9
В библиотеке своей лондонской квартиры доктор Шавош беседовал с Шалго.
— Знаете, Шалго, — говорил он, вглядываясь в лицо бывшего старшего инспектора, — если бы нам с вами милостью божьей объединить наши усилия, мы добились бы фантастических успехов!
— Ну что ж, полковник, давайте объединимся! — весело согласился толстяк.
Шавош, немного помолчав, заметил:
— К сожалению, это невозможно.
— Почему же? — спросил Шалго, хотя уже заранее знал, каков будет ответ. Шавош был крепким орешком и ловко умел скрывать свои мысли.
— Скажите, вы доверяете мне?
Вопрос был поставлен в лоб, но Шалго понимал, что если он собирается добиться чего-нибудь от Шавоша, то должен быть хотя бы в известных пределах откровенным. Пососав толстую сигару и опустив тяжелые веки, он сказал:
— Нет. Так же, впрочем, как и вы мне. — С его лица сбежала добродушная усмешка, он пощипал свой подбородок и с некоторой грустью продолжал: — А поэтому, дорогой полковник, обстановка вынуждает меня к самозащите.
— Что вы имеете в виду? — полюбопытствовал Шавош, прищурив один глаз.
Шалго подался корпусом вперед.
— Что случится, если однажды кто-нибудь возьмет да и шепнет французам, что я одновременно работаю и на вас?
— Не говорите глупостей, Шалго! — возмутился Шавош. Он хотел еще что-то добавить, но толстяк, подняв руку, остановил его:
— Только не клянитесь, полковник! Я ведь тоже немного знаю нашу профессию, и правила игры мне достаточно известны! — Он положил сигару, достал из кармана платок, откашлялся. — Оберегать меня вы будете только до той поры, пока я не перестану представлять интерес для вашей службы.
Шавош рассмеялся и покачал головой.
— И как вы этого собираетесь достигнуть? — спросил он.
— Очень просто. — Шалго в упор посмотрел на Шавоша. — Я опорожняю для вас свой сейф не сразу, лишь небольшими порциями. И удерживаю в своей памяти не все, а только то, — он сделал паузу, — что кажется мне наиболее целесообразным.
Шавош внимательно слушал рассуждения толстяка и чувствовал, что наступил подходящий психологический момент, когда он может спросить, каковы же отношения между Кальманом и Шалго. В Вене он уже однажды спрашивал его об этом, но тогда Шалго уклонился от ответа. Сейчас толстяк, кажется, разоткровенничался.
— Шалго, вы завербовали моего племянника?
Шалго, удивленный, но и довольный, взглянул на полковника, потому что ему тоже хотелось знать, встречался ли Шавош с Кальманом в Вене.
— Интересно, почему вы думаете, что я завербовал его?
Шавош пожал плечами. Отвечая, он взвешивал каждое слово.
— Просто думаю, что и французам не помешал бы свой агент в Дубне. Вы же, дорогой Шалго, имеете полную возможность скомпрометировать Борши, а значит, и заставить его работать на себя.
— Как будто вы не можете заставить его работать на себя! — парировал Шалго.
— Сейчас речь не о нас. Я хотел бы слышать ваш ответ.
Шалго потер подбородок и усмехнулся.
— Я понимаю вас, полковник. Вас смущает то обстоятельство, почему я, когда работал секретным сотрудником в новой венгерской контрразведке, не выдал, не разоблачил Кальмана? И вы тут же делаете вывод, что я завербовал его. Должен согласиться, что умозаключение вполне логичное.
Шавош утвердительно кивнул.
— Совершенно верно. Из донесения барона Жиграи я знал, что венгерская контрразведка занимается Кальманом и что его уже несколько раз допрашивали. Пытались доказать, что он английский агент. Но им не удалось этого сделать в основном потому, что вы, Шалго, отказались тогда дать против него показания. Отсюда логичный вопрос: почему?
Улыбка Шалго стала еще мягче. Он хихикнул себе под нос и сказал:
— Действительно, логичный вопрос. В особенности если принять во внимание, что Кальмана подозревали не только в том, что он сотрудничал с англичанами, но и в том, что он был агентом гестапо и выдал немцам и Марианну Калди и всю подпольную группу Татара. Чтобы успокоить вас, скажу, что я тоже знал об этом идиотском подозрении. Кальман обратился ко мне за советом: что ему делать. А я посоветовал ему молчать. И тем не менее я не завербовал его.
— А позднее? — настаивал Шавош.
— И позднее нет. Хотя и получил приказ на его вербовку.
Полковник поиграл галстуком и задумчиво проговорил:
— Почему же вы не выполнили приказ?
— А вот это как раз то, чего вы, дорогой полковник, не в состоянии понять! — бросил Шалго.
— Не хитрите, Шалго! — воскликнул полковник.
