34. «Херменегильда» появляется из-под воды
Все сидели за столом серьезные, словно в штабе дивизии, а генерал даже положил на середину свою карту. Григорий толкнул Густлика в бок и показал ему глазами, что не только на суше, но и на голубом пространстве моря нанесены различные тактические знаки. Так как Калита еще у ворот успел доложить генералу о готовности эскадрона к выступлению, то теперь он только взъерошивал свои усы и постукивал ногой об пол, отчего легонько позванивала шпора.
— Говорите, Кос, — сказал генерал.
Он не приказал доложить, а сказал так, как будто своего начальника штаба попросил: «Говорите». Янек взглянул, слышала ли эти слова Лидка, сидевшая чуть в сторонке у своей радиостанции, и ответил немного громче, чем было нужно:
— В танке и на грузовике полтора боекомплекта. Баки полные и еще бочка в запасе. Можем выступить хоть сейчас и без заправки догнать…
— Погодите, — остановил его генерал жестом. — Я уже говорил, когда мы выступаем. А сейчас я хочу знать, ничего вы не заметили за это время такого, что могло бы подсказать, где гитлеровцы намереваются что-либо предпринять? Последнюю ночь на вашем участке ничего не заметили со стороны моря?
С минуту царило молчание, только позванивала шпора вахмистра, да из динамика включенной радиостанции тихонько попискивали сигналы Морзе.
— Я проверял посты. Ночь стояла не темная, и было бы видно, если бы кто плыл по воде, — ответил командир эскадрона.
— А если под водой? — неожиданно спросил генерал. — Кто по этому поводу что думает?
Шарик, медленно ходивший вокруг стола, подошел в этот момент к Григорию, издал короткое ворчание и залаял.
— Тише. Тебя не спрашивают, — обругал его Григорий.
Шарик замолчал, вытащил из кармана его куртки какой-то лоскут и, придерживая его лапами, начал рвать зубами. При этом он рычал с такой злостью, словно напал на врага.
— Прикажи ему лечь, — обратился генерал к Янеку.
Кос присел около собаки.
— Дай. Ну, говорю же тебе, дай, — повторил он, развернул голубое сукно, осмотрел его и положил на стол. — Оказывается, Шарик не зря рычит.
Генерал взял бескозырку, посмотрел на золотистую надпись по-немецки: «кригсмарине», то есть «военно-морской флот», а затем вопросительно посмотрел на Саакашвили.
— В полдень нашел. На нашем участке, но ведь это еще с мартовского отступления немцев.
— Не с мартовского, — возразил Янек. — Собака свежий запах чует.
Лидка, проверив воротничок, приподняла его и только после этого доложила:
— Сегодня немцы по радио вызывали: «Херменегильде, комм». Может, это какой-нибудь корабль?
Генерал улыбнулся, озабоченно постукивая костяшками пальцев по столу.
— Все же здесь кто-то побывал незамеченный.
Калита и Кос поднялись одновременно.
— Гражданин генерал, — начал Янек, — это мог быть, наверное, один человек — разведчик. Если же высадится десант, он не пройдет: наш танк, семидесятишестимиллиметровая пушка, ручные пулеметы уланов…
— Если немцы высадят десант, то вы пропустите его вглубь, иначе мы никогда не узнаем, что они ищут, а уже после этого их надо будет не выпускать. — Генерал сделал паузу, встал и, укладывая карту в планшетку, спросил: — Есть еще какие вопросы ко мне?
— Я вам насчет того бывшего командира докладывал… — напомнил вахмистр.
— Попросите его сюда.
Калита открыл дверь, ведущую в другую комнату, и впустил ротмистра, который молча остановился перед генералом, вытянувшись по стойке «смирно». С минуту оба мерили друг друга взглядом — хотя оба польские солдаты, но все же они были из разных армий. Генерал протянул руку.
— Просим в гости. Полагаю, что через два-три дня смогу в штабе армии подыскать для вас назначение.
