50
Генерал Фромм не спешил спускаться вниз. Прошло несколько минут после того, как затихли автоматные очереди, прежде чем он вышел во двор и, выслушав доклад лейтенанта Вольбаха о том, что задание выполнено, при свете еще не погасших фар осмотрел убитых. Словно хотел лично удостовериться, что они действительно мертвы.
«Все свои тайны мертвые уносят в могилу, – цинично ухмыльнулся он, видя скрюченные, застывшие в агонизирующих позах тела своих сослуживцев. – Во время допросов на страшном суде постарайтесь быть не менее правдивыми, чем если бы вас допрашивали в гестапо – да, нет? И не забудьте поблагодарить на том свете за услугу. Уходящий быстро – уходит легко. У этих шкуродеров-гестаповцев выпросить пулю так же трудно, как у господа Бога – благодати».
– Постройте своих солдат, лейтенант.
Вольбах быстро воссоздал жалкое подобие шеренги. Строй живых против строя мертвых.
Солдаты уже были построены, однако Фромм не спешил с речью, он стоял между казненными и палачами и своим молчанием словно бы говорил живым: «А теперь смотрите, что вы наделали».
– Солдаты фюрера, – наконец взорвался он хриплым рычащим басом. – Только что вы расстреляли врагов Германии, которые пытались совершить убийство фюрера и ликвидировать национал-социалистическую рабочую партию Германии. Вступив в преступный сговор с нашими врагами на Западе и Востоке, они пытались взять власть в свои руки…
Солдаты угрюмо молчали, поеживаясь под мощным светом фар, словно под газовой струей крематория.
– …Приведя в исполнение приговор учрежденного по моему приказу военного трибунала, вы тем самым доказали свою преданность фюреру, преданность великой Германии. Я уверен, что если понадобится, точно так же вы будете поступать и впредь. Благодарю вас за службу фюреру!
– Зиг хайль! – нестройным холостым залпом прозвучал над телами казненных скудный солдатский салют. – Зиг хайль!
Уходя, Фромм инстинктивно оглянулся на расстрелянных и заметил, как тело Штауффенберга конвульсивно содрогнулось и из уст его что-то сорвалось – то ли стон, то ли какие-то едва слышимые слова. Будто, уже оттуда, с того света, «убийца фюрера» все еще пытался отозваться своим не до конца оглашенным в этом мире кличем: «Да здравствует великая Германия!»
На лестнице генерала ждала целая группа офицеров. Каждый теперь старался держаться поближе к командующему, благодаря судьбу за то, что во главе их остался не какой-нибудь полковник, не Бек или Геппнер, а лично командующий армией резерва. Уж он-то сумеет постоять за себя и за них, хоть перед высшим командованием, хоть перед гестапо.
Кто-то из них уже докладывает, сколько заговорщиков арестовано и где они содержатся под охраной. Кто-то спрашивает, не пора ли выводить на расстрел следующую группу. Этот попросту мельтешит перед глазами командующего, надеясь, что, заприметив его, генерал-полковник не только выгородит перед службой безопасности, но и предложит одну из освободившихся должностей. Вакансий, судя по всему, предвидится немало – это ясно даже сейчас.
Фромм заглянул в кабинет начальника штаба и, увидев там группу задержанных заговорщиков, среди которых были полковник граф Шверин, подполковник генерального штаба Бернадис, граф Бертольд Штауффенберг и некий, непонятно как оказавшийся здесь, господин в штатском.
– Это еще кто такой?! – рявкнул генерал, указывая дулом пистолета на рослого сухопарого штатского.
– Доктор Ганс Гизевиус, – объяснил протолкавшийся к двери подполковник Гербер. – Я уже выяснил его личность, господин генерал-полковник.
– Доктор – да, нет? – поморщился Фромм.
– Вице-консул при немецком генеральном консульстве в Цюрихе.
– Дипломат – да, нет? – еще брезгливее поморщился генерал. Тотчас же пожалев, что не заметил его раньше и не отправил на тот свет вместе с Ольбрихтом и Штауффенбергом.
– Он уполномоченный абвера при этом консульстве, – вспомнил Гербер. Сам Гизевиус хранил при этом странное молчание.
