Спустя десятилетия после окончания войны единая Германия вновь стала реальностью. Реальностью стала и встреча, казалось бы, невозможная раньше. На ступенях восстановленного Рейхстага в самом центре единого Берлина Лотта Вайслог ожидала человека, которого никто не видел вот уже более сорока лет.

О нем писали, его искали, однако с 1946 года, когда ожидавший суда в американском плену штандартенфюрер СС и СД Альфред Науйокс исчез из спецлагеря для военнопленных в самый разгар Нюрнбергского процесса, его почти никто не видел, и даже пронырливые журналисты, писавшие о сбежавших нацистах, не имели сведений о нем.

Науйокс как в воду канул. Он не открыл ни одной фирмы, не фотографировался с южноамериканскими диктаторами, никому не давал ни советов, ни интервью, не фигурировал ни в одном репортаже о неонацистах, не попался ни на одной провокации, не бился за «четвертый рейх» в рядах организации ОДЕССА — во всяком случае открыто, — и за исключением протокола своих показаний на допросе американского военного следователя, опубликованных после завершения Нюрнбергского процесса, не оставил никаких воспоминаний о себе и о своей деятельности. Он просто исчез. Бесследно и, казалось бы, навсегда.

Историки и журналисты писали о нем мало. В основном как о «специалисте по особым заданиям, замешанном в ряде шпионско-диверсионных дел», называя «авантюристом типа Скорцени». Сведения же, полученные о нем из архивов, казались весьма поверхностными. Было известно, что штандартенфюрер СС Альфред-Гельмут Науйокс происходил из небогатой семьи. По некоторым данным, он даже учился в Кильском университете инженерному делу, по другим источникам, и вовсе никакого образования не имел, работал механиком в Кильском порту и среди докеров благодаря острому языку стал весьма известным человеком.

Там он и познакомился с будущим шефом СД Гейдрихом и в 1931 году вступил в СС. В Шестом управлении Вальтера Шелленберга Альфред Науйокс возглавлял группу Y1-F, занимавшуюся изготовлением различных технических средств, в том числе фальшивых банкнот и документов, необходимых для Управления.

Великолепный спортсмен — боксер, легкоатлет, теннисист. Чемпион Берлинской Олимпиады, многократный чемпион Берлина, один из лучших стрелков в СС. Он был высок ростом, прекрасно сложен, и судя по фотографиям времен войны, мог служить образцом нордической красоты, пропагандируемой Геббельсом: белокурый, с насмешливым взглядом светлых глаз. Его независимый, ироничный нрав снискал ему известность среди сослуживцев.

Альфред Науйокс нередко бывал невыдержан и даже язвительно резок в суждениях. Эта черта характера едва не стоила ему карьеры, так как послужила основной причиной его конфликта с Гейдрихом, и только вмешательство Гиммлера спасло полковника от разжалования и отправки на Восточный фронт. Однако из Берлина его удалили. .

Но, опять-таки по другим данным, он все же успел отличиться на Востоке в дивизии СС и даже был там ранен, после чего оказался в Бельгии. Позднее, после смерти Гейдриха, Шелленберг вернул Науйокса в Берлин на прежнюю должность. Говорили, что Науйокс не простил Гейдриха. Однако доказательств к его причастности к покушению на шефа СД не обнаружилось.

В 1940 году Альфред Науйокс вместе с Вальтером Шелленбергом принимал участие в похищении двух английских агентов из нейтральной тогда Голландии и до самого конца войны разъезжал по Берлину в «трофейном» «бьюике», захваченном во время этой операции. Он был одним из центральных участников операций «Бернхард» и «Огненная земля». Под его непосредственным руководством были изготовлены десятки и сотни тысяч фальшивых долларовых купюр и фунтов стерлингов, поддельные знаки на которых не могли распознать даже швейцарские банки. Эти «вливания» сразу после окончания войны значительно подорвали экономику США и Великобритании.

В тех же лабораториях изготовлялись и десятки фальшивых документов, всевозможные справки и разрешения за подписью командования союзных войск, с которыми многие нацистские бонзы и сослуживцы штандартенфюрера Науйокса успешно скрывались в послевоенном мире.

