23. Вознаграждение
Чем ближе к шоссе, тем больше улица была разрушена бомбами и артиллерийским огнем. Пустыми глазницами смотрели прошитые снарядами стены домов, лишенные рам прямоугольники окон. На дороге и на тротуарах, среди густо рассыпанных воронок, как оглоданные волками скелеты, чернели остовы машин. Искалеченные орудия загораживали путь. Никто и не пытался убрать трупы. Они лежали в том месте, где их застигла пуля или осколок. Темнота не позволяла различить покрой и цвет мундиров.
Примерно на километр впереди улицу замыкало небольшое возвышение, поперек которого проходило шоссе. По нему слева направо проскальзывали темные силуэты грузовиков, пушек, отдельные группы солдат. Время от времени там рвались снаряды крупного калибра (какой-то дивизион с большого расстояния вел беспокоящий огонь), освещая людей и технику мгновенными вспышками, а вблизи домов, похожих на выщербленные зубы, царила тишина и темень.
Быстрые шаги зашуршали у калитки, но, даже находясь рядом, нельзя было увидеть укрытых в тени людей.
— Пустой, — сказал кто-то вполголоса.
— Проверьте следующий.
Две пригнувшиеся фигуры выскользнули из калитки, пробежали несколько метров вдоль стены и исчезли в темных проемах первого этажа. Долгая минута ожидания, а затем мигание фонарика, которое означало, что путь свободен.
Разведчики вытолкнули мотоцикл из калитки и по тротуару перетащили его в другое укрытие, в тень от продырявленного щита объявлений. Остановившись, они жадно глотали воздух, вздрагивая от напряжения.
Лажевский осмотрелся и наконец подал фонариком сигнал — длинное и два коротких мигания.
Из-за домов медленно выполз странный силуэт, нечто, покрытое погнутой жестью и досками; оно издавало низкий звук, однако характерного для танка лязга металла не было слышно. И только когда это сооружение остановилось за скелетами сожженных грузовиков у наклоненного электрического столба, можно было различить, что это все же Т-34. Вблизи хорошо были видны обмотанные тряпками катки и на буксире — неуклюжий горбатый силуэт гаубицы, на которой сидело несколько артиллеристов.
— Пусто? — спросил Кос, высунувшись из люка.
— Пока никого, — ответил Лажевский, взбираясь на броню. — Некому прикрывать, каждый хочет удрать побыстрее.
Через передний люк Шарик пытался высунуть морду и тихонько повизгивал, выпрашивал что-то.
— Не смей, — погрозил ему пальцем Григорий. — Марш на свое место! — Отпихивая пса, он в темноте ударился рукой о большой угловатый ящик, ощупал его и пробурчал: — Какого черта?..
— Не ругайся, — попросил Черешняк, который устроился рядом. — Это музыка.
Впереди трижды коротко блеснул сигнальный фонарик.
— Охранение предупреждает, — шепнул Даниель Косу. — Подожди.
Он соскочил на землю, перебежал к стенке дома, где было совсем темно, и побежал вдоль нее к разведчикам, которые находились в передовом дозоре.
В темноте забелел платок и описал полукруг. Лажевский остановился как вкопанный.
— Где? — спросил он шепотом у притаившегося солдата.
— Прямо — сломанный столб, слева, вторая калитка.
— Сколько?
— Четверо на велосипедах.
— Взять без шума, — приказал Магнето.
Приказ, передаваемый из уст в уста, тихо поплыл в темноту все слабеющим эхом.
— Без шума… шума… ма…
Тишину прервал разрыв снаряда крупного калибра вблизи шоссе. Яркая вспышка — и темнота стала еще гуще. Никто из разведчиков не дрогнул — все внимание было направлено на калитку, в которой исчезли те четверо.
Наконец, что-то зашевелилось в темноте, зашуршало. Одна за другой появились четыре фигуры, вывели велосипеды за развалины, затем вскочили на седла и нажали на педали.
Из окон первого этажа, как ястребы на стайку куропаток, налетели на них разведчики. Схватка продолжалась в полной тишине. Только иногда слышны были сдавленные стоны да шуршание колеса перевернутого велосипеда.
— Бей его, Юзек! — выкрикнул кто-то громким шепотом.
— Встать! — тихо приказал Лажевский и спросил: — Поляки?
— С ними девушка? — удивился один разведчик.
