УБИЙЦА СКРЫВАЕТСЯ В ПОЛЕ
1
Официальное название этой местности было совершенно иным, но все называли ее Красивой долиной, поскольку это определение более всего подходило к этому захолустному уголку чешской земли.
— Действительно красиво!
— Вы что-то сказали, товарищ поручик?
— Нет, ничего. Остановись!
Служебный седан зеленого цвета мягко затормозил перед дорожным указателем «На высотах» и остановился на обочине. Поручик Земан нетерпеливо открыл дверцу и вышел из машины.
— Пойду дальше пешком.
— Мне вас тут подождать?
— Нет, поезжай в Тршемошнице, выпей кофе на станции, а потом привези мне сюда в национальный комитет участкового.
— Есть, — улыбнулся ему из окошка водитель, и машина снова тронулась по избитому шоссе. Поручик Земан некоторое время смотрел ей вслед, затем пружинисто спрыгнул на обочину дороги. Сделав еще несколько шагов, он перепрыгнул через канаву и остановился, опершись о потрескавшийся ствол старой сливы. Перед ним простиралось большое ржаное поле. Налитые зрелым зерном колосья слегка волновались при слабых порывах ветра.
Стояла духота. От раскаленного хлебного поля исходил жар. Земан зачарованно смотрел на долину, не в состоянии сдвинуться с места. Перед ним открывался милый сердцу вид на родную чешскую землю, словно нарисованный на картине. Внизу диковинно петляла между заросших берегов тихая речушка. Там, где ее поверхность была подернута мелкой рябью, солнечные лучи отражались множеством серебряных зайчиков. Вдали за рекой высились поросшие лесом холмы. Воздух был настолько чист, что, несмотря на расстояние, можно было отчетливо увидеть верхушки старых елей, усыпанные шишками, и яркую зелень берез.
В этой прелестной долине лежала деревушка: домов тридцать—сорок, выбеленных мелом, небольшой костел с пузатой башенкой в окружении могучих лип и дом с крышей в стиле барокко. Что это еще могло быть, как не крыша дома священника? И над всем этим — чистое небо, полное голубизны и покоя, с одним-единственным белым облачком, выплывшим между вершинами холмов за рекой. Поручик Земан не стал возвращаться на шоссе и двинулся по проселочной дороге, которая вела к деревне через глубокую балку. Ему было хорошо, как никогда. Земан перебросил через плечо пиджак светло-серого костюма, нагнулся и, как когда-то в детстве, сорвал на меже стебелек травы. Ему вдруг захотелось почувствовать себя беззаботным бродягой, о котором поется в старой песне. Он взял стебелек в рот, пожевал его горьковатый конец и засвистел ту самую песенку о бродяге. Неожиданно его насвистывание прервалось.
«Теперь, когда у нас есть, чего мы хотели, веселее за работу!..» — заорал вдруг громкоговоритель на одном из первых домов.
Идиллического настроения как не бывало. Разом исчезли навевающие сон стрекотание сверчков и жужжание пчел.
Правда, через секунду звук громкоговорителя пропал. Теперь до Земана доносилось только прерывистое шипение. Однако тут же рев раздался с новой силой, будто взорвался снаряд. Эти ужасные звуки всполошили гусей и собак, на крыльцо некоторых домов вышли любопытные жители.
Когда поручик Земан миновал густые заросли сирени на окраине деревни, он увидел мужчину, стоящего на высокой лестнице и устанавливающего на доме этот дьявольский аппарат.
— Пан управляющий, слышите? Везде хорошо слышно? — кричал человек кому-то внизу,
Земан остановился почти у самой лестницы и засмеялся:
— Не бойся, твое радио услышал бы и глухой!
Мужчина на лестнице обернулся, с удивлением посмотрел на него, потом вскрикнул:
— Гонза, боже мой, как ты здесь очутился?
Он быстро спустился с лестницы, позабыв о чуде современной сельской техники вещания, которое без его помощи продолжало издавать громкие хриплые звуки.
Мужчины крепко пожали друг другу руки, обнялись, а потом вдруг начали смеяться, бог знает почему, может быть, от радости, а может, просто от удивления.
— Вот уж никак не ожидал, Карел, что именно тебя увижу здесь первым!
— Думаешь, я ожидал тебя увидеть? Пошли к нам! Бланка с ума сойдет от радости, когда тебя увидит. Такую встречу после стольких лет нужно непременно отметить, — торопливо сыпал Карел Мутл.
Он схватил Земана под руку и повел через пыльную деревенскую площадь к своему дому. Как во всякой деревне, за ними наблюдали десятки любопытных глаз.
За окнами цвели кусты мускатного ореха, внутри сияли белизной занавески — все было так, как и должно быть. По полу медленно двигалось светлое пятно солнечного луча, о стекло с нервным жужжанием билось несколько мух в напрасных попытках вырваться наружу.
Это был хороший уютный домик. Земану уже показали все небольшое хозяйство: сарайчики, крольчатник и, конечно, розового поросеночка Лойзу. Откуда-то прибежала Мушка, облезлая и наверняка блохастая деревенская собачонка неопределенной породы, именуемая дворняжкой, и с огромным удовольствием принялась тереться о штанину гостя. Ему пришлось погладить это ласковое существо.
— Вот эти окна заложу и сделаю одно большое, трехстворчатое, — объяснял Карел.
— Зачем? — удивился Земан. — Мне больше нравится так. Своим современным окном ты испортишь всю привлекательность фасада.
— Перестань. Ты бы стал жить в таком доме? Здесь уже многие сделали в своих домах большие окна. Я обещал Бланке построить и веранду. Теперь на них большая мода. Только когда? До двух работаю на фабрике, а после обеда не знаю, куда бежать, хоть на части рвись: национальный комитет, добровольная бригада, сельхозкооператив, партсобрания... Бланка злится, что я все время пропадаю на собраниях. Нас всего тут раз, два и обчелся, всем приходится вертеться, но больше все го достается ломовым лошадям, к которым отношусь и я.
— Хватит плакаться, все равно ты любишь общественную работу, ведь я тебя знаю. И до веранды очередь дойдет, когда тебе к Бланке подлизаться нужно будет, — засмеялся Земан.
После пятилетней разлуки они снова сидели вместе — он, его старый друг Карел Мутл, жена Карела Бланка, которая когда-то ответила Земану отказом, и ее отец, бывший фрезеровщик с завода Чадека, теперь уже пенсионер, Йозеф Свобода.
Бланка поставила на стол все, что могла найти в лихорадочной спешке хозяйка, встретив неожиданных гостей. Она открыла прошлогоднюю банку чудесной свинины, нарезала своего хлеба, который был вкуснее, чем городской. Карел открыл бутылку настоящей моравской сливовицы, по его словам, тоже домашней.
— Столько лет, Гонзик, столько лет мы не виделись! — повторял уже в который раз Свобода, покручивая в руке недопитую рюмку. — Я до сих пор не забыл, как во мне все оборвалось, когда ты сказал мне тогда перед заводом: «Дайте сюда ружье!» Откуда я мог знать, что ты только хотел убедиться, что оно заряжено?
— Не ворошите прошлое, дедуля, — нетерпеливо проговорил Карел. — Сейчас уже другое время. Лучше расскажите ему, как вы меня сюда привезли и сделали из меня деревенского лежебоку.
— Вот как это произошло, — наклонился старик к Земану. — В этом доме жила наша бабушка, точнее — тетя моей жены, у которой воспитывалась во время войны Бланка. Все свое состояние, — Свобода окинул взглядом дом, — тетя завещала Бланке...
— На черта он нам сдался, этот дом? — мрачно бросил Карел.
Земан не знал, как ему себя вести. Он чувствовал какое-то напряжение, но определить причину не мог. Завладеть таким домиком — что же тут плохого? Красивый, сухой, добротная кровля, Чем же Карел недоволен?
И для Бланки эта тема была неприятна. Она поспешно начала убирать со стола, отодвинув бутылку сливовицы подальше от своих мужчин.
— А как ты поживаешь, Гонза? — попыталась она перевести разговор на другую тему. — Где ты теперь живешь?
— В Праге.
— Все еще служишь в органах безопасности?
— Служу. В криминальном отделе. Поручик.
Бланка вся порозовела и оттого, казалось, похорошела и помолодела. А Карел почему-то сделался мрачнее. Привстав, он дотянулся до бутылки сливовицы, выпил и теперь сидел, опустив голову.
Старый Свобода, улучив момент, взял бутылку из его руки и сказал:
— Черт возьми, ты уже офицер. За это надо выпить! — Он налил себе, поднес рюмку к губам и разом опрокинул ее. — Послушай, теперь тебе можно было бы и жениться.
— Представьте себе, эта мысль и мне пришла в голову, — со смехом проговорил Земан. Он заметил, как у старика дрожат руки. «Стареет, — подумал он. — Или много пьет».
Бланка, не скрывая волнения, села за стол:
— Так ты, значит, женился, Гонза?
— А что мне оставалось делать, — шутливо проговорил он, — если ты мне тогда отказала? Какое-то время я переживал, но потом в Праге встретил Лиду, очень добрую и красивую девушку. Она учительница. Подожди, я покажу тебе ее фотографию... — Он вытащил бумажник и положил перед Бланкой фотографию. — Вот она. Красивая, правда? — спросил он не совсем кстати.
Бланка не ответила, она рассматривала портрет. Лицо ее вдруг стало серьезным и грустным.
Земан положил перед ней еще одну фотокарточку:
— А в прошлом году нас стало трое. Теперь у нас есть прелестная девочка, посмотри...
Старый Свобода снова взялся за бутылку, Карел молча смотрел куда-то вниз.
— Ну а как у вас дела? — спросил Земан.
Бланка положила фотографию на стол, глаза ее вдруг наполнились слезами. Ни с того ни с сего она повернулась и выбежала из комнаты.
Земан понял, что затронул такое, о чем здесь не говорят. Он в замешательстве положил фотокарточки опять в бумажник и повернулся к Карелу:
— Я, собственно, здесь по служебным делам, Карел. Проводишь меня в национальный комитет?
Карел молча встал и направился к дверям. Земан последовал за ним.
— Но вечером ты придешь, — тоскливо произнес старый Свобода, — Ты обязательно будешь спать у нас.
Земан только кивнул, а когда, уже на пороге, обернулся, то увидел, как седая голова старика тяжело легла на сложенные на столе руки. Наверное, это от сливовицы...
Когда они вышли на пустынную в эти часы деревенскую улицу, солнце скрылось за набежавшую тучу...
2
Бурное то было время — пятидесятые годы. Оно было похоже на упряжку из двух совершенно разных лошадей: буйного молодого полнокровного жеребца, которому не терпелось мчаться вперед, и старого ленивого мерина, который больше стоял, раздумывал и пятился, чем шел вперед. Поэтому повозка, на которой мы тогда ехали к социализму, вела себя довольно странно: она то бешено неслась, с грохотом подпрыгивая на ухабах, камнях и прочих препятствиях этого тяжелого пути, то едва тащилась, трещала и стонала, ежеминутно грозя развалиться от натуги, пока молодой конь не брал верх и снова не увлекал упряжку вперед.
Да, в городах, на фабриках и шахтах, в учреждениях и на театральных подмостках, на экранах кинотеатров, в книгах и газетах все тогда было оптимистично, просто и ясно. Это было время большого, восторженного строительства, время голубых комсомольских блузок, поющих на работе добровольных бригад и майских демонстраций, которые больше походили на латиноамериканские карнавалы, чем на серьезные политические мероприятия; это было время красных знамен и веселых красных флажков.
Однако это было время, когда деревня еще не была окончательно убеждена и перетянута на сторону социализма. Подобно старой женщине, отягощенной заботами и ничего не замечающей вокруг, она упорно и уныло шла своей дорогой, не доверяя царившему в городе оптимистическому веселью. Заплатанные рубахи, разделенные межами клочки земли, головы крестьян, забитые собственническими пережитками и упрямой гордыней, — вот какой была тогда деревня.
Это было время жестоких классовых схваток, и в марши энтузиастов-строителей иногда вплетались звуки стрельбы, текла кровь. Это было время агентов-террористов и агентов-ходоков, тех азартных игроков, которые точно летучие мыши перелетали ночью в Чехословакию через западную границу с одной лишь безрассудной мыслью: помочь более слабому в этой упряжке, тому колебавшемуся, упиравшемуся мерину, повернуть воз вспять и выиграть.
Вот в какое время поручик Ян Земан приехал в Планице для встречи с членами местного национального комитета. Он уже познакомился с несколькими прибывшими товарищами, пытающимися втиснуться в школьные парты почти новой школы, которая своей строгой архитектурой сильно отличалась от деревенских изб и нескольких небольших усадеб, выходящих на площадь стрельчатыми воротами. Здесь собрались Йозеф Бабицкий, 45-летний рабочий с тршемошницкой линейной дистанции, с большими руками, очевидно, более привыкший подбивать щебень под шпалы, чем выступать на собраниях, Карел Мутл и тршемошницкий старшина КНБ Матыс. Ожидали также прибытия председателя единого сельскохозяйственного кооператива Вчелака и какой-то Анны Шандовой. За ней побежали на поле.
Председатель местного национального комитета товарищ Томан, которого по традиции все называли паном управляющим, был типичным сельским учителем с гривой белых, кажущихся искусственными волос и спокойным лицом местного интеллигента, горячего патриота и просветителя. Он по привычке сел за кафедру и с ее высоты строго смотрел на своих слушателей.
Хотя были каникулы и из школы уже давно упорхнуло многоголосое эхо веселого гомона мальчишек и девчонок, здесь до сих пор держался знакомый запах, свойственный всем школьным классам: смесь аромата, исходящего от маленьких, перепачканных чернилами ладошек, на которых от трудных заданий и вопросов на уроках выступает пот, запаха завтраков и испарений влажной детской одежды.
Земан выбрал крайнюю парту в первом ряду и сел прямо на крышку, украшенную затейливыми иероглифами мечтательных резчиков по дереву, которые уже не одно десятилетие при помощи ножичка изображают на партах свои представления о мире. Все было так, как в его детские годы, только портреты на стенах висели другие.
Земан молча смотрел через открытое окно в сад, расположенный по соседству и принадлежавший священнику: стоящие в ряд улья, клумбы роз, своим ухоженным видом говорившие о том, что о них заботится педантично аккуратный, чувствительный и спокойный человек...
Наконец в помещение буквально вбежали высокая угловатая женщина, на ходу поправлявшая платок на вспотевшей голове, и коренастый молодой человек в вельветовых брюках, давно потерявших свой первоначальный цвет... Это были председатель сельхозкооператива Вчелак и член кооператива Анна Шандова.
Пан управляющий Томан по старой привычке бросил на них укоризненный взгляд, как на опоздавших учеников, и постучал по кафедре карандашом.
— Вот мы все и собрались, товарищ поручик. Это весь совет нашего местного национального комитета вместе с товарищем старшиной... И не смолите мне здесь, — добавил он строго, заметив закуривавших за партами мужчин, — Это школа, а не курилка. Кто будет за вами убирать пепел и окурки? — Он повернулся к Земану: — Можете начинать.
Земан немного растерялся. Неожиданно ему показалось, что он вызван к доске, как в школьные годы, и ему должны задать вопрос, на который он не знает ответа. Но он превозмог непонятную застенчивость и заговорил перед внушающей страх кафедрой.