Альфред Науйокс был награжден высшими орденами рейха. Из его личной жизни было известно, что около двадцати лет он жил с женщиной, которую называл своей женой. Она погибла под обломками дома во время бомбардировки в апреле 1945 года.

Но в историю Второй мировой войны штандартенфюрер Науйокс вошел как главный организатор и исполнитель операции «Гиммлер» в Гляйвице. В ночь на 1 сентября 1939 года ему дано было исполнить поистине историческую миссию. Альфред Науйокс развязал Вторую мировую войну. В начале 1943 года, он, смеясь, говорил своей жене: «Не знаю, как остальные, но мы — я, Манштейн и фюрер, — мы уже в истории», имея в виду, конечно, Гляйвиц.

Добиться встречи с Альфредом Науйоксом поначалу представлялось Лотте делом абсолютно невозможным. Она знала, что незадолго до своей гибели Курт пытался устроить такое свидание, чтобы представить бывшему штандартенфюреру собранные им за годы материалы, компрометирующие герцогиню Маренн фон Кобург, и потребовать в обмен на молчание ключ от «сейфа» Топлицзее. Точнее, Лотта догадывалась о том, что ее муж предпринимал такую попытку, — в последнее время они редко разговаривали. Курт предпочитал жить отдельно и скрывал от жены свою работу: По каким каналам он действовал, Лотта не знала, и в документах, оставшихся после смерти мужа, никаких намеков на то не нашла. Единственное, в чем она была уверена: Курт добился, чтобы его информация достигла ушей главаря неонацистской организации ОДЕССА. Иначе снайпер бы не выстрелил. Вполне возможно, что Альфред Науйокс и согласился встретиться с

Куртом в Вене недалеко от места, где был похоронен его давний друг и соратник, — вместо него туда и явился снайпер, чтобы выполнить приказ бывшего эсэсовца.

Преодолев первые месяцы отчаяния, когда после гибели мужа мир казался ей враждебным и пустым, Лотта заставила себя войти в квартиру, которую муж снимал много лет для работы и где практически дневал и ночевал в последние годы. Про себя она ожидала, что квартира окажется пуста: те, кто убил Курта, наверняка позаботятся о том, чтобы изъять собранные им документы, хотя самое важное, она знала, он не хранил в офисе, предпочитая надежность банковских сейфов. Но как ни странно, квартирой никто не интересовался. Никто не попытался проникнуть в нее, произвести обыск, никто не звонил Лотте и не шантажировал ее с целью выманить материалы. Только один выстрел — и все затихло.

Размышляя над этим, Лотта пришла к выводу, что возможно, со смертью Отто Скорцени почерк членов организации ОДЕССА изменился. Они перестали идти в лобовую и перестроились под нового главаря. Возможно, Альфред. Науйокс, не желая ненужной огласки, выжидает, кто последует за Куртом, кто сделает следующий шаг. Он затаился, как зверь в засаде. Похоже, это вполне в его стиле, если учитывать опыт его военных операций.

«А кто пойдет за Куртом?» — точно такой же вопрос, как и бывший штандартенфюрер СС, Лотта задавала себе сама. Курт работал один, никого не посвящая в дело, за которое отдал жизнь. В последние годы он лишился всех своих друзей, посчитавших его сумасшедшим и отдалившихся со временем. «Кто пойдет за Куртом? Или он погиб зря?»

С первым эмоциональным порывом после похорон мужа Лотта, конечно, ощутила жажду отмщения. Ей очень хотелось поквитаться с Науйоксом. И она рассчитывала на помощь австрийских и немецких властей, но увидев, как безнадежно затухает расследование полиции, и осознав, что виновные в смерти Курта, судя по всему, не будут найдены никогда, она еще раз обдумала ситуацию. То, что вслед за Куртом идти некому, кроме нее, Лотта понимала.

То, что идти по его дороге она не сможет, — тоже осознавала ясно. Не потому, что она боялась ОДЕССА — конечно, в схватке с неонацистским подпольем она останется один на один и ее тоже ожидает скорая смерть, только брось она вызов эсэсовцам.

Но сложность состояла в том, что Лотта с самого начала не разделяла уверенности Курта, будто ради клада Топлицзее и журналисткой славы можно разрушить целую жизнь, которую прожила герцогиня Маренн фон Кобург, какой бы она ни была, и считала настойчивость Курта циничной. Имели ли они с Куртом моральное право разрушить то, что не созидалось ими? Сомнения Лотты и послужили главной причиной охлаждения ее отношений с мужем, а после его смерти они нахлынули вновь.

