что там за шум? Что они делают? — он махнул рукой в сторону реки. — Опять большевики, что ли?
— Нет, слава Богу, — ответил ему де Кринис, — это наши купаются.
— Вот уж с утра пораньше! — поежившись, Алик перевернулся на другой бок.
— Кто-то тут отлынивает от водных процедур?! Я тебя сейчас!
Только что из реки, весь мокрый, Штефан выскочил из-за берез с ведерком в руке и, подбежав к Алику, с размаху окатил его холодной речной водой.
— Душ, герр штандартенфюрер, — громко объявил он. — Чтобы война Вам раем не казалась!
— Доннер веттер, — Алик вскочил, как ужаленный. — Ты у меня дождешься, пожалуй, ветреник! Погоди!
Де Кринис повернул голову — Маренн стояла под березами, застегивая блестящие пуговицы на кителе. Мокрые волосы, переброшенные через плечо, закрывали серебряный погон. Вот она затянула ремень на тонкой по-девичьи талии, поправила кобуру… Когда подошла, то, наблюдая за Штефаном, она улыбалась. Но профессор не мог не заметить, что ярко-зеленые глаза ее оставались грустны…
