— Это те буки?

— Хорошо, если бы те самые. Только вроде бы рановато им быть. Что-то быстро доехали.

— Ну-ка посмотрите, отец, — предложил Елень, приоткрывая люк. Он приподнял старика, чтобы тот мог выглянуть наружу, и еще раз спросил:

— Это те самые или другие?

— Те самые, хотя мне было показалось, что рано им быть, а теперь вот вижу: они.

— В бою вам, отец, придется в танке сидеть, а то, чего доброго, подстрелят вас. Привыкайте через перископ смотреть.

— Вот сюда?

— Да, в это стеклышко. Оно перископом называется. Стадо быть, что к чему, мы теперь знаем, это самое главное, и как начнем от костела, то дальше дело пойдет.

Замаскированные укрепленными на броне ветками, они остановились в конце поперечной, проходившей с востока на запад просеки. В танке было тесно. Все свободное пространство заполняли боеприпасы, под ногами лежали поставленные на ребро ящики с патронами. Перед самым отъездом офицер-сапер навязал им к тому же два больших ящика с минами, упорно твердя при этом, что они пригодятся. И уж совсем стало тесно в танке, когда было решено, что и Черешняк поедет. Он встал в башне справа, впереди Еленя. Ему надели на седую голову шлемофон, чтобы мог все слышать и предупредить, если вдруг собьются с дороги. Крестьянин доставил немало хлопот: он долго не мог понять, что не надо кричать, что можно спокойно говорить и что, несмотря на рев мотора, его хорошо все услышат, и он всех услышит, и это похоже на то, «как будто по радио говорят». Потом, когда он уже научился пользоваться переговорным устройством, возник спор из-за винтовки. Черешняк набил все свои карманы патронами, закинул винтовку за спину и ни за что не хотел снять ее и отставить в сторону.

— Отец, вы же мне этим ружьем глаза выбьете. Ну что за упрямый человек! — злился на него Елень.

В конце концов спор кончился тем, что винтовку поместили в башне, чтобы «была под рукой». Черешняк стоял теперь спокойно и гремел патронами то в одном, то в другом кармане. Хотя в танке было жарко и душно, он не хотел расставаться с пиджаком. Струйки пота стекали и размазывались по его лицу.

Бездействие и ожидание тяготили. Закованные в броню, окруженные тишиной, танкисты сидели в душной темноте; комбинезоны липли к потному телу, легким не хватало воздуха. Люки, однако, держали закрытыми. Вентиляторы не работали: приходилось беречь аккумуляторы. Сейчас танк Василия можно было сравнить с подводной лодкой, притаившейся на дне лесного моря, укрытой зеленой водой.

Саакашвили толкнул локтем Коса и, подняв вверх большой палец, показал, что все будет хорошо. Янек кивнул, поправил приклад ручного пулемета, наклонился вправо и погладил собаку. Шарик повернул к нему морду и стал легонько хватать его зубами за пальцы. Один Василий спокойно сидел на своем месте, наблюдая через перископы, что делается снаружи.

Густлик тронул рукой Черешняка:

— Боитесь, отец?

— А как же, конечно, боюсь. Ты только не толкай меня, а то спина болит. Когда хлеб нес, поджарил ее.

— Знаю, знаю, вы уже четвертый раз рассказываете… Сейчас, наверно, тронемся… — По голосу Еленя трудно было понять, то ли он утверждает это, то ли спрашивает командира.

Саакашвили бросил взгляд на светившийся в темноте циферблат танковых часов. Минутная стрелка приближалась к шести пятидесяти.

— Внимание, экипаж, — спокойно произнес Василий, — через минуту наши начнут. Заряжай, Густлик, осколочным.

Как гонг в театре, оповещающий об открытии занавеса, проскрежетал снаряд, досылаемый в ствол, и лязгнул замок.

Елень, выполнив приказ, прижался лбом к боковому перископу. Он увидел притаившихся автоматчиков, которые охраняли их на исходной позиции. Дальше, между двумя березками, торчала пушка танка хорунжего Зенека. Кто-нибудь посторонний мог бы принять ее за наклоненную сломанную жердь, но Густлик знал, что это ствол пушки. Вот он дернулся, немного приподнялся и передвинулся вправо в поисках цели. Третьего танка не было видно, он стоял где-то дальше справа, скрытый за деревьями.

— Ну что, отец?.. — снова начал Елень, но в этот момент в наушниках послышался свист, а затем раздался голос:

— «Граб-три», внимание.

