18. На выручку
На территории бывшего концентрационного лагеря в Крейцбурге после объявления боевой тревоги началась лихорадочная подготовка к отражению вражеской атаки. Санитарные машины укрывались в безопасных местах, разведчики установили несколько ручных пулеметов в окнах второго этажа фабричного здания, убранные было заграждения из колючей проволоки вновь были установлены у входа так, что в воротах осталась лишь узкая извилистая дорожка.
Все это заняло не более четверти часа. Затем над залитым солнечными лучами лагерем опустилась не нарушаемая ни единым звуком тишина и, по мере того как одна за другой текли минуты, начало становиться даже скучновато. Артиллерийский огонь, отзвуки которого доносились с востока, утих, и казалось, что артиллерия застыла на одном месте, не передвигаясь, как прежде, к югу. Похоже было, что немецкий клин, о котором говорилось в приказе генерала, натолкнулся на более прочную, чем он сам, преграду и уже не мог продвигаться вперед.
Все постепенно успокоились, соседи начали заводить неторопливые разговоры. Зимой мороз пробирал их до костей, а теперь они устраивались на солнцепеке, расстегивали мундиры, подставляя тело теплым лучам.
«Рыжий» занял боевую позицию в углу лагерной территории, укрывшись за стенами из бетона, которые в этом месте сходились под прямым углом. Танкисты специально отбили верхнюю часть бетонной ограды, чтобы иметь возможность вести без помех огонь из пушки. На башне, спустив ноги внутрь машины, сидел Янек и внимательно разглядывал в бинокль окрестности. Его все меньше беспокоила оборона лагеря, зато росли опасения за судьбу Густлика и Лажевского, которые поехали как раз туда, где прорвался противник.
— Что-то долго плютоновый не возвращается, — пытался уже, наверное, в третий раз начать разговор высунувшийся из люка Томаш.
Внизу, рядом с танком, Вихура и Саакашвили, забыв обо всем на свете, пытались взять в окружение красавицу докторшу.
— Панна хорунжий, вы, наверное, не поверите, но наш танк самый прославленный во всей армии, — рассказывал Франек.
— Наш, — возразил Григорий.
— Наш, — подтвердил капрал. — И этот лагерь освободил, в сущности, один наш экипаж.
— Наш.
— Я и говорю, что наш.
Саакашвили, которому было бы трудно взять верх над Вихурой в словесном состязании, к тому же на польском языке, попросту легонько оттолкнул соперника в сторону.
— Глаза у вас — как звезды в летнюю ночь, губы — как кизиловые ягоды, — ринулся на штурм грузин.
Томаш, наклонившись из башни, протянул разговаривавшим стакан вина и принялся наливать второй. Девушка, обезоруженная натиском, смеялась.
— Такого милого экипажа я еще не встречала, — щебетала она, глядя на Янека. — А что мы будем пить? — Эти слова были обращены к грузину, но ее глаза не отрывались от Коса.
— Испанское вино, трофейное, — быстрее всех успел ответить Вихура.
— У вас говорят — брудершафт, а у нас — вахтангури.
— Со всем экипажем?
— Разумеется, — ответил Янек. — Только Шарика вот нет.
— Кого?
— Шарика. Это наша собака, — пояснил юноша. — Но как только я его снял с поста, он куда-то умчался и не возвращается.
— Ну, он и так пить бы не стал, — проворчал Вихура.
— Кто знает, — усмехнулся Кос, припомнив ночное приключение в Шварцер Форст.
Он перекинул ноги через край люка, готовясь спрыгнуть на землю, но задержался, вглядываясь в перспективу улицы.
— Магнето летит сломя голову в нашу сторону, — узнал он водителя. — Без Густлика. Гонорату везет.
— Он Еленя высадил по дороге, а потом вернется за ним, — успокоил всех Григорий и осторожно прикоснулся своим стаканом к стакану девушки.
Они переплели, как требует обычай, руки и выпили по глотку. Саакашвили поцеловал докторшу в губы, похожие на ягоды спелого кизила, но не так крепко, как ему хотелось: девушка выскользнула из его объятий.
— Григорий.
— Ирена, — отозвалась она.