— И тем не менее это так! Оскар Шалго способен в определенные моменты жизни быть сентиментальным. Представьте себе, я чувствовал самые настоящие угрызения совести. А позднее, когда я действительно получил приказ завербовать его, я понял, что это мне уже не удастся сделать. Борши за это время успел перемениться. Поймите, полковник: как это ни парадоксально, я люблю этого человека и хочу, чтобы он был счастлив!..
Шавоша привели в замешательство слова Шалго. Интуитивно он почувствовал, что толстяк совершенно искренен. Каким сделалось добрым, мягким его лицо, когда он говорил о Кальмане! Интересно, знает ли Шалго, что ему, Шавошу, все же удалось заставить Кальмана вновь сотрудничать с английской разведкой.
— Я хотел объяснить вам, для чего я, собственно, пригласил вас в Лондон.
— Слушаю вас, полковник, — сказал толстяк, откинулся в кресле и полуприкрыл свои тяжелые веки.
— Я хотел бы, чтобы вы поехали в Будапешт. Погодите, Шалго, не перебивайте. Выслушайте до конца. Вы знаете, что Кальман Борши секретный сотрудник «Интеллидженс сервис». Много лет мы держали его в резерве. За это время он вырос в физика-атомщика, стал ученым, работает в атомном центре в Дубне, Теперь и я постараюсь быть совершенно откровенным с вами. Известная вам документация нас не очень интересует. Достанем — хорошо, но важнее всего для нас Борши! Мы просто не можем отказаться от него. Вот я и хочу попросить вас: поезжайте в Будапешт и восстановите нам связь с Борши.
— Это была бы напрасная трата сил, — отказался Шалго, дивясь про себя столь странному предложению Шавоша: ведь он только что сказал ему, что не выполнил аналогичного приказа французов. Чего хочет, собственно, этот Шавош? И вслух он добавил: — Нет в наших руках ничего такого, чем можно было бы «прижать» Борши.
Шавош усмехнулся, и морщинки на его лице снова бросились врассыпную по всему лицу.
— А если есть? Если у нас есть материал, с помощью которого мы сможем без всякого риска для себя заставить его работать на нас?
Шалго становилось все больше не по себе. Он скрестил свои пухлые руки на груди и ничего не отвечал, делая вид, что вся эта история совершенно не интересует его. Зато полковник все так же с жаром продолжал:
— Ну, а если мы все же располагаем убедительными доказательствами, что Кальман в самом деле был агентом фон Шликкена? И документально сможем подтвердить, что это он был виновником провала группы Татара?
Шалго был поражен; Он не хотел верить тому, что услышал, и наугад бросил:
— Это же чушь! Вы и сами хорошо знаете, что Кальман никогда не был предателем!
— Конечно, знаю! И тем не менее мы можем доказать это. В нашем распоряжении имеются такие документики, что нет в мире суда, который решился бы снять с него обвинение в предательстве.
— Интересно, — сказал Шалго и тут же стал прикидывать, какие же «документики» могли находиться в руках Шавоша.
И он быстро разгадал замысел Шавоша: ведь он-то точно знал, что Кальман не предатель, поскольку ему была известна и вся история предательства группы Татара и сам предатель; правда, он, Шалго, никогда не говорил об этом Кальману, надеясь, что Кальман никогда не узнает этого. Шалго поднял глаза на Шавоша и с отвращением посмотрел ему в лицо.
— Какой же вы жестокий человек, полковник. Неужели вы способны погубить собственного племянника?
Лицо Шавоша передернулось — замечание Шалго больно задело его.
— Вполне возможно, что мои действия кажутся вам жестокими, — возразил он осторожно. — Но это совсем не так. Это просто моя принципиальность…
Толстяк нетерпеливо отмахнулся:
— Принципиальность? Давайте не будем обманывать друг друга, полковник. Мы оба с вами — игрушки в чужих руках. Э, да все равно, продолжайте. Извините, что я вас перебил. Но меня всегда злит, когда вполне понятные вещи замаскировываются высокопарными словами.
— Вы что же, считаете меня негодяем?
— Ничего подобного, полковник. Я считаю вас просто жестоким человеком, который способен погубить даже собственного племянника, если интересы «Интеллидженс сервис» требуют этого. А вы боитесь, не смеете возразить.
— Так вот слушайте, — слегка повышая голос и чуточку торжественно начал Шавош. — Я приемлю ваш эпитет «жестокий» и подтверждаю, что, если Кальман Борши стал предателем, перебежав на сторону коммунистов, я без колебания убью его, хотя потом и буду горевать по нем, потому что люблю его! Вы, Шалго, не способны этого понять, потому что вы жалкий обыватель, у вас действительно нет никаких принципов. Вы лишь ради собственной корысти любите свою профессию и занимаетесь ею со страстью картежника.
Шалго с усмешкой выслушал выпад разгневанного Шавоша. Нет, он не оскорбился, напротив, даже был рад, что ему удалось вывести Шавоша из себя.