— Я — «Граб-три», слышу. Готов.

— Начинаем, но только с фейерверком. Огонь!

Одновременно бабахнули пушки двух танков, застучали пулеметы, закашляли минометы, где-то сзади ударила гаубичная батарея.

— Заводи мотор, — подал команду Василий.

С силой зашипел выпущенный сжатый воздух, пришел в движение маховик, зашумел, набирая скорость. Заскрежетала передача, едва Григорий включил сцепление, и вдруг четыреста пятьдесят механических коней разом рванули, мотор взревел, заглушая шум разгорающегося боя.

— Те два танка тоже двинулись, — доложил Елень.

Сначала дальний, невидимый до этого момента танк забрался на окоп, вылез, высоко задрав нос, повалил сосенку и, проехав с полсотни метров, остановился, беспрерывно ведя плотный огонь. Затем двинулся танк хорунжего Зенека, быстро пропал из поля зрения Еленя, и вдруг, перекрывая грохот выстрелов, сквозь броню проникло мощное «ура» пехоты. Немцы отвечали все чаще, злей. Елень посмотрел в просвет между соснами и заметил яркий язык пламени.

— Горит!

— Что горит? — спросил Василий.

— Не знаю, вижу, вот там за деревьями.

Снова до слуха танкистов долетело призывное «ура» атакующих гвардейцев, фонтаны разрывов запрыгали по просеке. Янек подумал, что, возможно, именно сейчас им пора выступать, и тут же услышал, как всегда, спокойный голос Семенова.

— Вперед, Григорий.

Наконец они двинулись. Ряды сосен и берез расступились впереди; танк, похожий на огромный куст, подминая под себя стволы и верхушки деревьев, выскочил на просеку и, набрав скорость, влетел в заросли орешника. Гибкие прутья поднялись стеной позади танка, скрыли его от глаз автоматчиков.

Двигались вслепую, как пловец в стоячей воде покрытого ряской пруда. Кустарники, появлявшиеся перед танком, ухудшали обзор. Когда стало светлее, все, смотревшие в перископы, зажмурили глаза. Показалась полянка с дикой грушей посредине.

— Верно идем? — спросил Василий.

— Верно, пан, — ответил Черешняк. — Похоже, что вы в наш лес по грибы ходили. Здесь сейчас ровное место пойдет, можно ехать быстрее.

— Гони машину! — приказал поручник. В его голосе можно было уловить веселые нотки.

Впереди возвышались толстые деревья. Правда, росли они редко, но нужно было смотреть в оба и все время лавировать, как во время танцев, когда гости уже достаточно навеселе, а комната тесная.

— Что это мы, то влево, то вправо? — забеспокоился проводник.

— Приходится, — пояснил Елень. — Весь лес не будем валить, а то вам потом самим здесь нечего будет делать с топором…

— Не разговаривать, — приказал Василий.

Танк, натужно ревя, продолжал продираться через лес. Немного правее показался просвет, появилась еще одна полянка.

— Куда?! — воскликнул Черешняк.

— Что такое? — не понял Саакашвили.

— Бери вправо, — объяснил Елень. — Он на тебя, как на коня, кричит. Смотри — зазеваешься, кнута отведаешь.

Проскочив по краю поляны, танк снова нырнул в лес. Кусты теперь попадались более редкие и низкорослые. Танк направляла узенькая, едва приметная тропинка. Василий из башни заметил желтевшие воронки от снарядов и приказал Григорию:

— Сбавь ход.

Григорий сбросил газ, стал маневрировать, но все воронки объехать не удалось. Танк споткнулся, закачался, начал переваливаться с боку на бок.

— Ну и швыряет! И куда скачем? Как черт от ладана бежим, — заохал Черешняк.

— Третья полянка! — крикнул Василий.

— Ну да, я про нее и говорил. Теперь осторожнее, там болото.

Танк выскочил на открытое пространство, больше предыдущего. Впереди у деревьев виднелась большая круглая куча высохших листьев.

— А того куста не было, — удивился Черешняк.

— Полный газ! — прервал его Василий, подавая команду Григорию. — Тарань!

Командир, всмотревшись в подозрительный куст, сквозь завядшие листья заметил блеск металла, а рядом на траве трех гитлеровцев в пятнистых маскировочных куртках и надвинутых на лоб касках. Слишком близко от них была машина Василия, чтобы по ней можно было стрелять.