— А ты что думал?
— Не сердись, отец. От немцев убегали?
— Через шоссе не получится. Их там как муравьев.
— Вчетвером не получится, но нас больше, и танк с нами. Пойдете?
— Танк? Какой?
— Обыкновенный.
— Да мы… — начал старик, но девушка дернула его за рукав и решительно сказала:
— Пойдем.
Даниель хотел спросить, почему эта девчонка командует сержантом, но промолчал. Нужно было поскорее занять исходную позицию. В любой момент немцы могла обнаружить их группу.
Группа, задержавшаяся на несколько минут, тихо двинулась вперед — вначале несколько разведчиков, затем мотоциклы, которые перетаскивались от укрытия к укрытию.
— Маруся, почему ты не дала мне спросить? Может, это они?
— Нет, — решительно ответила Огонек. — Пошли.
— Вы что, ошалели? — с беспокойством спросил хорунжий Зубрык. — Ведь сами видели, что там немцы. Несколько минут назад едва…
— Эх вы, пехота! — Лажевский подошел ближе. — Держитесь поближе к мотоциклам, а дальше я объясню, что и как.
Он подождал минуту, наблюдая, как новенькие помогают перетаскивать мотоциклы, и вернулся к танку.
— Что случилось? — спросил Кос.
— Ничего особенного. Подобрал четырех пехотинцев. Если и дальше так пойдет, приведем к артиллеристам батальон.
— Двинем?
— Может, тебе лучше подождать, а затем сразу на место?
— Хорошо.
— Я вернусь за вами.
Когда подхорунжий исчез, Кос, не доверяя артиллеристам, которых встретил час назад, послал дополнительно в дозор Вихуру и Томаша, а сам устроился в башне и внимательно прислушивался. Обстрел шоссе вели две или три батареи. Огневые позиции наверняка находились южнее шоссе. Калибр снарядов трудно было определить на слух: звук выстрелов терялся среди каменных стен. Поручник, конечно, сумел бы это сделать. Он не только погоду мог предсказывать, а все. Несправедливо, когда такие люди погибают.
Решение преодолеть шоссе ночью было принято Янеком после совещания с Лажевским, Густликом и Григорием, но исходило это предложение от Янека. Он понимал: если они нарвутся на замаскированные орудия или танки, если не сумеют опередить противника, то потеряют и технику и людей, не выполнят задание.
Может, действительно было бы лучше притаиться, подождать, пока подойдет какая-нибудь советская или польская часть? Немцы прорвали котел, сыплются как горох из мешка. Не может быть, чтобы им долго позволили улепетывать. Наверное, штаб фронта уже привел в движение резервы, и еще до рассвета…
Вернулся Лажевский, подал рукой знак и повел «Рыжего» между развалинами, переулком и дальше через дворы, через чахлый скверик с поломанными деревьями к толстой стене из бетонных плит, продырявленных, как швейцарский сыр.
— Янек, — позвал он тихо. — Иди сюда.
Кос вылез через люк механика-водителя. За ним, попискивая от обиды, старался выскочить Шарик, но Янек приказал Саакашвили:
— Держи его. Рвется, глупый.
— Дальше никакого прикрытия, — тихо сказал подхорунжий. — Нужно решаться на бросок.
Они осторожно вышли за стену на рекогносцировку.
В нескольких метрах от танка в тени стояли Маруся-Огонек, оба Шавелло и фельдшер. Отсюда были видны белые цифры и орел на башне и даже можно было прочесть надпись на борту.
— Я — сержант, а понять этого не могу, — ворчал Константин. — Ведь панна Маруся все время…
— Что же здесь понимать? — шепнула она, приложив палец к губам.
Стасько оставил свою гаубицу и подошел к танку. Через открытый передний люк выглянул Вихура:
— Командир сказал, что вы, пан подхорунжий, стихи пишете…
— Пишу.
— У меня к вам дело. Я Вихура.
— Стасько. Сейчас или потом?
— Потом. Они уже возвращаются. — Пряча голову, он задел за броню и сморщил свой вздернутый нос.
В проломе стены показался Кос и через передний люк нырнул в танк. Лажевский на минуту остановился около Шавелло:
— Пехота с нами?
— С вами.
— Пока танк не выстрелит, идем на цыпочках, а потом кто как хочет — можно и с пристуком и с присвистом.