— Браво, полковник! Я жалкий обыватель! Но и у меня тоже есть кое-какие принципы. Если вас интересует, я могу их вам перечислить.
Он поудобнее уселся в кресле, закурил сигару и сквозь облако табачного дыма посмотрел на морщинистое лицо Шавоша, который, чтобы дать улечься своему гневу, снова сидел строгий и подтянутый.
— Мой первый принцип: я не поеду в Будапешт и не стану вербовать вашего племянника. Если же я узнаю, что вы пытаетесь это сделать сами, я помешаю вам.
Шавош уже полностью обрел спокойствие и, пожалуй, несколько высокомерно, заметил:
— А вы не считаете, что сами находитесь у нас в руках?
— О да! Только ведь и я не дурак, мой дорогой. Это вы можете видеть хотя бы из того материала, что я передал вам. Вы, полковник, не захотите разделаться со мной до тех пор, пока я располагаю известной вам информацией. Думаю, что вас все же интересует, кто из сотрудников ваших резидентур в Европе работает и на нас. А вот Оскар Шалго знает этих людей.
— Говорите яснее! — нетерпеливо перебил его Шавош. Он почувствовал, что намеки Шалго небеспредметны.
— Я говорю совершенно ясно, вы уже знаете, кто из людей в вашей венской миссии находится у меня на службе?
— Не болтайте ерунды.
— Не верите? — И Шалго продолжал с легким оттенком гордости: — А если я скажу, например, что вы принесли в жертву Пете и послали его к несуществующему агенту, вручив ему не шифровку, а бессмысленный набор цифр?
Как Шавош ни старался сохранить спокойствие, он побледнел.
— Откуда вам это известно?
— Уж не думаете ли вы, что я задаром открою вам этот секрет? — удивился Шалго. — Я готов сотрудничать с вами, но запомните — как равный с равным. Как компаньон! И если вы умный человек, вы с моей помощью сможете горы своротить. В моем портфеле хранится много интересных материалов. В том числе найдется в нем и кое-какая занятная информация на самого Игнаца Шавоша. Но только не вздумайте ставить мне ловушки или подсылать наемного убийцу, потому что я имею обыкновение работать с пятикратной подстраховкой.
Шавош был поражен, слушая темпераментное словоизвержение толстяка. Перед ним сидел совершенно иной, доселе незнакомый ему Шалго, и Шавош подсознательно чувствовал, что каждое его слово сказано всерьез. А Шалго продолжал:
— Я предлагаю вам один бизнес — величайшее дело вашей жизни, рядом с которым возня вокруг Кальмана Борши покажется вам просто жалкой суетой.
Шавош облизнул нижнюю губу и глубоко вздохнул.
— А именно?
— Выдайте мне Генриха фон Шликкена. В обмен я предлагаю вам список английской агентуры, работающей на французов.
Неожиданный оборот ошарашил Шавоша.
— Шликкена? Но как вы это себе представляете?
— Вы скажете мне, где и под каким именем он живет. Остальное — мое дело.
— И что вы собираетесь с ним сделать?
— Ничего особенного. Я просто убью его. Это единственная цель моей жизни. — В глазах Шалго засверкали грозные огоньки. — После того как я убью его, вы можете преспокойно покончить со мной. — Шалго неожиданно встал, взволнованный, прошел к окну и выглянул на улицу. — Знаете, полковник, — глуховатым голосом проговорил он, — у вас нет никаких гарантий, что Шликкен работает только на вас. К тому же это «засвеченный» разведчик. А у меня еще не тронутая сеть в Венгрии, и не какие-нибудь там ничтожные людишки, агенты первый сорт.
— Я дам вам ответ через неделю.
— Нет, немедленно! — возразил Шалго и отошел от окна. В голосе его звучала настоящая мольба, когда он продолжал: — Полковник, за Шликкена я готов отдать все!..
Шавош встал, схватил Шалго за руку и, заглянув ему в глаза, воскликнул:
— За Кальмана Борши я могу отдать вам Шликкена! Дубна стоит многого!
Шалго выдержал пронзительный взгляд полковника. Тихо и очень серьезно он возразил:
— За Шликкена я отдам вам полковника Эрне Кару.
Шавош почувствовал странное головокружение.
И даже позднее, вечером, беседуя с одним из шефов «Интеллидженс сервис», Шавош все еще не мог освободиться от овладевшего им волнения. Он просто не мог прийти в себя.
Шеф, худощавый старик лет шестидесяти, сидел за столом и играл обыкновенной деревянной линейкой. О, шеф отлично понимал, какую ценность представляло предложение Шалго! Если бы они получили в свои руки одного из руководителей венгерской контрразведки, это стоило бы и десятка фон Шликкенов!
— Вы считаете реальной такую возможность? — спросил он Шавоша, поглаживая свои густые усы.
— О да, сэр, безусловно! Разрешите мне напомнить вам некоторые пункты донесения.
— Знаю, читал донесение, полковник. Но я хотел бы задать несколько вопросов самому господину Шалго.