– Ага, значит, шайка Канариса тоже причастна к заговору – да, нет, господин Гизевиус?
– Я такой шайки не знаю, – ответил Гизевиус.
– Он, видите ли, не знает! Взять его. Во двор. Расстрелять по тому же постановлению военного трибунала.
– Но я всего лишь находился здесь по личным делам, – довольно спокойно объяснил вице-консул. – У вас нет никаких оснований не то что расстреливать, но даже задерживать меня. – У него было лицо аскета. И слишком интеллигентное, чтобы Фромм мог терпеть его.
– Оснований более чем достаточно, – парировал Гербер.
– Как только разберемся с остальными заговорщиками, здесь же, во дворе, и расстреляем – да, нет? Только дипломатов нам здесь и не хватало. Подполковник?! – обрушил Фромм свой гнев на Гербера. – Как допустили?!
– Мы лишь недавно обнаружили его, господин генерал. Здесь тьма кабинетов, всевозможных отделов и ведомств.
Но Фромм уже не желал выслушивать никаких объяснений. Он стремился ощутить свою власть настолько, чтобы она была прочувствована всеми остальными. Каждый из этих офицеров во время допроса сможет подтвердить, что заговор был подавлен лично им, генералом Фроммом, и что делал это генерал железной карающей рукой. Теперь это главное.
Но в то же время Фромм чувствовал: надо спешить. С минуты на минуту сюда нагрянут гестаповцы или, что еще хуже, горлодеры из фридентальской школы Скорцени. Уж эти мерзавцы постараются. Эти умеют. Оснований спрашивать не станут.
Он вошел в свой кабинет и с удивлением увидел, что за столом сидит генерал-полковник Бек, о котором в суете, совершенно забыл. Рана на голове уже перестала кровоточить, и генерал сидит, подперев лоб рукой и думая о чем-то своем.
«Нет, какая наглость! – опешил Фромм. – Тех уже давно расстреляли, а этот вызвался сам себе пустить пулю в лоб… и вот… В раздумьях…»
– Как это понимать, господин генерал-полковник?! – грохнул он кулаком по столу. – Что вы сидите здесь и предаетесь философским размышлениям о превратностях судьбы?
– Чего вы хотите от меня? – едва слышно проговорил Бек.
Услышав это, Фромм буквально захлебнулся негодованием.
– Чего я хочу?! От вас?! Я желаю вздернуть вас. Как главного заговорщика – да, нет? Вы намерены стреляться, господин Бек?
– Это трудно, генерал Фромм, – вновь едва слышно молвил тот.
– Тогда нужно было присоединиться к тем, которым уже легко. Там, во дворе. Насколько мне помнится, вы сами попросили разрешения на выстрел чести – да, нет?!
– Я действительно попросил об этом, – обессиленно соглашается бывший начальник генштаба сухопутных войск вермахта. – Вы правы.
– В таком случае извольте держать свое слово, – резко требует Фромм, прохаживаясь за спиной у Бека. – Или, может быть, вам доставить сюда священника – да, нет? – в издевательском тоне интересуется он. – В мундире офицера гестапо. Для последней исповеди. Что вы смотрите на меня. Я не желаю стрелять в вас!
– Дайте мне пистолет.
Фромм останавливается и недоверчиво смотрит на Бека: насколько серьезна его просьба.
– Дайте пистолет… Кто-нибудь, – протягивает Бек руку, обращаясь ко всем присутствующим.
– По-моему, вам следует помочь – да, нет?
– Спасибо, генерал. Я сам. Выстрел чести – есть выстрел чести. Когда генералу предоставляют такое право – им следует воспользоваться. Знаете, вся традиция германского офицерства свидетельствует о том, что…
– О традициях германского офицерства – я так полагаю – нам с вами все давно известно, – прерывает его Фромм. – Стоит ли предаваться сейчас воспоминаниям о доблестях наших предков и непоколебимости прусских гвардейцев?! Тем более, что сами мы мало соответствуем их идеалу. Все мы, в наше время…
– Будь проклято это «наше время», – со стоном качает головой Бек.
