16. Вдвоем
Елень коленями обхватил Лажевского, а руками уцепился за ручку сиденья, предвидя, что поездка вряд ли будет спокойной. Свалиться же и разукрасить себе физиономию в предвидении предстоящего свидания у него не было ни малейшего желания.
В бешеной гонке замелькали навстречу домики предместья. Оба наклонились вперед, чтобы уменьшить сопротивление встречного воздуха, и буквально через минуту были уже за городом. Повернув голову налево, Густлик взглянул на промелькнувшую мимо зенитную батарею, разбитую снарядами тяжелых танков, и уважительно вздохнул. Ему стало досадно, что так и не довелось выпустить тогда хотя бы пару снарядов из своей восьмидесятипятки. Хороший был случай испытать, как она способна крушить сталь.
Мчась, не сбавляя скорости, при съезде с насыпи они взмыли в воздух, опустились прямо на мост, проскочили его и затормозили только у рва, разрушенного и покрытого на дне жидкой грязью.
— Хоть и невысоко, но летаешь, — заметил Елень.
— Тебя ждать? — спросил Лажевский.
— Так я же… не один буду возвращаться.
— Тогда я сначала Гонорату отвезу, а потом еще раз за тобой вернусь.
— Спасибо. — Силезец хлопнул его по плечу.
— Через сорок пять минут буду здесь, — заверил Магнето.
— Ладно.
Густлик сбежал на дно рва, перепрыгнул через лужу и выбрался на противоположную сторону. Оглянулся назад, но от Лажевского осталось только облако пыли над насыпью.
Елень широким шагом двинулся вперед и через минуту уже забыл о мотоциклисте. И не только о Магнето, но и о «Рыжем», экипаже, войне… Его стали одолевать такие мысли, что он, то подтягивая пояс, то расправляя складки мундира, то поправляя на голове шапку и оглядываясь, не слышит ли кто, во весь голос запел:
Замок стоит на холме, Любимая там ожидает, Сидит на заре у окна И белых орлов вышивает.
И хотя шел он не в замок и не было там холма, а любимая, вероятнее всего, не собиралась вышивать белых орлов, песенка эта подходила к его настроению. Он улыбнулся, покрутил головой: вот ведь чудеса — идет он себе ясным днем не таясь к своей Гонорате. И затянул второй куплет.
Сверху донесся резко нарастающий свист. Елень прыгнул вперед, упал в глубокую колею от гусеницы танка и вжался лицом в песок.
Снаряд перелетел, но разорвался недалеко в поле, взметнув столб земли и дыма.
— Некуда вам стрелять, черти?! — выругался Елень, поднялся и, отряхнувшись, двинулся дальше.
Его скрыли кусты ивняка, в которых он то появлялся, то исчезал, но продолжал петь.
Он сам потом не мог понять, случайно так вышло с этим пением или он специально это придумал, но факт остается фактом: Гонората издалека услышала его приближение и у нее было время выглянуть в окно, а потом изобразить крайнее изумление, когда он появился на пороге.
Одета она была так же, как и в первый вечер, но днем ярче пылали красные маки у нее на юбке, а веснушки на носике были, пусть простят нас за сравнение, так аппетитны, как изюминки в пасхальном куличе, и надо было приложить немало сил, чтобы удержаться на месте и не броситься собирать их губами.
Только минуту смотрели они друг на друга, но она, видимо, сразу все поняла и тут же велела ему сесть и ждать, не двигаясь с места, а сама, порозовев, как майская яблонька, выбежала на кухню.
И остался плютоновый Густлик Елень один в увешанной коврами и рогами убитых зверей гостиной генеральской виллы, в той самой гостиной, под полом которой были заперты в убежище ее обитатели. Он сел, как ему было ведено, за стол, сервированный дорогими серебряными приборами, множеством всяких тарелок и различной посудой старинного сервиза. Страшно подумать, что бы случилось, если бы он вдруг что-нибудь нечаянно задел.
Перегнувшись через подлокотник кресла, Густлик заглянул в большое трюмо, висевшее прямо против входной двери, поправил воротник мундира и, поплевав на ладонь, пригладил непослушные вихры. Во время этих манипуляций он толкнул стол, все на нем зазвенело, задребезжало, но, к счастью, ничего не разбилось.