— Но там ведь немцы, — пробовал объяснить Зубрык.
— Если кого ранит, гражданин хорунжий, положим на броню или в люльку любого мотоцикла, — сказала Огонек и погладила фельдшера по руке, чтобы подбодрить его.
— Вперед… вперед… вперед…
Вдоль цепи поползла команда, и, подобно колосьям ржи, которые поочередно пригибаются от дуновения ветерка, сгибались люди, выходя из проломов и пробоин в стене. Редкой и короткой была эта цепь, но ночью она могла сойти за взвод: семь артиллеристов, четыре пехотинца и девять разведчиков.
Мотоциклисты тащили свои машины на левом фланге, поближе к улице, которая расширялась здесь перед выходом на автостраду. Немцы шли слева, поэтому и угроза с этой стороны была большей, и огонь ручных пулеметов необходим был именно здесь.
За цепью, круша бетонные плиты, полз танк, с которого экипаж снял причудливую маскировку. Тряпки, оставленные на катках, глушили стук траков. Покачиваясь на выбоинах, сзади на коротком буксире ползла гаубица.
В танке, в скупом свете лампочек подсвечивания прицелов и часовых циферблатов, в отблеске далеких пожаров, проникающем через перископы, экипаж готовился к бою.
Вихура подгонял приклад ручного пулемета к плечу, легкими движениями передвигая ствол влево и вправо. Затем достал два кусочка сахара. Один положил в рот, другой подал Шарику. Пес тихонько зарычал, как бы еще сердясь за то, что он хотел сообщить экипажу что-то важное, а его не выпустили из танка. Капрал шепнул:
— Держись, приятель.
Саакашвили отпустил рычаги, снял ноги с педалей и сделал несколько движений руками и ногами, чтобы расслабить мышцы. Затем крепче втиснулся в сиденье.
Томаш Черешняк придавил ногой вещмешок в углу; легко дотрагиваясь ладонью, пересчитал снаряды, уложенные в стенках башни. Проверил, где находятся осколочные, где бронебойные, а где подкалиберные, для зверя покрупнее.
Густлик от прицела передвинулся к перископу, через который можно было осматривать большой участок местности. В цепи он заметил женский силуэт, движения показались ему знакомыми.
— Янек, — толкнул он локтем командира.
Кос, не отрываясь от перископа, немного повернул голову.
— Что?
— Я думал… Но ведь не в польской же форме!..
— Ты о чем? Не понимаю, — с нетерпением сказал сержант.
— Да так… Хорошо, что Гонората не едет с нами. Волновался бы за двоих.
Кос пожал плечами и с неудовольствием подумал, что Елень, вместо того чтобы внимательно наблюдать, вдруг лезет с какими-то странными воспоминаниями. Минуту стояла тишина. В наушниках радиотелефона, как в морской раковине, слышен был какой-то далекий шум. Кос через перископ видел колонну артиллерии и грузовиков. Затем бросил взгляд на фотографию, которая неясно вырисовывалась в темноте над радиостанцией. Пора начинать. Из-под шлемофона по щеке у него потекла узенькая извилистая струйка пота.
— Влево десять, транспортер. Бронебойным заряжай. — Голос Янека был спокойный, приглушенный, но натянутый как струна.
Гитлеровский транспортер стоял в неглубоком окопе, прикрывая шоссе. На фоне красного от пожарищ неба чернели стволы счетверенной двадцатимиллиметровой зенитной установки и силуэт часового. Немец, видимо, что-то заметил и зашевелился. Поднялись еще двое, и наводчик схватился за ручки, опуская стволы ниже.
Лажевский видел все это лучше, так как находился ближе, и понял, что медлить больше нельзя. Он достал из-за ремня ракетницу и, не теряя ни секунды, выстрелил прямо в лицо им.
Рассыпались желтые огни. Дважды кудахтнула зенитная установка, но докончить очередь не успела: снаряд, выпущенный с расстояния в двести метров, распорол транспортер на две части, словно топором.
Выстрел послужил сигналом, а пылающий транспортер — факелом. Небольшая цепь бросилась вперед, ведя огонь из всего оружия.
Затарахтели моторы мотоциклов. Разведчики вырвались вперед и, ведя огонь из трех ручных пулеметов, выскочили на шоссе и подожгли грузовик.