— Сейчас позову его.
Шавош поднялся, прошел через огромный, как танцевальный зал, кабинет и позвал Шалго. Шалго приближался к большому письменному столу неторопливыми шагами. Церемония знакомства была короткой, но торжественной, хотя Шалго держался совершенно спокойно: на него не произвело ни малейшего впечатления, что он находится на приеме у одного из руководителей всемогущей «Интеллидженс сервис».
Шеф показал на кресло.
Дождавшись, когда Шалго усядется, он предложил гостю сигару.
— Ваше предложение, господин Шалго, очень интересно, — проговорил он, снова беря в руки линейку. — Не сочтите за недоверие, но прежде я задам вам несколько вопросов.
Шалго посмотрел на часы.
— Охотно отвечу на них, сэр, но должен предупредить вас, что через два часа отправляется мой самолет. А я при любых обстоятельствах должен возвратиться в Вену сегодня.
— Я буду краток, господин Шалго. Когда вы завербовали Эрне Кару?
— В сорок втором году, — ответил Шалго несколько приглушенным голосом. — Он был арестован в связи с так называемым делом Харасти. Его могли бы и повесить, но я дал ему возможность бежать. С тех пор я поддерживаю с ним связь.
Шеф удовлетворенно кивнул.
— Позднее вы вместе с ним сражались против фашистов?
— Да, сэр. Но что в этом удивительного?
— Вы ошибаетесь, господин Шалго, я не удивляюсь. Напротив, я считаю это вполне естественным. Кара не числился в картотеке старого отдела контрразведки?
— Нет, сэр. Ценных агентов я никогда не ставил на учет, потому что все мои начальники были дилетантами и тупицами. — Снова посмотрев на часы, Шалго продолжал, еще сильнее приглушив голос: — Я хотел бы, сэр, упомянуть и о том, что Кара пять лет отсидел в тюрьме. Родители его все эти годы терпели нужду, и Кара никогда не простит этого. Больше я ничего вам не скажу. Я свое предложение сделал, решайте…
Шеф, как видно, придерживался своего, заранее продуманного плана беседы, потому что он сказал:
— Еще один вопрос, господин Шалго. — Он провел рукой вдоль линейки. — Почему вы до сих пор не передали Кару французам?
Шалго скривил рот, иронически усмехнувшись.
— Что ж, вполне логичный вопрос, сэр! Но те, кто знаком со мной ближе, знают, что я не гонюсь ни за богатством, ни за наградами или снисходительными похвалами.
Шеф вежливо кашлянул.
— Завтра до полуночи вы получите ответ.
На этом аудиенция была окончена.
После ухода Шалго шеф задумался. Шавош с нетерпением ожидал его ответа.
— Вот уж не подумал бы, что в этом сонном толстяке столько самолюбия, — сказал шеф и, помедлив, добавил: — И гордости!
— Когда Шликкен наконец решит свою задачу? — спросил он.
— Дня через три-четыре.
Шеф кивнул и холодно сказал:
— И все же что-то не нравится мне в этом деле, полковник.
Шавош всем телом подался вперед.
— А именно, сэр?
— Не нравится, что добывание документации вы связали с делом Борши. Очень не нравится.
Шавошу показалось, будто его ударили чем-то тяжелым по голове.
— Сэр! — сказал он вслух слегка раздраженно. — Я специалист. План этот я разработал со всей тщательностью. И уверяю вас: Кальман Борши не ускользнет от нас.
— Да, конечно. И все же я был бы куда более спокоен, если бы вы лично руководили этим делом.
— Вы хотите, чтобы я поехал в Будапешт?
— Да, я был бы рад. Вы знаете, полковник, этот Шалго действительно гениальный малый, и он заставил меня кое над чем задуматься…
— Понимаю вас, сэр. Насчет поездки я сейчас распоряжусь. А как быть с предложением Шалго?
— Я предоставляю вам полную свободу действий, полковник. Но смотрите, промах исключается!
Шавош самоуверенно улыбнулся.
— Вы преуменьшаете мои возможности, сэр. Мы следим за каждым шагом Шалго, в частности, подключились к звукозаписывающей системе французов, установленной в его квартире.
— Хорошо, полковник. Желаю успеха.
Они не подумали только об одном, а именно, что и Оскару Шалго все это было хорошо известно.
Распоряжения полковника Кары начинали казаться Шандору Домбаи все более странными; ему было непонятно, почему все еще не арестован Даницкий, мало того, этому шпиону позволяют встречаться с Пете; почему до сих пор не схватили французских агентов, которых перечислил на допросе арестованный курьер. В то же время Домбаи заметил, что Кара стал раздражителен и словно был чем-то озабочен. Странно, что по его указаниям за Кальманом ведется слежка, причем на него тратится куда больше сил и времени, чем на Даницкого. В общем, Домбаи задело за живое, что Кара не доверяет ему, и он не мог скрыть этой своей обиды. Как-то вечером он пришел к полковнику и заявил ему напрямик:
— Я, товарищ полковник, хочу подать в отставку.