Она много времени посвятила тому, чтобы разобрать и изучить оставшиеся после Курта документы. Никаких явных доказательств против Маренн фон Кобург, о которых он столько говорил, Лотта не обнаружила. И с горечью согласилась, что брошенный Науйоксу вызов скорее явился для Курта жестом отчаяния, попыткой блефовать и блефом выманить желанное, — но СС всегда СС, даже в подполье. Такие игры с ними не проходят. Альфред Науйокс не стал разбираться, есть у Курта доказательства или их нет, он послал снайпера — и все кончилось. Так считала Лотта после смерти мужа.

Однако через год она все-таки решила добиться встречи с Науйоксом. Скорее всего, Лотта и сама не могла объяснить себе, зачем без всякой нужды лезть на дуло пистолета — он без сомнения выстрелит. Ведь она не собиралась искать эсэсовский тайник на дне озера, но ей очень хотелось взглянуть в глаза человека, который… Нет, не разрушил ее счастье. Счастья у нее давно уже не было, задолго до появления Науйокса, и Курт хладнокровно разрушил его сам ради будущей славы и богатой добычи. Но хотя бы посмотреть на того, кто убил ее мужа, ради прошлого, ради несбывшейся, оплаканной мечты…

Не имея контактов, которыми пользовался Курт, Лотта отважилась действовать самостоятельно. Она узнала, что после смерти Маренн фон Кобург все ее состояние перешло по завещанию некоей Натали Голицыной, бежавшей из Советского Союза на Запад в пятидесятые годы. Новая владелица Версальского дворца де Монморанси, замков Кобург в Вене и Баварии, клиники «Клеманс де ла Сент-Вьерж» в предместье Парижа и много, много чего еще приходилась почившей герцогине… практически никем. Даже если предположить, что ее громкая фамилия не выдумка, и она действительно, как говорили, принадлежала к знаменитой русской аристократической семье, вряд ли в передаче имущества по завещанию сыграло роль дальнее родство прошлых веков. В Европе достаточно семей, имевших куда более близкие узы с семьей австрийских монархов.

Лотта припоминала, что Курт однажды высказывался о том, что сын Маренн фон Кобург, который погиб, как он предполагал, вовсе не в лагере, а как солдат или даже офицер вермахта участвовал в войне и погиб в России, имел там связь с русской девушкой. Ее семью репрессировали большевики, и с приходом немецких войск она оказалась на оккупированной территории. Но каким образом та особа очутилась потом в Германии и во Франции — никаких подробностей Курт не знал, а если и знал, то Лотте он не говорил.

Вот через эту безвестную Натали Голицыну, ставшую благодаря полученному наследству одной из самых богатых дам Европы, Лотта Вайслог, вдова погибшего от пули снайпера журналиста, и решила испытать собственную судьбу — послать весточку бывшему штандартенфюреру Науйоксу и попросить его о встрече. Ведь если Натали Голицына действительно была как-то связана с сыном Маренн, погибшим офицером вермахта, то она вполне могла иметь ходы и к старому другу своей покровительницы. Наверняка после смерти Маренн он опекает ее наследницу. В качестве предлога Лотта собиралась сказать, что намерена написать книгу и хотела бы уточнить детали. Хотя предлоги, — она чувствовала наверняка, — излишни. Альфред Науйокс, надо полагать, досконально изучил подноготную Курта и сразу поймет, кто она такая и что ей нужно.

Не откладывая надолго, Лотта, пока не угасла решимость, написала Натали Голицыной в Версаль письмо с просьбой принять ее. Как ни странно, та согласилась. Выслушав же пожелание гостьи, пожала с удивлением плечами, но Лотта видела, что большие синие глаза русской аристократки смотрели на нее серьезно. Натали Голицына проводила Лотту, так ничего и не пообещав ей, но и не отказав, — скорее она молча согласилась.

Лотта терялась в догадках. Вероятно, она все же ошиблась и надо было искать иные пути. Но какие? Иных путей у нее не было. Но, как оказалось, интуиция не подвела — Лотта попала в точку, хотя пришлось проявить терпение.