Ее рука со стаканом потянулась в сторону Коса, но вторым ревнителем восточного обычая захотел быть Вихура, преградивший дорогу девушке. Едва ли бы ему это удалось, если бы в этот момент все внимание Янека не было поглощено тем, что происходило у ворот лагеря. Там, рядом с громадой тяжелого танка, Козуб расположил свой командный пункт. Напротив поручника сейчас стоял Лажевский, и даже на большом расстоянии Янек сразу заметил, как он был разгорячен, хотя слов, разумеется, слышно не было.
Действительно, между офицерами сразу же после доклада Лажевского произошла стычка.
— Итак, гражданин поручник, вы не хотите послать тяжелые машины, не дадите людей для прикрытия моста? — спрашивал подхорунжий с возмущением в голосе.
— В регулярной армии не принято дважды говорить об одном и том же, — цедил сквозь зубы Козуб, — но я повторяю: можете взять три мотоцикла и танк. Прикройте мост, а если подойдут более крупные силы противника, то постарайтесь повредить его и отходите к Крейцбургу.
— Там человек в одиночку ведет бой, а эти тут сидят и бездельничают. — Даниель указал на санитаров, примостившихся под оградой лагеря.
— Я получил приказ защищать лагерь и его бывших узников, — ответил Козуб, выпрямился и ледяным тоном добавил: — Еще одно слово, и вы не будете командовать взводом.
Лажевский секунду боролся с собой, чтобы не сорваться окончательно, но наконец молча взял под козырек и сделал уставной поворот кругом. Оставив опешившую Гонорату, которая во время этой бурной сцены поддерживала трофейный мотоцикл, он бегом направился к своим разведчикам.
— Третье отделение — по машинам! — закричал он еще издали так громко, что команду услышал и экипаж «Рыжего».
— Григорий, Франек, Томаш, — перечисляла докторша, а Черешняк тем временем доливал ей вина в пустой почти стакан.
— Теперь с тобой вахтангури, — улыбнулась Ирена Янеку.
— Его целовать не стоит, — коварно вмешался Вихура.
— Это почему? — кокетливо спросила Ирена.
— Он уже обручен. У него невеста в госпитале.
— Красивая?
— Рыжая. Зовут Маруся-Огонек.
— Колотая рана предплечья, — сразу вспомнила докторша. — Ее привезли вместе с Шавеллами.
— В тот же госпиталь, где и вы работаете? — удивился Янек. — Как она сейчас?
— Хорошо. Молодой Шавелло обхаживает ее…
Слова Ирены были заглушены треском моторов — разведчики на трех мотоциклах с колясками подъехали к танку. Лажевский привстал с заднего седла первой машины и обратился к танкистам:
— Елень в одиночку дерется у моста. Двигайтесь за нами. Испанец разрешил. — И, не дожидаясь ответа, махнул рукой.
По этому знаку водители дали газ и мотоциклы рванулись вперед, выбрасывая из-под задних колес фонтанчики гравия. Танкисты молниеносно исчезли в люках, словно их ветром сдуло. Заурчал стартер, басовито заревел двигатель. Ирена сделала два шага назад, подальше от синего дыма, который клубами повалил из выхлопных труб.
«Рыжий» попятился из своего укрытия, раздавил бутылку с остатками вина, впопыхах брошенную на землю. Пока еще медлительный и, казалось, неуклюжий, танк разворачивался на месте. Янек выглянул из башни, помахал на прощание докторше, которая поднесла к губам стакан и выпила до дна за солдатское счастье экипажа.
Стальная громадина быстро оставила за собой лагерный плац и замедлила движение, лишь свернув к выездным воротам лагеря. Напрасно Гонората звала Коса, он так и не услышал ее. Девушка швырнула мотоцикл на землю, бросилась за «Рыжим» и догнала машину, когда та миновала строительные леса, украшенные разноцветными флагами. Ухватилась за буксировочный трос, свернутый восьмеркой на корме танка, и ловко вскочила на корпус, так и не замеченная Янеком, который уже исчез в башне, захлопнув за собой крышку.
«Рыжий» набирал скорость, проносясь мимо домишек пригородной улочки.