Кару удивил и официальный тон Домбаи и обращение на «вы»: ведь с глазу на глаз они, как и подобает старым друзьям, были по-прежнему на «ты». Кара устало провел ладонью по лбу, не улыбнулся, как всегда, и не сказал майору «садись», а, приняв предложенный Домбаи тон, спросил:
— Почему же вы решили подать в отставку?
Домбаи, в свою очередь, тоже был удивлен этим холодным, официальным тоном, так как в душе ожидал, что Кара подойдет к нему, похлопает его по плечу, скажет: «Не дури, старик» — и объяснит смысл своих последних распоряжений. Однако ничего подобного не произошло. Обескураженный Домбаи плотно стиснул зубы и после недолгого раздумья выпалил:
— Не согласен я, товарищ полковник, с вашими методами руководства, с вашими указаниями по делу Даницкого и со многим другим…
Кара закурил, глубоко затянулся.
— Ну что ж, подайте рапорт, как положено, — сказал он. — Я поддержу вашу просьбу.
Домбаи сжал кулаки. Он не знал, что и сказать в ответ. Больше всего ему хотелось грохнуть кулаком по столу. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда глухой, но твердый голос Кары словно ударил его по спине:
— Товарищ майор!
Домбаи повернулся и устремил негодующий взгляд на друга.
— Кто вам разрешил идти?
Домбаи от ярости даже задохнулся.
— Вернитесь! — Кара поднялся, вышел из-за стола. Дождавшись, пока Домбаи подойдет, показал на стул. Домбаи сел.
— Послушай, Шандор, — строго сказал Кара. — Я не люблю подобных глупых выходок, достойных разве что школяра. Что, черт возьми, с тобой?
— Ты мне не доверяешь, а я в таких условиях не могу да и не хочу работать!
— Откуда ты взял, что я не доверяю тебе?
— Почему ты приказал установить слежку за Кальманом?
— Потому что я подозреваю его в шпионаже, — не сразу ответил Кара.
Домбаи удивленно посмотрел на Кару.
— Кальмана? — переспросил он хриплым голосом.
— Знаешь, Шандор, подполковник Тимар внес предложение об аресте Кальмана, высказав предположение, что группу Татара выдал Борши. Он построил целую гипотезу, поражающую убийственной логикой. На основании этой гипотезы Кальмана можно преспокойненько посадить. Я, правда, воспрепятствовал взятию Борши под стражу, потому что у меня тоже есть своя гипотеза. И скоро мы будем знать об этом деле гораздо больше. Тем не менее пока совершенно ясно одно: Кальман влип в какое-то очень опасное дело, нам не доверяет и теперь по всем признакам пытается своими силами выпутаться из этой истории.
— А почему ты сам не поговоришь с ним?
— Уже пытался. Он не отрицает, что с ним что-то произошло, но просил верить ему и не удивляться, если в последующие дни он будет вести себя странно. Ну, удивляться я не удивляюсь, а вот за него страшусь. Группу же Даницкого мы пока трогать не будем, потому что, по моему предположению, и похищение документации с завода тоже как-то связано с Кальманом. Представляешь: все события в конце концов развернулись точно так, как предсказал Кальман. Наши дешифровальщики пришли к выводу, что найденная у Пете шифровка — абсолютная чушь. Иными словами, Пете был послан только для того, чтобы ввести нас в заблуждение. Выполнять же настоящее задание английской разведки в Будапешт прибудет кто-то другой. Я получил сообщение из Вены, что и доктор Шавош и Шликкен живы.
— И Шликкен тоже? — удивленно переспросил Домбаи. — Вот этого я не знал. Из показаний Пете мне только удалось выяснить, что Шавош не кто иной, как полковник Олдиес.
Услышав это, Кара, словно мгновенно стряхнув с себя усталость, оживился:
— А скажи, если мы поверим, что Игнац Шавош и полковник Олдиес одно и то же лицо, можно ли представить себе, что он до сих пор не встретился с Кальманом?
— С трудом, — признался Домбаи.
— Но почему же тогда Кальман отрицает это? — поставил вопрос Кара и сам же ответил на него: — Значит, у него есть на то причины.
— Между прочим, о встрече с Шалго он рассказал…
Домбаи задумчиво устремил взгляд перед собой; ему стало не по себе.
— Эрне, я поговорю с Кальманом!
— Пока не нужно, — остановил его Кара. — Придет время, мы с тобой вместе поговорим с ним.
Кальман очень скоро заметил, что за ним следят. И это омрачило его. Надо поговорить с Калди, решил он, рассказать ему все и попросить у него совета.
