Оливер Кэмпбел, авиаконструктор, проговорил:

— Сделай это, Брюс. Я обещал ему и должен выполнить обещание. — Он поправил в камине горящее полено и взглянул на Дункана, курившего в раздумье сигару.

— Сколько лет юноше? — спросил Дункан глухим голосом.

— Восемнадцать. Как раз вчера он получил извещение от моего зятя, что принят в университет.

— Тогда как же ты мыслишь себе все это?

— Он уедет домой, как только окончит курсы, — ответил Кэмпбел. — Свою задержку сможет объяснить войной.

— А как чувствует себя доктор Шавош? — спросил Дункан и отхлебнул из чашки чая.

— Он временно бросил исследовательскую работу. — Кэмпбел понял, что его друг хочет переменить тему разговора, но продолжал: — Ты ведь знаешь, что мой внук живет у него.

— А почему Игнац Шавош бросил научную работу?

— Видимо, у него были на то причины. Он открыл частную клинику. Аннабелла — его первый ассистент.

— Твоя дочь, как вижу, очень полюбила Венгрию.

— Аннабелла — да. А вот Эржебет никогда не сможет полюбить эту страну. Мне кажется, что Кальман именно поэтому… — Кэмпбел умолк и снова стал ворошить тлеющие поленья.

— Она не любит сына? — спросил Дункан.

— Эржебет отрицает это, но я знаю, что не любит. Хотя, по правде сказать, Кальман очень приятный юноша и вполне заслуживает любви. — Кэмпбел раскалил докрасна конец железного прута и, вынув его из камина, зажег о него сигарету. Потом, кряхтя, выпрямился во весь рост, держась за поясницу. Кэмпбел был высокий сухопарый мужчина; лицо его испещряли морщины. — Эржебет боится, — продолжал он, — что Кальман унаследовал необузданный нрав своего отца. Я, например, этого в нем не замечал… Прислать его?

— Что ж, пришли, — согласился Дункан и стряхнул пепел с сигары.

Через несколько минут Кэмпбел вернулся с высоким стройным молодым человеком. Он включил свет и обратился к юноше:

— Это мой друг, сэр Брюс Дункан.

— Я рад, сэр, что могу познакомиться с вами, — проговорил молодой человек и склонил голову.

Дункан не подал ему руки и жестом указал на кресло. Кэмпбел продолжал:

— С сэром Дунканом ты можешь говорить так же откровенно, как со мной.

— Хорошо, дедушка, — с почтением ответил юноша.

Кэмпбел вышел из комнаты, а Кальман повернулся к Дункану:

— Разрешите налить вам, сэр?

Дункан кивнул. Юноша осторожно наполнил рюмку и поставил ее на маленький столик.

— Ваш дед упомянул, что вас приняли в университет.

— Да, сэр. Я хотел бы стать преподавателем венгерской литературы и истории.

— Вы любите литературу?

— Я потому хотел бы стать преподавателем, чтобы и у других привить любовь к литературе. Я с тех пор, собственно, и стал ненавидеть нацистов, когда они начали сжигать книги.

— И сейчас вы хотите сражаться против них?

— Все мои помыслы только об этом, сэр.

Дункан кивнул и заговорил тихо, неторопливо:

— Война против нацистов идет вот уже три недели. Она, молодой человек, ведется по многим направлениям. Мы сражаемся с ними не только в воздухе, на море и на суше, но и в других сферах. Мы — организующие и направляющие эту борьбу — находимся в трудном положении. Для того чтобы бороться с нацистами, нам нужны не только летчики, моряки, танкисты и стрелки, но и такие солдаты, которые сражались бы в тылу, действуя силой своего духа… Эта форма борьбы, разумеется, опаснее, сложнее и разностороннее, чем те, о которых мы говорили раньше. Вы согласились бы на подобную службу?

— Почел бы за счастье, сэр, — убежденно сказал Кальман.

— Даже в том случае, если бы эту борьбу вам пришлось вести у себя на родине?

— В Венгрии?

— Да, там, молодой человек. Ведь нацисты наверняка ввергнут Венгрию в войну. Поэтому вам и придется сражаться дома. — После короткого раздумья он добавил: — За Англию и за свою родину.

— В одиночку?

— Возможно, и в одиночку, в отрыве от своих товарищей, полагаясь только на свой ум и свою находчивость, а в отдельных случаях даже в безнадежных условиях, потому что вам неоткуда будет ждать помощи.

— Я согласен, сэр.

