10. Половодье
Снаряды повредили бетонное перекрытие блиндажа. Трещина на левой стене увеличивалась с каждым попаданием и наконец разошлась настолько, что образовалась длинная щель с рваными краями, через которую пробивался рассвет, грязный военный рассвет с задымленным небом.
Густлик взглянул вверх красными от пыли глазами, вздохнул и прошептал:
— Не дождемся мы этого сигнала…
Дал очередь из автомата по немцу, приподнявшемуся бросить гранату. Немцев было больше десятка. Прячась за остатками стены и в руинах дома, они ловили мельчайшую оплошность обороняющихся. «Рано или поздно кто-нибудь из них попадет в амбразуру — и тогда конец, — думал Елень, — если только перекрытие раньше нам на голову не свалится».
Два танка и самоходное орудие методически выпускали снаряд за снарядом. К счастью, с фронта амбразуру прикрывали развалины, и снаряды, падая в плоское перекрытие под острым углом, рикошетом отскакивали и с воем, как бы злясь, падали на минное поле за шлюзом, взрываясь вместе с насыщенной тротилом землей.
Густлик снова посмотрел в щель и в первое мгновение не поверил своим глазам, он даже потер ладонью лоб и глаза, — бурую голубизну неба прошили рыжие полосы трассирующей очереди.
— Красная! — закричал он, перекрывая треск пулемета и разрывы снарядов.
Ему не ответили ни стреляющий из пулемета Григорий, ни Янек, притаившийся со своей снайперской винтовкой.
За те несколько десятков минут, которые прошли после того, как была разбита гармонь Черешняка, бой изменил их до неузнаваемости: Саакашвили до крови разбил раненую щеку о бетон, висок Янека, прикрытый чалмой из мокрого полотенца, стал фиолетовым. Оба почернели от дыма, смотрели глубоко запавшими глазами, жадно ловили ртом воздух. Они то отскакивали, то снова приникали к амбразурам, пошатывались, оглушенные непрерывным грохотом и пьяные от порохового смрада.
Гильзы густо устилали пол, звеня при каждом движении ноги.
Кос прицелился и выстрелил. Граната с выдернутой чекой выпала из руки немца, закатилась в кирпичи и с сухим грохотом разбросала их во все стороны.
Один из танков двинулся с места, подполз поближе, стараясь выбрать удобную позицию, с которой он мог бы всадить снаряд в амбразуру.
— Вторая! — крикнул Густлик, показывая на низкую вишневую полосу, и протянул руку в сторону переключателя.
— Подожди, — удержал его Кос.
— Вот бы успеть! Фрицы чувствуют, что повредили эту коробку. Лезут, как собаки к колбасе.
— А что, если это еще не сигнал?
Они перекрикивались, ни на секунду не отходя от амбразур. Затем послышался треск автоматной очереди Еленя, еще одной очереди из пулемета Григория и звук одиночного выстрела. Они ждали, покусывая губы. Пульсирующая в висках кровь отсчитывала драгоценные секунды.
Янек положил руку на переключатель. Даже если бы в этот момент обвалилось перекрытие или внутрь влетела ручная граната, то он все-таки успел бы, хотя бы последним судорожным движением мышц, повернуть металлический рычаг. И если это в самом деле сигнал, если вода дойдет до Ритцена, когда двинутся войска… Тогда никто не смог бы сказать, что Косу слишком рано доверили командование.
— Третья, — прошептал он, видя, как вдоль шероховатого края расколотого бетона проносятся одна за другой красные ласточки, протягивая запачканную дымом красную ленточку.
— Третья! — крикнул он охрипшим голосом.
Все заулыбались, и Кос, облегченно вздохнув, повернул ключ детонатора. Это мгновение придало смысл всей их борьбе. Они глубже натянули шлемофоны. Янек прижал ладонями мокрые обрывки своей повязки к ушам. Еще какое-то мгновение они ждали взрыва, а потом на их лицах застыла гримаса полного разочарования.
Кос повторил движение ключом и снова какую-то секунду ждал. Напрасно. Прикладом он разбил бакелитовый корпус, вырвал кабель и прижал его к контактам аккумулятора. Не двигаясь, они подождали еще несколько секунд, хотя уже знали, что взрыва не будет. Янек сорвал с разбитой головы полотенце и швырнул его в угол. Он почувствовал, как его ладони стали влажными, а между лопаток, посредине спины, потекла струйка пота. Зря, все зря…
Из бездействия их вывела разорвавшаяся невдалеке граната. Они машинально осыпали пулями подступы к бункеру и притаились с оружием у амбразур, понимая, что их шансы резко упали.