— Спасибо.
Целый час Елень дожидался удобного момента, и вот теперь ему удалось подойти к генералу, когда тот уже собрался уходить.
— Они сегодня, пан генерал… — уверенно заявил он, делая рукой движение, похожее на то, как плывет рыба в воде.
— Немцы? Откуда ты знаешь?
— Да у меня тетка была, ее так звали. Сегодня после полуночи наступит тринадцатое число. А это день святой Херменегильды.
Керосиновая лампа, поставленная на деревянный ящик с боеприпасами, освещала радиостанцию и лицо Лидки, придерживавшей левой рукой наушник. Рядом, положив локти на стол и опершись головой на руки, сидел ротмистр.
— Полка не хватало, — произнес он тихо, глядя на передатчик.
— Что вы сказали?
— Это я сам с собой. Извините, пани.
Девушка мягко улыбнулась.
— Простите, — повторил офицер и, желая поддержать неловко начатый разговор, спросил: — Пани, вы давно знаете генерала?
— Давно. Полтора года. Он был командиром нашей танковой бригады.
— У него русский орден.
— Советский. За битву под Курском. Когда еще в Красной Армии служил, — объяснила Лидка, не задумываясь, зачем ее об этом спрашивает ротмистр.
Снаружи кто-то резко дернул за ручку, дверь отворилась. Огонь в лампе запрыгал, померк и снова ярко разгорелся. Вошел Калита.
— Соедини с генералом.
Он снял фуражку, отряхнул ее от пыли о колено и бросил на скамью. Кавалерийский карабин приставил к столу.
— Та-ти-ти, ти-та-ти, — вызывала Лидка, посылая в эфир цепочку коротких и длинных звуков. Секунду затем она прислушивалась и, щелкнув переключателем, подала Калите микрофон.
— «Баца», я — «Рыжий конь». Все готово для торжественной встречи тетки. Прием.
— Понял. Прием, — раздался из динамика искаженный голос генерала.
Вахмистр отдал микрофон. Со скамьи у стены он поднял ведро с водой и, держа его обеими руками, долго пил.
Офицер взял в руки карабин, вынул обойму, посмотрел, нет ли в стволе патрона и, нажав на спусковой крючок, подвигал затвором.
— Стучит, — сказал он Калите.
— Мосинский, образца тридцать первого года, — объяснил тот, не разобрав, о чем говорит ротмистр.
— Радомский маузер не стучал.
— А этому песок не страшен. Хоть целую горсть всыплю в него, вытряхну, и он будет стрелять. — Калита говорил, поясняя свои слова жестами.
Ротмистр встал со скамьи, взял своего бывшего подчиненного за локоть и направился к открытому, но завешенному одеялом окну. Присаживаясь на подоконник, спросил:
— Разные вещи говорили в нашем концлагере, а потом такое же слышал от людей… Скажите мне, Калита, правда, что в Польше в городах русские военные гарнизоны…
— До тех пор пока война не кончится, должны там находиться.
— …Что в лесах партизаны.
— Пан ротмистр, — до сих пор сердечно и доброжелательно настроенный улан выпрямился, и голос его зазвучал тверже, — партизаны были в лесах, когда немцы народ угнетали…
Часовой у ворот, который прохаживался взад-вперед, внезапно остановился, вскинул винтовку и крикнул:
— Стой! Кто идет?
— Свои! — ответил девичий голос со стороны шоссе. — Сержанта Коса можно видеть?
— Ой, да это же Маруся!
Лидка, хлопнув дверьми, выскочила из дома, подбежала к часовому.
— Пусти, пусти ее, дорогой. Это же Огонек!
Прежде чем парень успел ответить, обе девушки уже поцеловались, обрадованные встречей, и шли к дому.
— Когда я только научу их устав выполнять? — сказал Калита, обращаясь к ротмистру, и крикнул: — Эй, там, у ворот! На посту стоишь, сынок?