Через три дня Кальман Борши стал членом секретной организации, именуемой «Политикл интеллидженс депатмент» (Пи-Ай-Ди). Под именем Гарри Кэмпбела он был направлен на подготовку в один из специальных лагерей, расположенных на юге Англии. Его товарищами по курсам оказались чехи, греки, поляки, голландцы, венгры, сербы. Никто из обучающихся не знал истинного имени другого, да никто и не допытывался, и только по характерным ошибкам в английском произношении можно было приблизительно догадываться о национальности каждого. На шестимесячных курсах проводилась всесторонняя подготовка. Слушателей знакомили с основами разведки и диверсионной деятельности, с обязательными правилами конспирации; наряду с различными дисциплинами психологического свойства им преподавали и всевозможные технические предметы: они обучались шифрованию, фотографированию, радиоделу, вождению автомобиля. Не были забыты и предметы, развивающие ловкость; поэтому, когда закончилось обучение на курсах, Кальман и его товарищи не только умели отлично владеть ручным оружием, но и неплохо освоили приемы дзюдо. В этих «науках» Кальман особенно хорошо преуспел.

После окончания курсов Дункан вызвал к себе молодого человека. В кабинете было тепло, в камине весело потрескивал огонь. Дункан предложил Кальману сесть и после краткого вступления, в котором он похвалил его за прилежание, сказал:

— Итак, молодой человек, завтра вы как солдат Великобритании, присягнувший на верность его величеству, возвратитесь в Венгрию.

— Слушаюсь, сэр.

— Учитесь, получайте образование, живите привычной вам жизнью.

— А в чем будет заключаться мое задание, сэр?

— Посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию.

Кальман взял в руки фотографию размером 6x9 сантиметров. С нее ему улыбалось лицо деда. Оливер Кэмпбел сидел у окна; правая рука его была на подлокотнике кресла, пальцы сжимали голову резного льва; левая рука лежала на коленях.

— Мой дед, — тихо произнес Кальман.

— Внимательно всмотритесь во все детали. Прочтите также и надпись на обороте.

— «Моему внуку, с любовью и гордостью. Лондон, 1940, февраль. Оливер», — прочел юноша.

— Вам ничто не показалось странным в этом тексте?

Кальман долго изучал надпись.

— Да, сэр, — сказал он. — Дата написана дедушкой по венгерскому обычаю: сначала год, потом месяц.

— Верно, молодой человек. Так вот, слушайте. Вы должны беспрекословно выполнять задания того человека, который предъявит вам эту фотокарточку. Возможно, что ваш шеф явится только спустя несколько лет.

— А до этого какое будет у меня задание?

— Соблюдать все законы и жить, не привлекая к себе внимания. Так, как этому вас обучали. Вы должны раствориться в массе, в буднях. Без указаний вы не можете принимать участие ни в каком политическом движении или акции.

— Понятно, сэр, — проговорил Кальман и вернул Дункану фотографию. — А что мне делать, если меня призовут в армию?

— Подчиниться. И еще одно: вы добровольно изъявили желание служить нам. Поэтому за измену вы понесете строгую кару.

Кальман встал.

— Вы не разочаруетесь во мне, сэр.

Когда он прощался со своей матерью, у него было такое чувство, что они никогда больше не увидятся.

Кальман вернулся на родину. Проходили месяцы, а доверенное лицо к нему не являлось.

Летом 1941 года — ему уже исполнилось двадцать лет — он вместе с другими студентами университета был призван на военные сборы.

Накануне его отбытия в часть тетя Аннабелла устроила по этому поводу праздничный ужин. Кальман был тронут заботой и любовью Аннабеллы и внимательно слушал ее советы.

После ужина дядя Игнац положил ему руку на плечо.

— Пошли, мой мальчик. Кофе принесут ко мне в комнату.

Доктор удобно расположился в глубоком кресле, закурил сигару и спросил Кальмана, почему он не садится. Тот стоял у окна, спиной к Шавошу, и смотрел в сад.

— Знаешь, Кальман, — слышал он голос доктора, — военная служба в колониях, в тропиках, очень тяжелая. В десяти — двенадцати тысячах километров от родины. Когда я был в Гонконге…

— Ты был вместе с дедушкой в Гонконге?

— Да, в тридцатом году… Там мы и познакомились. В ту пору старика интересовала авиационная промышленность Японии, и он на несколько лет поселился в Гонконге. Пей кофе, а то остынет. Гонконг… Любопытный город, и люди там любопытные. Это разведывательный центр Британской империи в борьбе против Японии. Место сбора международных авантюристов…

На башне францисканской церкви пробило восемь часов.

— Я пообещал твоему деду, что буду присматривать за тобой. Он шлет тебе привет.

Молодой человек вскинул голову.

— Когда ты разговаривал с ним?

— Он просит, чтоб ты не забывал его. И для большей убедительности посылает тебе эту фотографию. — Шавош вынул из бумажника фотографию размером 6x9 и протянул ее Кальману. Это была та самая фотография, которую показывал ему Дункан. Кальман был ошеломлен. Этого он никак не мог предполагать. Затем, чтобы скрыть свою растерянность, он заулыбался.

— Понятно, дядя Игнац, — сказал он. — Я в твоем распоряжении.