Следующие снаряды, выпущенные из танка, смели два орудия и разорвали колонну.
Огромный «Оппель» с брезентовым кузовом съехал, скрипя тормозами, в ров и опрокинулся набок. Из него высыпала немецкая пехота. Часть пехотинцев, подчиняясь команде, выскочила на шоссе и, не успев залечь, столкнулась лицом к лицу с нашими бойцами. Автоматы заговорили длинными очередями. Какой-то верзила бросился к Марусе, но его опередил Юзек и скосил очередью.
На сержанта Шавелло, когда он менял магазин, навалились сразу трое. Он вспомнил довоенные уроки фехтования — отпрыгнул в сторону, подпустил первого и ударил прикладом в лоб. У второго отбил штык вниз и, держа автомат обеими руками, ударил его по голове. Последнего свалил ударом в колено и бросился дальше; когда этот третий повернулся и поднял оружие, целясь в сержанта, подбежавший фельдшер с отчаянием взмахнул прикладом и надвинул немцу каску на глаза.
Наша цепь уже пересекла шоссе, а танк с гаубицей въехал на бетон, когда из-за пылающего немецкого грузовика выскочил юркий гусеничный бронетранспортер. Он таранил ближайший мотоцикл, круто развернулся, направляясь к другому. «Рыжий» уже спускался с шоссе, когда Кос заметил это. Танк развернул башню и выпустил снаряд, разорвав на части стальную коробку.
От разбитого мотоцикла мчался солдат, на плечах которого горела гимнастерка. Маруся бросилась ему наперерез, подставила ногу. Солдат упал на траву, она набросила на него плащ-палатку, погасила пламя. Затем ножом распорола одежду, сорвала ее и, схватив обожженного солдата за руки, потащила прочь. На помощь подскочил хорунжий Зубрык.
— В люльку! — крикнул Лажевский, подъезжая на мотоцикле. — Цепляйтесь!
Мотоцикл тяжело рванулся, мотор взревел от перегрузки, из-под колес полетели песок и щебень.
Все дальше и дальше от пылающих на шоссе машин гремела пушка «Рыжего», все реже мелькали трассирующие очереди его пулеметов и наконец исчезли. Группу никто не преследовал. Она опять оказалась на участке, который если и не являлся нейтральным, то, во всяком случае, на нем почти никого не было.
Мотоцикл Лажевского покачивался и лавировал среди развалин. За ним тащился «Рыжий», волоча орудие. За гаубицей рысцой бежало несколько запыхавшихся артиллеристов.
Одна сторона улицы сгорела, другая была разрушена. Маленькая колонна двигалась в неровном, мигающем свете пожаров.
Каждые пятнадцать секунд ее освещал отблеск залпов гаубичного дивизиона. Бойцы направлялись в сторону залпов, надеясь, что артиллеристы хорошо информированы друг о друге и, может быть, подскажут, как добраться к своим.
Подхорунжий первый заметил над развалинами флаг с красным крестом, свернул к нему и остановил мотоцикл.
— Есть здесь кто-нибудь? Примите раненых.
— Сейчас, — отозвались снизу.
Зажегся огонь, из подвала вышли санитары.
— Откуда вас принесло?
— Осторожно, спина обгорела… нога…
В тусклом, косом свете силуэты раненых, Маруси и фельдшера казались очень маленькими и наконец совсем исчезли под землей.
Лажевский взглянул на танк, который съехал на одну сторону улицы и, повалив остатки какой-то стены, остановился, едва заметный в развалинах.
— Где здесь гаубичная бригада? — спросил он одного санитара, остановив его за плечо.
— А мы и есть из бригады.
— Хорошо. А штаб не знаешь где?
— На другой стороне улицы. Черт возьми! Танк почти на самый вход наехал.
— До рассвета не найти, — говорил Густлик Янеку. — Это все равно что блоху в потемках за ногу схватить.
— Далеко еще до окраины города? — спросил Томаш.
— С версту будет, хозяин, — ответил ему снизу Вихура. — Духота какая! Открой люк.
— Приказа не было.
— Боишься, что немцы под танком сидят? — съехидничал капрал.
Под днищем танка и в самом деле что-то заскреблось и раздались сильные удары.
— Что за черт? — удивился Саакашвили.
— Танкисты! — кричал снаружи Лажевский. — Дайте пять метров вперед!