Вдруг Кальман замер, осененный внезапно пришедшей ему в голову догадкой. В том, что Илонка в ту пору являлась агентом гестапо, у Кальмана не было никакого сомнения, равно как и в том, что ее могли посадить в камеру к Марианне только по указанию Шликкена. Но действительно ли Марианна говорила ему об Илонке или он сам это придумал? Кальман воскресил в памяти их последнюю встречу с Марианной, подробности их разговора и убедился в том, что он не ошибся. Ему стало не по себе от охватившего его волнения. Если все действительно так, то он разгадал загадку и теперь для него все становилось ясным.
Борши торопливо сбежал вниз, на площадь Кальмана Селля. На его счастье, на стоянке оказалось свободное такси. Он был настолько убежден в правильности своего предположения, что уж больше не думал о слежке. Теперь следите, ходите за мной, думал он, а я уже напал на след и могу доказать свою невиновность! Да, Марианна точно так же, как и я в свое время, могла довериться Илонке и рассказать ей о донесении в надежде, что Илонка выйдет на свободу и передаст его Татару. А та тут же рассказала обо всем Шликкену. Ну, а майор свое дело знал. Только так все и могло произойти!
Неподалеку от многоквартирного дома, в котором жила теперь Илона Хорват, Кальман попросил водителя остановиться, заплатил и стремглав бросился в подъезд, думая об одном: только бы застать ее дома.
На счастье, Илона оказалась дома.
Илона с искренней радостью встретила Кальмана и не скрыла от него, что эта встреча взволновала ее. Кальман со смущенной улыбкой оглядел комнату, обставленную с большим вкусом. Илона, видимо, ожидала кого-то: на низеньком столике стояли бутылки с напитками, печенье и кофейные чашки. Сама хозяйка была в черных узких брюках и мохнатом мохеровом пуловере. Неожиданный приход Кальмана явно смутил ее.
Кальман присел к столику на край тахты. Странно, он не испытывал ни малейшей неприязни к этой женщине.
— Ты красивая, — искренне признал он. — Пожалуй, даже красивее, чем тогда…
Кальман закурил и угостил Илону.
— Спасибо. Выпьешь что-нибудь?
— Нет, пока нет. Может быть, позднее. Как жизнь? Завели детишек?
— Увы, нет. Поэтому и в театре я не очень-то охотно играю роли матерей.
— Хорошо зарабатываешь?
Илона смущенно засмеялась.
— Ты что, фининспектор? Много работаю, — уклончиво добавила она.
— Какую роль разыгрываешь ты сейчас? — спросил он с издевкой и протянул руку за коньячной бутылкой.
Улыбка на лице Илоны застыла, ее красивое лицо помрачнело. Она с упреком посмотрела на Кальмана, наполнявшего коньяком граненые хрустальные рюмки.
— Ты не веришь мне, Кальман? — спросила она, тоже протягивая руку за рюмкой.
Кальман посмотрел на отливающий золотом напиток и, может быть, для того, чтобы не отступить ни шагу назад, нагловато проговорил: — За твой переход в другую веру, Илонка!
Но Илона поставила рюмку на стол, не приняв столь странный тост. Кальман, холодно посмотрев на нее, негромко пояснил:
— Вот Марианна поверила тебе, а ты ее предала. И ее убили. Я доверился тебе, ты и меня предала. И в том, что я уцелел, не твоя заслуга. Ты сделала все, чтобы мне не жить. Так почему же я должен верить тебе?
Слова глухо падали в тишине.
— Собственно говоря, ты убийца! Я говорю это тебе на тот случай, если ты не знаешь этого, — продолжал Кальман без тени сожаления.
— И ты пришел наконец, чтобы отомстить? — спросила Илона.
— Нет, не за тем. Месть не моя профессия.
Взгляд Илоны оживился. Она вновь обрела силу, почувствовала, что может и должна доказать свою искренность.
— Кальман, я понимаю тебя, когда ты не веришь мне; ты, собственно говоря, прав. Прошу тебя, выслушай меня, не перебивай!.. — Кальман понимал, что она уже больше не играет, а говорит от души. — Недавно я разговаривала с одним из членов Верховного суда. Я рассказала ему всю свою жизнь, не называя себя. Не приукрашивала ничего. Рассказала обо всем: о Марианне, о тебе, о том, как перешла на сторону борцов Сопротивления, — одним словом, раздела себя перед ним донага. Судья так и не понял, что рассказываю-то я о самой себе. Ну, а потом спросила его: что может ожидать героиню моей истории, если она явится в полицию и сама честно заявит о своем прошлом? Он долго думал, а потом сказал: вероятнее всего, ее простят. Конечно, я своими доносами гестапо ускорила гибель Марианны, но позднее, работая уже на движение Сопротивления, я ведь спасла жизнь многим людям, и это можно подтвердить фактами. Это так. Но, поверь мне, причиной свершившейся трагедии была не я одна. Немножко и ты.
— Что ты имеешь в виду?