— Я — поручик Земан, товарищи, — представился он прежде всего. — Меня послал сюда товарищ Калина из министерства внутренних дел, чтобы я разобрался здесь... с одной жалобой...
Он замолчал, долго и нервно роясь в карманах, прежде чем вытащил какое-то письмо и заглянул в него. Глаза сидевших напротив его за партами людей внимательно и с любопытством наблюдали за ним.
— Некий Вацлав Босак, — продолжал он, — лесник вашего участка, написал в министерство, что здешний национальный комитет и другие местные органы не уделяют должного внимания серьезным вопросам безопасности, игнорируют их, а преступные действия, по сути дела, скрывают. В качестве доказательства он приводит случаи частых пожаров в районе, причины которых не устанавливаются, и... — Он искал точную формулировку в письме Босака. — ...и нападение на лесную сторожку, в результате которого грабители в масках украли продукты питания и одежду. Якобы это ограбление, несмотря на многочисленные настойчивые требования и протесты, не было расследовано, и, что еще хуже, властями не были сделаны надлежащие выводы...
Земан еще не договорил, а в классе уже стоял такой шум, будто взорвалась бомба. Все повставали и кричали, перебивая друг друга.
— Это черт знает что!
— Все это чепуха, Гонза! — возмущенно протестовал Мутл.
— Пошел он к чертям собачьим! — вмешался Вчелак. — Посылать донос прямо в Прагу! — Он воспользовался суматохой и тут же закурил. — После такого я обязательно должен покурить, пан управляющий, — прогудел он Томану. — Когда меня разбирает злость, я всегда должен выпить чего-нибудь, что бы потушить огонь внутри, так что простите. — Он вытащил из кармана уже открытую бутылку пива и сделал несколько больших глотков.
— Я же расследовал этот случай, товарищ поручик, — защищался старшина Матыс. — Но ничего не обнаружил. Ни единого следа... Он выдумал это нападение. Подделал.
Однако все возмущенные голоса перекричала Шандова:
— И не стыдно вам надоедать честным людям, товарищ? Мы тут не знаем, за что хвататься, а вы морочите нам головы такой ерундой. Вы больше верите какому-то мерзавцу, чем честным и уважаемым представителям народной власти. Хороша же у нас тогда карающая рука рабочего класса!
— Замолчите, Шандова! — прикрикнул на нее Томан, которому были неприятны ее слова. — Вы не член комитета!
Бабицкий виновато посмотрел на Земана.
— Она с ним, — показал он на Вчелака, — всегда ходит на собрания и заседания. Тоже, так сказать, представляет кооператив и следит, чтобы он не голосовал за разные глупости.
— Она вообще-то золотая женщина, заботливая, — иронически отозвался Вчелак, — если бы не ее страшный язык.
Он снова вытащил бутылку с пивом и сделал несколько глотков.
Они поняли, что зря заговорили об этом, будто не знали Анку. Она тем временем выскочила из-за парты, вбежала на возвышение, на котором рядом с кафедрой стоял Земан, и, уперев руки в бока, защебетала ему в лицо:
— Пусть послушает, что люди ему скажут в лицо, а не в доносах!.. Мы здесь, товарищ, агитируем как сумасшедшие, чтобы убедить всех согласиться на обобществление скота, а коровник еще не достроен, потому что нет материала, да и строителей нелегко найти. Вот о чем надо было бы подумать в Праге. В кооперативе всего три тысячи крон денежного фонда, кооператив фактически у нас разваливается, потому что председатель, — она показала на Вчелака, — запутал нам все, что мог, а теперь хлещет пиво, запивая печаль. А единственный человек, который мог бы спасти дело, потому что он действительно имеет авторитет и, кроме того, является еще секретарем партийной организации, это сидящий здесь Карел Мутл, так он не хочет этого председательствования, потому что ему, видите ли, работа в деревне не подходит. Нам здесь хоть надорвись, а вам в Праге все равно, вы уже в Праге, наверное, живете в коммунизме!
Вчелаку с трудом удалось стянуть ее с возвышения.
— Молчи, Анка, ведь за такие речи тебя могут посадить!
Земан с интересом смотрел представление, вызванное его выступлением. Он не вмешивался, ожидая, пока все выскажутся. Наконец все успокоились, и он смог продолжать. Поручик говорил спокойно, без всякого волнения. Он знал людей, научился понимать их за семь лет работы в органах безопасности. Он видел разных людей — твердых и слабых, горячих энтузиастов и равнодушных, скромных тружеников и лодырей, честных и лгунов, говорунов и молчальников...
— Я с радостью взялся за выполнение этого задания, товарищи. Во-первых, я установил, что здесь живет мой друг, Карел Мутл, а во-вторых, этот Босак меня лично интересует. И наконец, ведь здесь же действительно часто случаются пожары!
В классе опять воцарилась тишина. Матыс обиженно бросил:
— Но не на моем участке. Здесь у нас порядок и спокойствие.
Земан потянулся за папкой, вытащил из нее карту, разложил на столе. Все столпились вокруг, даже пан управляющий и тот сошел вниз, чтобы посмотреть.
— Сами судите, — показал им Земан. — Горит вокруг вас. Здесь... здесь... здесь... Горят амбары, стога сена, хозяйственные постройки, сараи с машинами и инвентарем. Уже месяц ходит красный петух вокруг вашей деревни. И ходит он по правильному кругу. Заметили? Знаете, что это значит? Либо это спираль, и рано или поздно она закончится здесь. Либо это круг, и в таком случае поджигатель живет тут, в вашей деревне. Вот об этом, находясь в далекой Праге, мы думали, товарищи, — говорил он всем, глядя на Шандову, которая так же, как и остальные, озадаченно смотрела на карту. — И мы также знаем, что борьба за социализм гораздо упорнее и суровее, чем вы думаете. Поэтому я и приехал.
Первым пришел в себя Томан:
— Поджигатель? У нас? Это страшное подозрение, пан поручик, иначе не назовешь. Мы живем в порядочной спокойной деревне. Здесь нет даже обычных мелочных споров о межах и заборах. У нас хорошие и честные люди, я ручаюсь за них. И в период оккупации все здесь держались вместе, ни одного негодяя не нашлось. Нет, не верю! Тут никто не может сделать ничего плохого!
— Если не брать во внимание Эмана, — неожиданно подал голос Карел Мутл.
Земан насторожился:
— Кто это?
— Некий Эман Заградник, бывший кулак, забияка, пьяница и лоботряс.
— Ровно месяц назад я вынужден был задержать его за одно бесчинство, — вставил участковый. — Однако районные власти освободили его, так как якобы у меня не было достаточного материала. Знаете ведь, товарищ поручик, с прокуратурой у нас вечная проблема. Я уже тогда знал, что с ним мы хлопот не оберемся...
Когда они вошли, галдеж в трактире сразу затих. Завсегдатаи, обсуждавшие за кружкой пива различные проблемы, устремили на вошедших свои взгляды. Все здесь хорошо знали друг друга, и поэтому чужой человек, а именно такого привел сюда Карел Мутл, сразу возбуждал любопытство.
Помещение пивной было небольшим, стены посерели от дыма дешевых сигарет и сигар, который каждый вечер облаками возносился вверх и оседал на имевший когда-то зеленый цвет узор наката. Столы без скатертей были мокрыми, на них, как и на полу, лежали кучки пепла, а кружки с бурно пенящимся пивом, которые разносил трактирщик, отнюдь не выглядели чересчур чистыми.
В торце длинного стола, за которым обычно собиралась местная пивная и картежная элита, сидел гармонист. Он первым опомнился от растерянности, вызванной появлением незнакомца, и приветствовал вошедших песней.
Это был уже немолодой сухощавый человек с некрасивым, но выразительным лицом и насмешливыми глазами. Он пел визгливым, срывающимся голосом и ухмылялся, поглядывая на Мутла и Земана. Сидевшие в трактире тоже улыбались, ожидая, что последует за этим.
— Это он, тот самый Заградник. Провоцирует, скотина, — нахмурившись, сказал Мутл Земану, когда они садились за небольшой столик. Не сдержавшись, Карел крикнул: — Перестань, а то получишь по морде!
Эман Заградник сразу перестал петь и с деланной наивностью спросил:
— Разве ты не любишь новые прогрессивные песни? Я думал, что доставлю тебе удовольствие!
Трактир взорвался злорадным смехом: смотрите, вот так потеха, он осмелился пошутить с председателем партийной организации, а нам, сидя в сторонке, можно позабавиться за чужой спиной... Эман, ободренный успехом у публики, тут же запел другую песню. На этот раз ее подхватили все остальные. Наверное, здесь собрались сегодня одни весельчаки. Но трактирщик почуял недоброе и прервал их веселье. Он схватил Эмана за плечо и вытолкал вон:
— Пошел отсюда, негодяй! 1Йе хватало еще, чтобы из-за тебя конфисковали мое добро! — И он включил на полную мощь радио, из которого лилась скучная спокойная музыка в исполнении духового оркестра.
Не спрашивая Земана, Карел Мутл заказал две рюмки водки и два пива. Он считал это само собой разумеющимся. Однако Земан лишь из вежливости сделал один глоток, в то время как Карел опрокинул рюмку водки и пиво и тут же знаком попросил трактирщика повторить. Земан молча наблюдал за ним. Что происходит с этим человеком? Раньше он таким не был. И зачем Карел его сюда затащил? Чтобы посмотреть на людей? Конечно, не мешает познакомиться с ними поближе, в непринужденной обстановке, когда они веселятся. Видимо, пребывание в трактире — единственное развлечение в этом захолустье. Зайти сюда после тяжелого трудового дня, чтобы прополоскать горло плохим пивом, поболтать, попеть, поорать громким голосом «для разрядки». Но Карелу-то зачем это нужно? Ведь его ждут дела и Бланка... «Счастливы ли вообще эти два человека?» — мелькнула вдруг мысль у Земана.
Карел опустошал одну кружку пива за другой.
— Видишь их? — проговорил он вдруг отяжелевшим языком и показал на соседний стол, за которым шел разговор, несомненно касавшийся их двоих. В голосе Карела уже чувствовалась жалость к самому себе, которая приходит с алкоголем. — И из-за них я должен уйти с фабрики? Бросить работу, которую люблю, бросить рабочих, с которыми прошли лучшие дни моей жизни и где доброе слово было добрым словом, а пощечина — пощечиной? Связать свою жизнь с этими недалекими сиволапыми мужиками, которые никак не хотят расстаться со своей землей и признают только одну философию: что им солнышко покажет и куда ветер подует? Нет уж! Об этом не может быть и речи!.. Две водки и два пива, пан трактирщик, — попросил он.
— Ты уже забыл, как мы с тобой когда-то запоем читали «Поднятую целину», Карел? Неужели ты не хотел бы стать здешним Давыдовым, который... — Земан искал слова, чтобы говорить убедительнее, но ничего подходящего в голову не приходило. — Который ведет крестьянские массы и учит их рабочей правде?
Карел Мутл выпил очередную рюмку водки, запил ее пивом и сердито стукнул кружкой о стол, чтобы трактирщик принес еще.
— Нет, не хотел! Ты даже не знаешь, Гонза, как я здесь несчастен... — У него неожиданно дрогнул голос. — Не надо было нам сюда переезжать! Этот дом, который мы унаследовали, камнем висит на шее. Разве мне нужна была собственность? Да пропади она пропадом! Все мечты мои рухнули. Ты уже в Праге, ты поручик и еще можешь в жизни многого добиться... И я тоже хотел, по крайней мере заочно, хотел чего-то достичь. А в результате — ничего! Сейчас будущее страны решается на больших стройках, ребята получают ордена, а я здесь вожусь на дворе с курами, хлопочу насчет цемента, чтобы подремонтировать хлев. Да и Бланка стала здесь какая-то другая, чужая, будто эта сельская рутина обволокла ее душу. Представь себе, она даже ходит помогать нашему священнику, она, жена коммуниста, председателя партийной организации!.. А какая это была раньше девушка, помнишь ее в феврале сорок восьмого? Твердая! Сильная! Настоящая комсомолка! Ведь ты же мне тогда завидовал, ну признайся, что завидовал... Все вы тогда мне завидовали... А здесь она стала на себя не похожа...
Так Карел прерывающимся голосом изливал накопившуюся в нем горечь и пил, пил, пытаясь утопить свою боль на дне рюмки и пивной кружки.
Земан молчал, слушал, грустно смотрел в отсутствующие глаза Карела, которые все больше и больше угасали и блекли... Когда Земан днем осматривал с пригорка этот райский уголок, окруженный зеленью прелестных рощиц на холмах, любовался гладью реки, поверхность которой волнует слабый, напоенный ароматом ветерок, лугом и полями, он думал, что здесь должны жить только счастливые люди. Увы, ожидание его не оправдалось. Такие люди здесь не живут, к сожалению.
И ему стало очень жаль чего-то...
Когда Земан с Карелом дотащились до дома, было уже довольно поздно.
— Не сердись, Бланка, — оправдывался Земан. — Мы немножко выпили, ведь столько лет не виделись. Уложи его спать, он за ночь проспится.
Но Карел Мутл схватился за дверной косяк и не хотел идти дальше. Бланка даже с места не тронулась, чтобы ему помочь, только покраснела от стыда. Тогда поднялся старый Свобода, схватил Карела под руки и оторвал его от косяка.
— Пойдем, Карлуша, я тебе постелю...
Карел, однако, вырвался и, бросив на Бланку сердитый взгляд, проворчал:
— Оставьте меня, я сам все сделаю.
Покачиваясь, будто шел по палубе корабля, он побрел в спальную комнату. Свобода на всякий случай пошел следом.
Земан и Бланка остались в горнице одни. Только сейчас при свете электрической лампочки Земану бросилась в глаза безвкусное сочетание городских вещей и предметов сельского быта. На полу, выкрашенном коричневой краской, лежал новый ковер, стояли тут книжный шкаф и современный диван, за диваном на стене висело какое-то подобие ковра с оленями и луной, на кресле лежала подушка с вышитыми красными маками, на столе красовалась ваза с искусственными цветами, возле нее овальная рамка со свадебной фотографией — две прижатые друг к другу головы, как будто фотограф в приступе бешенства сломал изображенным на ней людям позвоночники.
Бланка села на диван под фотографией, грустно опустила руки и, не поднимая на Земана глаза, тихо выдавила из себя:
— Это не единственный случай, Гонза. Он теперь пьет гораздо чаще...
Земан сел рядом с ней и тихо, осторожно спросил:
— Никак не могу понять, Бланка... Что между вами произошло?
— Не знаю, — печально ответила Бланка. — Что-то испортилось. Как в часах иногда пружина ломается... Пробежала вдруг между нами черная кошка — и все, конец. Но в этом виноват только он! — повысила она голос.
Земан не удержался, спросил:
— А священник?..
Бланка вспыхнула:
— Неужели жаловался?
— Я всегда считал тебя неверующей.
— То, что я делаю, не имеет отношения к вере, — отрезала она. — Поверь мне. Я такая же, какой была прежде. Дело в том, что я в долгу перед этим священником. В период оккупации, когда гестапо арестовало моих отца и мать, а все жители деревни, испугавшись последствий, отвернулись от нас, он единственный не испугался и ходил к нам с тетей. Этот человек помогал нам и делом и советом. Он много раз приносил нам еду, а мне игрушки. А теперь он совсем старый и одинокий. Я хоть убираюсь у него время от времени. Что в этом плохого? По крайней мере с мудрым человеком могу поговорить. Он добрый, Гонза. Гораздо лучше некоторых жителей этой деревни.
