ОПЕРАЦИЯ «АННИ»

На рассвете был воздушный налет. Сигнал тревоги раздался, как обычно, с опозданием, когда рвались уже первые бомбы. Летчикам, наверное, было дано задание нанести удар по вокзалу и цистернам с горючим, что находились на футбольном поле рядом с улицей Брассер. Но бомбы падали беспорядочно. Воздушные асы, восседавшие в командирских кабинах из плексигласа, по-видимому, не смогли выйти на заданную цель и теперь, на обратном пути, освобождались от своего груза, сбрасывая его куда попало. Верховное главнокомандование вермахта могло с гордостью записать на свой счет: сожжены три крестьянских дома под Эхтернахом, разрушена школа в Пфаффентале, остальные бомбы образовали в чистом поле большие воронки.

Из сбитого Ю-88 выпрыгнули на парашютах три летчика. Бинго и я сразу же выехали туда на мотоцикле, так как нам во что бы то ни стало нужно было достать свежий материал для очередной вечерней передачи.

Бортрадист получил сильное сотрясение мозга и не мог говорить. Двух других можно было допрашивать: у одного — перелом ноги в двух местах, у другого — вывихнута рука и исцарапано лицо. Люксембургские крестьяне, задержавшие гитлеровцев, не церемонились с теми. Их летная форма, подбитая овчиной, была вся в грязи. И теперь три немецких аса валялись у забора рядом с сараем, куда жители снесли тела девяти школьников, погибших во время воздушного налета.

Пленные не сообщили нам ничего нового: бомбардировщики были из эскадрильи, которая в течение шести недель действовала на Восточном фронте, а теперь находилась на отдыхе в Битбурге.

Откровенно говоря, это не было похоже на допрос. Мы мирно беседовали с пленными и привели в порядок наши сведения о противнике. В последнее время все происходившее вокруг все больше и больше напоминало мне шахматный турнир, после окончания которого противники идут в кафе и оживленно обсуждают некоторые партии.

Немцы с удовольствием отведали американских сигарет.

— Наши ужасно дерут в горле, — произнес бортрадист с сотрясением мозга. Это были первые слова, сказанные им в плену.

К десяти часам мы вернулись в город, твердо решив проспать до самого обеда. Мы всегда радовались тем немногим свободным часам, которые нам удавалось выкроить из служебного времени, подобно тому, как торговый агент, возвращаясь из очередной командировки, радуется нескольким долларам, оставшимся в его кармане.

Однако поспать в то утро мне не удалось. Перед воротами мрачного дома, в котором нас расквартировали, я увидел джип. Капрал Коулмен, сотрудник радиостанции, проверял акселератор. Джерри, еще в пижаме, высунувшись из окна, кричал капралу:

— Они уже здесь!

— Залезай, — сказал мне Коулмен. — Живым или мертвым ты должен быть у майора в десять пятнадцать.

Бинго злорадно ухмыльнулся, зевнул и вкатил мотоцикл во двор.

— Что касается меня, то я иду спать, — бросил он на ходу. — Поцелуй за меня майора в…

Коулмен был зол и за всю дорогу не вымолвил ни слова. Его раздражал не только немецкий язык Бинго, а вообще все иностранное. Он не ходил смотреть даже британские фильмы, утверждая, что не понимает их без американских титров. Его открытая антипатия к нам — иностранцам, служащим в американской армии, — проявилась еще в период нашего обучения в Северной Каролине. Теперь же, во Франции, она переросла в жгучую ненависть, так как капрал не мог смириться с тем, что несколько дружески произнесенных французских слов давали нам право на большее гостеприимство, чем его якобы безотказные «Сезам, откройся!» — пакет жевательной резинки, удар прикладом винтовки, «Пойдем спать со мной», — которые он обычно применял в своей практике. Резиденция майора размещалась на первом этаже современного, выстроенного из белого песчаника здания люксембургского радио. В отделанной деревом приемной сидела мадемуазель Бри, веснушчатая рыжеволосая женщина с вызывающим взглядом. Мы подозревали, что еще несколько недель назад она в качестве фрейлейн Бри прислуживала за тем же столом (и отдавалась в той же постели) майору вермахта Тидеману, о пристрастии которого к женскому полу можно было судить по его элегантной канцелярии. Покинув город, майор бросил и радиостанцию, к фрейлейн Бри. Поговаривали, что Тидеман оставил нам это рыжеволосое создание в качестве бомбы замедленного действия, и поэтому мы, стараясь быть справедливыми, прозвали эту особу мисс Ловушка.