— Так точно, гражданин вахмистр.
— Без разрешения командира чужих пропускаешь? Улан, напиши маме, черт бы тебя побрал, чтобы она за тебя молилась, потому что я тебе…
— Пан вахмистр, пан вахмистр! — умоляюще крикнула Лидка, постукивая его по плечу через одеяло, висящее на окне, а когда кавалерист вышел из-за него, представила его подруге: — Командир эскадрона уланов… А это нареченная сержанта Коса.
Калита, придерживая левой рукой саблю, щелкнул каблуками и зазвенел шпорами.
— Рад познакомиться. Очень рад.
— У меня до утра увольнение. Хотелось бы Янека увидеть.
— Как вернется с линии постов, — сурово ответил вахмистр. — А пока прошу здесь подождать, никуда не выходить.
Он надел фуражку, взял прислоненный к столу карабин и вышел. У двери он остановился, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Не глядя открыл затвор и вставил обойму патронов в магазин. До сегодняшнего дня он был почти уверен, что в этом новом возрожденном Войске Польском именно он, вахмистр Калита, представляет не только довоенные манеры и дисциплинированность, но и взгляды старых кадров. Эти несколько слов, которыми он минуту назад обменялся с ротмистром, дали ему понять, что для тех он совсем перестал быть своим, раз даже ротмистр, его, Калиты, ротмистр, задает такие вопросы…
Он решил обдумать все это днем, когда будет светло, и направился к морю. В узком ходу сообщения сабля была помехой, цеплялась за стенки окопа, укрепленные ивовыми ветками. Из-за поворота часовой выставил ствол автомата, но тут же отошел, узнав идущего.
В прикрытом маскировочной сетью орудийном окопе было немного попросторней, а рядом с командиром расчета — столько места, что можно было удобно сидеть на ящиках.
— Четверть часа назад у самого горизонта сверкнула молния, и больше ничего, — доложил молодой капрал. — К урожаю сверкает.
Калита поднял трубку полевого телефона, сделал полоборота ручкой и спросил:
— Что у вас?
— Молнии сверкают, к нам идут, пан вахмистр, — ответил Густлик, сидевший среди веток низкой раскидистой сосны, согнувшейся от морских ветров. — Ваш конь грома не боится?
Елень с минуту ждал ответа, подул в микрофон и повесил трубку на сучок.
— Злой.
— А зачем про коня ему сказал? — буркнул Янек, развалившийся рядом между разветвленными толстыми ветками.
— Я через час тоже буду злой. Сидеть на этой ветке — не шутка.
— Зато там виднее. — Кос поднял бинокль, осмотрел горизонт. — Наверное, этой ночью ничего не будет.
— Будет, — заверил Густлик. — Тринадцатого день святой Херменегильды. В этот день тетка всегда сначала подавала жирный, хорошо поджаренный крупнек…
— Крупник, — поправил его Янек, не отрывая бинокль от глаз. — Такой же суп, с каким тебе под Студзянками котелок прострелили.
— Нет. — Елень замахал руками, чуть не свалившись с дерева. — Крупнек — это такая кишка, кашей набитая, а к этой каше… — Он замолчал и тихо добавил: — О, черт, уже закипело.
— Где?
— Спрячь ты эти окуляры. И так близко.
Не дальше чем в полутора кабельтовых от берега на воде появился пенистый круг: словно волна разбивалась о подводный риф, над водой торчала мачта, а от нее наискось отходили два серебристых троса. Все это медленно поднималось вверх. Оба были настолько ошарашены, что с минуту смотрели не двигаясь.
— Заметят нас.
— И перебьют, как куропаток. Спрыгнем?
— Прыгай, — решил Янек и сам, опустившись с ветки, стремительно соскользнул по стволу вниз.
Рядом шлепнулся Густлик и лег, вытянувшись на земле. Они смотрели на все выше поднимающуюся из воды подводную лодку. Пена танцевала вокруг орудия на носу, и они слышали беспокойное кипение воды.