— Тебе, конечно, виднее, — сказал Земан. — Я верю тебе! — И он сочувственно погладил Бланку по руке.
Они сидели перед домом на деревянной скамейке и молча смотрели на небо, усеянное яркими звездами. Прямо против них висела Большая Медведица. Звезды сверкали над их головами точно украшения на рождественской елке, только вытяни руку, немножко приподнимись на носках — и дотянешься до этого блестящего чуда. Некоторые звездочки мигали, как будто замирали в огромной дали, потом вдруг отрывались и, падая вниз, сгорали.
Когда падает звезда, то загаданное влюбленными желание обязательно исполнится!
— Когда я была девочкой, расположение звезд в этом созвездии всегда напоминало мне королевскую корону, — прошептала неожиданно Бланка. — Не знаю почему, но никто больше корону там увидеть не мог.
— А мне, — Земан посмотрел вверх, — эти четыре звезды с тем хвостиком напоминали бумажного змея.
Ночь стояла теплая, душная. Над деревней повисла сонная тишина, только крикнет ночная птица да изредка донесется собачий лай. Иногда со стороны трактира были слышны громкие песни, звуки гармошки Эмана, крики и смех подвыпивших мужчин. Но это доносилось издалека, как из-за глухой стены.
Они сидели рядом, и Земан с тоской подумал, что со стороны выглядят они сейчас, наверное, довольно банально. И ему и ей вдруг стало не по себе. Они неуверенно, на ощупь подбирали в этой душной ночи слово к слову. И опять упала звезда...
— Мне иногда бывает так тяжело, Гонзик, — тихо призналась Бланка. — Но сегодня... Мне хорошо...
Земан помолчал с минуту, потом так же тихо сказал:
— И я тоже рад, что оказался вместе с тобой... — Он тут же поправился: — С вами обоими. Ведь вы — частичка моей молодости.
Бланка вздохнула:
— Если бы я только знала, где найти свою часть того давнего старого счастья! — И она снова замолчала.
Земан чувствовал, как поддается дурману этой ночи, чувствовал близость тела Бланки. Он несмело положил свою руку на шероховатое дерево лавки рядом с ее рукой, чувствуя, как его пальцы словно магнитом притягиваются к ней... Вот они встретились с ее пальцами...
Неожиданно за ними открылась дверь, на пороге появился старый Свобода:
— Иди, Бланка, ему нехорошо.
Они сразу очнулись.
Бланка поспешно ушла. На ее место возле Земана уселся Свобода. Он будто знал, о чем они здесь разговаривали.
— Они еще любят друг друга, Гонзик, — сказал он. — Очень любят! Только вот не могут об этом сказать. После того несчастья они как бы потеряли общий язык.
Земан насторожился:
— После какого несчастья?
— Ребенок у них умер... Я находился здесь один, когда начались роды. Карел, как всегда, был занят партийными делами. Я бросился в школу, чтобы вызвать по телефону доктора, тебе ведь известно, как у нас с докторами. Когда я возвратился, ребенок уже родился... мертвый... Это был мальчик. Потом объяснили, что он захлебнулся околоплодными водами...
— Значит, это был мальчик?
— Мальчик... Ты же знаешь, что это значит для женщины, Гонзик. Полгода она ходила как тень, а при виде детской коляски начинала плакать. А Карел начал пить, ему стало ненавистно здесь все. Единственное его желание — вырваться отсюда. А ведь здесь так хорошо, правда?.. И при этом сделать-то надо всего малость — взять ее на руки, обнять хорошенько, чтоб у нее дух захватило, и сказать: «Я тебя очень люблю, Бланка, все будет хорошо...» Она ждет этого, Гонзик, и она была бы благодарна каждому, кто бы ей помог... Каждому, слышишь?.. Может быть, и тебе... — добавил он осторожно и испытующе посмотрел на Земана, но вряд ли сумел в темноте рассмотреть его лицо.
Земан быстро сказал:
— Не бойтесь, я завтра уеду. Вообще-то мне больше в районный центр нужно. Я остался здесь только на одну ночь.
— Ты выбрал хорошее время, — с нескрываемым облегчением проговорил Свобода. — Сегодня как раз самая прекрасная июньская ночь — душистая. В такую ночь лучше бы сидеть с какой-нибудь девушкой, а не с таким замшелым дедом, как я. Посмотри, вон из-за холма выходит месяц. Через минуту он засияет, как большая медовая ватрушка...
Земан уже раньше заметил зарево над горизонтом и при словах Свободы снова посмотрел в сторону леса. Неожиданно он вскочил со скамейки:
— Нет, дядя Йозеф, это не месяц! Это где-то горит!
В ту же минуту по деревне разнесся тревожный колокольный звон, и глубокую летнюю ночь пронзила резкая сирена пожарной машины.
3
Новый планицкий коровник горел всю ночь.
Три пожарных команды из Планице и близлежащих сел тщетно пытались погасить огонь. Длинные красные языки пламени лизали и уничтожали еще не оконченное творение рук членов планицкого сельскохозяйственного кооператива. Очевидно, подожжено было в нескольких местах одновременно. Поджигатели, видимо, использовали какой-то горючий материал. Кроме того, внутри коровника лежала солома, подготовленная для подстилки коровам. Так что новостройка пылала во тьме ярким факелом, жар от нее исходил такой, что люди даже не рисковали приблизиться. В конце концов, взвесив ситуацию, тушившие пожар решили сосредоточить усилия на том, чтобы не дать огню распространиться, и стали поливать водой рядом стоящие избы и сараи.
Сколько же труда было затрачено на то, чтобы построить этот коровник! Люди бескорыстно работали на воскресниках и субботниках. Несколько безземельных крестьян, одним словом — бедняков, которым нечего было терять, основали здесь три года назад кооператив. Вся деревня смеялась над ними как над фантазерами, когда они начали совместно обрабатывать свои крохотные полоски земли, разделенные большими массивами богатых землевладельцев. Однако вскоре произошло объединение наделов, причем кооператив получил изрядный кусок земли, выкроенный как раз из участков злостных насмешников. Потом здесь появился первый трактор, государство экспроприировало для бедняков технику — сеялку, молотилку, веялку, косилки, — и люди перестали смеяться. Нашлись умные головы и среди середняков, которые, поразмыслив, тоже вступили в кооператив.
А потом, наконец, по тем, кто рьяно выступал против кооператива, был нанесен серьезный удар. Служба безопасности устроила обыск у самого богатого кулака в деревне Вацлава Заградника и обнаружила у него скрытые запасы зерна, муки, кожи, мануфактуры и промышленных товаров. То, что произошло, было весьма похоже на раскулачивание, но до суда дело не дошло: старый Заградник повесился в сарае вместе со своей женой. Таким образом, от старой крепкой кулацкой семьи остался только один Эман, который с легким сердцем и без всякого сопротивления передал отцовское имение в кооператив. Он не имел хозяйской жилки и был в семье, так сказать, «уродом». Короче говоря, не в отца пошел — предпочитал шататься по трактирам, вести веселую жизнь с дружками. Привыкнув тратить отцовские деньги, он совершенно не беспокоился об их накоплении.
После операции, проведенной органами безопасности, противники коллективизации совсем попритихли, и вскоре все жители деревни добровольно вступили в кооператив. Испугались зажиточные хозяйчики, ведь и за ними водились грешки, и у них были тайники с разными запасами, да и деньжонки немалые были припрятаны. Поэтому боялись обысков как черт ладана.
Численно кооператив сразу вырос, но дела в нем шли далеко не блестяще. Его председатель, бывший сельский кузнец Йожка Вчелак, был человек нерешительный, слабый организатор, и главное, никудышный хозяйственник. Для обработки полоски земли, которой он владел раньше, его знаний и умения хватало, а теперь, когда надо было руководить многими людьми, техникой, выращивать урожай на больших площадях, он растерялся. Но бывшие хозяева не помогали ему, не советовали, как лучше вести дела. Заложив руки за спину, они с наглой усмешкой и даже издевкой говорили: «Ну, давай приказывай, что нам делать, решай, если ты нас сюда пригнал. Ты все должен знать, ведь ты же коммунист». Он пробовал с ними по-доброму, просил, требовал, но изменить положение к лучшему не сумел, а участия и сострадания в сердцах тех, о кем имел дело, так и не нашел. Более того, все стали называть его плаксой. А за его спиной шел злой шепоток, бог знает кем пущенный, будто бы он и выдал старого Заградника и теперь на его совести две человеческие жизни. Плакса Вчелак узнал об этом, но вместо того, чтобы энергично пресечь подобного рода слухи, совсем пал духом и начал пить.
Стало ясно: если ничего не предпринимать и пустить дело на самотек, то кооператив развалится. Нужно было найти и поставить во главе коллективного хозяйства нового человека, способного предотвратить надвигавшийся крах. Было ясно и другое — налаживанию дел могло помочь только развитие животноводства, обобществление домашнего скота и совместное его выращивание, производство в больших объемах молока, говядины и свинины. Поэтому в кооперативе и начали строить коровник, и у людей появилась надежда спасти кооператив...
А теперь от бывшего коровника остались лишь дымящиеся руины, закопченные четыре стены с полопавшимися стеклами да провалившиеся обгоревшие балки кровли.
Жители, всю ночь впустую сражавшиеся с огнем, невыспавшиеся и грязные, уныло скручивали шланги, собирали ведра, багры. Ими вдруг овладело желание все бросить, забыть, закрыть глаза и заснуть.
Пожар тушили почти все, у кого были здоровые руки и ноги, даже те, кто наиболее рьяно выступал против объединения крестьян. Такое уж в деревнях неписаное правило — в случае пожара забываются все распри и обиды, на борьбу с огнем поднимается вся деревня. Вместе с жителями деревни всю ночь тушили пожар и Земан со старшиной Матысом. Пани Томанова тихо уговаривала своего мужа:
— Пойдем, тебе надо хоть немножко поспать. В восемь 9утра начинаются уроки.
Однако пан управляющий не трогался с места, хотя ему уже давно нечего было делать на пожарище. Потрясенный этой ужасной ночью, он понуро сидел на обгоревшем бревне.
— Что я теперь скажу детям, — жалобно причитал он, — как мне теперь смотреть им в глаза, как объяснить им, что и здесь, среди нас, среди их родителей и знакомых, есть враг республики, поджигатель?!
— Вот видите, пан управляющий, а вы мне не верили, — осторожно напомнил ему Земан.
— Только бы схватить этого негодяя! — зло процедил сквозь зубы Бабицкий, сжав кулаки, размеры которых могли привести в ужас кого угодно. — Только бы узнать, кто это сделал!
— Кто? — прохрипел еще не совсем протрезвевший Карел Мутл. — Эман Заградник, кто же еще?! Решил отомстить. Только у него была причина для этого. И кстати, только его одного и не было здесь во время тушения. Так?
— Не бойся, — заверил его Матыс, — мы его найдем. Где он может спрятаться?.. Разве что в лесу. Далеко от нас он не уйдет.
В эту минуту у пожарища резко затормозила «татра», и из нее вышли два человека. Анна Шандова бросилась навстречу одному из них, обняла его и зарыдала:
— Павел!.. Здесь всему пришел конец... Мы не знаем, что делать дальше...
Плотный мужчина средних лет, с энергичным лицом, легко высвободился из ее объятий и прикрикнул:
— Какой конец?! Это они хотели бы видеть конец! Но они забыли, что коммунисты просто так не сдаются! — Он за руку поздоровался с остальными. — Выше головы, товарищи! А ты не реви, сестра, — повернулся он к Шандовой. — Не паникуй... Подготовьте для обобществленных животных помещение старого пивоваренного завода. Это ведь можно сделать, не правда ли? А в воскресенье созывайте общее собрание коммунистов и членов кооператива. Я приеду. С завтрашнего дня к вам для оказания помощи буду посылать бригады с фабрики. Недели за три построим новый коровник. Ну как, идет?.. Они хотят устроить пробу сил, ну что ж, давайте покажем им, с кем они схватились.
Чувствовалась внутренняя сила этого человека, он пользовался заслуженным авторитетом среди сельских жителей, но Земана больше интересовал тот, кто приехал вместе с ним.
Тем временем Шанда подал руку Земану, представился:
— Павел Шанда, секретарь районного комитета партии.
— Поручик Земан.
— Мы знаем о вас, товарищ. Так что вам удалось установить?
— Это был поджог. Среди обгорелых бревен мы обнаружили канистру, в которой, очевидно, была нефть. Вот, пожалуй, и все. — Земан устало пожал плечами. — Другие следы уничтожили огонь, вода и люди, которые тушили пожар.
— Ничего, мы их разыщем, — уверенно заявил Шанда и представил Земану того, с кем приехал: — Это поручик Житный. Начальник районного отдела госбезопасности.
Житный только улыбнулся:
— Мы с Земаном знакомы еще с тех пор, когда частенько постреливали. Но теперь нам задали задачу посложнее. Дело в том, что это не совсем обычный поджог. Посмотрите, чем одарили ночью наш район... — Он вытащил из портфеля пачку грязных листовок и протянул их Земану...
Да, это был тот самый человек, с постоянной иронической усмешкой на неподвижном лице, с которым судьба связала Земана в решающие февральские дни.
— Так, значит, у той спирали есть мерзкая змеиная голова, — тихо произнес Земан. — Я этого ожидал. — Потом он обратился к остальным: — Надо было бы поискать этого Эмана. Прочесать лес. Я бы также хотел поговорить с вашим лесником. Кто из вас пойдет с нами, товарищи?
Стоило Земану произнести эти слова, как все вдруг оторопели, растерялись, будто оказались в тупике. Смерть старых Заградников после рейда сотрудников госбезопасности все еще висела мрачной тенью над деревней, и жители, естественно, хотели быть подальше от того, что в будущем могло бы осложнить их жизнь. Они молчали.
В конце концов Бабицкий сказал за всех, выразив общее мнение:
— Мы устали за ночь, да к тому же настает утро, а нам надо собираться на работу. Так что это уж ваше дело искать преступников.
Сказав это, железнодорожник повернулся и пошел домой, остальные последовали его примеру.
Из жителей села возле пожарища остался один только Карел Мутл.
— Я пойду с вами! — решительно заявил он.
Они брели по сосновому лесу среди папоротников и кустов черники, мечтая о том, чтобы где-нибудь меж золотистых стволов сосен появилось лесное озеро с чистой водой, к которой можно было бы припасть и ополоснуть вспотевшее лицо, искусанное тысячами комаров и мошек, поднимавшихся с травы и из зарослей кустов, через которые продирались идущие. Но вместо кваканья лягушек до их слуха донесся резкий звук пил, вгрызавшихся в стройные стволы высоких сосен где-то впереди.
Увидев на просеке группу полицейских, лесорубы распрямили уставшие спины, вытерли пот. Появление неожиданных гостей давало законный повод для отдыха и глотка пива из бутылок, заботливо укрытых в тени деревьев.
Итак, группа рабочих во главе с бородатым и строгим лесником Босаком с интересом ждала, что будет дальше.
Карел Мутл молча кивнул в сторону долговязого парня и коротко бросил:
— Здесь он, так я и знал!