– Подполковник Гербер, пистолет генерал-полковнику Беку, – командует Фромм.
Гербер проверяет пистолет, вкладывает его в руку генерала и предусмотрительно отходит в сторону. Бек пытается обвести присутствующих прощальным взглядом, но в ожидании выстрела все отводят взгляды или отворачиваются.
Наконец выстрел гремит. Генерал вскрикивает и, выпустив пистолет, хватается за голову. Он вновь ранен. К тому же – легко. Обливаясь кровью, Бек опускается в кресло и на какое-то время теряет сознание.
Генерал Фромм придирчиво осматривает его рану, изрыгает ругательства и презрительно заключает:
– Вот чего стоят все наши рассуждения о рыцарских доблестях предков-германцев! Застрелиться не умеем. Пулю в висок послать не способны. Обер-лейтенант Брунхайд, займитесь этим человеком. Выведите его и помогите… Словом, сделайте, что-нибудь…
– Есть… – щелкает каблуками Брунхайд. – Унтер-офицер Герлиц!
– Я здесь.
– В соседнюю комнату этого… Вот мой пистолет. В соседнюю комнату – и пристрелить. Тело вынести во двор, где остальные.
– Есть вывести и…
Здоровенный унтер подошел к Беку, вцепившись в лацканы френча, приподнял со стула и, недолго думая, взвалил себе на плечо. Еще через несколько секунд в приемной генерала прозвучал спасительный не только для Бека, но и для всех присутствующих выстрел.
– Германия даже не догадывается, что в эту минуту она лишилась своего «президента», – иронично проговорил Фромм, услышав выстрел бесчестия. – Приведение к присяге произвел унтер-офицер Герлиц. Кстати, никто из вас не видел здесь господина Герделера – да, нет?
Офицеры переглянулись. Большинство из них даже не знали этого человека.
«Жаль, – молвил про себя Фромм. – А то бы Германия потеряла и своего несостоявшегося канцлера».
– Если он все еще в здании, то никуда не денется, – заверили его.
– Кто там у нас еще, подполковник Гербер?
– Прежде всего – генерал Геппнер.
– Геппнер. Господи, о нем-то мы совершенно забыли. Где он? Сюда eго!
* * *
Пока доставляли Геппнера, который, по замыслу заговорщиков, должен был заменить его на посту командующего армией резерва, Фромм отправил за дверь офицеров и принялся лихорадочно рыться в столе. Только сейчас он вспомнил, что после путчистов осталась тьма бумаг. И еще неизвестно, что там содержится в них такого, что способно скомпрометировать его в глазах следствия. Прежде всего командующего интересовал сейф Штауффенберга, черневший здесь же, в кабинете, рядом с его собственным сейфом. Однако ключа нигде не было.
– Черт, – пробормотал он. – Следовало обыскать полковника Штауффенберга. Наверняка ключ у него в кармане. Но не рыться же сейчас. Впрочем… – Подполковник Гербер.
– Я.
– Немедленно обойдите все кабинеты. Всякие бумаги с текстами приказов, распоряжений и так далее доставить сюда. Хотя… не надо, я сам… – нервно остановил он подполковника уже у двери. Фромм не желал, чтобы кто-либо, кроме него самого, видел эти документы. Он сам обойдет основные кабинеты: Ольбрихта, Квиринхейма, Шверина, Шуленбурга…
Геппнер вошел так, словно ноги его были скованы толстыми цепями. Фромму показалось, что, дойдя до стола заседаний, он попросту рухнет на него.
– Я все понимаю, генерал Геппнер, – неожиданно добродушно, даже сочувственно молвил командующий. – Однако обстоятельства этой нашей с вами последней встречи вам, надеюсь, ясны.
– Что от меня требуется? – едва шевелил непослушными губами Геппнер.
– Сложный вопрос. Но вполне закономерный.
Фромму было жаль этого генерала. Он еще помнил, с какой надеждой следил за продвижением танковой группы Геппнера в направлении Москвы осенью и зимой сорок первого. Ни у кого не возникало тогда сомнений, что именно танки Геппнера первыми войдут в столицу русских.