Сквозь открытые двери из кухни доносились стук кастрюль, сковородок, шипение жареного сала и нежный девичий голос, напевающий песенку.
«Похоже, сегодня день такой, что всех на песни тянет», — подумал Густлик и потянул носом, вдыхая аппетитный аромат. Вслушиваясь в слова песни, в которой речь шла о большой печали влюбившейся девушки, Густлик нахмурил брови и даже пощупал свой автомат, висевший дулом вниз на подлокотнике кресла.
Песенка оборвалась, и вошла Гонората, неся на блюде яичницу не меньше чем из дюжины яиц, поджаренную с мясом, и вместительный кофейник с черным кофе. Поставила все это на стол и встала рядом, поправляя в косах красные ленты.
— Панна Гонората как соловей.
— Ой, что вы, пан Густлик… — зарделась девушка.
Прижав к груди буханку хлеба, она отрезала две громадные краюхи.
— Кто ж управится с таким куском? — взмолился Густлик.
— Пан Густлик, если захочет, с чем угодно управится, — ответила девушка, не задумываясь, и тут же, словно испугавшись чего-то, слегка прикусила нижнюю губку.
Густлик лихорадочно соображал, как бы поизысканнее ответить на эти лестные слова, но ничего подходящего придумать не смог и, чтобы не показаться тугодумом, поспешил набить рот хлебом.
Гонората достала из буфета вместительный хрустальный графин и налила гостю полный бокал.
— Один я не буду.
Она налила и себе, но на самое донышко, как и пристало девушке.
— А вы здорово умеете готовить.
— Это просто: нарезать свежей свинины, поджарить ее с лучком, а потом — яйца…
— А откуда у вас свежая свинина?
— У генеральши было три поросенка, а когда вы уехали и пришли польские солдаты…
— Солдаты приходили?
— Ну да, разве я не рассказывала? Приходили и, прежде чем уйти, нашли этих свиней. Я им говорю: «Ладно, будет у вас хороший гуляш, но и мне дайте половинку окорока». А они отвечают: «Дадим, а вы нам что?»
Елень слушал этот рассказ, все больше раздражаясь и нервничая. И чем больше он злился, тем стремительнее очищал блюдо от яичницы. Наконец он взорвался:
— Лопухи эти пехотинцы! Когда во время атаки нужно танки прикрывать, они забьются в канавы и лежат.
— А я им и говорю: «Ладно. Есть у меня кое-что…»
Густлик поперхнулся с досады, но Гонората с размаху стукнула его по спине и подняла свой бокал.
Танкист выпил залпом, а она едва смочила губы и продолжала рассказывать, тараторя все быстрее:
— Ну и вот, как только я получила мясо, тут же открыла убежище и отдала им всех: старика, четырех охранников и генеральшу. Они их забрали. Оружие вот только брать не захотели. Сказали, что придут трохейщики и заберут это добро.
— Трофейщики, — поправил ее Елень. — Они специально выделены собирать трофеи и всякое там имущество. А уж если бы такой клад отыскали, как панна Гонората…
— Какой же я клад!
Девушка налила солдату второй бокал и снова коснулась его своим, вслушиваясь в мелодичный звон. Елень выпил с облегчением и снова принялся за еду.
— Пан Густлик, а скажите, кто вы по специальности?
— Танкист.
— А точнее?
— Наводчик.
Он прервал на минуту еду и показал, как наводят пушку, вытянув вперед руку, которая должна была изображать орудие.
— Ба-бах!
Рука дернулась назад, имитируя откат, а когда вернулась в исходное положение, то нечаянно коснулась плеча девушки. Гонората успела шлепнуть его по ладони, но придвинулась ближе, чтобы ему не приходилось так далеко тянуться.
— Но на этой стрельбе много не заработаешь, а война кончается. Генералом, вам, конечно, не стать…
Елень покосился на свои погоны, перегнулся к зеркалу, чтобы целиком обозреть себя, и в знак согласия кивнул головой.
— Вот я и спрашиваю: как вы думаете прокормить себя и семью?
— Кузнечным делом, — расцвел Елень, поняв наконец, о чем идет речь.