И вдруг Густлик взвыл. Протяжный нечленораздельный звук вырвался из самой глубины его груди. Он прыгнул, рванул дверь, ведущую в убежище, повернул ключ и опять дернул, почти вырывая замок.
— Ух, зарежу эту свинью!
— Стой! — Кос припал к нему, схватил за плечо.
— Смотри. — Густлик сбросил его руку.
Он показал на разорванный, торчащий во все стороны пучок проводов под потолком и на сидящего в углу обер-ефрейтора с окровавленными губами, который руками прикрывал голову, ожидая удара.
— У него был нож?
— Зубами, сволочь, перегрыз. Выслуживался, чтобы я его здесь оставил… — Слезы бешенства текли по щекам Еленя. Он перехватил автомат в правую руку, перевел затвор и прицелился.
— Что ты этим изменишь? — остановил его Кос. — Ворота шлюза все равно с петель не сорвешь.
Елень опустил автомат. Минуту стоял, словно его оглушили, потом приподнял голову и посмотрел Янеку в глаза.
— Говоришь, не сорву? — Секунду он еще раздумывал, затем, захлопнув дверь камеры, где сидел пленный, сказал громким шепотом: — С петель?.. Задержите еще хоть на две минуты…
Он бросил автомат на пол и моментально скрылся за дверью.
У Саакашвили кончилась лента, он схватил вторую и перезарядил пулемет.
— Ошалел? — спросил он Коса, кивком головы показывая в сторону люка, через который выскочил Густлик.
Кос дал очередь, вторую, отскочил от амбразуры, через которую от близкого разрыва сыпануло песком, и только тогда ответил:
— Только чудо может спасти нашу пехоту под Ритценом.
— А нас? — спросил Григорий. Он дал длинную очередь, подождал минуту, но ответа не получил.
Стукнув люком, Елень припал у края окопа, который защищал вход в бункер. Перед ним было несколько метров ровной как стол поверхности — взлохмаченный газон, затем — бетонное обрамление шлюза с толстым кнехтом для швартовки. Над самой землей посвистывала очереди пулеметов, пули срезали траву, рикошетировали от стальной тумбы, царапали бетон, словно хотели выдавить кровь из камня.
Густлик подождал, пока разорвется очередной снаряд, и в тот момент, когда на секунду замолкли очереди, а пыль и дым заслонили все вокруг, он бросился вперед и соскользнул через край бетонного обрамления шлюза. Нога на несколько сантиметров не достала до скобы лестницы, сила инерции рванула его вниз, но в последний момент он успел уцепиться за веревку, с помощью которой вместе с Косом перед этим вытаскивал ящики с боеприпасами. Он раскачался на ней, зацепился ногой за скобу; подтянулся и перешел на лестницу.
Задыхаясь, он сбежал вниз на палубу баржи. Извиваясь как уж, укрепил еще два каната за подвижный гак, расположенный на буе. Затем схватил фаустпатрон, прилег у борта и начал старательно целиться в среднюю петлю стальных ворот шлюза.
Густлик нажал на спуск. Огненный язык пламени вылетел из ствола, тяжелый фаустпатрон ударил в металлический болт и лишь погнул его.
Однако не это нужно было Густлику. Положив на плечо трубу следующего фаустпатрона, он прицелился в то место, которое высмотрел во время купания и к которому саперы привязали проволокой взрывной заряд.
У основания дамб, ведущих через подмокшие низинные луга к Ритцену, в неглубоких окопах, за брустверами, едва прикрывавшими головы, под автоматным и минометным огнем лежали пехотинцы, готовые подняться в атаку. Бездействие растягивало минуты, а страх, как влага, вползал под мундиры, проникал до костей.
В кого-то попал осколок. Раненый застонал, зашевелился и тут же был ранен снова. К нему подползла Маруся. Почти не поднимая рук над землей, она старалась разрезать ножом рукав. За ней, прижав уши, Шарик тащил в зубах санитарную сумку. Он полз, прижимая морду к земле.
Черноусов оглянулся на девушку и беспокойно пошевелил усами. Немного дальше, около босого Черешняка, лежал хорунжий из комендатуры. Он пробовал вытереть перчаткой брызги грязи с портупеи и со злостью бормотал:
— Что у них, глаз нет?.. Не заметили очереди… Немногие останутся в живых, пока твой шлюз взорвут.