Зажмурив глаза и прикрыв голову саперной лопаткой, Елень ждал, когда же пуля ударит в него. Мозг упорно сверлила одна мысль: если немец подбежит близко — врежу ему лопаткой по ногам… Только бы сил хватило. Ожидание длилось две, а может, и три долгие секунды. Внезапно пули перестали с гулким чавканьем шлепать в торфяное месиво. Над откосом раздался посвист, показавшийся Густлику гораздо более веселым. Длинные, не особенно прицельные очереди рвали воздух высоко в небе и совсем низко над землей. Одна аккуратно, как швейная машина, прострочила откос и окоп, запорошив Густлику глаза и оставив рваный след в его конфедератке. Этой очереди он особенно обрадовался, поняв, что огонь ведут с противоположного берега канала по крайней мере три ручных пулемета.
Густлик осторожно, чтобы случайно не пристукнули свои, приподнял голову над бруствером и быстро огляделся. Огонь ручных пулеметов прижал цепь атакующих немцев к земле. Под прикрытием этого огня один из мотоциклов мчался по мосту. Однако с опушки леса уже затявкали немецкие пулеметы, а на поле кое-кто из гитлеровцев пытался подняться для броска. Трое из них добежали до противотанкового рва совсем неподалеку от окопа Еленя, перевалились через край, чтобы самим укрыться от пулеметного огня и пулями встретить подъезжающих мотоциклистов.
Густлик на пятках съехал с откоса и бросился на них сзади. На одного он обрушил такой сильный удар лопаткой, что в ладони остался лишь обломок рукоятки, у другого ловким пинком выбил из рук автомат. В этот момент, миновав мост, на дороге, перепаханной гусеницами наших танков, появился мотоцикл с пустой коляской. Водитель резко повернул и, съехав до половины откоса, чтобы уйти из-под обстрела, резко затормозил. С заднего сиденья еще на ходу спрыгнул Лажевский, не удержался на ногах, сделал головокружительное сальто и, припав на одно колено, выстрелом из пистолета свалил третьего гитлеровца, уже изготовившегося к бою. Немец, у которого Густлик выбил автомат, бросился на него с ножом. Елень зажал его локоть левой рукой, а правой снизу нанес удар в подбородок.
Лажевский, сунув два пальца в рот, оглушительно, как заправский голубятник, свистнул и замахал рукой.
Густлик и сам понял, что нельзя терять ни секунды. Схватив немецкий автомат, он двумя прыжками оказался у мотоцикла, успев лишь бросить мимолетный взгляд на флажок, укрепленный на крыше «мерседеса». В голове пронеслось: он один не менее сорока минут выдерживал натиск немцев.
— Отличная машина! — крикнул подхорунжий.
Вместе с водителем Густлик и Лажевский вцепились в мотоцикл, развернули его в противоположную сторону и потащили из кювета.
— А Гонората — прелесть, — заявил Елень. — А?
— Факт.
Машина, поставленная на твердый грунт, рванулась вперед.
Водитель прыгнул на седло и распластался на баке, чтобы немцам труднее было попасть в него. Лажевский, зажав ногами машину, свесился в сторону, совсем как профессиональный гонщик на крутом повороте. Густлик, лежа в коляске, строчил длинными очередями, не давая немцам подняться с земли.
На опушке леса что-то блеснуло, и снаряды, выпущенные прямой наводкой, завыли прямо над головой. Два легли далеко впереди, третий ударил рикошетом в насыпь и разорвался в воздухе, шрапнелью рассыпав вокруг осколки.
— Артиллерия! — прокричал Лажевский.
— Танки! — ответил Елень.
Перед самым мостом их настигли пули гитлеровцев. С оглушительным треском, словно взорвалась мина, лопнула покрышка одного из колес. Мотоцикл занесло вправо, водитель с трудом выровнял машину, почти задев поручни моста.
— Вот растяпа! — крикнул Лажевский.
— Мост, — напомнил Елень.
Как по команде, оба на полном ходу спрыгнули с мотоцикла, который, шлепая разодранной в клочья покрышкой, скрылся за насыпью на противоположном берегу.