— А телефон остался, пусть птички поболтают, — вспомнил Елень.
— Вот же, черт, — огорчился Янек.
Вытащив из планшетки блокнот донесений, он в темноте черкнул несколько слов, потом тихо свистнул.
Из-за взгорка в двух метрах от сосны показался собачий лоб с торчащими ушами, и овчарка быстро проползла между лежащими.
— К вахмистру, — приказал Кос, засунув записку за ошейник.
Шарик смотрел в море, удивленно наблюдая, как из люка на палубу поднимаются люди и бросают на воду понтоны. Он тихо заворчал и оскалил зубы.
— Ну же, давай беги, — хлопнул его Янек по шее.
Овчарка немного отползла назад, проскользнула за дюну и только после этого во всю прыть побежала по песку. На тропинке, по которой в полдень с берега возвращались Григорий и Лидка, Шарик на секунду остановился. Он увидел, что понтоны, спущенные с палубы лодки, преодолели уже половину расстояния до берега, и снова пустился бежать.
Дорога была нелегкая: лапы вязли в песке, ему пришлось обегать проволочные заграждения, перепрыгивать через воронки или спускаться в них. Но все же не прошло и минуты, а он уже влетел в окоп, где стояла пушка, мгновенно осмотрелся в нем, заглянул даже туда, где были сложены боеприпасы, затем по ходу сообщения двинулся дальше и наконец вбежал во двор.
В конюшне стояло несколько коней у кормушек, жуя сечку и позванивая цепями. Дежурный улан дружелюбно позвал его, но вахмистра здесь не было. Может, он в доме?.. Дверь закрыта, но довольно было вспрыгнуть, ударить по щеколде, и Шарик уже внутри дома. Передними лапами он встал на скамью, вместо доклада вахмистру пролаял. Шарик понимал, что необходимо выполнить сначала то, что ему приказано. И только после того как вахмистр вытащил из-под ошейника листок с донесением, можно было поздороваться с Марусей, по-свойски лизнуть ей руки, те самые руки, которые возвращают здоровье.
— Шарик, милый, я тоже рада. Где ты оставил Янека? Он идет сюда?
— Сюда идут другие… — ответил Калита и, прикрутив фитиль, дунул через стекло. Лампа погасла. — Теперь без приказа ни слова, ни огня.
Лидка, не теряя времени, выстукивала ключом, вызывая генерала.
— «Баца»! «Баца», здесь «Рыжий конь». Передаю микрофон.
— Херменегильда выходит из воды, — доложил вахмистр.
От подводной лодки отделились последние резиновые понтоны.
Еще не все матросы покинули палубу, а длинное веретенообразное тело лодки уже начало погружаться, становилось все тоньше, медленно исчезая под волнами. Последний из экипажа, погруженный уже по пояс в воду, отпуская замок люка, смотрел в направлении пляжа. С такого расстояния десантные группы, высадившиеся первыми, для него уже были неразличимы.
С гребня дюны, из-под сосны также нельзя было разглядеть фигурки среди волн, и только светлой полосой пенилась вода под веслами последних десантников. Однако ближе, на светлом фоне берега все выделялось яснее.
По пляжу на расстоянии вытянутых рук один от другого ползли саперы, выдвинув вперед кольца миноискателей, протыкая песок стальными щупами.
Достигнув тропинки, проходящей между дюнами, они остановились. Один привстал на колени и подал знак рукой, что путь свободен. Поднялась тройка дозорных и вышла вперед.
С минуту стояла тишина, только волны шумели да раздавался размеренный шелест — это у самого берега матросы засыпали песком понтон, перевернутый вверх дном. Его уже почти незаметно, он превратился в плоскую горку на пляже.
Со стороны дюн вспыхнули на мгновение фонарики — раз, другой, распростертые на песке десантники поднялись и цепочкой один за другим двинулись в глубь побережья, удаляясь от моря.