Встречи с Альфредом Науйоксом Лотта ждала почти два года. Она уже потеряла всякую надежду и почти перестала думать о своем разговоре с Натали, полагая, что та давно уже забыла об их встрече и невысказанном обещании, либо просто не в состоянии выполнить его, так как штандартенфюрер мог просто отказаться от встречи. Поэтому когда однажды утром в ее офисе в Гамбурге раздался телефонный звонок, и незнакомый мужской голос произнес: «Фрау Вайслог, доброе утро. Наша общая знакомая передала мне, что Вы хотели бы увидеться со мной», — Лотта не сразу сообразила, кто бы это мог быть.

Однако, почувствовав ее замешательство, незнакомец пояснил:

— Я не мог отказать Натали, но, к сожалению, помочь ей выполнить ее обещание могу только сейчас, — и тут же предложил: — Давайте встретимся в Берлине, в эту субботу, около Рейхстага. Мне кажется, это будет красиво. Вам хватит недели, чтобы собраться? И пожалуйста, никаких магнитофонов, — предупредил вежливо, но холодно, — Я знаете ли, еще не готов официально общаться с прессой. И желательно без сопровождения полиции. Мы поговорим с Вами о любви. Договорились? — насмешливые нотки в голосе Альфреда Науйокса, а теперь Лотта не сомневалась, что это был именно он, помогли ей преодолеть смятение, в которое поверг ее долгожданный, но все же неожиданный звонок.

— Так мы договорились, — повторил бывший штандартенфюрер, — или нет?

— Да, да, конечно, — спохватилась Лотта. — Я буду там обязательно. Обязательно буду.

— Тогда до встречи. В полдень. Всего хорошего, — и он повесил трубку.

Лотта обессилено опустилась в кресло. В руках она все еще держала трубку телефонного аппарата, словно боясь поверить в то, что произошло, и ожидая услышать, что ее разыграли.

Однако настойчивые серии коротких гудков говорили о том, что все уже кончилось. Точнее, все только начинается… ОДЕССА откликнулась, сам штандартенфюрер Науйокс жив и, кажется, вполне здоров, и даже не потерял своего знаменитого чувства юмора. Она только что говорила с ним. И он назначил ей встречу. Значит, Натали Голицына все прекрасно поняла и довела до сведения бывшего эсэсовца визит Лотты в Версаль. Почему же они тянули так долго? Опять выжидали, что она предпримет дальше? И почему он все-таки согласился на встречу? Он же прекрасно понимает, что речь пойдет не о мемуарах. Да и зачем они ему, мемуары? Даже Отто Скорцени не устоял перед соблазном поведать о своем геройстве миру, а вот Альфред Науйокс, тот, похоже, совсем из другого теста.

Впрочем, зачем гадать? Всего неделя, каких-нибудь пять дней, один из которых уже почти прошел, — и все прояснится. Интересно, каким он стал, этот Альфред Науйокс, нордический красавец со спортивной фигурой, холеный ариец, олимпийский чемпион. Должно быть, он уже очень стар. Но, судя по голосу, чувствует себя бодро. Как сложилась его жизнь и чем он занимался все послевоенные годы? Был ли он сподвижником Скорцени по «черному интернационалу» или до поры до времени шел своим путем? Действительно ли он убил Гейдриха? Что думает он теперь о нацизме и о Германии? Видимо, этот вопрос ему небезразличен, раз он предлагает встретиться на ступенях Рейхстага. И главное, он, конечно, знает все про ту самую женщину, которая долгие годы была спутницей Скорцени — как близкий друг обер-диверсанта, он не мог не общаться с ней.

Только… стоп! Лотта поднялась с кресла и в волнении стиснула руки на груди. А вдруг… опять ловушка? Вполне вероятно, что Альфред Науйокс вот так же позвонил Курту, назначил встречу и… Да и сам ли он звонил? Почему она решила, что бывший штандартенфюрер звонил ей сам? Ведь он знает, что она никогда не слышала прежде его голос… Они заманивают ее в ловушку!