Старшина Матыс, который думал, что Земан еще не видел этого человека, добавил:
— Это Эман Заградник, товарищ поручик.
Эман понял, что интерес незваных гостей вызывает его персона. Он неторопливо всадил топор в ствол спиленной сосны и спросил:
— Что вы от меня хотите?
— Где ты был сегодня ночью?
— Дрыхнул, — усмехнулся Эман.
— Но не дома!
— В стогу!
— А почему?
— Захотелось мне в стожке поспать. Прекрасная была ночь. Я раньше всегда спал в стогу, когда выдавалась такая ночь. Но только в своем, — сознательно провоцировал их Эман.
Земан молча наблюдал за ним. Прислонившись к грубой коре дерева, он в раздумье жевал сорванную травинку, не вмешиваясь пока в допрос старшины.
— Почему ты здесь прячешься? — Старшина, видимо, хотел продемонстрировать пражскому криминалисту всю свою хитрую систему проведения расследования.
— Я не прячусь. Я здесь работаю.
— С каких пор?
— С сегодняшнего дня. Надо же мне как-нибудь содержать себя — у меня ведь теперь, с вашей помощью, ничего не осталось.
— Почему не идешь в кооператив?
— А кто меня возьмет после того, как я побывал в тюрьме? Я ведь теперь для всех только проходимец и уголовник, — усмехнулся Эман. Его речь была лениво-неторопливой, растянутой, явно чувствовалось, что он с ними играет, дурачит их.
— Что тебе известно о пожаре?
Лицо Эмана вытянулось в ироническом удивлении.
— О каком пожаре? Опять у вас что-то сгорело, товарищи?
Это паясничанье взбесило Карела Мутла. Он уже не мог больше терпеть:
— Перестань строить из нас дураков! Кто поджег коровник? Говори!
Эмана, однако, этот окрик не вывел из равновесия. Точно так же, как и старшине, он неторопливо ответил Мутлу:
— Откуда мне знать? Мне никто не исповедуется. Тебе-то об этом сподручнее знать. Твоя жена к исповеданию гораздо ближе, как-никак регулярно ходит в дом попа...
Карел Мутл вне себя от злости подскочил к нему:
— Сволочь!
Тут вмешался лесник Босак:
— Хватит! Драться я вам здесь не позволю! — Он разнял их и гаркнул Эману: — Собирай свои манатки и проваливай отсюда. Не хватало еще, чтобы у меня здесь арестовывали!
Житный, который до сих пор не принимал участия в разговоре, подошел поближе:
— Почему вы его прогоняете, пан лесник? Мы ведь только задали ему несколько вопросов.
— Мне не нужны уголовники, как, впрочем, и антигосударственные элементы, — парировал Босак. — Эти леса пользуются хорошей репутацией, я не позволю бродить здесь всякой дряни!
Земан пытливо посмотрел на него:
— Я рад, что вы такой принципиальный, пан лесник.
— А вы уверены, что в вашем лесу действительно нет ни одного негодяя? — спросил Житный.
— За этот лес я ручаюсь! — решительно ответил Босак. — Я знаю здесь каждый укромный уголок, каждую тропинку, обошел его вдоль и поперек. Здесь только эта бригада да я. И сейчас еще здесь находится мой сын. Приехал из Праги на каникулы.
— Наверное, насовсем, пан лесник, а? — насмешливо бросил Мутл. — Его же исключили после того, как он стащил на факультете какие-то деньги... В наш национальный комитет прислали об этом письмо.
— Не надо было вам упоминать об этом, пан Мутл. Вопрос уже давно решен, а те деньги Ярда вернул.
Между тем Эман Заградник так же неторопливо выдернул топор из бревна, сунул в карман завернутый в бумагу завтрак и бутылку пива. Потом, пошарив в зарослях, вытащил оттуда гармошку и повесил ее на плечо. Он уходил так, будто все происходившее здесь его совершенно не касалось. Однако, проходя мимо Карела, он с ненавистью процедил: «Все равно я тебя где-нибудь прибью, доносчик!»
4
Ночной ветерок охладил раскаленную пыль дорог и вместе с приятной свежестью принес в раскрытое окно тршемошницкого участка КНБ дурманящие запахи лета. Недалеко в озерце квакали лягушки.
Земан и Житный уселись на койке, расстегнув рубашки и ослабив узлы галстуков, и пили из чашек черный кофе, которым их угостил старшина Матыс. Земан поглядывал на поручика Житного и раздумывал над их судьбами. Вот вам, пожалуйста, еще несколько лег назад, в феврале, Житный командовал Земаном, учил его и усмирял, как молодого буйного несмышленыша, а теперь Житный здесь, в этом отдаленном захолустном районе, в то время как он, Земан, в том же звании служит в Праге. А может быть, это еще ничего не означает, может, он сейчас здесь больше нужен, чем где-либо...
Самому Земану просто повезло. На его участке в пограничной зоне появился один субъект, который под видом проводника предлагал бежавшим за рубеж свои услуги, а по пути заводил их в непроходимые леса и болота и там грабил и убивал. Земану пришлось принять участие в поимке этого зверя, и Ян был замечен начальником пражского уголовного розыска майором Павласеком. Вскоре майор взял его к себе в Прагу. Не обошлось, правда, без помощи Калины, друга Земана по концлагерю, теперь крупного начальника в министерстве внутренних дел.
— Да... доказательств у нас мало, товарищи, — устало произнес Житный. — Слишком мало, чтобы строить какие-то планы.
Земан уточнил:
— Собственно, ничего нет.
— Но у нас, по крайней мере, есть уверенность в одном, — продолжал Житный. — Это, несомненно, не какой-нибудь обычный поджигатель-психопат, руководствующийся чувством мести. В районе действует диверсионная группа с антигосударственными целями. Мы, конечно, пока не можем знать, домашняя ли это, так сказать, группа или же ею руководят из-за границы. Не знаем мы также и того, с кем она поддерживает связь и где скрывается.
— Эман Заградник наверняка об этом что-нибудь знает, — буркнул Матыс, который, как и Мутл, имел зуб на Эмана. — А может, он и есть один из них. Вы слышали, как он угрожал?
— Именно угрожал, — рассуждал вслух Житный. — Я считаю, что для диверсионной работы он слишком открыт и резок.
— А у меня никак не выходит из головы сам лесник, — неожиданно проговорил Земан.
— Почему? — быстро спросил Житный. — У тебя есть какие-нибудь подозрения? Ты думаешь, существует какая-то особая связь между ним и его сыном?
Земан покачал головой:
— Нет... Может быть, то, о чем я сейчас думаю, не имеет вообще ничего общего с этим делом. Знаете, почему меня послал сюда Калина? Во время войны мы сидели с ним в концлагере. В нашем блоке находился один парень по имени Мареш. Хороший был человек, прекрасный товарищ. И знаете, за что он там сидел? За то, что укрыл кое-какие вещи своего дяди, коммуниста. Он частенько нам говорил: «Помните, ребята, если я отсюда не выйду, то сообщите кому нужно, что меня выдал лесник Босак». Не суждено было этому парню выжить. Умер от тифа, бедняга. А теперь представьте себе, что Калина в наши дни получает в министерстве внутренних дел жалобу от какого-то лесника Босака. Невероятное совпадение? Известно, что донесшему однажды трудно устоять от искушения повторять это в дальнейшем. Итак, стало быть, вызывает меня Калина и говорит: «Наверное, это глупость, Гонза, но ты все-таки поезжай, посмотришь на этого Босака».
Житный слушал Земана с большим интересом.
— Ты думаешь, это он?
— Не знаю. Скорее всего, нет. Я знакомился с его документами. После войны он приехал в наш район. Но откуда — вот что неизвестно. Немало было тогда разговоров на этот счет. Босаков оказалось много, а Мареш умер... Да мы, собственно, не слишком интересовались Босаком. Не было повода. Вместе с Калиной мы просмотрели всю картотеку гестапо, но Босак как доносчик в ней не значился.
— А отчеты финансового органа смотрели? — спросил Житный.
— А зачем? — удивился Земан.
— Видишь ли, в свое время я занимался такими доносчиками и агентами, и кое-какой опыт в этом деле у меня есть. Доносы, касавшиеся собственности, посылались обычно финансовым органам, и имя осведомителя стояло всегда внизу, в загнутой части листа. Но финансовые архивы еще не изучены и не обработаны, нет времени...
— Спасибо за хороший совет. — Земан посмотрел через окно на темно-синее небо, которое пересекал Млечный Путь с миллионами мерцающих звезд.
— Я сам посмотрю эти документы, — улыбнулся Житный.
— Но это не поможет в расследовании нашего дела, товарищи, — нетерпеливо вмешался Матыс, боясь, как бы поджог коровника не отошел на второй план.
— Думаешь, не поможет? — посмотрел на него Житный с характерной для него таинственной улыбкой. — А что бы ты сам предложил?
— Попросить подкрепление. Нас здесь мало, а участок, согласитесь, большой. Бандиты могут спрятаться где угодно, и лови потом блоху в перине. А если предпринять большую операцию, скажем, прочесать всю округу цепью, то, глядишь, и обнаружим какой-нибудь след.
— Считаю такое мнение ошибочным, — резко возразил Житный. — Никакой большой операции! Ни в коем случае нельзя их спугнуть. Наоборот, надо вести себя так, чтобы они подумали, что мы зашли в тупик и что для них все кончилось благополучно. Это добавит им смелости и поощрит к новым действиям. Через день-два они снова начнут высовывать головы из своих дыр...
Много еще звезд упало с неба, прежде чем в здании КНБ в Тршемошнице погас свет в окнах и три сотрудника закончили разговор.
Карел Мутл, подходя к дверям своего дома, увидел, как от них вдруг отделилась чья-то тень. Старый Свобода, ожидавший здесь Карела, взял его за рукав.
— Плохо дело, Карел, — проговорил он шепотом. — Слышишь, как она там гремит посудой. Что-то нашла у тебя в кармане, — добавил он предостерегающе и подтолкнул Карела к двери.
Карел рывком высвободил руку и быстро вошел в коридор. Из кухни и вправду доносился стук тарелок, которые Бланка мыла в лохани. Но Карел не обратил на это внимания.
— Что бы она могла у меня найти? — бросил он через плечо тестю. Резко нажав на ручку двери, Карел вошел в кухню. Снял пиджак, повесил его на спинку стула, сел сам. Лицо его было хмурым, он даже не поздоровался с женой.
— Дай мне что-нибудь поесть, — сказал он, не меняя выражения лица.
— Ешь там, где ищешь себе дом, — отрезала Бланка.
Уверенность Карела поколебалась.
— А где я ищу дом?
Бланка протянула руку к буфету, бросила на стол какое-то письмо:
— Вот где!
Карел уже понял, из-за чего сыр-бор. Он пробежал лист глазами и решил продолжать разговор тем же независимым тоном.
— Ну и что здесь особенного?
— А то, что ты даже не посчитал нужным сказать мне, что хочешь переезжать!
— Но мы же хотели переехать, разве не так?
— При чем здесь я, если ты не хочешь со мной считаться?!
Старый Свобода между тем потихоньку пришаркал из коридора и в нерешительности остановился в дверях. С болью в сердце смотрел он то на дочь, то на зятя, не зная, как предотвратить надвигавшуюся бурю.
— Дети, прошу вас, будьте благоразумны, — проговорил он, но Бланка с Карелом не услышали его.
На лбу Карела от возбуждения вздулись жилы.
— Снова начинаешь? — громко выкрикнул он.
— Если ты скрыл от меня, что тебе выделили квартиру от фабрики, то ты мог скрыть от меня и женщину, которая, может быть, уже там живет!
— Ты совсем с ума сошла!
— Может, тебе будет с ней лучше, — всхлипнула Бланка. — Она будет тебя понимать... родит тебе... здоровых детей...
— Опять вы завелись, ненормальные! Нет, я этого слушать не желаю! — не вытерпел Свобода, взял кепку и вышел на улицу.
— Ведь это же все бессмыслица, — пытался Карел успокоить свою жену. — Я ведь хочу только одного: начать снова. Слышишь? Начать все сначала и лучше. Жить и драться за лучшую жизнь. Бежать из этой гнилой дыры, пока я здесь совсем не спятил!
— Ну и беги!
— Но ты же пойдешь со мной?
— Нет!
— Бланка!
— Нет, то, что испорчено, надо исправлять здесь, на месте.
— Я тебя предупреждаю! — снова перешел на крик Карел. — Я больше так не могу, и если ты со мной не пойдешь, я уйду один.
— Иди. Хоть сейчас! — выпалила Бланка.
Она выскочила из кухни и через минуту появилась с периной в руках. Швырнула ее Карелу на колени и, не помня себя, бросила ему в лицо:
— Топай отсюда! И перину захвати, чтобы духу твоего не осталось в моей постели!
Карел, белый как мел, встал, взял перину и шагнул в горницу, громко захлопнув за собой дверь. Бланка опустилась на стул и заплакала.
Неожиданно за ее спиной, в прихожей, стукнула дверь. Бланка проглотила слезы, вытерла рукой покрасневшие щеки и сдавленным от плача голосом спросила, не оборачиваясь:
— Это вы, папа? Вы вернулись? Если у вас нет денег на пиво, возьмите в буфете!
Но ей никто не ответил. Тишина была такая странная, что это заставило ее повернуть опухшее от слез лицо.
Она застыла, не в силах даже вскрикнуть.
В дверях стояли двое незнакомых мужчин в черных резиновых плащах и с черными повязками на лице. В руках их были пистолеты. Один из них спросил приглушенным голосом:
— Где твой муж, отвечай быстро!
Бланка встала и прижалась всем телом к двери в соседнюю комнату, куда минуту назад вышел Карел.
— Зачем он вам нужен? — вырвалось у нее. — Я не знаю...
Один из незнакомцев понял, почему она подошла к двери и закрыла ее своим телом. Он направил на Бланку пистолет:
— Лжешь. Прочь с дороги!
Бланка запричитала:
— Ведь он добрый человек! Что он вам сделал плохого?
Мужчины бросились к ней, пытаясь оторвать ее от двери.
Бланка отчаянно сопротивлялась.
— Его нет дома! Говорю вам, его нет дома!.. Нет...
В этот момент дверь за ее спиной открылась, и в кухню ворвался Карел с охотничьим ружьем в руках, нацеленным на незваных ночных посетителей.
— Так проходите, если вы пришли ко мне!..
И Карел выстрелил.
Один из мужчин закричал, дробь, видно, попала ему в плечо, и бросился наутек. Второй впопыхах успел дважды выстрелить не целясь и через секунду тоже исчез за дверью. Снаружи еще некоторое время доносился их топот, потом вновь установилась тишина.
С минуту Карел и Бланка стояли неподвижно.
Все, что произошло, было настолько невероятным, что показалось им кошмарным сном, горячечным бредом.
Карел подскочил к Бланке и так крепко обнял, что почувствовал, как стучит в груди ее испуганное сердце.
— С тобой ничего не случилось, Бланка? — спросил с тревогой и повернул к себе лицо жены. Глаза Бланки все еще были наполнены страхом. — Боже мой, ну скажи же что-нибудь! С тобой ведь ничего не случилось, правда?
Бланка покоилась в его объятиях, как неживая кукла, она была не в состоянии вымолвить ни слова и только покачала головой. Но в глубине ее души возникло чувство блаженства.