Грохнул минометный залп — и в нескольких метрах впереди замолк укрытый в воронке пулеметчик. Хорунжий прислушался — не отзовется ли? Поняв, что солдат или убит, или тяжело ранен, решил показать, кто здесь храбрый. Вскочил и побежал.
Томаш выскочил за ним, в три прыжка догнал его и подставил подножку. Оба упали, и только благодаря этому автоматная очередь прошла над их головами. Еще прыжок — и они скатились в воронку.
— Промазали, — с легкой усмешкой сказал офицер, широко открытым ртом ловя воздух. — В следующий раз запомни: не путайся под ногами, — добродушно ворчал он, одновременно освобождая пулемет из рук убитого.
— Не будь дураком, не давай убивать себя.
— Рядовой, вы это мне?
— Нет. В партизанах так говорили. Поговорка такая.
Налетел огневой вал с нашей стороны. Стреляли орудия и минометы. Почувствовав, что это уже подготовка к штурму, немцы также ответили сильным огнем: ровными очередями били пулеметы, полевые орудия били прямой наводкой. Близкий разрыв снаряда обсыпал песком лежащих в воронке.
— Черт бы их побрал! — выругался хорунжий, сплевывая темную от песка слюну.
Томаш не понял, или офицер ругает фрицев, или злится на то, что сержант Кос еще не взорвал шлюз. В ответ на слова офицера он на всякий случай заметил:
— Нужно избавиться от них, а то заживо похоронят.
Огонь не утихал, не давая ни одной из сторон преимущества. На поросших лесом холмах за поселком блеснуло, вверху просвистели снаряды, и тяжелый батарейный залп рванул землю, поднял шесть фонтанов грязи в двухстах метрах за плечами пехотинцев.
— Холера! — буркнул беспокойно хорунжий.
Какое-то мгновение казалось, что наша артиллерия как бы ослабила темп, что враг берет верх, но внезапно на той стороне вспышки стали появляться реже, грохот начал смолкать.
Хорунжий отряхнул мундир, еще раз выплюнул песок и, пристроив ручной пулемет на краю воронки, открыл стрельбу. После двух очередей он высунулся, чтобы лучше видеть, и вдруг крикнул, вытянув руку к Томашу:
— Вода!
— Я же говорил, — спокойно пробормотал Черешняк.
— Вода! За такое дело должны орден…
— Гражданин хорунжий не вернул мне нож и мазь…
— Вперед! — услышали они певучий голос, во все же более могучий, чем шум стрельбы.
Они увидели тучную фигуру сержанта Шавелло, который поднимался с земли. Рядом, из воронки, выскочил щуплый Юзек, вырвался вперед, чтобы прикрыть дядю.
— Ребята! Даешь Берлин! — закричал своим Черноусов и рванулся вперед с развевающейся за плечами накидкой.
Хорунжий сорвался с места, поскользнулся на влажном песке, но, взмахнув ручным пулеметом, удержал равновесие и побежал вслед за первыми пехотинцами.
С пожелтевшей травы, с подмокших борозд, из неглубоких окопов поднимались солдаты, взбирались на дамбу и, разогреваясь, увеличивали темп. Страх перед неизвестностью, который мучил их, когда под огнем ожидали приказа, остался теперь за плечами. Злость, предшествующая рукопашной схватке, росла в груди у них, и вдруг впереди разнеслось хриплое и грозное:
— Урр-а-а! Урр-а-а!
Командир, стоя в стороне, смотрел в бинокль. Он видел, как вода из каналов заливает луга, видел бурые клочья пены, кипящие между домами Ритцена, но, несмотря на это, лицо его было хмурое и напряженное.
— Подтяните пулеметы и немедленно откройте огонь через боевые порядки стрелковой роты. Если у немцев есть на крышах хотя бы несколько пулеметных гнезд… — Он замолчал и махнул рукой штабу: — Идемте.
Когда они подошли к дамбе, то увидели в ста метрах перед собой девушку в каске, которая, стоя на коленях, перевязывала какого-то пехотинца. Затем вскочила и побежала вперед, а за ней — немецкая овчарка, держащая в зубах санитарную сумку.
Со стороны Ритцена, как ошалелые куры, внезапно закудахтали скорострельные пушки. На фоне черных холмов и темно-синего неба над стрелковой цепью вспыхнули осветительные снаряды. Несколько снарядов разорвалось на дамбе, в нескольких метрах перед девушкой и собакой.