— Отец мой сызмальства в кузнице работал, и я тоже. У молота. Снизу подкладывается раскаленное железо, а сверху по нему…
Гонората успела удержать грозивший опуститься кулак Густлика и тем спасла фарфор от неминуемой гибели. И как-то так получилось, что они оказались совсем близко друг к другу.
— А чего жалеть это немецкое барахло! — проворчал Густлик, имея в виду посуду на столе.
Девушка отодвинулась и, гремя тарелками, стала собирать посуду, чтобы отнести ее на кухню.
— Неправда, она не немецкая, — проговорила Гонората с досадой. — Тарелки датские, графин польский, рюмки французские. Захочу — будет мое.
— Если уж брать, то черную машину, о которой вы тогда говорили, — заявил захмелевший слегка Елень и, не заметив, что девушка вышла с посудой на кухню, продолжал: — И вас — в эту машину…
Подвыпив, Густлик расхрабрился. Теперь он и сам удивлялся, как это минуту назад ему не хватило смелости и он, как никудышная собака зайца, упустил такой редкий случай. Именно никудышная, не то что Шарик…
Густлик встал, притопнул и, слегка покачиваясь, двинулся, улыбаясь, навстречу девушке. Гонората как раз выбежала из кухни, но вдруг с испуганным лицом метнулась к окну и тут же повернулась к Еленю:
— Немцы.
— Где немцы?
— Кругом. С винтовками.
Елень протянул руку за автоматом.
— Не трогай! — крикнула ему девушка и топнула ногой.
Она налила черный кофе в бокал из-под вина:
— Пей!
Елень послушно осушил один и вслед за ним второй бокал.
Гонората тем временем притащила из кухни полное ведро воды.
— Подставляй голову, ниже.
Густлик, не прекословя, наклонился, и она вылила ему на голову и плечи целое ведро.
— Немцы вернулись, — подавая полотенце, прошептала она.
Елень сразу же протрезвел. Вытирая на ходу лицо, он подскочил к одному окну, к другому.
— Третий выход есть?
— Нет.
— А в гараж?
— В гараж есть, но снаружи ворота заперты.
— Где та железяка, которой был закрыт подвал?
— Вон, — показала девушка в сторону камина.
— Давай веревку, покрепче и подлиннее.
Елень принялся срывать старинные сабли и пистолеты, развешанные на колоннах, подпирающих лестницу, а потом, вытащив из угла трофейные немецкие автоматы, стал их развешивать на освободившиеся места.
Гонората принесла большой моток бельевой веревки и, с ходу разгадав замысел плютонового, принялась помогать ему проталкивать веревку через спусковые скобы.
За те несколько минут, что прошли с момента, когда Гонората заметила немцев, через парк к вилле подошел взвод солдат — передовой отряд пехотного полка ударной группы генерала Штейнера.
Сосредоточив севернее канала Гогенцоллерн, называемого теперь Хафель-канал, 7-ю танковую и 25-ю пехотную дивизии, а также с десяток собранных по тылам батальонов, Штейнер нанес внезапный удар во фланг 1-го Белорусского фронта. Гитлер приказал генералу пробиваться к Берлину. Наткнувшись на поляков, на передовые отряды 1-й армии Войска Польского, немцы с ходу отбросили их численным и огромным огневым превосходством и продолжали продвигаться на юг.
Хорошо вооруженный и отдохнувший взвод четко выполнял команды унтер-офицеров. Две группы прикрытия заняли позиции за толстыми стволами деревьев, готовые к ведению огня, а передовое отделение приближалось к дому. Дозорные подскочили уже к самым дверям, подергали за ручки, а один из них загрохал прикладом.
— Кто там? — спросил изнутри по-немецки испуганно и неуверенно мужской голос.
— Вермахт. Открывай!
— Погоди, я больной, момент, — простонал в ответ Густлик и шепотом проворчал: — Постойте, черт вас подери, я покажу вам, какой я больной.
На цыпочках он побежал вслед за Гоноратой, открывавшей двери из комнаты в гараж. Здесь дремал в полутьме большой черный лимузин. Свет, пробивавшийся сквозь запыленные оконца над воротами, играл на треугольном генеральском флажке, на котором орел с распростертыми крыльями сжимал в когтях свастику. В материю, чтоб не обвисала по краям, вшита была тонкая проволока.