— Вперед, — приказал Янек механику.
Не дожидаясь, пока танк двинется, он вылез через башню и соскочил на землю.
Он уже готов был спросить Даниеля, кому понадобилось передвигать танк, но в этот момент там, где только что стоял «Рыжий», из узкого, почти вертикального лаза выполз поручник и помог выбраться старшему офицеру.
— Вот не повезло, как раз…
— Какое не повезло! — толкнул его в бок Магнето. — Докладывай. Это тот, кого ты ищешь.
— Не врешь? — спросил Янек.
— Слово. — Лажевский поднес два пальца вверх, как для присяги.
Танкист достал из планшетки пакет и щелкнул каблуками.
— Товарищ полковник, пакет из штаба армии. Докладывает сержант Ян Кос.
Артиллерист взял конверт.
— Вам что, приказали прямо на танке в мой штаб въехать? — недовольно пробурчал он.
Он отошел под арку уцелевших ворот, перерезал ножом нитки, сломал печать и начал читать при свете электрического фонарика, который держал офицер, помогавший ему выбираться из подземной квартиры штаба.
— Через час выступаем, — сказал полковник, обращаясь к поручнику. — Сообщите в полки. Направление на Шарлоттенбург. Будем обеспечивать наступление дивизии имени Костюшко.
Поручник отдал честь и исчез в проеме, а полковник подошел к Косу, стоящему по стойке «смирно».
— Поедете с нами.
— У меня кроме танка четыре пехотинца, пять разведчиков и гаубица с расчетом.
— Гаубицу отправим в батарею, а остальных возьмите как десант.
— Слушаюсь.
— Не думал, что меня кто-нибудь найдет в этой неразберихе, да еще ночью. — Полковник пожал руку сержанту и подхорунжему в повернул в сторону ворот.
— Разрешите, я тоже с вами, — предложил Стасько.
— Ладно!
— Янек! — закричал Густлик. — Бегом ко мне, не удержу!
— Что там? — забеспокоился Янек.
— Глянь на пехоту, что нас в бою прикрывала. — Он показал на обоих Шавелло.
— Уже из госпиталя? — удивился Янек. — А как сержант Огонек?
— Все в порядке, — ответила девушка, высовывая голову из-за плеч Константина и Юзека.
— Маруся, — тихо произнес он, не двигаясь с места. — Ты с нами шла через это проклятое шоссе? Почему не сказала?
— Твое место в танке, мое — в цепи. О чем тут говорить!
— Зачем сюда пришла?
— За колечком, — улыбнулась девушка и положила руки ему на плечи. — И за вознаграждением. Трудно ведь найти «Рыжего» в таком месте.
— В польском мундире? — не переставал удивляться Кос.
— Авансом, — ответила она, продолжая улыбаться, и, прижимаясь к нему, прошептала на ухо: — Я написала, как ты просил. Командующий армией дал согласие и подписал красным карандашом.
— Экипаж, не глазеть! — подал команду Густлик.
Все отвернулись, чтобы не мешать целующимся. Елень оперся локтем на крыло танка.
— Шарик, ко мне! И не подглядывай…
И вдруг Елень оцепенел. Из штаба вышел поручник, их поручник, их первый командир, но уже в форме советского капитана. Елень с такой силой сжал кулаки, что край крыла отогнулся вверх. Затем закрыл глаза рукой и снова открыл. Капитан удалялся.
— Янек…
— Не мешай, — засмеялся Кос.
— Григорий! — через минуту закричал Елень, когда капитан почти исчез в темноте. — Послушайте, я видел собственными глазами…
— Кого?
— Я только что его здесь видел. Значит, это не он под Вейхеровом…
— Если это шутка, то очень глупая, — сказал Кос.
— Янек!
Густлик сказал это таким голосом, что Косу стало не по себе. Он подошел к другу и обнял его за плечи.
— Ну, хватит. Чего надулся? В такую ночь все может показаться.
Лидке казалось, что во время ужина генерал внимательнее, чем обычно, смотрит на нее, как бы не решаясь заговорить с ней. Допивая свой вечерний стакан крепкого чая, он молчал и вертел в руках шкатулку из черного дерева, затем, бросив ее в угол, ушел в свою комнату. Через приоткрытую дверь видна была его тяжелая темноволосая голова, склоненная над бумагами.