Отказаться! Надо отказаться. Не ехать. Не ехать…

Но не ехать — уже очень поздно. Она сделала шаг, и «ОДЕССА» ответила на него. Теперь если она не поедет, ход сделают они, и вряд ли у нее хватит сил противостоять им. В субботу в полдень в Берлине на ступенях Рейхстага Лотта Вайслог, как и договаривались, ждала бывшего штандартенфюрера СС Альфреда Науйокса.

Лотта прилетела из Гамбурга рано утром и, позавтракав в аэропорту, приехала на такси в центр города. В преддверии долгожданной встречи она бродила по центральным улицам Берлина, пытаясь увидеть в обновленных чертах отстроенного после войны города, каким он был, когда по его улицам маршировали штурмовики Рема, громыхали гусеницами танки Гудериана и, словно тени под покровом ночи, скользили черные «мерседесы» спецслужб. Того Берлина уже не увидит никто. Он остался в памяти переживших войну — в памяти штандартенфюрера Науйокса, конечно. Где-то там, в том объятом пламенем, исчезающем Берлине, под обломками дома, в котором она жила, погибла белокурая Ирма Кох, дочка изувеченного в Первую мировую войну офицера, девочка с улицы, ресторанная певичка, любимая женщина Альфреда Науйокса. Именно так прочла о ней Лотта в записных книжках своего мужа.

Утро выдалось солнечным, было даже тепло. Но пронзительный ветер, налетая, пробирал до костей и настырно напоминал о недавно минувшей зиме, «как о прошедшей войне», — неожиданно мелькнуло в голове Лотты.

— Мне кажется, фрау, Вы кого-то ждете, — неожиданно прозвучало у нее за спиной. — Только вот встали неудачно, на сквозняке. Простудитесь.

Теперь уж Лотта сразу узнала голос, обратившийся к ней. Именно он говорил с ней в начале недели по телефону. Сам Альфред Науйокс? Пришел? Или прислал кого-либо? Она обернулась. Перед ней стоял высокий, пожилой мужчина, еще сохранивший осанку и выправку молодых лет. Он был строен, подтянут, чисто выбрит. Его густые седые волосы трепал ветер. На нем был светло-серый костюм, идеально белая рубашка с ярким цветным галстуком из шелка по последней моде, заколотым дорогой булавкой с рубином. Ботинки начищены до блеска. Его по-гренадерски прямой спине, казалось, нипочем прожитые годы.

Заметив смущение Лотты, мужчина улыбнулся и снял темные очки, скрывавшие его глаза. Лицо было бледным, испещренным морщинами, но глаза… Глаза его поразили Лотту. Яркие, синие, насмешливые, проницательные и все понимающие глаза. Этот взгляд с архивных фотографий, он не изменился с годами. Сомнений не осталось: перед ней стоял сам бывший штандартенфюрер С С Альфред Науйокс.

— Мне кажется, Вы несколько удивлены, фрау Лотта, — Науйокс улыбнулся, обнажая не по возрасту ровные белые зубы. — Вы, наверное, представляли, что все эти сорок с лишним лет я брожу здесь, вокруг Рейхстага, в черной фуражке и с непроницаемым лицом мертвеца, как призрак Третьего рейха? А за мной шлейфом тянется пронзительный лай овчарок, дымят грубы крематориев, лязгают затворы «шмайсеров»… Если бы это было так, я бы давно находился даже не в тюрьме — в психиатрической клинике. Время изменилось, фрау Лотта. И мы изменились. Но чтобы у Вас не было сомнений, позвольте представиться: да, я тот, кого Вы ждете. Я — Альфред Науйокс, — и, читая глубокую растерянность Лотты на ее лице, продолжил, — да, я тот, кто, устроив провокацию в Гляйвице, развязал Вторую мировую войну. Тот, кто убил Гейдриха, или, точнее, сделал все, чтобы это произошло, тот, кто участвовал в нашумевшем похищении в Венло. Я, кажется, все перечислил? — он прищурился. — Нет, забыл. Я тот, кого сорок лет никто не видел. Вот теперь — все. Как видите, я тоже читаю прессу и знаю, что обо мне пишут. Надеюсь, Вы выполнили наш уговор, и меня прямо отсюда, от Рейхстага, не заберет полиция? Впрочем, это было бы бесполезно. У меня давно уже другие документы, и по сведениям, полученным из надежного источника, — в его голосе послышалась насмешка, — я вообще двадцать лет назад умер. Но не для вас, фрау Лотта. С вами мы еще поговорим о любви, как и решили по телефону. Вы можете называть меня Алик — так называли меня в молодости близкие друзья. Пожалуй, так нам будет проще. Думаю, мы поймем друг друга, — тон его смягчился, он протянул Лотте руку, — я полагаю, что удобнее нам будет побеседовать в кафе. Я предлагаю проехать на бывшую улицу Гогенцоллерн. Не знаю, как она называется сейчас. Мы раньше обычно пили там утренний кофе. Прошу Вас, фрау Лотта. Моя машина недалеко. Не мерзнуть же нам весь день у мемориала победы над фашизмом. У вас нет возражений?