Гитлеровцы, увидев танк, оцепенели на мгновение, и это их погубило. Когда они бросились к орудию и загнали снаряд в ствол, танк был уже метрах в двадцати. Фашисты, не успев закрыть замок, в страхе разбежались. Под днищем танка заскрежетало, его сотрясло и подбросило. Семенов в левый перископ увидел немецкого офицера, который выстрелил вверх ракету.

— Справа еще одно противотанковое орудие разворачивают, гады, — доложил Елень. — Как пить дать, влепят нам в бок.

Танк мчался на полной скорости, мотор ревел на высоких оборотах. Запел электромотор, вся башня молниеносно развернулась на сто восемьдесят градусов. Василий старался поймать в прицел немецкое противотанковое орудие, но гитлеровцы опередили его. Они уже успели повернуть ствол в сторону танка и укрылись за щитом. Василий увидел яркую вспышку и долю секунды беспомощно ожидал взрыва. Однако снаряд пролетел мимо, и Василий выстрелил почти наугад, потому что в этот момент танк въехал в кустарник.

Тут же они выскочили на гребень высотки и стали спускаться по пологому скату вниз. Башня снова совершила стремительный разворот, и Елень сам, без команды, зарядил пушку.

— О господи, как на карусели, на ярмарке. В голове все вертится, — вздыхал Черешняк.

— Отец, вон уже можжевельник. Вылезаете? — спросил проводника Елень.

— Да где уж тут, я теперь с вами.

Танк въехал на участок земли под паром, кое-где покрытый островками голубоватого можжевельника. Из-под гусениц вылетали высокие султаны песка, машину окутало клубами пыли.

— Впереди окопы! Янек, к пулемету! — Василий выстрелил, и близко разорвавшийся снаряд указал Косу цель.

Сверху обзор был лучше, чем с места пулеметчика, поэтому Янек не сразу увидел сквозь пыль извилистую линию окопов, а над брустверами — каски, сразу три рядом, и руки вражеских солдат, устанавливавших тяжелый пулемет.

Танк качался, подпрыгивал, поймать цель на мушку было нелегко, и Янек выпустил длинную очередь, чтобы если не попасть, то хотя бы прижать врагов к земле. Слева от них Янек заметил здоровенного немца с фаустпатроном. Расстояние до него быстро сокращалось. Кос повел стволом и тут же нажал на спуск. Он не знал, попал или нет в этого верзилу, потому что танк подпрыгнул на бруствере окопа и помчался дальше через поле.

— Где дома? — спросил Василий.

— Да домов нет, трубу должно быть видно, вон оттуда, где две сосны.

— Механик, влево. Еще левее, хватит.

Короткий свист, взрыв. Стена песка заслонила трубу и сосны. Тут же последовал второй взрыв.

— Тяжелые минометы, — проворчал Елень.

Внезапно словно огромная лапа уперлась в лоб танка, остановила его на мгновение и подбросила вверх. Оглушительный грохот больно ударил в уши, пыль и дым заполнили танк. Шарик было взвыл, но быстро замолчал.

— Ой, спина, пресвятая Мария! — вскрикнул Черешняк.

Танк не остановился, только сбавил ход, продолжая деловито молоть гусеницами.

— Насос сел! — охрипшим голосом крикнул Саакашвили. — Иду на ручном.

— Дотянешь?

— Дотяну.

— Густлик, ракеты.

Скрежетнул замок люка. Елень с минуту возился и наконец крикнул:

— Вот черт! Заклинило!

— Внимание, впереди наши. Сбавь ход, сворачивай вправо, еще правее. Тормози! — скомандовал Василий Григорию.

Но было уже поздно. Василий увидел, как из окопа перед ними поднялся широкоплечий солдат в изодранной форме, со светлыми волосами, выбившимися из-под каски на лоб, и, широко открыв рот, что-то закричал, и швырнул под танк связку гранат.

Взрыв ударил в броню, танк подбросило. Черешняк упал на ящики с боеприпасами, на старика навалился Густлик. Мотор заглох, танк остановился. Запахло дымом. Саакашвили больно ударился головой о броню, разбил правое колено. Злость взяла его: ведь он видел через смотровую щель, кто их атакует. Он не выдержал, открыл передний люк и закричал во все горло:

— Дурак, тебе повылазило, что ли? Своих бьешь, машину гробишь!.. — И он добавил еще несколько слов, которые лучше не повторять.