Пули цокали по настилу моста, и плиты настила отвечали металлическим звоном. С насыпи скороговоркой отзывались польские пулеметы и автоматы. Но их было слишком мало, чтобы как следует прикрыть Лажевского и Еленя, которые короткими перебежками добрались до лебедки. Навалившись на рычаги, они привели в движение скрипящий механизм.
Нужно было напрячь все силы, чтобы развести тяжелый пролет. Работающих частично прикрывала металлическая балка конструкции моста, но и на ней начали появляться сквозные пробоины, начали отлетать, как щепки, осколки, отбитые пулями. Воздух был наполнен свистом пуль, стонами рикошетирующих снарядов и грохотаньем пушек атакующих немецких танков.
Подхорунжий мельком увидел, как первая машина, подойдя к проходу через противотанковый ров, замедлила ход, осторожно опуская вниз свою квадратную морду.
— Славным автомобильчиком был наш «мерседес».
С очередным поворотом лебедки и перед глазами Густлика возник силуэт сползающего в ров танка.
— От Гонораткиного фарфора мало что останется.
Лажевский увидел верхушку башни, затем ствол пушки, показавшиеся над краем рва.
— Сейчас нам врежут.
На передней части корпуса выползающего из рва танка, пониже пушки, виднелись помятые остатки раздавленного черного «мерседеса». Когда, неуклюже карабкаясь вверх, танк на мгновение показал слабо защищенное броней днище, над насыпью оглушительно щелкнул отрывистый пушечный выстрел. Облако пламени заслонило угловатую стальную коробку.
— «Рыжий»! — радостно закричал Густлик.
Выстрелив бронебойным снарядом, Янек увидел в прицеле на первом плане расплывчатые очертания наполовину разведенного пролета моста. В перекрестье прицела горящая «Пантера» медленно сползала на дно рва. Танк, шедший вплотную за ней, включив задний ход, начал пятиться к лесу.
— Еще раз, — приказал Янек.
— Готово, — отозвался Томаш, закрывая замок.
Яркая вспышка. В уши ударило, словно боксерской рукавицей. Ствол орудия отбросило назад, сверкнула выброшенная гильза.
Снаряд разорвал гусеницу немецкого танка. Он съехал с нее, зарываясь в песок, и по инерции повернулся боком.
— Бронебойным!
«Рыжий», укрытый за земляным валом, стоял, упираясь гусеницами в насыпь. Ствол вздрогнул — и резкий гром снова разорвал воздух.
Спрятавшаяся за башней Гонората съежилась еще больше и крепче зажала ладонями уши.
Грохот и вспышки следовали друг за другом, вздрагивал от выстрелов корпус танка, но девушка и не думала покидать свое место. Она только шевелила губами, словно призывая кого-то или молясь, и зажмуривала глаза.
Когда она разжимала веки, то видела, что со стороны Крейцбурга двигаются все новые подкрепления. Грузовики высыпали пехотинцев; тягачи, разворачиваясь, устанавливали на огневых позициях орудия. Над головой пролетали все новые самолеты, из-за канала слышно было, как там свистели бомбы и грохотали взрывы.
В поле зрения Гонораты время от времени попадали черные фонтаны рвущихся снарядов. Крупными градинами сыпались осколки. Один упал на броню «Рыжего», завертелся как юла и обжег пальцы девушки, когда она с отвращением сбрасывала раскаленный кусочек металла на землю.
Башня, за скобы которой держалась Гонората, поворачивалась то влево, то вправо. В голове девушки начали смещаться, сдвигаться отдельные картины боя. Потом Гонората провалилась в полную темноту, а когда открыла глаза, то увидела совсем рядом блестящую, словно отполированную, гусеницу и забрызганные грязью опорные катки «Рыжего», а над своей головой — доброе, озабоченное лицо Густлика, который вытирал ей виски мокрой тряпкой.
В глазах Гонораты вспыхнула радость, на ее круглом, испещренном веснушками, запорошенном пылью лице появилась улыбка.
— Я ее отвез и оставил в Крейцбурге под опекой поручника, — объяснил Лажевский.
— Если бы она постучала по броне, я бы ее спрятал, — добавил Янек, выглядывавший из башни.
— Вы почему, барышня, не остались в безопасном месте? — мягко спросил Елень, не скрывая охватившей его радости от встречи с ней, живой и невредимой.