5
Планицкий священник и пан управляющий Томан были большими друзьями. Им совсем не мешало, что они исповедовали разную веру: пан священник свою пресловутую религиозную, в господа бога, а Томан — рабочую, большевистскую. Хотя иногда они и спорили, отстаивая свои взгляды, но спор их никогда не перерастал в неразрешимый конфликт, который не допускал бы компромиссов. Возраст научил священника терпимо относиться к мнениям других людей. Он давно уже не был тем молодым, страстным проповедником, который когда-то громогласно обращался к людям с церковной кафедры, вдалбливая им под угрозой вечного проклятия божественные истины. Долгие годы, проведенные в сельском костеле, научили его любезности, пониманию человеческих слабостей, сознанию того, что жизнь справедлива, прекрасна и божественна, такая, какая она есть, со всеми ее ошибками, прегрешениями п заблуждениями.
И теперь на научные аргументы Томана священник отвечал с любезной улыбкой: недостаток образования влечет за собой неверие в бога, а вот высокообразованность и развитие науки неминуемо приведут к пониманию высшей истины... Когда вы познаете все, что можно познать, только тогда вы осознаете, как все-таки непознаваем без бога этот мир... Когда вы взглянете на мир с высоты достигнутого, то у вас захватит дух от сознания того, как много вы еще не знаете, и вы с уважением склоните голову перед тем, кто создал этот непостижимый божественный порядок и кто, наделенный божественной мудростью, будет всегда знать больше, чем вы...
После сентенций подобного рода Томан предпочитал отвечать, что он уважает религиозные убеждения священника и спорить с ним не собирается. Хотя нетрудно было догадаться, что у него попросту нет аргументов, чтобы опровергнуть подобные утверждения. Мысленно он допускал, что священник образованнее его, а поэтому в дискуссии бывает более тонким, изощренным, хитрым. В конце концов, у священника и времени на чтение больше, чем у него, Томана.
Обязанности не слишком обременяли священника, поэтому он почти целыми днями мог заниматься любимыми делами — своим садом и чтением книг, в то время как управляющий и днем, и вечером должен был много времени отдавать школе, детям, подготовке к занятиям, любительскому хору, партийной работе. На книги и газеты ему оставалось только позднее ночное время. Томан завидовал также богатой библиотеке священника, в которой были собраны все наиболее значительные произведения из чешской и мировой литературы — и не только это. В ней были также философские сочинения и энциклопедические словари, в которых можно было найти почти все из всех областей человеческого знания. Томан одалживал у него эти книги, но зачастую вынужден был с чувством внутренней неудовлетворенности возвращать их недочитанными, потому что не в силах был преодолеть усталость и вчитаться, например, в «Доктора Фауста» Манна, о котором священник так вдохновенно и взволнованно рассказывал. Однако священник никогда не показывал своего превосходства в образовании, наоборот, стоило ему почувствовать, что учитель слаб в той или иной области, как он тут же тактично и мягко переводил разговор на другую тему, с которой Томан был, так сказать, на «ты», например на древнюю чешскую литературу, которую оба они так любили.
Они, собственно, были двумя единственными образованными людьми в деревне и, естественно, не могли чураться друг друга. Наоборот, они взаимно нуждались друг в друге. Томан созывал собрания, проводил всевозможные мероприятия в те дни, когда не было церковных служб и религиозных праздников, а священник, со своей стороны, никогда не выступал против этих мероприятий, не настраивал людей не принимать в них участие, больше того, люди неоднократно слышали от него слова одобрения по поводу каких-либо начинаний местных властей.
Обычно они встречались по вечерам в своих садиках, расположенных по соседству, хвастались друг перед другом расцветшими по весне волчьими ягодами и крокусами, а осенью игольчатыми астрами, обменивались опытом обрезки яблонь и роз. Томан, на которого эти встречи действовали успокаивающе, улучшая его настроение после дневной суматохи, ожидал их с нетерпением и явно расстраивался, когда не видел за забором белую голову священника и не слышал его тихие, произнесенные с улыбкой слова: «Бог в помощь, пан управляющий, вот и снова вечер наступил, и еще одним божьим днем укорочен наш путь к могиле».
В тот вечер эта привычная фраза уже давно прозвучала, и пан управляющий Томан сидел в своем школьном кабинете, склонившись над методическими указаниями на новый учебный год, а священник, удобно устроившись в своей комнате под красивой деревянной настольной лампой, читал библию. В былые времена не каждый вечер брал он ее в руки, но к старости начал все больше и больше осознавать мудрость этой книги, которую он знал почти наизусть. Теперь он склонен был полагать, что это не только книга о вероучении, но и значительное литературное произведение.
Священник каждый день читал газеты и хорошо знал, что происходит в мире. И нужно сказать, новой войны он не желал. Наоборот, стоило ему вспомнить войну минувшую, как тело его охватывала неудержимая дрожь, он как будто уходил в себя, глаза его теряли приветливость, подернутые дымкой печальных воспоминаний. После этого он обычно исступленно молился целыми часами, не в силах сосредоточиться на чем-либо ином...
Неожиданно его глубокие размышления прервал тихий, но настойчивый стук в окно. Священник удивленно поднял голову, ведь была уже ночь. Однако он все же встал и тяжелой походкой подошел к окну; в этой деревне живут только добрые люди, которые его любят, так чего же ему бояться?
— Кто там? — спросил он.
За окном послышался приглушенный мужской голос:
— Друг! Побыстрее, прошу вас! Откройте!
Священник скорее воображал, нежели видел человека, произнесшего в спешке эти слова. Там, за стеклами и занавеской, просматривался почти растворившийся в темноте силуэт. Священнику и в голову не пришло спросить, почему этот «друг» не назвал своего имени и почему он не постучал в дверь, как обычно делают люди.
Он открыл окно. В комнату проникло дыхание душной летней ночи, занавески заколыхались под неожиданным напором ветра, который возвещал приближение грозы; небо над горизонтом уже вспарывали молнии.
— Что случилось? Кто-нибудь умирает и хочет исповедоваться? — участливо спросил священник.
— Нет! — сказал неизвестный и пружинисто вспрыгнул на подоконник. — Я просто пришел вас навестить. Вы одни?
На незнакомце был черный резиновый плащ, лицо его заросло щетиной, колючие глаза иронически улыбались.
Священник немного испугался, когда мужчина спрыгнул внутрь комнаты.
— Кто вы? Чего хотите? Зачем навестить? Я никого не приглашал и никого не ждал!
— Сейчас вы все поймете. Хорошо, что вы дома один. Двоим нам говорить будет гораздо лучше. — Аккуратно закрыв за собой окно, он извинился: — Простите меня за этот необычный визит, но дверь вашего дома хорошо видна с улицы. — Он быстро обошел все помещения, тщательно и со знанием дела осмотрел все углы и шкафы.
— Что вы себе позволяете? Уходите отсюда немедленно! Я вас не знаю! — возмущенно воскликнул священник.
Но человек только спокойно улыбнулся:
— Вот видите! А я уже живу в этой деревне целый месяц!
— У кого?
— Это не имеет значения. Важно сейчас то, что там я не могу больше находиться и поэтому хочу переселиться к вам.
Священник задрожал от негодования. Если бы не его возраст, он вышвырнул бы этого непрошеного гостя за дверь.
— Не понимаю... Какое мне до вас дело? По какому праву вы решили у меня поселиться? Покиньте мой дом, пожалуйста...
— Очевидно, я просто хочу добиться вашей христианской любви, — ухмыльнулся неизвестный.
— Я старый человек и хочу покоя!
Священник снова почувствовал силу, он уже оправился от испуга. Он подскочил к окну и снова широко открыл его. Священник знал: стоит ему лишь крикнуть, как все деревенские псы тут же проснутся и душная предгрозовая ночь наполнится их громким тревожным лаем.
— Уходите! Немедленно уходите... или я позову на помощь!
Однако неизвестный даже не пошевелился. Тихо, с улыбкой, он спросил:
— Кого же? Уж не патера ли Лоренца?
Чувство негодования, охватившее было священника, снова исчезло, губы его побелели от страха. Постепенно, как бы колеблясь, он начал сдаваться. Закрыв окно, он прошептал:
— Но ведь он... Что вы о нем знаете? Он ведь давно здесь не живет...
— Верно, здесь он не живет. Он теперь живет в Мюнхене. И часто о вас вспоминает. Добрым словом, конечно. Он, кстати, поведал мне кое-какие интересные вещи о вашем прошлом, далеком прошлом времен войны.
Это доконало священника. Собрав последние силы, он спросил:
— Скажите, ради бога... Кто вы, собственно, такой?
Поняв, что старик повергнут на колени, незнакомец сказал со спокойным превосходством, что больше было похоже на приказ, нежели на ответ:
— Для вас я... штабс-капитан. Думаю, что на первое время этого будет достаточно. А теперь покажите мне, где у вас кровать. Я страшно хочу спать.
Говорят, что случай может решить все. Человек, которого искали в этой деревне Земан с Житным и который нашел теперь прибежище в доме священника, был не кто иной, как штабс-капитан Кристек, хорошо знакомый читателю по февральской «охоте на лис», проведенной несколько лет назад.
6
Сотрудники угрозыска фотографировали, снимали отпечатки пальцев, устанавливали траектории пуль, искали стреляные пули и гильзы.
Снаружи, за забором, собралась кучка любопытных, пораженных событием, взбудоражившим всю деревню. Ничего подобного здесь отродясь не видывали. Правда, когда-то в деревне застрелили священника, но это было скорее легендой, чем историческим фактом. Это случилось более ста лет назад, и убийство было совершено, по одним данным, братьями священника, а по другим — его незаконнорожденным сыном. Но это было так давно, что люди с неуверенностью показывали на кладбище на поваленный крест и полуизъеденную ржавчиной металлическую ограду вокруг могилы. Надпись от бесчисленных дождей и снегов стала неразборчивой — бог знает, кто там лежит в этой старой могиле.
И вот теперь здесь, в этой тихой деревне, где жители знали друг друга с первых детских шагов, где всегда было известно, что варится на обед в том или ином доме, кто кому дал пощечину и за что, кто с кем тайком гуляет, — здесь чуть было не произошло убийство. Невероятно!
Люди терпеливо выстаивали перед домом Мутлов, заглядывали в окна и приоткрытые двери, комментировали каждое движение сотрудников уголовного розыска и с неослабевающим интересом слушали старого Свободу, который чувствовал себя героем дня и со все большими подробностями рассказывал о случившемся каждому вновь приходившему.
— ...Единственное, что спасло Карела, — это старый заряженный дробовик, висевший в кладовке. Если бы я был дома, — старик с серьезным видом огляделся по сторонам, — все бы наверняка было иначе. Я бы схватил топор или штык, и нас бы было с Карелом против них уже двое...
— Ведь это ужасно! — с испугом произнесла одна из женщин. — Выходит, уже и дома нельзя чувствовать себя спокойно.
— И так они, говорят, поступят с каждым, кто будет помогать коммунистам, — тихо добавила другая и с опаской оглянулась. — Это будто написано в тех листовках.
Матыса эта глазеющая любопытная толпа выводила из себя. С одной стороны, ему казалось, что своим любопытством они мешают сосредоточенной работе районной следственной группы, а с другой — в голове его вертелось опасение, что двум самым старшим здесь начальникам, Житному и Земану, может показаться, что в его районе нет порядка, что он не пользуется здесь авторитетом. Выбежав на порог, старшина закричал:
— В чем дело? Почему собрались? Разойдитесь, здесь вам не театр!
Толпа зевак отступила на почтительное расстояние. Однако люди не разошлись, а только сомкнулись еще плотнее. Сейчас их вряд ли удалось бы разогнать и водометом.
Но Земан с Житным толпу не замечали. Они привыкли к интересу, проявляемому в таких случаях жадной до сенсаций публикой. Усевшись с Карелом Мутлом за стол, офицеры ждали результатов работы оперативной группы.
— Стало быть, они подняли головы, и двоих из них ты даже видел, — задумчиво сказал Житный Мутлу. — Теперь это уже не химеры, а люди, из мяса и костей, с определенным ростом и психологией, со страхом и отпечатками пальцев.
— Только вот головы этих людей пока что без лиц, — возразил Земан. — И мы теперь должны как можно быстрее открыть их, в противном случае опасность для жителей деревни возрастет, и особенно для него, — кивнул он на Карела.
И тут до них снаружи донесся хриплый и резкий голос подвыпившего и поэтому ничего не боящегося человека:
— Вот те раз, что же здесь произошло? А сколько полицейских! Уж не тело ли господне искать бросили такие силы?!
Это был Эман Заградник, который прибрел сюда со своей неразлучной гармоникой, страдалицей, как он ее любовно называл. Парень начал пробиваться через толпу зевак поближе к дому, а поскольку он не звал еще, что произошло, выкрикивал с деланным испугом;
— Неужели прямо здесь решили пришить Мутлика? Вот была бы красота!.. Да, похоже, что так, — убеждал он сам себя с бодростью подвыпившего человека. — Захлопнулась клеточка. Наконец-то...
Он привык выступать перед односельчанами в роли комедианта, радуясь тому, что люди смеются и получают удовольствие от его заносчивого, наглого шутовства, и потому теперь растянул мехи своей страдалицы и запел одну из своих с издевательскими намеками песенок.
Однако на этот раз никто не засмеялся, люди были слишком напуганы тем, что произошло, и поэтому пьяная, язвительная песенка Заградника повисла в воздухе, не найдя адресата. Это было настолько бестактно, что Матыс даже захлебнулся от волнения, когда закричал:
— Неужели мы и такое будем терпеть, товарищи?
У Земана тоже кровь вскипела от негодования, к тому же предметом издевок был Карел. С неожиданной резкостью Земан приказал Матысу:
— Арестуй его! Мне кажется, что мы можем его кое о чем спросить.
Это было настолько неожиданное, импульсивное решение, что Житный с удивлением посмотрел на Земана и чуть заметно пожал плечами. Потом он повернулся к членам районной оперативной группы, чтобы спросить их о результатах работы.
Люди, стоявшие на улице, стали расходиться. Итак, первое действие окончилось... первым арестом.
Было воскресное утро. Все громкоговорители, прикрепленные на крышах сараев и домов, разрывали воздух песнями и маршами о созидательном труде. На стене трактира висел плакат, призывающий всех жителей деревни принять участие в общем собрании, чтобы дать достойный ответ классовым врагам, которые делают попытки нарушить строительство социалистической деревни. Эта хорошая мысль пришла в голову Карелу Мутлу, он же и написал плакат.
Но это было еще не все.
Над входом в трактир висел транспарант, написанный второпях и неумело: «Коллективное ведение животноводства — еще один удар по поджигателям войны, новый этап на пути к счастливому будущему деревни!»
На деревенской площади уже не было ни души. Только одинокая курица рылась на дороге в пыли. Перед входом в трактир стояла группа коммунистов: Карел Мутл, Бабицкий, Анна Шандова и ее брат, секретарь районного комитета КПЧ Павел Шанда, который, как и обещал, приехал на это собрание. Он нетерпеливо посмотрел на часы:
— Так что, товарищи, придут люди или нет?
Карел Мутл курил одну сигарету за другой.