— Вызови полковые минометы, — приказал полковник сопровождавшему его радиотелеграфисту с зеленым ящиком на плечах. — Быстрее, сынок, быстрее!
Удары двух фаустпатронов и взрыв части заряда, заложенного саперами, сорвали петлю и вырвали несколько листов из ворот шлюза. Вода, прорываясь через эти пробоины, стекала водопадом, усиливающимся с каждой секундой.
— Экипаж, ко мне! — крикнул Густлик с палубы баржи, стараясь перекричать шум. — Экипаж!
Мощь бьющего с высоты потока начала со скрежетом гнуть ворота.
— Экипаж!
В бункере слышали только взрыв. Кос понял, что случилось, и отдал приказ отходить. Он подтолкнул упиравшегося Григория в сторону люка.
И вот на бетонном обрамлении шлюза на фоне уже ясного неба показался Саакашвили с автоматом через плечо, с саблей на боку. Он ловко вскочил на лестницу и начал поспешно спускаться вниз.
В тот момент, когда он соскочил на палубу, вода сорвала ворота с другой петли, ударила в корму баржи. Наиболее натянутый швартов лопнул со звоном.
— Янек! Янек! — хором кричали Густлик и Саакашвили. Заливаемые высокой волной, они удерживали баграми баржу у металлического крюка.
На фоне неба показалась горбатая фигура Кугеля с вещмешком Черешняка на плечах, с фуражкой ротмистра, которую он перекладывал из руки в руку, медля сходить по скобам.
— Быстрее! — рявкнул Елень. — Погибнем из-за этой гниды. Янек!
Они услышали очередь, и через минуту появился Кос. Он, стоя на скобах лестницы, сделал несколько последних выстрелов из автомата.
Граната, брошенная немецким пехотинцем, описала в воздухе дугу и, попав в бурлящий водоворот в шлюзе, с шумом разорвалась.
— Держи! — крикнул Кос, бросая автомат, а затем и снайперскую винтовку, чтобы освободить руки.
Густлик подхватил оружие на лету. Но, как только он выпустил багор, лопнули натянутые канаты. Багор выскользнул и из рук Григория. Баржа, освободившись, без труда вырвала носовой швартов. Вода, которая полностью сорвала половину ворот, начала раскачивать вторую.
Видя баржу, уносимую течением, Янек оттолкнулся от бетонной стены и прыгнул. Стремительный водоворот подхватил его, покрутил несколько раз и выбросил на поверхность.
Он глотнул воздуха и поплыл. Пена слепила, била в лицо, вода заливала уши, заглушая все звуки. Волны старались перевернуть его, подмять под себя. «Только бы вырваться из шлюза, только бы вынесло на берег», — мелькнуло у него в голове. Он пожалел, что не успел сбросить сапоги, с каждой секундой все сильнее тащившие его вниз.
Вдруг что-то ударило его по голове и обожгло, как бичом, шею. Прежде чем он понял, что это канат, его руки судорожно схватились за шершавую пеньку. Он почувствовал рывок, и какая-то сила потащила его вперед. Он по плечи высунулся из воды и в нескольких метрах перед собой увидел просмоленный борт баржи, а над ним Еленя, который выбирал конец не хуже, чем якорный подъемник.
У Янека внезапно потемнело в глазах. Боль в плечах и ладонях исчезла, утих шум в голове, глаза застлала холодная пелена, и он погрузился в огромную, лохматую тишину.
Затем боль и шум битвы стали возвращаться. Приоткрыв глаза, он увидел над собой усатое лицо Григория и хмурое лицо Густлика. Понял, что еще не время для отдыха.
— Долго? — спросил он.
— Может, минуту, — ответил Саакашвили.
— Несет, как сорванный початок, по склону. А шлюз еще виден, — добавил Елень, опершись на длинный руль. — К левому или правому берегу править? — спросил он, привыкнув к тому, что приказы должен отдавать Кос.
Янек сел и с минуту смотрел на гладкие насыпи, между которыми со скоростью лошади, идущей галопом, их несло половодье. С помощью Григория он встал на ноги. По обеим сторонам тянулись темно-зеленые луга, кое-где покрытые яркими желтыми пятнами.
— В этих зарослях не спрячешься. Правь прямо. В Ритцене больше шансов попасть к своим.