Щеки девушки зарделись от смущения, и, опустив глаза, она объяснила:
— Я знала, что вы, пан Густлик, наверняка вернетесь к своему танку.
Янек с улыбкой разглядывал эту пару с высоты башни «Рыжего». Потом поплотнее надвинул шлем, чтобы лучше слышать, подтянул провод ларингофона, переключил рацию на передачу и ответил:
— «Грот», я «Рыжий», вас понял. Есть выполнять приказ. — Щелкнул переключателем и подал команду: — По местам. Генерал вызывает. Тебя, Магнето, тоже.
— А меня возьмете? — испуганно спросила Гонората.
— Ну а как же иначе? — пробасил Густлик, поднял ее с земли и поставил на броню.
Пока экипаж занимал свои места, Григорий уже включил задний ход, осторожно разворачивая машину. За их спиной, на противоположном берегу канала, раскинулось поле только что отгремевшего боя: несколько догорающих танков и бронетранспортеров, неподвижные тела убитых. По мосту, пролет которого был снова опущен, быстрым маршем проходили пехотинцы, грузовики тянули орудия. Над лесом, куда отступили гитлеровцы, кружили десятка два штурмовиков, сбрасывая бомбы и обстреливая немцев реактивными снарядами.
Генерал отдал микрофон Лидке, сидевшей в бронетранспортере, над которым возвышался длинный металлический штырь антенны. Жестом задержал санитаров, сгибавшихся под тяжестью носилок с Козубом. У раненого из-под повязки видны были лишь глаза.
— Не пришел в сознание?
— Нет, — ответила доктор Ирена, стягивая с руки резиновую перчатку и сбрасывая белый халат, в котором делала перевязки.
— Довезете живым?
— Постараюсь.
— Девять лет в огне. Выходит, переплыл море и утонул у входа в порт. — Генерал помолчал, потом приказал командиру транспортера: — Езжайте за нами.
— Разрешите немного подождать, — попросила Лидка. — Мы поедем вместе с «Рыжим».
— Вам с ним не по пути. Сопровождайте колонну санитарных машин, а к вечеру возвращайтесь в штаб армии.
— Гражданин генерал, — решилась девушка, поднявшись с места и перегнувшись через борт транспортера, — я должна встретиться с Янеком, хоть на пять, хоть на две минуты. Я должна ему сказать…
Она умолкла, глотая слезы, машинально отбрасывая рукой мягкие, как шелк, волосы, упавшие на лицо.
— Что-нибудь случилось? — резко спросил командующий.
— Да. — Она кивнула головой, внезапно решившись сказать правду. — Я видела его рапорт.
— Но ведь он не тебе адресован. — Генерал приподнял брови и наморщил лоб.
— Я случайно увидела… Когда укладывала бумаги в полевую сумку, конверт открылся, а это было в первой строке рапорта…
Докторша, окончив погрузку последней машины, возвращалась, чтобы доложить о готовности к отправке раненых. Генерал уже издалека показал ей жестом, чтобы колонна трогалась, и вновь обратился к сержанту — командиру бронетранспортера:
— Вы долго еще будете здесь торчать?
Бронированная машина рванулась с места и первой выехала за ограду лагеря. За ней — сбившиеся в небольшое стадо мотоциклы прикрытия и одна за другой санитарные машины.
Постояв еще с минуту на месте, генерал пошел через опустевший плац к воротам, обходя трупы гитлеровцев в стальных касках и пятнистых маскировочных куртках. За ним, отстав на несколько метров, как верный конь, следовал открытый вездеход с водителем и автоматчиком.
Между изогнутыми подпорами строительных лесов протиснулся Шарик и со всех ног бросился навстречу генералу, радостно приветствуя друга, которого не видел несколько дней.
— Ты что здесь делаешь? — удивился командующий, поглаживая лоб собаки. — «Рыжий» в бою, а ты здесь бродишь?
Овчарка коротко залаяла, потом заворчала и виновато заскулила, пытаясь объяснить свое утреннее приключение с шапками, но это ей не особенно удавалось.
— Немного понимаю, но не совсем, — ответил генерал. — Подожди!