— Придут, — твердил он упрямо, больше, наверное, стараясь убедить в этом самого себя. — Наверняка придут, всегда ведь приходили. А теперь, когда в нас еще и стреляют, они станут уважать нас еще больше. — Он засмеялся с горькой иронией, а потом, оправдываясь, проговорил: — Знаешь ведь, в деревне сборы продолжаются долго. Пока натянут на себя черные парадные одежды, родить можно. Все здесь привыкли ходить в рабочей одежде.
Шанда с сомнением посмотрел на него:
— Как вы обеспечивали явку?
— Объявляли по радио и сами ходили парами по домам. Плакаты везде развесили, ты сам видел... А теперь по дворам пошел еще Йожка Вчелак, чтобы подогнать народ.
Музыка в громкоговорителях оборвалась, раздалось хриплое откашливание. Карел с надеждой задрал голову к динамику на фронтоне трактира.
— Послушайте, — обратил он внимание остальных.
Но все и без того невольно подняли головы вверх, откуда раздавался неестественно-торжественный голос Томана:
— Снова призываю всех граждан быстро собраться на общее собрание КПЧ, местного национального комитета и единого сельскохозяйственного кооператива. Собрание, в котором примет участие секретарь районного комитета КПЧ, состоится в местном трактире.
Из репродукторов опять полились звуки энергичной строевой песни, чтобы через минуту смениться повторным призывом. Но ликующая веселость марша посреди тягостной тишины безлюдной площади воспринималась как нечто неестественное и действовала на нервы.
— Ну что? Возымело действие? — нетерпеливо спрашивал еще издалека бегущий из школы пан управляющий Томан.
Ему никто не ответил. В этом не было нужды, и пан управляющий через секунду убедился сам, что деревня осталась глухой. Закрытые занавесками окна слепо и безжизненно смотрели на улицу. Только две старушки в черном одеянии с молитвенниками в руках крадучись пробирались вдоль стен к костелу.
Томан только вздохнул и от стыда перед Шандой опустил голову.
Анна Шандова не могла больше терпеть. Она привыкла к деятельности, ей всегда хотелось что-нибудь организовывать, предпринимать; она появлялась то здесь, то там, заражая людей своим энтузиазмом. Тягостное пассивное ожидание нервировало ее. Не торчать же им здесь, точно истуканам!
— Пойду посмотрю, хватит ли там на всех стульев, — неожиданно сказала она. — И закажу пива на стол президиума. Чего ты, Павел, хочешь? Малиновую настойку, пива или кофе?
Павел Шанда не ответил, ему было ясно, что вопрос сестры в эту минуту был лишним, да Анна и не собиралась ждать ответа.
Неожиданно для всех Карел Мутл потерял самообладание. Бросив сигарету, он выбежал на середину площади, повернулся к молчащим белым избам и, будто невменяемый, закричал срывающимся голосом:
— Что с вами, люди? Черт возьми, что же нам — идти вас просить?!
Ответом ему была тишина. Только несколько занавесок за густыми зарослями фуксий и пеларгоний слегка дрогнули, когда их быстро опустили те, кто минуту назад с интересом наблюдал за происходящим.
Единственным человеком, появившимся на площади, был председатель. кооператива Вчелак. Он уныло подошел к Карелу и устало проговорил:
— Что ты здесь орешь? Зря все это. Никто из них все равно не придет.
— Как не придет? — не поверил ему Мутл.
— Боятся они!
— Чего им бояться, скажи, пожалуйста?
— А всего! Того, что спалили коровник, что на тебя напали, что Эмана вчера арестовали. Всего. Слишком много бед обрушилось вдруг на нашу деревеньку.
Мутл беспомощно сжал кулаки:
— Сиволапые мужики! Трусливые сиволапые мужики!
И тут Вчелак неожиданно одернул Мутла:
— Не ругайся. Что ты удивляешься? Ведь ты тоже боишься!
— Что? Я? — Мутл судорожно засмеялся.
— Зовешь их на собрание, а сам отсюда удираешь?
— Я?
— Все уже знают, что ты хочешь переехать в город. И можешь быть уверен, никто тебя в этом не упрекнет, никто не заругает и не осердится на тебя. Наоборот, люди говорят, что ты умно поступаешь. Здесь становится слишком жарко.
Мутл был потрясен этими спокойно произнесенными словами Вчелака и попытался вяло возразить:
— Но ведь это неправда... Я...
Его перебил энергичный голос Шанды:
— Не спорьте! В этом нет никакого смысла, товарищи!
Дела здесь обстоят гораздо серьезнее, чем я предполагал. Надо посоветоваться в райкоме.
Он быстро простился с ними, пожав всем руки, и заспешил к «татре», которая ожидала его в тени трактира.
Машина уехала. Из репродукторов все так же гремели марши. Все вдруг почувствовали подавленность и тоску. Карел еще с минуту упрямо молчал, потом повернулся к Томану:
— Соберем сегодня вечером внеочередное заседание комитета, проведем его у вас в школе, пан управляющий, согласны? — Не ожидая ответа, он прошел мимо распахнутых настежь дверей трактира и, понурив голову, побрел домой.
В этот момент чья-то милосердная рука выключила наконец трансляцию.
7
До этого времени жизнь у старшины Матыса была, можно сказать, золотой. Он был сыном тршемошницкого сельского сапожника, выучился в близлежащем городке на слесаря, но во время службы в армии ему так понравилась военная форма, что, отслужив, он подал заявление о приеме в КНБ. После краткого обучения и еще более краткой практики его направили служить на пункт КНБ в центре участка, где он, по сути дела, был дома. Служба его не была тяжелой: мелкие кражи, драки на танцах или бешеные гонки сельских ребят на мотоцикле, вот, пожалуй, и все его заботы. Поэтому от весны до зимы он каждый день мог посвятить хотя бы несколько минут своей страсти — рыбалке. Складная удочка была всегда при старшине, даже на обходах. Как только подворачивался случай, он садился к воде, закидывал удочку и, наблюдая за поплавком на глади реки или озера, ждал. И главным для него был не улов — все равно пойманную рыбу он раздавал в селах, — а успокаивающее, блаженное созерцание гладкой поверхности пруда или речки.
Все его здесь знали, дружески с ним здоровались, называя запросто Вашеком. Он был для них скорее обычным жителем, чем полицейским, тем не менее, питая определенное уважение к форме, которую он носил, люди не забывали дать ему гостинец, например кусок мяса, когда он шел мимо дома, в котором только что забили какую-нибудь скотинку, поднести кружку пива, а то и чарочку в местном трактире, когда он сквозь пальцы смотрел на то, что трактир вовремя не закрыт, и давал вошедшим в азарт игрокам доиграть до конца.
Конечно, такие действия расходились с предписаниями, но Матыс хорошо понимал, что он добьется большего на своем участке, если будет относиться к людям с пониманием, а не сухо, по-казенному. Они, в свою очередь, тоже вели себя с ним открыто, не умолкали, когда он входил в пивную или в автобус, а поэтому у него было отличное представление обо всем, что творится на подведомственной ему территории, что за люди здесь проживают. Хорошее знание людей и обстановки позволяло ему сразу замечать чужаков, если таковые появлялись в его деревнях. Довольно часто ему удавалось предупредить преступления, потому что жители в беседах с ним забывали, кто он такой, и невольно выбалтывали много доверительных сведений. Таким образом, он был счастлив, исполняя свои функции, потому что из бедного и не очень-то почитаемого сына сапожника вырос в авторитетное лицо и принадлежал теперь к местным властям, что давало ему возможность сидеть на различных мероприятиях не иначе как рядом с председателями национальных комитетов, председателями кооперативов и партийных организаций. Одного ему не хватало для полной удовлетворенности — семьи. Ему казалось легкомысленным болтать с девчатами, шутить с ними, однако |без этого, видно, вопрос решить было нельзя. Матыс очень надеялся, что однажды, раньше или позже, он найдет ту самую, единственную, с которой сразу можно будет начать счастливую семейную жизнь.
И вот конец всем его мечтам! События в Планице неожиданно лишили его уверенности и спокойствия. Теперь он знал, что ошибался; нет, ничего он не знает о своем участке и о людях, которые в нем живут!
То, что происходило в Планице, страшно опечалило его. Он воспринял происходящее как подлую измену, несправедливую плату за добрую дружбу и доверие, которые он ставил на первое место в отношениях с людьми. Выстрелы в Планице разбили в пух и прах весь его маленький, заботливо создаваемый мирок. Как теперь ему здесь жить? Ведь и люди теперь стали опускать перед ним глаза, а то и бежать от него в испуге, когда он хотел с ними переброситься несколькими словами. Его уже называли не «наш Вашек», а «тршемошницкий полицейский», который расследует планицкую попытку убийства, как будто в том, что произошло, есть и его вина, как будто и на нем остался кусок этой планицкой грязи. Поэтому он стремился побыстрее закончить это дело и схватить преступника, чтобы работать и жить здесь так же, как до сих пор. В эти дни ему пришлось позабыть и о рыбацкой страсти, он даже перестал ходить домой, почти не спал, днем и ночью подолгу допрашивая арестованного Эмана Заградника. Вдобавок он вдоль и поперек исходил свои деревни, посетил всех надежных информаторов — но напрасно. Ни одного следа! Даже собаки-ищейки не помогли. В ту роковую ночь к утру начался сильный дождь, который хотя и освежил воздух и напоил потрескавшуюся от жары землю, в то же время уничтожил все запахи и размыл следы.
Уставший, обозленный неудачами, с посеревшим от бессонных ночей лицом, Матыс сидел, склонив голову, за своим столом, когда в его бедно обставленный кабинет вошел Земан.
— Житный еще не звонил?
Матыс вскочил как ужаленный, протер глаза, чтобы побыстрее прийти в себя, и отрицательно покачал головой.
Земан, такой же, как и старшина, уставший и невыспавшийся, прошел к умывальнику и начал плескать себе на лицо холодную воду.
Матыс немножко потянулся, зевнул, потом снова сел за свой стол и закурил. Хриплым голосом он задал Земану вопрос, который больше всего занимал его сейчас:
— Как насчет подкрепления? Пришлют нам кого-нибудь сюда?
— Я только что приехал из районного комитета... С утра в понедельник милиция выставит патрули... Помогут нам прочесать этот район.
— Слава богу, — облегченно вздохнул Матыс, — наконец-то! — И искренне признался: — У меня сейчас, товарищ поручик, частенько возникает желание бросить к черту это ремесло!.. Я вдруг почувствовал себя всего лишь одиноким беспомощным сельским старшиной, который не может решить ни одного серьезного вопроса...
Вытирая лицо полотенцем, Земан успокаивал его:
— Не хнычь, парень! Нам бы отыскать хоть какую-нибудь зацепочку! Вот увидишь, как мы начнем распутывать... Удалось чего-нибудь добиться от Эмана?
Матыс помрачнел:
— Я от него уже чуть живой... Так ничего и не добился. Паясничает, да и только!
Земан улыбнулся, представив их двоих на допросе.
— Где он у тебя? Давай веди его сюда.
Матыс подошел к дверям соседней комнаты, где находился задержанный Эман Заградник, отомкнул их и строгим голосом гаркнул:
— Эман!
Из дверей медленно, развязно, засунув руки в карманы, вышел Эман Заградник, заросший, в помятой от лежания на нарах одежде. Увидев Земана, он притворно поклонился ему:
— Добрый вечер, ваша светлость... Снова допрос? Не лучше ли нам сходить выпить пива?
— Вот видите, — сокрушенно произнес Матыс и прикрикнул на Эмана: — Хватит, я уже по горло сыт твоим глупым кривляньем! Тоже мне Швейк нашелся! Встань как следует!
Эман шутовски вытянулся по стойке «смирно».
— Теперь, когда вы меня сварили, можете и съесть меня, — изрек он словно Яношик, когда его вешали за ребро.
Матыс снова вышел из себя:
— Тебя бы следовало повесить за...
Он не договорил, потому что Земан резко прервал его, обратившись к Эману:
— Так как вы сами расцениваете свое положение?
— Все ясно как божий день. Напишите протокол, я вам его подпишу, и можете меня сажать. Другого выхода все равно нет...
— Почему?
— Потому что ярлык на меня навешен. Я теперь кулак для вас на всю жизнь. Разве этого недостаточно, чтобы упрятать меня?
Этот парень начинал все больше и больше интересовать Земана. Поручик показал Заграднику на диван:
— Садитесь. Скажите мне, пожалуйста, как из вас получился вот такой...
Эман засмеялся и докончил за него:
— Мерзавец? — Он сел. — Знаете, вы первый, кто меня об этом спрашивает. Все другие считали меня мерзавцем прирожденным.
— И почему же?
Эман удобно устроился на диване, как дома или в трактире, и заговорил:
— Наш пан управляющий иногда говорит мне: «Эман, ты однажды кончишь на виселице». Но при этом он всегда бывает ко мне добр. Единственный человек из всех. Погладит меня по голове и угостит самым красивым яблоком из своего сада... Дома ведь я жил впроголодь, все шло на продажу, чтобы хозяйство богатело и богатело. Отец заставлял меня работать с утра до позднего вечера, и все ради того же. Вот почему я возненавидел его, это хозяйство! Знаете, почему меня не любят планицкие крестьяне? Не потому, что я кулацкий сынок, а именно потому, что я никогда не заботился о нашем хозяйстве. Этого они просто никак не могли понять... Я вам даже благодарен за то, что вы у меня его конфисковали... Ведь я теперь вольная птица. Да вам и спешить не надо было так, все равно я со временем пропил бы все...
Матыс, молчавший до сего времени, раздраженно воскликнул:
— Перестань!.. Товарищ поручик, я бы его за такие провокационные речи так упрятал...
На это Заградник спокойно сказал:
— Я знаю это и хорошо все понимаю, Матыс. По-вашему, вы ведете классовую борьбу. Вот я и говорю: составьте протокол, пошлите кого-нибудь за пивом, а потом я вам все подпишу. Давайте не будем долго мучиться в этой жаре.
На столе зазвонил телефон.
— Это вас, товарищ поручик. Прага.
В трубке раздался далекий взволнованный голос поручика Житного:
— Ты был прав, Гонза! Я нашел в Рузиньском архиве нужный список. Лесничий Босак и тот самый осведомитель гестапо — одно и то же лицо. Думаю, этот факт поможет нам в дальнейшем. Не исключено, что это одно из звеньев нашего дела. Вряд ли человек с черной душой переродился за это время... Немедленно возвращаюсь, через три часа буду у вас. Соберите пока оперативную группу, как только приеду, сразу будем брать! — Житный повесил трубку.
«Боже мой, — подумал Земан, — предчувствие Калины оказалось верным».
И снова перед его глазами пронесся тот странный, нереальный сон, который мучил его иногда по ночам, наводя жуть и щемящую тоску. Колючая проволока и голод... Ночь и туман... Бесконечная грязь и трубы на горизонте... Рев охранников и бешеный, злобный лай собак... Постоянный страх перед построениями на плацу, когда жизнь каждого человека зависела от настроения зверей, облаченных в эсэсовскую форму... И ненависть... Ненависть к тем, кто отправил его в этот ад... Ненависть к людям-гиенам, подлым доносчикам, которые были готовы послать на смерть честных людей, только бы угодить незваным, ненавистным захватчикам...
И вот, стало быть, они раскрыли одну такую гиену, которая убивала и кусала даже сегодня...