— Нет, нет, я согласна, — кивнула Лотта поспешно и, шагнув, зацепила за бордюр носком туфли, бывший штандартенфюрер поддержал ее под руку, но от замечаний воздержался. С дуновением ветра до Лотты долетел освежающий запах «Фаренгейта».

Они спустились по лестнице. Бывший эсэсовский полковник распахнул перед Лоттой дверцу новенького «мерседеса» последней модели цвета «дипломат».

— Прошу, садитесь, фрау Лотта, — любезно пригласил он. Лотта послушно села в машину — как ни странно, она полностью доверяла ему. Науйокс захлопнул дверцу. Сам сел за руль, достал пачку сигарет «Мальборо», предложил Лотте, но она отказалась. Чиркнув зажигалкой, он закурил сам. И вдруг повернулся, глаза его были серьезны.

— Я знаю Ваше горе, фрау Лотта, — негромко, но жестко произнес он, — и Вы знаете, что я знаю. Однако мы встретились не для упреков и не для. оправданий. Ваш муж прекрасно представлял, на что он шел. Он вел себя опрометчиво и должен был предполагать, чем это может закончиться для него. Он знал, с кем имел дело. И Вы тоже знаете …

— Вы угрожаете мне? — насторожилась Лотта.

— Я предупреждаю, — ответил бывший штандартенфюрер, не отводя взора, — я хочу, чтобы вы заранее четко понимали, что я согласен обсуждать, а. что — нет.

— Я понимаю, — откликнулась Лотта и покорно склонила голову. — Скажите, почему Вы согласились встретиться со мной? — спросила несмело, снова взглянув на него.

— Для того, чтобы исполнить Вашу просьбу, — ответил он уклончиво. — Вы сказали Натали, что собираетесь написать книгу. Надеюсь, не обо мне, — бывший штандартенфюрер усмехнулся, — обо мне — не надо. Ничего интересного, обычная служебная рутина разведки. К тому же наш бывший шеф Вальтер Шелленберг уже изложил в своих мемуарах, которые он составил на ресторанных салфетках, все, что следовало знать общественности. Мемуары на салфетках — лучший письменный памятник нашей деятельности. Что можно добавить к такому? Только мемуары на туалетной бумаге. Но поверьте, фрау Лотта, настолько плохо мы не работали.

Он повернул ключ зажигания — «мерседес» тихо тронулся с места.

— Какую же книгу вы думаете, я хочу написать? — спросила у него Лотта осторожно.

— Книгу о Маренн. Разве не так? — Лотта поймала в зеркале его быстрый взгляд. — И я расскажу вам о ее жизни. Потому что она сама так хотела. Я не торгую чужой судьбой за скрытые под землей слитки золота, которыми, к тому же, не распоряжаюсь, — он явно намекал на Топлицзее, — но в жизни Маренн не было ничего, чего ей стоило бы стыдиться. И потому судьба ее достойна описания, я полагаю. — Чуть помолчав, он добавил: — Ваш муж, фрау Лотта, разгадывал тайну, которая должна была рано или поздно открыться сама собой. Мне жаль, что он проявил настойчивость…

— Вы хорошо знали ее? — спросила Лотта, затаив дыхание. Она вдруг почувствовала, что наступает момент истины. Сейчас она узнает все.

— Да, конечно, — улыбнулся Науйокс. — Если Вы окажетесь терпеливы, фрау Лотта, вы тоже узнаете о ней. Хотите послушать?

Лотта молча кивнула — иначе зачем она в самом деле приехала сюда…