Лежавшим на земле и наблюдавшим за десантниками на расстоянии нескольких метров двигавшиеся фигуры показались огромного роста. Эти люди были в пестрых маскировочных комбинезонах, а из-под сеток на касках торчали клочки прибрежной травы. В руках они несли готовые к открытию огня автоматы и ручные пулеметы. Сбоку висели ножи, за пояс засунуты гранаты. Десантники шли осторожно, волчьим шагом разведчиков, не в ногу, но все же в отчетливом раскачивающемся ритме.
Только одна группа из девяти человек отличалась от остальных более ровным, менее осторожным шагом. И одеты они были иначе — в черные брюки и куртки, на голове танковые шлемы. За этой группой — только охрана и… тишина.
В двух метрах от невидимого в темноте следа, оставленного немцами, приподнялся край брезентовой плащ-палатки, и над окопом показались две головы.
— Я думал, что уже все, что они мне на ухо наступят, — посетовал Густлик и добавил весело: — Для «Рыжего» у них картечи не припасено, одна дробь.
— Но зачем они с собой танкистов взяли? — удивлялся Янек.
Они выскочили из окопа и быстрыми движениями сняли полотнище, маскировавшее танк. Густлик встал на гусеницу, перебросил брезент за башню, сдвинул полотнище с повернутого назад орудия. Янек поддел ножом приоткрытый передний люк, поднял его пальцами и просунул голову внутрь.
Там под замком пушки сидели на ящиках со снарядами Григорий и Вихура. При свете маленькой лампочки, используемой для подсвечивания прицела, двое играли в карты, резались в «шестьдесят шесть», а Черешняк им подсказывал. Они даже не заметили, что кто-то заглядывает внутрь танка. Кос сорвал с головы шлемофон и швырнул его в них. Они сразу же отскочили от него.
— Ну что? — поморщился Вихура, ощупывая на голове шишку, которую набил, стукнувшись о броню. — Не можешь сказать, чтобы кончили?
— Ты должен был остаться с Лидкой при радиостанции.
— Не время для загородных поездок с девушкой. Я поеду с вами.
Саакашвили незаметно проскользнул на свое место и спросил, кладя руки на рычаг:
— Трогаемся?
— Погоди. Они еще близко.
Вахмистр Калита наблюдал за тем же самым десантом сверху, сидя в седле.
Немцы, миновав прибрежные дюны, вышли в поле. Они не изменили порядок передвижения, только цепочка разорвалась на небольшие колонны отделений. Один из немцев, видно офицер, рядом с которым шли солдат с рацией на спине и двое связистов, подал знак рукой. Отделения прибавили шаг и постепенно исчезли за небольшим пригорком.
Тотчас же из-за стога выскочили два кавалерийских дозора и рысью последовали за десантом.
Калита подождал еще немного около высоких, цветущих зарослей терновника, потом тронул коня. За вахмистром выехал трубач, держа на двойном поводке овчарку. Сложив руки у рта, командир эскадрона три раза прокричал филином. Эскадрон выехал из-за укрытия на поле, растянулся полумесяцем и двинулся следом за дозорами. Когда подъехали к шоссе, вахмистр подал знак рукой, а трубач пригнулся в седле.
— Пора, — сказал он и, выпустив из рук один конец поводка, вытянул его из ошейника.
Шарику два раза не нужно было повторять, он повернулся и помчался к своим. Трава намочила его шерсть, приятно холодила бока. Правое плечо царапнуло колючкой терновника, скрытого темнотой. Но тут же впереди мелькнули стволы прибрежных сосен. Одновременно с шелестом песка под лапами Шарик услышал низкий рокот мотора «Рыжего», работавшего на малых оборотах.
Одним прыжком Шарик влетел в открытый люк механика, и танк с места рванулся вперед, поднимая за собой с каждой секундой все более высокие фонтаны песка.