Василий соединил контакты. Электрический ток побежал по проводам к корме танка. Искра подожгла дымовую шашку, укрепленную на броне. Густые клубы рвались в стороны и вверх, окутав танк желтым смердящим облаком.

— Механик, заводи мотор и держи на оборотах. Густлик, давай еще раз попробуй открыть люк.

Елень пододвинул ящики, встал на них и, упершись спиной в металлический круг, стал разгибаться, все ниже опуская голову и тяжело дыша при этом. Наконец люк подался. Крышка с треском отскочила вверх.

— Механик и Черешняк — на месте. Остальным покинуть машину.

Трое танкистов по броне соскользнули на землю. Разорванная гусеница лежала, как длинный уж. К счастью, танк шел на малой скорости и не успел съехать с гусеницы. Совсем рядом в густом дыму показались фигуры красноармейцев с автоматами, направленными в грудь танкистам.

— Кто такие? — грозно спросил тот самый, что бросил гранаты. Он стоял ближе всех, держа в руке немецкую снайперскую винтовку.

— К капитану Баранову с пакетом.

Из дыма появился низкого роста мужчина, с перевязанной головой, с офицерскими погонами на выгоревшей, перепачканной землей гимнастерке. Лицо его было черным от пыли, покрасневшие глаза слезились не то от едкого дыма, не то от недосыпания.

— Я Баранов.

— Поручник Семенов из польской танковой бригады. Вот приказ командира. Но если мы так будем стоять и не наденем гусеницу, пока немцы не спохватились, они нас всех перебьют.

Капитан ничего не ответил, взял пакет и рукой подал знак своим бойцам. Те бросились помогать. Когда танк наехал на вытянутую на земле гусеницу, бойцы, кашляя и задыхаясь в дыму, соединили звенья. Машина медленно двинулась за светловолосым снайпером, указывавшим дорогу, и перебралась через линию окопов.

Сброшенная с брони на песок шашка еще продолжала дымить, закрывая бойцов от врага. Танк проехал метров пятьдесят в глубь позиции, затем свернул за развалины сожженной хаты и остановился за грудой кирпичей. Солнце уже скрылось за горизонтом, башня танка почти не различалась в темноте, но немцы все же заметили движение, дали два выстрела наугад. Снаряды разорвались далеко в тылу.

Григорий выключил мотор, и сразу воцарилась звенящая тишина. С севера, откуда танкисты прорвались к окруженным гвардейцам, докатывалось эхо боя, а здесь было спокойно.

— Осмотреть позицию и выйти из машины, — приказал Василий.

Выбирались по одному, не спеша. Сейчас, после проведенного боя, на них навалилась усталость: сказывались перенесенное нервное напряжение и ночь без сна.

Черешняк, не выпуская из правой руки винтовку, лег на живот, а левую руку подложил под голову. Шарик, поджав хвост, улегся рядом с Янеком, тяжело дыша и повизгивая. Танкисты смотрели на стоящий рядом танк, как смотрят на смертельно раненного коня. Броня танка стала шероховатой от клочков обгоревшей, ободранной краски, покрылась царапинами. В таком виде они добрались до места назначения, но ведь выполнено меньше половины задания. Как привести в порядок поврежденную машину? Выберутся ли они отсюда живыми?

Командир советского батальона сидел поодаль на дне бывшего погреба, перекрытие которого развалил снаряд. Капитан, прикрывшись полой накидки, читал приказ, сверяя данные по карте. Молодой длинноносый автоматчик, такой же щуплый, как и его командир, светил карманным фонариком. Огромный светловолосый сибиряк со снайперской винтовкой в руке стоял, опершись на пень срезанной сосны, и молча смотрел на танкистов.

— Ребята! — тихо позвал Василий. — Ребята! — повторил он громче.

Они поднялись и посмотрели на Семенова.

— Докладывайте, у кого что.

— У меня все в порядке, — первым отозвался Елень. — Стукнуло только люком, но теперь ничего.

— Топливный насос отказал, — с сожалением заговорил Саакашвили. — Я еще раньше, перед учениями, просил: «Дайте новый». Дали старый, сказали, что заменят. Не заменили. На ручном сотню-другую, может, немного больше проеду, а дальше не потянет. И колено разбил, болит — сил нет. Хоть бы эта рыжая Маруся тут была…

— Лампы разбились при последнем взрыве, — перебил Григория Янек. — Связи с бригадой нет и не будет.

Все понимали, что теперь они похожи на человека, глухого и хромого, непригодного к бою.

Низенький капитан выбрался из погреба, присел рядом с Василием.