— Не взорвется? — встревоженно спрашивала Гонората, придерживая левой рукой высоко поднятую юбку, в которой осторожно несла что-то тяжелое.
— Нет. Где ключ от машины? — шепнул в ответ Густлик, вешая на засов конец бельевой веревки, тянувшейся в глубь дома.
— На крючке.
С доски на стене Густлик снял миниатюрный ключик от машины, открыл дверцы и забрался внутрь.
— Высыпайте на сиденье, — попросил он, открывая противоположную дверцу.
— Не взорвется?
— Нет.
Пока девушка выкладывала из подола на переднее сиденье немецкие гранаты, Елень подошел к воротам, сунул под них лом, приналег и без особого труда сорвал их с петель.
Гонората, освободившись от гранат, помчалась в глубь дома.
— Эй ты, больной, открывай! Быстрее! — донесся снаружи нетерпеливый голос, и вслед за тем раздались удары в дверь сапогом.
— Момент, — проворчал себе под нос Густлик, осторожно поднимая ворота с другой стороны. Теперь они держались, только упираясь в косяки, и достаточно было одного толчка, чтобы им рухнуть. Сквозь щель под ними пробилось солнце, скупо осветив пыльное помещение; золотые и серебряные пылинки заплясали в косом снопе света.
Елень сел в машину, повернул ключ, включив зажигание. Дрогнула и до конца метнулась вправо красная стрелка бензомера — бак полон. Плютоновый поднял на счастье большой палец правой руки, как обычно делал это перед каждым выстрелом из пушки, и нажал на стартер.
Мотор включился мгновенно. Пока он прогревался, Елень выскочил из машины и подбежал к двери дома.
— Гоноратка!
— Бегу! — отозвалась девушка, появляясь в дверях с курткой, фуражкой и поясом нациста. — Пригодится? Это одежда генерала.
— Умница! — одобрил Густлик.
А девушка в этот момент уже укладывала на заднее сиденье корзину с сервизом, который прихватила с собой.
— Довольно, открывай! — донесся голос раздраженного проволочкой унтер-офицера, и послышались тяжелые удары прикладов, высаживающих входную дверь.
— И то правда, хватит. Сейчас я вам открою, — проворчал Густлик и стал потихоньку натягивать веревку.
Входная дверь начинала уже трещать, как вдруг вверх полетели щепки, отколотые пулями, а внутри дома застрочили автоматы. Со звоном посыпались стекла из разбитого окна, засвистели пули. Застигнутые врасплох, немцы бросились на землю и, укрываясь за стенами, выхватили из-за пояса гранаты.
Обе группы прикрытия тут же открыли огонь. Автоматные очереди усеивали штукатурку темными оспинами, разбивали остатки стекол в окнах, швыряли внутрь дома горсти пуль. Однако, когда они стали реже, а потом на минуту смолкли, из дома вновь затрещали автоматы.
— Огонь! — приказал офицер.
Град пуль из всех стволов ударил по окнам первого и второго этажей виллы. Прижимаясь к стенам, немцы стали швырять внутрь гранаты.
В этот момент из дома в третий раз застрочили автоматы длинными очередями и смолкли. Взрывы расшатали входную дверь. Двое из штурмовой группы высадили ее и ворвались в прихожую.
— Прекратить огонь! — крикнул командир отряда.
— Прекратить огонь! — повторил вслед за ним унтер-офицер и подал команду двигаться вперед.
Короткими, осторожными перебежками немцы стали приближаться к вилле, внутри которой опять застрочили автоматы.
Через выломанную дверь вслед за первыми солдатами в дом ворвалась вторая группа. Просовывая стволы автоматов в иссеченный осколками и пулями зал, немцы, поднимая голову над полом, осторожно осматривались. Вот за разбитой мебелью что-то шевельнулось. Грохнуло сразу несколько автоматов, и на пол посыпались остатки огромного зеркала.
— Это было зеркало, идиот! — выругался унтер-офицер и, вскочив на ноги, бросился в зал. Увидев веревку, привязанную к спусковым крючкам автоматов, развешанных на колоннах, он разразился самыми грязными ругательствами.