Земан, не скрывая волнения, положил трубку. Он понимал, что начинает большое дело, что лед наконец-то тронулся. Вернувшись к действительности и вспомнив о допросе Эмана Заградника, он приказал:
— Отпустите этого болтуна, старшина!
Матыс, ничего не понимая, попытался протестовать:
— Товарищ поручик...
Но Земан резко его оборвал:
— Без разговоров! Я вам ясно сказал, отпустите его!
Рассерженный Матыс рывком открыл шкаф и бросил на колени удивленному Эману гармошку, шнурки от ботинок, ремень и несколько других вещей, изъятых у него при задержании.
— Пошел отсюда, Швейк!
Матыс схватил его за локоть и начал толкать к двери. Но Эман не преминул все же задержаться и заметить Земану:
— Как бы у вас из-за меня неприятностей не было, пан поручик, дело-то политическое! — И он вышел на улицу.
После его ухода Земан объяснил причину своего решения:
— По крайней мере, не будет нам здесь мешать. Быстро свяжите меня с районным угрозыском. Сегодня вечером мы, видимо, пойдем на одно дело. Гнездышко надо выбрать!
8
Стоял чудесный летний вечер, спокойный и тихий. Земля после позавчерашнего грозового ливня снова стала сухой и жаркой, а воздух был напоен ароматом засыхающей травы.
Бланка шире открыла двери, ведущие во двор, чтобы в дом попало побольше свежего воздуха, и, опершись о дверной косяк, машинально наблюдала за старым Свободой, который кормил кроликов сочной травой. Но мысли ее были совсем в другом месте. Обернувшись в комнату, она спросила:
— Тебя это сильно мучает?
Карел уже давно лежал на диване. Вернувшись после неудавшегося собрания, он сразу лег и встал лишь к обеду. Поев наскоро и без аппетита, он снова улегся и, уставившись в потолок, мрачно о чем-то раздумывал. Бланка, стоически терпевшая такое поведение мужа в течение дня, больше не могла молчать, и потому задала мужу этот вопрос.
Он сделал вид, что не понимает, о чем она спрашивает.
— Что мучает?
— Что люди не пришли на ваше собрание.
— Нет, почему ты думаешь, что это огорчает меня?
— Почему? Целый день валяешься, слова доброго не скажешь.
— Я размышляю.
— О чем?
— Обо всем. Иногда требуется разложить в голове все по полочкам.
— И о нас двоих тоже думаешь?
Этот вопрос Бланки прозвучал тревожно. Это было то, чего она боялась, о чем думала весь день. Она пристально посмотрела на него, но лицо мужа рассмотреть уже было нельзя — опустились вечерние сумерки.
Карел с минуту молчал, потом бросил:
— И об этом тоже думаю!
Бланка прижалась к дверному косяку и сразу же отшатнулась, побуждаемая сильным внутренним волнением, каким-то горячечным решением.
— Ты будешь сегодня вечером со мной дома?
— А что?
— Я хочу тебе, Карел, что-то сказать.
— Так скажи сейчас.
Она вдохнула побольше воздуха и потом выпалила то, о чем думала последнее время:
— Ты был прав!
— В чем?
— Нам надо отсюда уехать. Прямо завтра, послезавтра... Иначе я тебя потеряю... А я не хочу тебя потерять... Не могу!
Наступила минутная тишина. Карел, видимо, был удивлен. Потом он тихо проговорил:
— Я бы тоже хотел тебе кое-что сказать.
— Что?
— Что я был совсем не прав.
— Что ты имеешь в виду? Я тебя не понимаю!
— Я потом тебе объясню.
— А почему не сейчас?
— Потому что мне для этого нужно время, а я сейчас должен идти в школу на заседание комитета... И потом... я должен чувствовать тебя, когда буду говорить это... медленно, не спеша. Я хочу иметь возможность тебя погладить... поцеловать... если ты вдруг не будешь меня понимать.
У Бланки перехватило дыхание. Она не хотела верить своим ушам, в голове у нее все перемешалось. Она бросилась от дверей к Карелу, упала рядом с ним на колени и горячо прошептала:
— Боже мой, Карел, ты снова меня любишь?
Карел нежно провел ладонью по ее волосам:
— Не снова. Я тебя все время любил и люблю. Только вот не мог говорить тебе об этом, как прежде.
Она пылко прижалась к нему, запустила свою руку в его волосы, так что у него даже кожа на голове заболела, и лихорадочно начала целовать его лоб, щеки, губы...
— А я, ненормальная, думала... Я так переживала! Ведь в жизни только одно имеет смысл... что мы любим друг друга, что мы живем, что мы есть! Все остальное ерунда, не имеющая никакого смысла. Я была не в своем уме и стыжусь за это. Я хочу быть с тобой, слышишь? И я пойду с тобой, куда ты захочешь...
Карел нехотя высвободился из ее объятий и встал. Надевая пиджак, он таинственно улыбнулся:
— Возможно, тебе не придется идти со мной очень далеко.
Бланка повисла у него на шее:
— Карел, останься со мной, прошу тебя! Мне столько надо тебе сказать!
— Я должен идти. Ведь я сам просил комитет собраться... У нас впереди целая ночь, — прошептал он ей на ухо и пошел к выходу. В дверях он столкнулся со старым Свободой, который понял его уход по-своему. Старик горько проронил:
— Опять? Боже, дети, что же у вас за жизнь?!
Карел не стал ему ничего объяснять и молча вышел из дому. Едва Свобода вошел в комнату, как Бланка схватила его за плечи и закружилась с ним, радостно восклицая:
— Что за жизнь? Прекрасная! Великолепная! Изумительная! Как я счастлива, папа!
Пан священник глубоко погрузился в чтение какой-то книги, а может, он только делал вид, что ничего вокруг не замечает. Штабс-капитан Кристек, стоя у стола, быстро наполнял патронами обоймы к пистолету и английскому автомату, которыми он был вооружен. В помещении с распятием на побеленной известкой стене занятие это было более чем странным. Но Кристек делал свое дело с такой естественной уверенностью и спокойствием, будто он перебирал горох. Может быть, поэтому священник даже не осознавал ужасного смысла того, что делал Кристек. Оба молчали, занятые своими размышлениями и воспоминаниями. Кристек восстанавливал в памяти события последних пяти лет жизни, которые казались ему теперь бредом, а не реальностью. После неудавшегося побега в феврале сорок восьмого он отсидел год в тюрьме. Выйдя на свободу, он в армию, естественно, не попал. Начались долгие и безуспешные поиски приличной работы, закончившиеся тем, что, переполненный обидой, горечью и ненавистью ко всем, он вынужден был наняться в бригаду лесных рабочих. Кристек занимался этой тяжелой, унизительной работой полгода, прежде чем нашел человека, который благополучно перевел его через границу. Наконец-то исполнилась его мечта! Он вырвался на свободу. Но попользоваться этой свободой ему не пришлось. Сначала лагерь для беженцев, потом учебный лагерь, а теперь он снова здесь, объятый страхом, как волк-одиночка. И лишь одно его поддерживало: что он не сдался, что он снова настоящий мужчина, что он борется. Воспоминания о жизни за границей были не из самых приятных, поэтому он предпочел нарушить молчание:
— Что это вы читаете, пан священник?
— Житие святых.
— Вера — прекрасное свойство человеческой души. Я вам завидую.
— А вы разве не верующий?
Кристек ухмыльнулся и покачал головой:
— Нет!
— Не верите ни во что?
— Нет.
— Даже в смысл своей борьбы?
Штабс-капитан засмеялся:
— Вы интеллигентный человек, пан священник, и вам я лгать не буду. Так вот: чтобы человек мог во что-то верить, он должен об этом хотя бы чуть-чуть знать.
— Я объясняю веру иначе, — возразил Кристеку священник. — Чем глубже и больше знаешь, тем сильнее веришь.
— Да, но в таком случае верить можно только в бога!
— Так почему вы тогда боретесь, если ни во что не верите?
— Потому что ненавижу.
— Режим?
— Нет. Себя.
— Не понимаю вас.
Штабс-капитан был настроен на беседу и потому спросил:
— Знаете, что такое получеловек? — И, не дожидаясь ответа, начал исповедоваться, изливать свою горечь и ненависть: — Ну, ну, не жмитесь... Не бойтесь... Получеловек! Грубое обращение, которое я слышал сотни раз. И знаете где? В учебном лагере в Баварии от конопатого вонючего Венцеля, американского фельдфебеля из английской разведки, который натаскивал нас по всем методам борьбы, а главное — учил тому, как ненавидеть самого себя. И знаете, он был прав, этот Венцель! Ведь я действительно ничего в жизни не добился: любовь, учеба, карьера — во всем этом я остановился на полпути, я стал предметом насмешек, получеловеком, понимаете? Матерь божья, как же меня унижал этот Венцель! «Вы — бывший штабс-капитан чехословацкой армии? Вы — такой полудурок?» А сам он кто был? Барахольщик, загонял жевательную резинку за забракованные воинские шмотки... А теперь знаете, что у него есть? Весьма доходный бар для военных в Мюнхене.
Священник, сгорбившись, сидел в кресле; истерический монолог Кристека испугал его. Он спросил встревоженно:
— Зачем вы мне обо всем этом говорите?
— Потому что вы уже давно хотите меня исповедать... Я знаю, я чувствую это... Вы очень интересуетесь тем, за что я, собственно, сражаюсь. Так я вам скажу: не за бога, как вы, и даже не за какие-то там дурацкие идеи, как коммунисты... а за то, чтобы совершить однажды что-нибудь великое, значительное, такое значительное, что позволило бы мне, если я туда вернусь, стукнуть кулаком по столу и доказать, что полудурки и полулюди — это они, а не я, и что никто из них и в подметки не годится мне как солдату, и что существуют и более приличные организации, чем этот их лагерь...
Священник боязливо произнес:
— Боже мой, а что же будет здесь с нами?
Кристек, стоявший спиной к столу, все еще возбужденный своей исповедью, медленно повернулся. Неожиданно холодно и без всякого сожаления он сказал священнику прямо в глаза:
— У вас тут есть свои маленькие предприятия... остались со времен оккупации. Вот и боритесь за них...
В этот момент раздался настойчивый стук в дверь. Кристек мгновенно насторожился, быстро вставил обойму в пистолет и прошептал:
— Кто это?
Священник сидел в своем кресле окаменев, словно парализованный.
— Не знаю. Я никого не жду, — с ужасом прошептал наконец он. И, стуча зубами, высказал предположение: — Может быть, полиция?
Кристек резко возразил:
— Чепуха, это исключено!
— Что мне делать?
— Откройте, — приказал Кристек священнику. — Посмотрите, кто там. Но при этом не забывайте, что я держу на прицеле вашу спину. — Он спрятался в углу за широкий шкаф, снял курок с предохранителя.
Священник медленно поднялся, дотащился до двери, ведущей на улицу, и сдавленным от страха голосом спросил:
— Кто там?
Снаружи послышался женский голос:
— Это я, пан священник, Бланка! Откройте!
Раздался звук отпираемого замка, дверь открылась, но священник неожиданно загородил собой проход и Бланку внутрь не пустил.
— Зачем ты пришла? Ведь сегодня воскресенье. Ты никогда не приходила в воскресенье, потому что он дома.
— Но сегодня его нет дома.
Священник понял ее слова по-своему:
— Значит, там все-таки собрались? Он ушел?
— Нет, собрание не состоялось, а Карел сейчас в школе, на каком-то заседании. Вернется часа через два, не раньше. А я у вас пока здесь приберу.
Она хотела войти, но священник в страхе схватил ее за руку:
— Нет... туда не надо входить!
Это остановило женщину, она почувствовала беспокойство священника, но никак не могла понять причину такого поведения.
— Почему? Что с вами сегодня, пан священник?
Священник, оказавшись в затруднительном положении, начал поспешно и неубедительно объяснять ей:
— Я больше не хочу... чтобы ты у меня здесь что-то делала... за спиной мужа. Я знаю, он против этого, и тебе лучше его послушаться, как нас учит святая церковь. Приказываю тебе... во имя святости супружеской... иди домой... иди... Прошу тебя об этом...
Бланка никак не могла понять, что с ним. Потом подумала, что человек он старый, а в таком возрасте людям свойственны всякие причуды. А может, он просто нездоров и хочет побыть один. Она улыбнулась ему и отступила:
— Как хотите, преподобный отец.
Двери за ней захлопнулись, священник запер их и с облегчением вздохнул.
Штабс-капитан Кристек вышел из своего укрытия, поставил курок на предохранитель и вложил пистолет в кобуру.
— Приятная девушка, — сказал он. — С искоркой.
Священник устало доплелся до своего кресла, вытирая платком вспотевший лоб.
— Я всегда ее любил. С детства.
Кристек загадочно усмехнулся:
— Я знаю.
— Что вы знаете?
— Все знаю о вашей любви. Во всяком случае, гораздо больше, чем она сама.
Священника снова охватило беспокойство, он содрогнулся.
— А чего она не знает?
— Кто во время оккупации выдал гестапо ее родителей.
Священник обмяк в своем кресле и начал судорожно ловить воздух открытым ртом. Сомкнув руки, он стал шепотом молиться, потом хрипло сказал:
— Но это были... враги церкви... Безбожники... Коммунисты...
Кристек холодно улыбнулся:
— Я знаю. Вы поступили благородно, но вряд ли это оправдает вас... — Он вытащил из ящика еще один пистолет и обоймы, которые там прятал, и начал их наполнять патронами. При этом он спокойно, командирским тоном говорил: — Впрочем, это хорошо, что она пришла и сказала нам о собрании в школе. Теперь я знаю, что мне сейчас делать. Созовите сюда быстрее всю группу. Если все удастся, я уйду и оставлю вас в покое.
Священник с ужасом смотрел на него и шепотом читал молитву.
Кристек безжалостно поднял его с кресла и подтолкнул к двери:
— Отправляйтесь, пан священник, делайте то, что я вам приказал.
И священник ушел.
9
Около семи часов вечера оперативная группа районного отдела КНБ плотным кольцом окружила просеку, на которой стояла сторожка планицкого лесника. Житный и Земан подошли к дубовой двери сторожки.
Однако внутри никого не оказалось. Земан почувствовал досаду. Он знал, что лесник рано или поздно вернется домой, что они его обязательно возьмут, но ему было жаль, что это не случилось именно сейчас. Подсознательно он чувствовал, что сторожка — ключ к разгадке, что всякое промедление с операцией грозит большими неприятностями. Бывает у человека такое странное предчувствие, особенно когда с ним рядом гуляет смерть.
Они обошли сторожку, осмотрели ее со всех сторон. А в это время с сеновала за ними следили лихорадочно блестевшие глаза насмерть перепуганного человека. В ту минуту когда Земан с Житным зашли за строение и не могли его видеть, он неожиданно спрыгнул на кучку сена, приземлившись сразу на четыре точки, и стремглав понесся через просеку в сторону чащи. Но далеко убежать ему не удалось, потому что раздался громкий крик:
— Стой! Именем закона!
Человек в ужасе запетлял как заяц, хотел повернуть назад, но старшина Матыс в несколько прыжков подскочил к нему и сбил с ног.
Это был сын лесника Ярда Босак, с перевязанным плечом и расширенными от испуга глазами. Матыс насмешливо крикнул:
— Куда это ты, Ярда? А где твой отец?
И тут Ярослав Босак задрожал, расплакался, потому что думал, что они все уже знают и пришли теперь за ним.