В восприятии большинства генералов Геппнер был не просто командующим. Любой курсант военного училища знал, что этот генерал является одним из лучших теоретиков танкового боя, сторонником создания крупных танковых соединений – групп и армад. Не зря его имя вполне заслуженно называлось сразу же после имени генерал-полковника Гудериана. Геппнер по праву числится среди создателей бронетанковых войск Третьего рейха.
– Почему вы не расстреляли меня вместе с остальными? – нарушил его молчание Геппнер.
– Сложный вопрос.
Скандальная отставка этого генерала с поста командующего танковой группой под Москвой буквально потрясла германский генералитет. Сидя здесь, в Берлине, штабистам трудно было понять, как Геппнер мог решиться на приказ об отступлении от стен Москвы, не получив на то согласия фюрера. Это потом они узнавали подробности того, как промерзала броня танков и смазка, что выводило машины из строя не хуже русских орудий. Как, беспомощно барахтаясь в глубоких российских снегах, танки превращались в заиндевевшие стальные мишени.
Но даже тогда, еще плохо представляя себе, что такое на самом деле фронт в снегах под Москвой, все были удручены тем, сколь пренебрежительно повел себя фюрер с Геппнером. Отстранить от командования – кого удивишь этим в армии? Понизить в чине. Предать суду… Тоже случалось. Но изгнать такого известного генерала из армии, лишив его права ношения формы. И объявив об этом на всю Германию, весь мир!..
Фромм плохо представлял себе, как Геппнер сумел пережить весь этот позор. Поскольку еще хуже представлял себе, как бы мог смириться с таким наказанием он сам.
– И все же… Почему вы не расстреляли меня вместе с Ольбрихтом? – вновь нарушил его задумчивое молчание «первый генерал, отступивший от стен Москвы», как называли Геппнера в одной из газет.
– Ольбрихт – это одно, вы – совершенно другое, – туманно объяснил Фромм. Он и сам толком не понимал, почему не присоединил тогда Геппнера к приговоренным несуществующим трибуналом. Бек – понятно. Он попросил права самому пустить себе пулю в лоб. Но ведь Геппнер-то с подобной просьбой не обращался. А насколько было бы теперь проще.
– Если быть точным – из уважения к вашим былым заслугам, генерал Геппнер.
– Они были не только у меня, – с возмущенной растерянностью одернул китель отставной генерал.
– И еще потому, что помню: у вас больше, чем у кого бы то ни было из остальных заговорщиков, есть основания не доверять фюреру – да, нет?
– У меня такие основания есть. Но разве только у меня? У вас их все еще нет?
– Пока что мы обсуждаем ваше положение, а не мое, – с присущей ему хамоватостью разъяснил Фромм. – И давайте исходить из этого – да, нет?
– Как вам будет угодно, генерал.
– Я не желаю выносить вам приговор. А тем более – приводить его в исполнение. Не вижу особой надобности в этом.
– Весьма признателен. В таком случае я свободен, – решительно направился к двери Геппнер.
– Минутку. Этого я тоже не могу допустить. По вполне понятным нам обоим причинам.
– Тогда что же?
– Единственное, что могу сделать для вас, генерал, – предоставить право выбора. Мой пистолет или мой приказ о доставке вас в военную тюрьму.
Геппнер молча уставился в пол. Вздохнул, сокрушаясь о чем-то своем, покачал головой.
– Выбор. В этом и есть наш выбор, – тяжело вздохнул он. – Предпочел бы арест, господин Фромм. Мне есть что сказать судьям и всем немцам.
– И вы намерены говорить?
– В этом вопросе выбора у меня нет. Зато есть аргументы. Если хотите…
– Я не требую от вас оправданий, – все так же резко остановил его Фромм. – Прощайте, генерал-полковник Геппнер. Сейчас я выделю двух офицеров и машину. Вас доставят в военную тюрьму.
Геппнер долго взвешивал его суровым оценивающим взглядом.
– Мне совершенно непонятно, Фромм, почему заниматься этим должны вы.
– Уведите этого господина! – приказал командующий появившемуся в проеме двери офицеру. – Вашу вину, Геппнер, вам объяснят в гестапо, коль уж вы избрали для себя именно такой путь.