Под штурвалом на мокрой палубе лежал Кугель. Услыхав название города, обер-ефрейтор повернул в сторону сержанта печальное лицо и сказал:
— Никc Ритцен. Ритцен капут…
Опоясанную каналами площадь в центре Ритцена покрыла желтая пенящаяся вода. Волны перекатывались через набережную, заливали подвалы и первые этажи домов. Заглушили шум, погасили огонь. Последним замолчал пулемет, который с рассвета выпускал очередь за очередью и мимо которого ночью спускался по канату Черешняк.
С шумом и хлюпаньем перемешивались проклятия и команды. Вода выламывала двери, срывала мешки с песком, выдавливала наружу окна, уносила технику и оружие, валила с ног людей. На позициях немецких скорострельных орудий вспыхнула паника, но командир батареи быстро ее прекратил. Артиллеристы перетащили орудия из окопов повыше, на газон, и продолжали вести огонь. Вода доходила до осей колес, часть снарядов намокла, однако имелся еще запас на автомобилях. Солдаты по колено в воде переносили их на руках.
Крик «урр-а-а» и резкий треск автоматов приближались с каждой минутой. Наблюдатель, разместившийся на одном из этажей, подбежал к окну со стороны площади и закричал:
— Поляки!
Офицер, стоящий на сиденье вездехода, поднял руку вверх, выждал, пока стрелковая цепь выскочила с улиц на площадь, и скомандовал:
— Огонь!
Языки пламени вырвались из стволов, которые, как собаки на поводках, начали дергаться от каждого выстрела. И этот неожиданный ливень снарядов заглушил крик пехоты. Глухо трещали автоматные очереди, почти неразличимые из-за победного гула зенитной артиллерии.
Справа, за рядом растущих на площади деревьев и за каналом, появились на этажах домов немецкие пехотинцы и начали вести из окон пулеметный огонь.
Именно в этот момент, когда казалось, что атака захлебнулась, что она распадается на ожесточенные схватки штурмовых групп за отдельные дома, на противоположной стороне треугольной площади показался из-за домов нос речной баржи, которую несло течением. В первый момент на нее никто не обратил внимания, но внезапно эта старая деревянная коробка загремела, как крейсер. Из-за бортов, как бешеные, строчили два пулемета. На носу раз за разом появлялась вспышка, и фаустпатроны начали рваться между орудиями.
Немецкие солдаты, затаившиеся в домах и укрывшиеся за стенами, могли перестрелять экипаж баржи в течение минуты — доски не защищали его от пуль, но они этого не сделали. Только что они были вынуждены покинуть старательно подготовленные укрытия в подвалах и, едва заняв в мокрых мундирах новые позиции и произведя первые выстрелы, обнаружили, что на них напали с совершенно неожиданного направления. Кто-то закричал, что их окружают, кто-то, бросив оружие, загремел сапогами по ступеням, и за ним бросились остальные.
Расчет одной из зениток развернул ствол в сторону новой цели, но, прежде чем он успел произвести выстрел, запылал стоящий рядом автомобиль.
Заглушенное на несколько мгновений, снова послышалось «урр-а-а» наступающей пехоты.
Баржа, гремя выстрелами, подплывала все ближе, когда внезапно из окна за каналом кто-то метнул гранату. Грохнул взрыв, на корме загорелась палуба, и повалил густыми клубами дым.
— Не погасить! — крикнул Густлик, выпуская очередной снаряд.
— Прыгай, — приказал Кос.
Не зная, где еще канал, а где мель, они прыгали за борт, стараясь попасть поближе к деревьям.
— В спину печет, а в сапогах мокро, — ругался Елень, выпуская последний фаустпатрон.
— За мной!
Отдав приказ, Янек побежал первым и прыгнул в окно кирпичного дома. За ним Григорий, потом Кугель с вещмешком и последним Густлик, который присматривал за ним. Скрылись вовремя, так как немецкие пули ложились все гуще, стучали о стальные щитки и стволы исчезающих по очереди под водой орудий.
Пылающая баржа скрылась за домами. Через минуту среди покинутых орудий и машин только плескалась вода. Затем, строча из автоматов по окнам, ворвались наши пехотинцы во главе с хорунжим и Томашем.
Из дома, шлепая по колено в воде, выходили артиллеристы с поднятыми вверх руками.
— Знакомые. Это те, что меня ночью подвезли, — объяснял Черешняк и громко считал: — Восемь… двенадцать… пятнадцать… девятнадцать…
— Что это за идиот нам пленных считает? — загремел из глубины сеней грозный бас.