— Он в доме священника... Все в доме священника... Но я с ними не имею ничего общего... Я в Мутла даже не выстрелил, клянусь...
Они снова сидели, втиснувшись в школьные парты, и оттого казались немного комичными. Здесь были все четверо: Карел Мутл, железнодорожник Йозеф Бабицкий, Йожка Вчелак и пан управляющий Томан, сидевший за кафедрой. Только Анна Шандова не пришла — бог знает почему, может быть, у нее были какие-то неотложные дела дома или в кооперативе. Но, в конце концов, она не была членом комитета.
Света зажигать не стали, в полумраке разговор у них получался более полезный и доверительный. Говорил в основном Карел. С трудом подбирая слова, он не спеша рассказывал им обо всех своих проблемах:
— ...Я очень люблю свою профессию и никогда ни за что на свете не бросил бы ее... Однако сегодня я понял, что линия фронта сейчас проходит здесь... потому что здесь происходит такое, чего давно уже быть не должно. Люди растерялись, не понимают, кто здесь, собственно, сейчас хозяин положения — простые жители сел, члены сельскохозяйственных кооперативов, мы, коммунисты, или те несколько гадов, которые начали по ночам стрелять. И вот я решил... что надо отложить в сторону личные планы и взяться за дело по-настоящему. Короче говоря: завтра я подаю заявление об уходе с фабрики, распрощаюсь с бригадой, верну им ордер на квартиру... Останусь здесь, с вами... Возьму на себя функции председателя кооператива.
Вчелак растроганно пожал ему руку:
— Слава богу, Карел, ты все-таки образумился! Ведь я бы окончательно спился на этой должности от жалости к самому себе. Я тебе этого никогда... И обещаю, что все...
В этот миг от дверей класса раздался резкий окрик:
— Руки вверх!
Члены комитета удивленно оглянулись. У дверей стояли трое. Все в черных резиновых плащах, на лицах черные повязки, в руках пистолеты и автоматы. Это было настолько неожиданно, что казалось неправдоподобным, и четверо мужчин, сидевших в классе, даже не успели испугаться. Потрясенные происходящим, они медленно подняли руки. Пан управляющий Томан испуганно спросил:
— Что... вам нужно?
Один из пришедших заорал:
— Я сказал — руки вверх! Все лицом к стене без лишних вопросов! Кто из вас секретарь партийной организации?
— Я, — ответил Карел Мутл.
— А-а... Я знаю тебя, звереныш! Встань к стене, лапы вверх, ноги шире! Председатель национального комитета?
— Я, — сказал Томан.
— К стене! Председатель кооператива?
— Я! — негромко произнес Вчелак.
— К стене! А этот? — спросил убийца в черном и показал на Бабицкого.
— Тоже коммунист! Член красной милиции, — с готовностью подсказал ему один из его подручных.
— Значит, вы тут все вместе, — удовлетворенно произнес главарь. И с истерическим пафосом хриплым, срывающимся голосом завопил: — Во имя свободы и демократии, во имя нашего великого национального сопротивления!..
Такого Карел Мутл вытерпеть не мог. Он резко обернулся:
— Какого сопротивления, негодяй?
— Тихо! — гаркнул один из людей в черном.
Однако Карел не испугался окрика; он был настолько возмущен и разгневан, что перестал бояться.
— Вы обычные мерзавцы и убийцы, вот вы кто! Тоже мне сопротивление! Боитесь прийти с открытыми физиономиями, боитесь посмотреть людям в глаза... Но я тебя все равно узнал, Эман!
И тут один из бандитов яростно сорвал с себя черную повязку. Это был лесник Босак. То же самое сделали двое остальных.
— Смотри же, кто пришел с тобой расправиться!.. Посмотри, прежде чем подохнуть!
Вторым был трактирщик Бенеш. Третий, главарь, очень напомнил Карелу штабс-капитана Кристека из пограничного городка. Но Эмана Заградника тут не было...
Бланка вместе с другими жителями деревни бежала к костелу, к дому священника. Она слышала гул моторов автомобилей и мотоциклов на площади рядом с костелом, стук в дверь и громкие голоса: «Именем закона! Откройте!» Все были очень удивлены, никто ничего не понимал. Почему именно священник? Такой тихий, добрый человек. Одной ногой уже в могиле стоит.
Они сбежались под старые липы перед домом священника и молчаливо, неодобрительно смотрели, как милиционеры обыскивают дом. То, что они видели через ярко освещенные окна и двери, походило на какое-то нереальное, театральное представление. Затем в дверях показались Земан и Житный. Они вывели священника. Руки его были в наручниках. Идя к машине, Земан и Житный настойчиво спрашивали священника:
— Где остальные, говорите!
— Отрицать не имеет смысла, мы все знаем, говорите!
— В последний раз призываем помочь нам поймать преступников!
— Это ваша единственная возможность облегчить свою вину, говорите!
Однако священник молчал, полностью подчинившись воле ведущих его людей, неживой, оцепеневший, с пожелтевшим лицом. Только по шевелившимся губам можно было понять, что он напряженно и сосредоточенно молится.
Земан совсем вышел из себя. Схватив священника за локоть, он с силой тряхнул его:
— Где они? Говорите, черт бы вас побрал! Вы еще можете предупредить трагедию. Говорите!
Тут Бланка прорвалась сквозь ряды молчавших людей, бросилась к Земану и с горячностью попыталась вырвать из его рук священника.
— Ты что делаешь, Гонза? — воскликнула она. — Ведь это старый человек! Что ты с ним делаешь?.. Оставьте вы хоть здесь свою классовую борьбу!
В эту минуту со стороны школы донеслись выстрелы.
Сцена, представшая глазам тех, кто сразу после выстрелов вбежал в школу, была поистине чудовищной.
В классе, у стены, забрызганной кровью, лежали трое убитых и один умирающий. Над ними, словно статуя, с букетом красных роз застыла пани управляющая. Незадолго до этого букет как знак внимания по случаю годовщины свадьбы, о чем ее собственный муж забыл, вручил ей пан священник. Томанова специально несла цветы своему мужу, чтобы таким образом упрекнуть его в невнимании, но опоздала.
Земан, Житный, Матыс, члены оперативной группы и жители, потерявшие от ужаса силы, столпились в дверях и в коридоре, не веря в то, что произошло.
Бланка прибежала последней и протиснулась через толпу, которая молча расступилась, пропуская ее.
Карел лежал у стены на вытоптанном детскими ногами крашеном полу, и с каплями крови из его тела уходила жизнь.
Бланка не проронила ни слова, не заплакала, только молча, неподвижно смотрела на него. Видимо, еще не верила своим глазам.
Потом пошла медленно, тяжело, будто к ногам ее были привязаны тяжелые гири. Это были пять тяжелых шагов между жизнью и смертью, между летним вечером и вечностью.
Она упала на колени, приподняла окровавленную голову Карела и стала нежно приглаживать его всегда растрепанные волосы, потом поцеловала в холодеющие губы. И казалось, что только в тот момент, когда она прикоснулась к нему губами, она поняла смысл всего происшедшего.
Она повернула к Земану удивленное лицо и прошептала:
— Они убили его, Гонза?..
10
Когда Эман Заградник проснулся, стояло тихое летнее утро. Вокруг него волновалось большое поле ржи, над горизонтом уже поднялся огромный, раскаленный докрасна шар утреннего солнца, весело кричали птицы, спорили о чем-то зяблики, упорно подбирал новые мелодии дрозд.
Эман неторопливо вылез из теплой ямки в стогу прошлогодней соломы, потянулся, зевнул, с удовольствием втянул еще свежий, влажноватый после ночи воздух, стряхнул с волос соломинки и окинул взглядом поле. На его глазах рождался великолепный день. Чувствовал себя Эман превосходно, если не считать сухости во рту и горечи после сигарет и бесчисленного количества кружек пива и рюмок водки, которые он опрокинул в себя, отмечая свое счастливое освобождение. Эман вытащил из соломы свою гармошку, перекинул ее за спину, а поскольку он решил как можно быстрее найти какой-нибудь колодец, чтобы хорошенько залить горечь во рту, ловко съехал со стога вниз.
Тут-то он их и увидел. С расширенными от страха глазами, они сидели, согнувшись, у стога. Их было трое — лесник Босак, трактирщик Бенеш и еще какой-то неизвестный человек.
Все они страшно перепугались, когда он свалился на них сверху, как ангел с неба. Кристек резко замахнулся автоматом, чтобы размозжить ему голову, но Бенеш успел остановить его:
— Не троньте его! Этот нас не выдаст... Этот на них зол не меньше, чем мы... — И плаксиво, дрожащими, словно в лихорадке, губами, он стал упрашивать Эмана: — Уведи их отсюда, Эман! Спаси нас, прошу тебя... Отвлеки их... Вспомни, как я наливал тебе бесплатно, когда у тебя не было денег. Очень тебя прошу об этом, Эман...
Заградник таращил на них глаза, ничего не понимая.
— Ты что мелешь, трактирщик?.. Кого я должен отвлечь? — Он заметил оружие в их руках. — И что вы здесь вообще, мужики, делаете? С утра ставите засаду?
— Вершим божий суд, Эман, — стуча зубами, тараторил Бенеш. — Божий суд.
Больше он ничего сказать не успел, потому что оба его друга, что-то заметив за ржаным полем, бросились бежать. Бенеш кинулся за ними. Они бежали по полю, падали, ползли на четвереньках, на животах.
Эман смотрел на них, забавляясь этой нелепой игрой в прятки. Потом он обернулся и все понял.
На пыльном приселке за ржаным полем выстроился ряд грузовиков, с которых спрыгивали с винтовками в руках парни в рабочих комбинезонах. Вел их Павел Шанда. Парни быстро пристраивались к цепи сотрудников органов безопасности, которые прибыли сюда раньше. «Народная милиция», — сразу сообразил Эман.
Им пришлось взяться за оружие после ночной смены, и приехали они сюда от станков и машин, в рабочей замасленной одежде. Никто из них не отказался принять участие в операции после того, как Шанда рассказал им, что случилось.
Цепь, охватившая все поле, двинулась к лесопосадке. В середине в качестве командиров шли Житный, Земан, Шанда и Матыс.
Эман никогда не любил полицейских, а уж о милиции и говорить было нечего. Поэтому он решил сыграть с ними злую шутку, запутать их, сбить со следа, как просил его Бенеш, умышленно послать их в другую сторону, чтобы потом вечером в трактире потрепаться, что столько людей напрасно болтались по полю.
Эман пошел навстречу цепи. Они сразу заметили его, беззаботно идущего среди колосьев. Над его головой заливались жаворонки, светило ласковое утреннее солнце, а он играл на гармошке и пел.
Матыс выругался и громко крикнул ему:
— Проваливай отсюда, Эман! Нам сейчас не до шуток. Здесь будут стрелять.
Но Эман, верный своей привычке, лишь весело рассмеялся:
— Да ладно вам, ребята!.. Так что же здесь намечается? Крестный ход?
На этот раз старшина Матыс не разозлился, наоборот, с серьезным и важным видом он произнес:
— Произошло нечто ужасное, Эман. Сегодня ночью убили Карела Мутла, Бабицкого, Вчелака и пана управляющего Томана.
От веселости Эмана не осталось и следа. С минуту он непонимающе смотрел на старшину, и губы его дрожали.
— Что, нашего пана управляющего? Убили нашего пана управляющего?
Бог знает, что произошло с ним вдруг. Он стал совсем другим, будто ему в рот насыпали песок, будто украли самое лучшее, что у него оставалось в очерствевшей под влиянием алкоголя душе, — детство. Его охватил страшный гнев, он почувствовал себя оскорбленным и обманутым.
Он вдруг хрипло закричал:
— Свиньи! И пана управляющего убили!.. Они здесь! Прячутся вон там, во ржи! До смерти перепугались, завидевши вас. Пойдемте, я покажу вам, где они скрылись...
Эман побежал впереди цепи в сторону стога, в глубь ржаного поля.
Со стороны поля донеслось:
— Ты, тварь паршивая! Предатель!
И прогремел выстрел.
Эман Заградник раскинул руки так, что его гармошка отлетела в сторону и со стоном приземлилась среди комьев земли. Он тяжело упал в пыль проселочной дороги, уткнувшись лицом в землю, которая пахла летом, хлебом и солнечной бродяжной жизнью, которую он так любил.
И в эту минуту, словно торжественная музыка, словно хорал в честь павшего, раздалась гулкая стрельба и прокатилось громкое «ура» сотрудников госбезопасности и народной милиции.
11
Деревня снова была спокойной и тихой, и многочисленные холмы вокруг нее плавали в полуденном пекле.
Когда арестованных грузили в машину, а было это в первой половине дня, на них уже никто не обращал внимания, Потому что все жители занялись своими делами: обычный рабочий день вступал в свои права. Только Анна Шандова, возглавившая сельскохозяйственный кооператив, с отвращением сплюнула и сказала:
— И эти хотели нас освободить? Вот эти-то? — Она обратилась к остальным: — Ну что ж, товарищи, продолжим наше дело!
И жители деревни, молчаливо поддержавшие ее призыв, без лишних слов начали сводить свой скот в общественное стадо...
Их взяли всех — обоих Босаков, священника, трактирщика Бенеша. Лишь штабс-капитан Кристек был убит в перестрелке. Он не хотел сдаваться и бежал куда глаза глядят, петляя, словно заяц, и бешено отстреливаясь. Но им руководили отнюдь не решимость и отвага. Это была истерия получеловека, который должен был кончить свою жизнь так же бессмысленно, как и прожил. В конце концов одна из очередей, выпущенных по ногам, прошила ему спину, когда он неожиданно нагнулся.
Земан медленно поднимался по тропинке среди поля к шоссе, где его ждала служебная машина. Внизу диковинно петляла между заросших берегов тихая речушка. Там, где ее течение было подернуто мелкой рябью, солнечные лучи отражались множеством серебряных зайчиков. Вдали, за рекой, Высились поросшие лесом холмы. Воздух над ними был настолько чист и прозрачен, что, несмотря на расстояние, можно было отчетливо увидеть верхушки старых елей, усыпанные шишками, и яркую зелень берез.
Боже мой, ведь прошло всего несколько дней с того времени, когда он впервые проходил здесь и смотрел на эту деревеньку, на эти тридцать — сорок побеленных домов, приютившихся в объятиях прелестной долины, на костельчик с пузатым куполом в окружении могучих старых лип, на крышу дома священника, выстроенного в стиле барокко. Здесь Земан впервые вдохнул воздух, настоянный на аромате тысяч трав и меда, здесь он с чувством зависти мысленно произнес, что, наверное, нигде не может быть более спокойной и мирной жизни.
А между тем...
Он повернулся к поручику Житному и Павлу Шанде, которые его провожали, и тихо попросил их:
— Помогите Бланке Мутловой хотя бы в тяжелое первое время. Сделайте это ради меня!
Они восприняли эту просьбу как само собой разумеющееся дело.
Житный, еще находившийся под впечатлением того, что произошло, задумчиво произнес:
— Будет еще много жестоких схваток с противником, Гонза, прежде чем мы завоюем счастливую, спокойную жизнь для нашей прекрасной страны!
Земан сел рядом с водителем, кивнул им на прощание. Машина тронулась и вскоре исчезла за поворотом. Начинался новый день этой великой битвы.