Когда я входил в канцелярию, мисс Ловушка, не отрывая глаз от своей машинки, говорила обычно в нос, на британский манер:

— Садись, пожалуйста, сержант, — и спокойно поправляла свой бюстгальтер. При наличии майора сержант как мужчина не принимался ею во внимание. Интересоваться же, что нужно от нее майору, было бы не только бесполезно, но давало бы этой даме лишние козыри против меня.

Между прочим, майор не был моим прямым начальником. Наше подразделение находилось в Бельгии, в Спа. Нас же: Бинго, меня и еще двух унтер-офицеров — в качестве специалистов прикомандировали к радиостанции. Под руководством капитана Фридмена, журналиста из Будапешта, мы ежедневно готовили одночасовую пропагандистскую передачу для военнослужащих вермахта. Остальная программа вещания состояла из американской и французской легкой музыки и передач для немецкого населения. Руководил радиостанцией полковник, который до армии имел в Филадельфии процветающую адвокатскую контору. Назначение на радио майора, к которому меня сейчас вызвали, оставалось пока для всех тайной.

Маленький репродуктор на столе секретарши издал звук, похожий на «квэк». Мадемуазель нажала клавишу.

— Да, он здесь, — прогнусавила она в микрофон. Из репродуктора еще раз послышался «квэк». — Можете заходить, — небрежно бросила по-английски мисс Ловушка.

За письменным столом сидел небритый и бледный, видимо, после бессонной ночи, майор Патрик Шонесси из Чикаго. Он поприветствовал меня одним пальцем. Воротник его рубашки был расстегнут. Под стеклом письменного стола красовалась фотография элегантной блондинки лет сорока. Пухлые пальцы майора играли двумя маленькими пилюлями, которые он только что вынул из серебряной коробочки.

— Садитесь, сержант. Прежде чем сообщить, зачем я вас вызвал, хочу предупредить, что, собственно говоря, все уже окончательно решено. Сегодня утром я разговаривал со Спа. Ваш капитан Кейвина передал мне вас до конца войны. Фридмен еще немного противится, но я все улажу. Следовательно, если я сейчас спрошу, согласны ли вы работать у нас, это будет пустая формальность. Излишне напоминать, что все, о чем вы здесь услышите, совершенно секретно. Если вы хоть что-нибудь разболтаете, могут быть крупные неприятности… Впрочем, я обещаю вам увлекательную, интересную работу. Ваши коллеги, составляющие передачи для вермахта, взялись бы за нее с превеликим удовольствием. Ну так как, вы согласны?

Майор, видимо, никогда не слышал о тех методах, которыми Валленштейн в свое время вербовал ландскнехтов. Шонесси заглянул в ящик письменного стола и, вынув оттуда пустую бутылку из-под виски, бросил ее в корзину для бумаг. Затем нажал клавишу своего настольного микрофона:

— Принеси мне бутылку шотландского виски, лапочка, и более или менее чистые стаканы!

В ответ в микрофоне два раза квэкнуло.

— Шотландское виски, — повторил майор.

Мисс Ловушка, наверное, возразила ему, что, мол, для сержанта достаточно и простого виски. Но майор настоял на своем, и определенно в этот момент мои акции в глазах «лапочки» поднялись сразу на все сто процентов.

От сигареты из плоского золотого портсигара, который, вероятно, забыл в спешке Тидеман, я отказался.

— Ах да, — пробормотал майор и стал рыться в письменном столе. Наконец, тяжело дыша, он достал из нижнего ящика толстую бразильскую сигару в целлофановой обертке.

Майор дал мне прикурить. В этот момент я вспомнил старинное изречение о данайцах, что их следует остерегаться даже тогда, когда они приносят дары. Если майор угощает тебя бразильской сигарой и к тому же еще дает прикурить, то, видимо, ты ему очень нужен.

— В чем загвоздка? — спросил я громко.

— Ни в чем, — ухмыльнулся майор. — Выкурите сигару и возвращайтесь к своему дяде Фридмену, в его детский сад для пропагандистов. Хотя и вредно в чем-либо отказывать Патрику Шонесси, но вы можете попытаться сделать это…

Появилось виски. Чтобы не уронить своего достоинства, мадемуазель Бри поручила внести бутылку Коулмену. Капрал тоже старался сохранить свое достоинство: он вошел в кабинет чернее тучи, засунув большой палец в предназначенную для меня рюмку, которую с шумом поставил на стол.

— Теперь попрошу не мешать мне, — протрещал майор в микрофон.

Сигара оказалась чертовски хорошей. «Генри Клей» — было вытеснено на ободке.

На бутылке с виски красовалась наклейка «Германский товар 1-го сорта».

Майор Патрик Шонесси был из УСС.