— Лгала не только я тебе, но и ты мне. Но это сейчас уже не важно. Шликкен прокрутил мне тогда одну запись, — пояснила Илона, — ту, где ты обязался служить им. Именно это и сбило меня в то время с толку. Ты понял?
Кальман понял и пришел в еще большее замешательство. Приходилось согласиться с Илоной. Выходит, Шликкен обвел вокруг пальца не только его, но к Илону. Теперь ему еще яснее стало, что в то время они все были обречены на провал и каким злым гением на их пути был Шликкен.
— Значит, ты поверила в то, что я — агент гестапо?
— Да, я же слышала твой голос, Кальман, читала твою подписку о сотрудничестве. И когда Шликкен велел мне сообщить тебе об аресте Домбаи, я подумала, что это он меня проверяет, что ты, вероятно, потом доложишь все ему о нашем с тобой разговоре. Между прочим, когда ты в последний раз был у меня в моей комнате, я знала, что весь наш разговор с тобою подслушивается.
— Где сейчас Шликкен? — неожиданно спросил Кальман.
— Не знаю. С тех пор я больше его не видела.
— И не слышала о нем?
— Нет.
— Илонка, — задумчиво проговорил Кальман, — а какое задание дал тебе Шликкен, поместив тебя в одну камеру с Марианной?
Илона, по-видимому, действительно часто думала о своем прошлом и потому хорошо помнила все подробности. Она ответила на вопрос Кальмана сразу, без раздумья, словно в течение многих лет ожидала его.
— Мне было поручено узнать, кто те коммунисты, с которыми она поддерживала связь.
— И ты узнала это?
— Нет. — Илона потупила голову, по-видимому, придавленная воспоминаниями. Слова тяжело падали с ее губ. — Марианна не назвала мне их, вероятно заподозрив неладное.
Кальман по-своему истолковал задумчивость Илоны и строго сказал:
— Ты говоришь неправду!
— Нет, Кальман, я говорю правду. Да и какой мне смысл сейчас врать?
— Тогда, может быть, ты забыла? Вспомни!
— Лучше бы мне не помнить! — с болью в голосе воскликнула Илона. — Но, увы, я помню каждое ее слово, каждое движение. Помню так, как будто сейчас вижу ее перед собой. У нее еще хватило сил утешать меня.
Илона не удержалась и тихо заплакала.
— Илона, — заговорил Кальман тихо, — если для твоего спокойствия нужно, чтобы я не таил зла на тебя, считай, что я забыл обо всем и все простил. Ты же знаешь, как много значила для меня Марианна, но я прощаю тебя и от ее имени тоже. Взамен я прошу тебя только вспомнить имя одного человека. Мне нужно найти его, потому что, пока я не найду его, я не смогу смыть с себя обвинение в предательстве.
— Кальман, я готова всем, что в моих силах, помочь тебе.
Кальман посмотрел на Илону.
— Скажи, ты никогда не встречала в гестапо человека по фамилии Фекете? Рыжего грузного мужчину. В то время ему было лет тридцать пять. У него еще был шрам на верхней губе, а во рту своего рода ювелирный магазин — пять или шесть золотых зубов.
Илона, силясь вспомнить, устремила взгляд прямо перед собой.
— Может быть, ты его в «Астории» видела или у Шликкена?
Илона глубоко вздохнула.
— Что-то припоминаю, — сдавленным голосом проговорила она. — В «Астории» была буфетчица Шари Чома. К ней ходил человек с такой внешностью. Фамилии его я уже не помню, но только точно знаю, что не Фекете.
Кальман протянул дрожащую от волнения ладонь и дотронулся до руки Илоны.
— Где эта Шари Чома сейчас? Как мне ее найти?
— Давай я ее сама разыщу! — вызвалась Илона. — Доверь это мне, Кальман. Слышала я, что она заведует каким-то кафе. Разыщу и узнаю от нее фамилию того человека.
— Сделаешь?
— Завтра же вечером позвоню тебе.
Кальман с новой надеждой в сердце и даже с какой-то уверенностью поспешил к профессору Калди.
— Послушай, Кальман, — начал старый профессор и взмахнул своей обезьяньей рукой, словно дирижер оркестра. — Мы вот здесь с господином Шаломоном заспорили, в какой степени наука укрепляет дружбу между народами и вообще дело мира…
Профессор рассказал, что, по мнению англичанина, приоритет естественных наук — и в особенности тех наук, которые обслуживают военную промышленность, — закономерен, потому что человечество, так же как и вся природа в целом, развивается от кризиса к кризису, от катастрофы к катастрофе, то есть от войны к войне. И он со своей стороны не верит в возможность жизни без войн!
— Простите, профессор, — с улыбкой перебил его Шаломон, протестующе подняв правую руку. В этот момент Кальман заметил у него на мизинце перстень с печаткой из оникса. Рассмотреть перстень получше Кальман не успел, потому что англичанин почти тут же вновь опустил руку. — Тогда упомяните, пожалуйста, и о том, что я вам сказал перед этим!