— Досталось вам.

— Досталось.

— Глупо, что от наших, но вы сами понимаете.

— Понимаю. Нам нужно было сигнал ракетами подать, да не удалось: осколком верхний люк заклинило.

— На рассвете будем пробиваться. Не знаю только, продержимся или нет. Немцы лезут без передыху, а у моих людей по десяти патронов осталось.

— Мы прихватили для вас патроны.

— Это здорово. Может, и для орудия тоже немного снарядов дадите? У меня осталась одна семидесятишестимиллиметровка.

— Дадим. Тем более что наш танк здесь останется, с места сможет вести огонь. На ходу хуже. Мы с вами пойдем. Еще два ручных пулемета есть.

Баранов разослал связных. В надвигавшейся темноте к танку начали собираться бойцы. Елень выдавал им ящики с патронами. Снаряды брали но два сразу, уносили под мышкой.

— Противопехотные мины тоже есть.

— Некому устанавливать, люди спят. Перед рассветом, как уходить будем, закопаем их. Сейчас в каждом отделении по одному человеку дежурят и всех будят, как только немцы лезть начинают. — Капитан взглянул на часы и добавил: — У них во всем орднунг — порядок, значит. Воюют по часам. Через пятнадцать минут полезут.

— У вас не на чем снаряды к орудию подвезти? Быстрее дело пошло бы.

— У меня есть две лошади, но я их берегу. А то, боюсь, раненых не вывезем.

Баранов говорил медленно, словно выдавливал каждое слово из себя. На лице было написано безразличие, как у человека, смертельно уставшего. Только когда он встал, оживился немного.

— Я пойду, сейчас начнется. Вы не обижайтесь, глупо получилось. От всего сердца вам спасибо. Теперь мы хоть пробьемся, а так все до одного остались бы в этом песке.

Как и говорил капитан, немцы в назначенный час действительно начали очередную атаку, открыв огонь с дальней дистанции. В темноте по огонькам выстрелов видно было цепь наступающих. Они приближались с каждой секундой. Гитлеровцев поддерживали минометы, обрушившие весь свой смертоносный металл на крохотный клочок, защищаемый советскими бойцами. Гвардейцы не отвечали и, только когда враги приблизились почти вплотную, открыли огонь. Экипаж в это время находился в танке.

— Помогли им наши патроны, — сказал Василий. — Вроде как бы свежей крови влили.

Вскоре заговорило орудие, а следом за ним хлестнули очередями пулеметы. Патронов не жалели: все равно на рассвете их придется расстрелять до последнего.

Когда все стихло, рядом с танком раздалось еще два винтовочных выстрела. Выбрались наружу и увидели: из-за танка, стоя рядом, вели огонь сибиряк и Черешняк.

После блеска выстрелов и грохота боя стало совсем темно и тихо. Вернулся Баранов, сел около Василия. Сказал:

— Как-то глупо вышло…

Он не договорил, уткнулся головой в колени и заснул.

Щуплый автоматчик присел около него на корточки, прижав к груди обеими руками автомат. Боец клевал носом, голова опускалась, он ударялся подбородком о ствол, просыпался и снова начинал дремать.

Танкисты молчали. Янек держал между колен голову Шарика, смотрел ему в глаза, чесал за ушами и что-то тихо шептал.

— Одному бодрствовать, остальным спать, — приказал Семенов. — Я первым заступаю на дежурство.

Густлик и Григорий без разговоров сразу же улеглись. Кос остался.

— Василий…

— Что?

— Напиши генералу донесение, что нам насос нужен.

Поручник не сразу понял. С минуту он молчал, наконец решительно отрезал:

— Никуда ты не пойдешь.

— Может, я, пан поручник?.. — неожиданно вмешался Черешняк. — Хоть спина болит, но я все равно пошел бы. Одному легче пробраться. Винтовка у меня есть, патроны тоже…

— Пойдет другой, не я и не он, — перебил его Кос и, потрепав Шарика, упрямо повторил: — Напиши.

Василий понял. Не верил, что это удастся, но не хотел доставлять огорчения Янеку и, главное, не имел права отказаться ни от одного, даже малейшего шанса спасти танк и экипаж. Шанса поддержать батальон при выходе из окружения. Он пошел к танку и при свете маленькой электрической лампочки, освещавшей прицельное приспособление, набросал несколько слов на листке, вырванном из блокнота донесений.