За последним немцем показался ствол пулемета, который, как винтовку, несли в одной руке, а затем грязное измученное лицо силезца.
— Томек! — Елень широко раскинул руки, но заколебался и, вместо того чтобы схватить в объятия, начал объяснять: — Твой мешок приехал на обер-ефрейторе Кугеле, а вот гармонь разбило, хоть и в бункере была. Ты не огорчайся: вся баржа сгорела, все пропало…
— Э-э, ладно, — сказал Томаш, хотя ему было жаль гармошку, и сделал полшага вперед.
Они крепко обнялись.
Григорий, с лицом, измазанным грязью и кровью, сдвинул шлемофон на лоб. Янек оперся на подоконник. Они с улыбкой наблюдали за этой встречей, но тут прибежали оба Шавелло, а с ними запыхавшийся Черноусов. Начались объятия, похлопывания, оклики, из которых ничего нельзя было понять.
Рядом пробегали цепи пехотинцев, продолжавших бой, перебиралась через воду батарея минометчиков, неся на вьюках стволы и плиты своих 82-миллиметровок.
Вода уже начала сходить, опадала, едва доходя до половины голени. Подошел командир полка с несколькими штабными офицерами, связистами и радистами, несущими на плечах радиостанции. Он остановился около танкистов и, прежде чем они успели доложить, спросил:
— Кто первым был в городе?
Черноусов и Томаш глянули друг на друга и почти одновременно показали на стоящего в стороне хорунжего, облепленного грязью, с бурым пятном от мазута на рукаве, с разорванным о колючую проволоку голенищем.
— Младший лейтенант первый, — сказал старшина. — Хотелось мне получить польскую медаль, но у него ноги сильнее.
— Хорунжий два раза пехоту поднимал в атаку, — добавил Черешняк.
Полковник молча достал из кармана медаль «Отличившимся на поле боя» и приколол на грудь вытянувшемуся в струнку офицеру.
— Во славу родины!
— За документом обратишься завтра к начальнику штаба… А вы кто? — обратился он к танкистам.
Кос сделал шаг вперед и доложил:
— Товарищ полковник, мы экипаж танка «Рыжий».
— Водопроводчики?
— Не понимаю.
— Вы открыли кран. Благодарю, я этого не забуду. — Он начал по очереди пожимать руки всем троим.
Командир полка еще держал в своей руке ручищу Густлика, когда сзади к Янеку подкралась Маруся и ладонями закрыла ему глаза.
— Это ты! — догадался парень, и по его тону было ясно, кого он имеет в виду.
— Я. — Всхлипывая от радости, она бросилась ему на шею.
— Экипаж! — сдержанно сказал полковник при виде этой сцены.
Все стали по стойке «смирно», но рука Маруси оставалась на плече Янека. Нетерпеливо повизгивал Шарик, который не понимал, то ли ему бросить санитарную сумку и приветствовать своих, то ли сидеть по сигналу «Смирно».
— Оставайтесь в этом доме, вымойтесь и обсушитесь. Здесь вас найдет ваш начальник.
— Наш генерал? — спросил Густлик.
— Да. А пленных мои пехотинцы заберут.
— Только он останется. — Кос показал на Кугеля.
— Почему? — Командир полка нахмурил брови.
— Мы его уже знаем. Он пригодится коменданту города, когда начнут здесь наводить порядок.
— Хорошо, — кивнул головой полковник, козырнул и ушел за своим полком.
Только сейчас Маруся, которая стояла, прижавшись к Косу, забрала у Шарика сумку, и он начал прыгать от радости, забрызгивая всех грязью и водой.
— Не радуйся, Шарик, — грустно сказал Саакашвили, придерживая лохматые лапы на своей груди. — «Рыжий» сгорел. Остались мы без брони над головой.
— Поздравляю, — обратился Черноусов к хорунжему.
— Я тоже, хотя позавчера и не желал вам добра, — пожал ему руку Кос и добавил: — Действительно, пойдемте сушиться.
Они двинулись в прихожую, толкаясь в дверях.
— С вами лучше потерять, чем с другими найти, — сказал хорунжий.
— Что мы! — ответил Черноусое. — Люди как люди.
— Пан хорунжий! — Идущий сзади Черешняк придержал офицера за руку.
— Вы бы отдали мне нож и мазь, а то потом забудете.