Прежде чем разорвались первые гранаты, Густлик сидел уже за рулем генеральского автомобиля, одетый в светло-коричневую куртку высокопоставленного деятеля нацистской партии, с поясом и широким ремнем через левое плечо, с черно-красной повязкой на левом рукаве. Заглянув в зеркальце, он, поправил на голове фуражку и улыбнулся Гонорате, чтобы придать ей бодрости.
Услышав взрывы, он в последний раз дернул веревку, придержал ее, а потом, отбросив через опущенное стекло, нажал педаль газа. Машина стронулась с места и уперлась бампером в ворота гаража. Они дрогнули, закачались и сначала медленно, а потом все быстрее стали падать.
Елень выждал, пока они грохнутся на землю, потом включил газ, выехал из гаража и тут же свернул за дом, к задним воротам, выходившим в лес. Возле распахнутых ворот навстречу попалось еще одно отделение немцев, но унтер-офицер, увидев треугольный флажок и мундир за стеклом, торопливо отдал честь.
— Панна Гонората, вы вполне могли бы быть плютоновым, — одобрительно произнес Густлик, переключая скорость.
— А у вас какое звание?
— Вот, судя по форме, бефельляйтер.
— Нет, а на самом деле?
— А на самом деле — плютоновый.
Они смотрели друг другу в глаза, радостно улыбаясь, пока машина не налетела на лесной дороге на высокий пень.
Их изрядно тряхнуло, швырнуло вперед. Хорошо еще, что скорость была небольшая. Гонората поправила корзинку с фарфором на заднем сиденье. Густлик подал машину назад, выскочил и стал ее осматривать.
— Можно будет ехать?
— Если вот выправить…
Густлик ухватился за конец согнутого бампера, защемившего колесо, уперся ногой в сверкающий никелем металл и стал изо всех сил тянуть на себя.
Бампер не поддавался. Пришлось прибегнуть к помощи ломика. А время шло. Когда наконец удалось отогнуть железо настолько, что колесо могло свободно вращаться, вдали на дороге показался грузовик с немцами. Из-за него выскочили три мотоцикла. Расстояние до них стало быстро сокращаться.
Елень вскочил в машину, дал газ, включил сразу вторую скорость. «Если не смотреть, куда едешь, — подумал он, — то заедешь туда, откуда уже не возвращаются».
В смотровом зеркале отразилась взлетевшая сзади ракета. Елень прибавил газ, петляя то вправо, то влево, выбирая дорогу поровнее. Над самой машиной пронесся клубок света, рассыпался вишневыми звездами в нескольких метрах перед смотровым стеклом.
— В нас стреляют? — испуганно спросила Гонората.
Она спрятала голову за спинку сиденья, прижала руками косы к ушам, вытянув нечаянно ленту.
— Пока нет, — ответил Густлик, — просто предлагают остановиться, а потом схватят и расстреляют.
— И мы остановимся?
— Черта с два! Берите-ка эти шарики и вытаскивайте кольца. — Елень протянул руку, вырвал зубами предохранитель и добавил: — А потом швыряйте их назад, за машину.
Девушка послушно поставила гранату на боевой взвод.
— Назад, за машину? — переспросила она, не совсем ясно представляя, как это делать.
В зеркало Густлик уже видел лица мотоциклистов, которые, резко увеличив скорость, все больше сокращали дистанцию.
— Вот так, — высунув руку за окно, он перебросил гранату назад через крышу машины.
Гонората повторила его движение. В тот же миг затрещала автоматная очередь и сверху просвистел рой пуль. Несколько попало в цель, продырявив кузов. Три маленькие дырочки, окруженные сеткой трещинок, появились на смотровом стекле.
— Стреляют? — спросила Гонората, продолжая срывать предохранители и швырять гранаты на дорогу.
— Угу, — буркнул Густлик.
Правда, голоса его почти не было слышно, потому что прошло уже три секунды после броска первой гранаты и теперь разрывы грохотали один за другим, а из травы, из дорожных рытвин внезапно вырастали черно-красные кусты. Мотоциклисты старались обойти их, проскочить между ними, но вот сначала один, следом за ним второй попали в воронки и полетели в сторону, прямо на деревья.