А Янек тем временем взял из танка свой шарф и шлемофон. Аккуратно сложил шарф, потом долго в темноте вдевал нитку в иголку. Рядом, забравшись под танк и прижавшись друг к другу, спали Елень и Саакашвили.

Подошел Василий и протянул вчетверо сложенный листок. Янек завернул донесение в шарф и, обмотав его в виде узкой полоски вокруг шеи Шарика, несколькими стежками крепко сшил, откусил нитку.

— Шарик, слушай. Ты умный пес, понюхай, хорошо понюхай. — Янек подсунул ему под нос шлемофон, который получил в подарок от генерала перед первым боем. — Ты хороший пес. — Янек погладил Шарика по лбу, по спине, потом легонько оттолкнул его от себя и приказал: — Принеси.

Шарик, обрадовавшись забаве, быстро завертелся на месте и, поняв, чего от него требуют, побежал к танку, прыгнул в открытый люк. Вернулся, держа в зубах обмундирование своего хозяина. Он ждал похвалы и награды, радостно виляя хвостом.

Но хозяин не выразил удовлетворения. Он произнес несколько резких слов, а потом снова заговорил тем мягким, спокойным голосом, который так любил Шарик. Хозяин еще раз дал ему понюхать тот же самый предмет. Теперь Шарик не понимал, чего от него хотят. Запах как запах, обыкновенный, его хозяина. Может, к нему и примешался немного еще другой, тот, которым пах весь стальной дом, в котором они жили. Но ведь не может быть так, чтобы его хозяин, самый умный, самый добрый человек на свете, требовал от Шарика принести весь этот их дом? В чем же дело?

Шарик снова обнюхивал весь предмет, старательно, по частям. У него вздрагивали нос и губы, а хвост был неподвижен. Наконец где-то в глубине, на самом дне шлемофона, он нашел третий запах, слабый, но все-таки достаточно стойкий и отчетливый. Было в нем немного табачного дыма, который выпускал из какого-то предмета один человек, добрый и симпатичный. Тот самый, который несколько раз давал Шарику мясо. Шарик осторожно брал его зубами, но, конечно, только с разрешения своего хозяина. Значит, речь идет об этом человеке, о том самом, который всегда откладывал в сторону неприятный дымящий предмет, когда гладил Шарика. Этот человек сейчас где-то далеко, но, если нужно, придется бежать по следу их передвигающегося дома…

Шарик вильнул хвостом раз и другой, потом лизнул своего хозяина в лицо. На языке осталась горькая и соленая влага. Хорошо, хорошо… Теперь он будет искать и найдет, зачем же эти слезы? Он хотел бежать тотчас, но хозяин крепко удерживал его руками.

— Уже готов, — произнес Янек.

Василий подошел к капитану Баранову, тронул его за плечо, разбудил.

— Немцы? — спросонья спросил он.

— Нет. Прикажите, чтобы ваши не стреляли в собаку.

— А что такое?

— Я говорю, чтобы в собаку не стреляли.

— Ага, понятно, — окончательно проснулся капитан. Он увидел Янека, сидящего на земле и обнимающего овчарку.

— Гвардейцы, по собаке не стрелять! — негромко крикнул капитан, и его услышали все, кого еще не сморил сон: такой маленький клочок земли защищали гвардейцы.

Шарик, почувствовав, что хозяин его уже не держит, лизнул Янека в руку, побежал по следу, оставленному гусеницами танка, и вскоре исчез в темноте.

— Туч не будет? — спросил Янек.

— Нет, — ответил Василий.

— Плохо.

— Пока месяц взойдет, еще много времени пройдет.

Баранов, вытянувшись на спине, снова спал.

— Возьми часы, — повернулся Василий к Янеку. — Я вздремну, а ты подежурь. Знаю, все равно не заснешь теперь. Разбудишь меня в одиннадцать.

Когда Семенов отошел, из темноты вынырнул сибиряк, подсел к Косу и молча подал ему кисет с табаком, сшитый из мягкой оленьей кожи.

— Спасибо, не курю.

Снайпер отвел руку с кисетом, вздохнул. Янеку стало жаль этого добродушного великана. Он взял у него винтовку с оптическим прицелом, взвесил ее в руке и с уважением произнес:

— Хорошая штука. — Проведя пальцами по прикладу, он нащупал на нем небольшие зарубки с острыми, еще не стершимися краями и спросил: — А что это за насечки?

— А вон эти, — коротко пояснил снайпер, показав рукой в ту сторону, где в окопах сидели немцы.