Еще не успели выехать с территории лагеря последние санитарные машины, как навстречу им, прокладывая себе дорогу отрывистыми сигналами, в узкие ворота протиснулась короткая колонна мотоциклов и остановилась у ограды.
— Смирно! — подал команду Лажевский и доложил: — Гражданин генерал, мост удержан. Мои потери: в третьем отделении один убитый и двое раненых. Остальные отделения взвода…
— Остальные отделения твоего взвода сопровождают санитарную колонну, — закончил за него генерал. — Где танк?
— Сейчас будет здесь, — ответил, посмотрев назад, подхорунжий и добавил: — Плютоновый Елень один отбил первую атаку, во время второй его поддержало мое отделение, а потом «Рыжий». Вскоре и подразделения подошли. Фрицев за канал мы не пустили, а теперь авиация их так долбит, что они бросились улепетывать. Наши их преследуют. Если бы поручник Козуб пустил в дело тяжелые танки и весь мой взвод…
— Оставшиеся на месте отделения вашего взвода помогли отразить атаку диверсионных групп. Лагерь минирован, и они имели приказ взорвать его. — Генерал показал на трупы в маскировочных куртках. — Козуб был дважды ранен в грудь.
Поблизости заревел мотор, и у лагеря появился танк. Остановленный жестом генерала, замер у ворот. Загремели открываемые люки, в них появились Густлик и Томаш, а рядом с Саакашвили выглянул Франек Вихура.
Кос ловко спрыгнул с башни, подбежал и вытянулся перед генералом, как бы не замечая сидящего у его ног Шарика.
— Благодарю за то, что удержали мост. — Генерал обращался и к экипажу танка, и к мотоциклистам. — Это было острие клина сильной группы, которой поставили задачу прорваться с севера к столице рейха. Вы задержали передовые части группы на несколько минут, но этого было достаточно, чтобы осуществить маневр огнем артиллерии и авиации, а потом перебросить и пехоту.
— Во славу родины! — произнес от имени всех Кос.
— Устали?
— Нет, — щелкнул каблуками Лажевский.
— А почему собаку бросили одну?
— Она устроила себе подстилку из наших шапок, за это и получила наряд вне очереди, — объяснил Янек.
— Так пес у вас совсем пропадет, — прервал его генерал, расстегивая планшет.
— Обиделся и куда-то скрылся. В машину! — приказал Кос овчарке.
— Ты сам ему приказал, чтобы он себе еду искал, — защищая собаку, вмешался Густлик.
Шарик, вместо того чтобы выполнить приказ, коротко залаяв, побежал туда, откуда только что вылез, под строительные леса, поставленные у ворот.
— Если вы не устали, — генерал жестом пригласил Коса и Лажевского подойти поближе, — то я хотел бы, чтобы вы немедленно двинулись в Берлин.
— На парад! — не выдержал Вихура. — Разве я не говорил!..
Под грозным взглядом генерала он умолк, хотел отступить на шаг и затылком врезался в бок «Рыжего».
— До парада еще далеко. Продолжаются тяжелые бои, чтобы замкнуть кольцо окружения. Здесь поляки, там русские, тут немцы, здесь снова советские войска. Совсем как слоеный пирог. В самом городе уже дерутся наши саперы и артиллерия. Нужно доставить приказ лично командиру гаубичной бригады. Автомашина не пройдет, там нужно пробиваться, обходить засады, а если не удастся, то и отбросить того, кто преградит дорогу.
В танке Саакашвили толкнул своего соседа в бок и предложил ему с иронией:
— Вихура, скажи генералу, что тебе душно. Я сюда Гоноратку посажу.
— Ну вот еще… Да мне потом дети и внуки не простят, что я мог быть в Берлине и не был.
Шарик тем временем приволок свою находку, которую прятал под лесами, — большую зеленую диванную подушку. Расшитая цветами и бабочками, подушка была к тому же украшена двумя рядами золотой бахромы. Вспрыгнув передними лапами на броню, Шарик лизнул руку Григория и просительно заскулил. Водитель высунулся из танка и втащил подстилку внутрь машины.
Густлик, расположившийся на башне, с интересом наблюдал за этой сценой.