Солдаты из грузовика несколько секунд вели частый огонь, но, наскочив на гранату, машина застряла на дороге с оторванным передним колесом.
— Хватит! — крикнул Густлик и придержал Гонорату за руку.
Только теперь девушка оглянулась и увидела, что вспышки пламени и клубы пыли от разрывов гранат тянутся за машиной по опустевшей уже дороге.
Когда в воздухе рассеялось последнее облако пыли, Гонората опустилась на свое место. Впереди группы немецких солдат переходили с правой на левую сторону дороги. Завидя машину с флажком, они уступали ей дорогу.
— Вот здорово! — радовалась девушка.
Внезапно сверху машину накрыла тень, в воздухе засвистело, дымные строчки трассирующих пуль прошили кроны деревьев и над самыми их вершинами промчались польские штурмовики.
— Здорово, да не совсем! — отозвался Густлик. — Не хватало только угодить под свои бомбы.
Он неотрывно осматривал в зеркальце дорогу сзади, а сквозь окна — впереди и по сторонам: везде, куда ни глянь, во взводных колоннах немецкая пехота.
— Гонората, вы меня любите?
— Может, и люблю.
— А сделаете, что я попрошу?
— Сделаю, — решилась девушка.
— Как только доедем до канала — я скажу когда, — вы во весь дух помчитесь через мост и первому попавшемуся скажете: «Плютоновый Елень сдерживает превосходящие силы противника и просит помощи».
— Но…
— Гонораточка, дорогушечка, один этот раз не откажите мне. Хорошо?
— Хорошо.
Густлик прибавил газ, и черный генеральский лимузин, прыгая на рытвинах, рванулся вперед.
Канал, который ночью форсировали танки и мотоциклы передового отряда поручника Козуба, под прямым углом ответвлялся от канала Гогенцоллерн и, протянувшись с севера на юг, мог служить хорошим прикрытием фланга войск генерала Штейнера. Для этого надо было только разрушить на нем все мосты и воспрепятствовать огнем переправе противника.
Пехотный взвод немцев с группой минеров подошел к разводному мосту и остановился на опушке леса. Офицер внимательно осматривал в бинокль местность с вершины той самой высотки, на которой ночью сидели Лажевский и Козуб. Поле впереди казалось совершенно пустынным, и только на другой стороне канала по тропинке вдоль насыпи сновал мотоцикл. Он мчался на юг, потом тормозил, поворачивал и с той же скоростью несся на север. Лейтенант никак не мог взять в толк, что он там делает, какое выполняет задание.
Усталые солдаты улеглись в тени под кустами, отирая с лица пот и расстегнув мундиры. За спиной офицера стояли два связных, и он наконец обратился к ним, указав на мотоциклиста:
— Обстрелять!
Солдаты козырнули и, пригнувшись, бросились в сторону канала. Перебегая от куста к кусту, они вскоре исчезли из виду.
Офицер какое-то время еще всматривался им вслед — не покажутся ли снова, а потом, заслышав за спиной быстро нарастающий шум мотора, обернулся. Между деревьями мелькнул черный силуэт, пропал, и вот чуть в стороне появился генеральский лимузин.
Командир взвода вышел на дорогу и поднял руку, чтобы задержать подъезжающего.
Однако тот, видимо, не догадывался об опасности и близости противника и скорости не сбавлял. В самый последний момент офицер едва успел отскочить в сторону. Что-то его, однако, встревожило, он выхватил из кобуры пистолет и прицелился в покрышку. В тот же миг взорвались две гранаты, выброшенные из окна промчавшейся машины.
Солдаты вскочили с места, кто-то крикнул, не разобрав, что случилось, кто-то склонился над бездыханным офицером. Тем временем машина отъехала метров на сто и внезапно исчезла из виду, словно провалилась сквозь землю. Запоздалая автоматная очередь только скосила несколько ивовых веток. Пули просвистели высоко над противотанковым рвом, на дне которого, увязнув в глубокой грязи, застрял генеральский «мерседес» с простреленными стеклами, продырявленной крышей и багажником, простроченным автоматной очередью.
— Гоноратка, беги! — приказал Густлик.
— А ты останешься?
— Останусь. Не спорь со мной, беги, — показал он в сторону моста.