Лидка вынесла грязную посуду на кухню, погасила свет, открыла окно и села к радиостанции. Сегодня было ее дежурство до двенадцати ночи: пятнадцать минут прослушивания, пятиминутный перерыв для отдыха и опять прослушивание.
Она сняла сапоги — босые ноги утонули в пушистом ковре, руки удобно положила на подлокотники кожаного кресла. На стенах темнели картины, в стеклянных шкафах поблескивали хрусталь и серебро. Из окна тянул приятный холодок, смешанный с запахом леса.
Штаб армии разместился в одной из вилл в пригороде Берлина. Виллы, настоящие дворцы, еще несколько дней назад принадлежали гитлеровским богачам. Здесь было много ценных, прекрасных вещей, но у Лидки они вызывали брезгливое чувство. Только шкатулка, которую генерал бросил на пол, очень понравилась ей.
Во время первого перерыва она подняла шкатулку и сложила в нее свои девичьи драгоценности: губную помаду, коробочку с пудрой, ножницы, пилку для ногтей, флакон духов с запахом фиалок.
Она приняла два доклада, выдала расписку в их получении. Генерал услышал работу ключа и через минуту вышел к ней. Он читал донесения, наклонившись к узкой полоске света от шкалы радиостанции.
— Хорошо, — сказал он и, посмотрев по сторонам, спросил: — Где шкатулка?
— Черная? — удивилась она. — Которую вы выбросили? — Она подала ее генералу.
Он кивнул головой и, вытряхнув содержимое, унес в свою комнату. Это было странно.
Генерал вернулся, сел рядом и молча посмотрел на нее.
— Пауза, — сказал он, посмотрев на часы, и, когда она сняла наушники, спросил: — Тебе Маруся говорила, о чем рапорт, который ты привезла?
— Нет.
— Прочитай.
Генерал придвинул к свету лист бумаги с резолюцией советского командующего армией, сделанной красным карандашом.
— Я догадалась, — ответила она помолчав.
— Я знаю, что это тебя не радует, — генерал говорил тихо и сердечно, — но ты молода и красива. У тебя вся жизнь впереди, и много хорошего тебя ждет в ней. Я считаю, что ты не должна им мешать.
— Почему? — спросила она, злясь на то, что начальник вмешивается в ее личные дела.
— Потому, что это будет похоже на то, как если бы ты подобрала что-то, что уже однажды выбросила. Не потому ли тебя это заинтересовало, что кто-то другой поднял?
От волнения у нее перехватило горло. Что за сравнение человека со шкатулкой?
— Маруся прибудет в нашу армию, а остальные формальности после войны, — продолжал генерал. — Этот лист бумаги решает судьбу двух людей, любящих друг друга. — Он расправил ладонью согнутый лист и после минутного колебания добавил: — Я хотел бы, чтобы ты поняла и хорошо относилась к ним.
Генерал вернул шкатулку, слегка погладил девушку по голове и вышел.
Лидка молча включила радиостанцию. Со стиснутыми зубами и прищуренными глазами, она старалась уловить среди писка и свиста позывные танковых частей. Ей казалось, что она держит в руке ненавистный лист, рвет его на мелкие кусочки и разбрасывает. Или что бросает его в огонь и смотрит, как лист чернеет, морщится, горит.
В полночь она окончила дежурство и уснула неспокойным сном.
На рассвете ее разбудил вой сирены, а через минуту земля задрожала от разрывов бомб. Когда она выбежала на улицу, самолетов уже не было.
— «Юнкерсы», — пояснил водитель транспортера. — Три было. Один сбили наши зенитчики. Успели набросать зажигательных, а лес сухой как солома…
Только теперь Лидка заметила, что кровля виллы, на которой они размещались, пылает и огонь уже лижет стены первого этажа.
— Уже час, как генерала к командующему армией вызвали, — продолжал механик, — но у нас все в порядке: никто не ранен, радиостанцию вынесли вовремя, сейф тоже…
— Бумаги на столе остались, — неожиданно для себя сказала она.
— Этого не знаю. Мы не брали. — Он подумал секунду. — Может, сам генерал перед уходом положил в портфель? Но сейчас уже поздно, хоть бы кто золотые горы сулил — не найдешь.
Лидка смотрела на золотистые языки пламени, которые уже лизали оконные рамы генеральской комнаты, и сердце ее билось все сильнее.