— Да, да, конечно. Господин Шаломон — непоколебимый сторонник мира, и тем не менее он не верит, что огонь можно примирить с водой.
Кальману было уже ясно, что вся их дискуссия — абсолютная чушь, поэтому вместо того, чтобы вслушиваться в смысл страстной речи старика Калди, он принялся разглядывать перстень на мизинце англичанина. Ему показалось, что однажды он где-то уже видел его. И вдруг ему вспомнились Хельмеци и Шликкен. Не может быть! Он тут же отверг страшную мысль. Шликкен был худощавый, с мертвенно-бледным лицом и светлыми волосами, а этот англичанин тучен и лыс.
— Ну, так каково же твое мнение, физик-атомщик? — спросил Калди.
Кальман растерянно потер лоб. Он все еще не мог оторвать взгляда от перстня.
— Я знал одного немецкого майора. Он носил точно такой же перстень. Можно взглянуть? — сказал он, обратившись к Шаломону.
— Пожалуйста! — с готовностью выставив вперед руку, ответил англичанин. — К сожалению, я не смогу снять его с пальца. — На черном камне перстня сверкнула золотая фигурка сирены, держащей в одной руке щит, в другой — меч.
— Моника! — проговорил Кальман.
Лицо Шаломона осталось спокойным и веселым.
— Как ты сказал? — переспросил Калди.
Кальман повернулся к профессору.
— Шликкен именовал сирену на перстне Моникой, — пояснил он старику. — Прежде чем ударить, он всегда поворачивал перстень камнем внутрь. Позднее он мне объяснил, что у сирены крепче удар и что называет он ее Моникой.
— Да-а, Шликкен! — задумчиво протянул старый профессор.
Шаломон с интересом посмотрел на Калди.
— Он что же, и вас истязал?
— Нет, я не встречался с ним, — ответил старик, — я только слышал о нем.
— Простите, а кто был этот Шликкен? И где и когда он так издевался над вами? — спросил англичанин Кальмана.
Кальман закурил.
— Убийца он, — сказал Кальман. — Здесь… в Будапеште… в сорок четвертом… — Он говорил отрывисто, односложно. — Один из главарей гестапо, сухопарый тевтонец, с бледным, как у мертвеца, лицом.
— Вижу, вы не очень-то жалуете немцев!
— Нацистов, сэр!
— Ах да, конечно, вы же сторонник двух Германий!
— Нет, дорогой Шаломон, — перебил его Калди. — Мы — по крайней мере я — сторонники одной, единой Германии. Но Германии, свободной от фашистов.
Англичанин как-то загадочно ухмыльнулся, неторопливо протянул руку за сигаретой.
— Странно, — заметил он. — Живете вы в стране, где официальная идеология определяется марксистской, материалистической философией, и, несмотря на это, вы — идеалисты. Вероятно, потому, что вы в известном смысле живете в изоляции от остального мира и многое для вас поэтому просто непонятно…
Кальман стряхнул пепел с сигареты.
— А именно? — спросил он.
— Видите ли, дела в Европе ныне складываются так, что очень многие из тех, кто не желает, чтобы на Западе был коммунизм, нуждаются в так называемой милитаристской Германии. Для меня было попросту непостижимо, как, например, французы могли терпеть Шпейделя во главе НАТО, поскольку общеизвестно, какую роль Шпейдель играл в «третьем рейхе». Я вам не надоел, господа?
— Нет, конечно, продолжайте, — запротестовал Калди.
— Потом уже мне эту странную ситуацию объяснил один парижский торговец картинами. Его близкие погибли во время войны, не исключено, что в каком-нибудь из концентрационных лагерей… Так вот этот торговец из Парижа, если можно верить его словам, — член организации ОАС и сотрудничает с определенными реваншистскими западногерманскими кругами, хотя сам он был активным участником Сопротивления. На мой вопрос, почему же он с ними сотрудничает, торговец ответил так: «Близких своих я оплакиваю каждый год, в день поминовения усопших возлагаю на их могилы цветы, но вернуть им жизнь я не в силах. Но зато я могу защитить свое, пусть небольшое, состояние от коммунизма». И так думает и бельгийский король, и голландская королева, и многие сотни тысяч людей. И тогда я понял, почему в Англии, в Бельгии, в Голландии и в других местах размещены подразделения бундесвера.
Томас Шаломон закончил. После его слов воцарилось глубокое молчание.
Кальман поднялся.
— Извините, мне надо идти.
— Если позволите, я пойду с вами, — заметил Шаломон.
Кальман повернулся к англичанину:
— Сэр, откуда у вас этот перстень?
Томас Шаломон взглянул на перстень.
— От бургомистра Варшавы, — пояснил он. — Это символ их города. Такими перстнями варшавяне награждают людей, сделавших что-нибудь выдающееся для их города.
— А что сделали для их города вы?
— Я сражался в Варшаве против нацистов в качестве офицера английской армии.
