57
Ресторанчик «Солнечная Корсика», ласточкиным гнездом пристроившийся на склоне высокого прибрежного холма, постепенно превращался в штаб Скорцени. Все, кому следовало знать, уже знали, что гауптштурмфюрера нужно искать здесь.
Его столик в углу открытой террасы был срочно отгорожен от остального зала временной деревянной перегородкой, в результате чего сотворилось некое подобие отдельного кабинета, откуда Скорцени в любое время мог уйти через черный ход. Или просто перемахнуть через ограждение, в метре от которого проходила едва приметная тропинка.
Поэтому, когда адъютант Родль увидел на пороге настоящего кабинета гауптштурмфюрера, в штабе корсиканской бригады СС, Гольвега, он, ни о чем не расспрашивая, — считал это некорректным, — тотчас же усадил его в машину и приказал водителю мчаться к «Солнечной Корсике».
— «Солнечная Корсика» — это что? — не понял Гольвег.
— Бункер Скорцени, — обронил Родль, сохраняя истинно нордическое спокойствие.
— Настоящий бункер?
— Секретный. Что-то вроде корсиканского «Вольфшанце».
— Интересно. И Скорцени постоянно находится в нем? Не похоже на гауптштурмфюрера.
— Похоже. Находится. Почти постоянно. Учитывая свёрхсекретность задания.
— Очевидно, это где-то на берегу пролива?
— С которого видны очертания Санта-Маддалены. Кстати, вам уже удалось побывать на этом Монте-Кристо?
— Только что оттуда.
— Ну? Поздравляю, старина. И считаете, что?..
— Иначе какого дьявола я бы примчался сюда, Родль?
— Меня это тоже удивило.
— Хватит, помытарствовали по свету в поисках их макаронного вождя.
— Дай-то бог, Гольвег, дай-то бог. Только знаете, оберштурмфюрер, я вам не враг. А потому советовал бы хорошенько обдумать свой доклад Скорцени, особенно в той части, что касается мотивов вашего появления на родине Наполеона.
— Прекратите причитать, Родль. Я свое сделал. Теперь ход за Скорцени.
— Теперь — естественно. Только весь мой адъютантский опыт говорит мне: не любит гауптштурмфюрер узнавать, что его агенты ни с того ни с сего вдруг оставляют места своей службы.
— Что значит: «ни с того ни с сего», Родль? Не вздумай, ради всех святых, так и преподнести своему шефу.
— При чем здесь я? Свое «кушать подано» на этих подмостках говорить я уже научился.
— Многое зависит от интонации, — намекнул Гольвег.
У входа в ресторан Гольвег понял, о каком «бункере» шла речь, но сделал вид, что ничего не произошло. Тем более что их встречал коренастый немец с тяжеловесным взглядом белесых глаз и мрачной решимостью на квадратном кирпичного цвета лице. Берлинский диалект этому баварцу был незнаком. Да он и не стремился освоить его.
Как потом выяснилось, еще неделю назад владельцем ресторана был корсиканский националист, возомнивший себя то ли тенью Бонапарта, то ли корсиканским фюрером.
Но появление нового «Великого Корсиканца» было явно не ко времени. Только поэтому он и исчез в подземных лабиринтах гестапо. А на его место пришел уравновешенный, невозмутимый герр Шварц.
Правда, для Скорцени не было тайной, что Шварц тоже является закоренелым националистом. Но уже баварским. И не скрывает того, что мечтает о дне, когда Бавария станет независимым государством. Каким до недавнего времени была Австрия.
Однако его наивная вера в это почему-то не огорчала гауптштурмфюрера, наоборот, умиляла.
При первой Же встрече со Шварцем, благославляя его на владение ресторанчиком (за счет средств, кредитованных СД), Скорцени со всем присущим ему жизнеутверждающим юмором заявил:
— Для меня не секрет, дорогой Шварц, что вам глубоко наплевать на фюрера и единую Великую Германию. Лично я прощаю вам это. Но и вы должны помнить, что я не всепрощающий Иисус.
Поднос с едой и двумя бутылками, вывалившийся из рук нового владельца «Солнечной Корсики», был хорошей приметой, подтверждавшей полное расположение к нему гауптштурмфюрера.
— Вы, Гольвег? — медленно, по-ястребиному уставившись на оберштурмфюрера, поднимался Скорцени. На груди его висел огромный морской бинокль, с которым он чувствовал себя на террасе ресторанчика, словно на капитанском мостике крейсера.
— Так точно, господин гауптштурмфюрер, — дрогнул пришелец.
— Какого черта вы оказались здесь?! Я отправлял вас в- Италию.
— Она рядом, господин гауптштурмфюрер. Поэтому, с вашего позволения…
— Родль, — кивнул головой Скорцени в сторону перегородки.
— Я буду по ту сторону, — с полуслова понял его адъютант.
— Только кратко. И не о спагетти по-сардински, — сурово предупредил Скорцени, взмахом выпяченного подбородка усаживая Гольвега на стул напротив.
— Гауптштурмфюрер, теперь у нас полная ясность.
— У кого это «у нас»? — металлом по душе Гольвега прошелся Скорцени.
— Тех, кто занят операцией, — Гольвег настороженно оглянулся на перегородку.
— Открытым текстом, Гольвег, открытым. В этом ресторанчике мы успели сменить даже половицы. Теперь они скрипят только по-немецки.
— С баварским акцентом, насколько я понял, — попытался улыбнуться Гольвег. — С вашего позволения, — взялся он за бутылку с вином. — Неописуемая жара.
— Он там? — указал Скорцени пальцем на пролив. — На Санта-Маддалене?
— Итальяшки стремятся навести нас на ложный след: часто меняют место его заточения. Но теперь я убежден: он там. И мы не должны терять ни минуты. Слышите меня, Скорцени? Сейчас все зависит от вас. Ни минуты. Иначе Бадольо увезет его оттуда.
— Что вы занервничали?
— Есть от чего. Бадольо готов собственную голову дать на отсечение, лишь бы не подпустить нас к дуче. Послушайте, гауптштурмфюрер, а почему мы до сих пор так и не занялись этим, извините за выражение, маршалом.
— Это не ваше дело, Гольвег! — неожиданно резко отрезвил его Скорцени, давая понять кто есть кто. — Начнем с, извините за выражение, дуче. А теперь подробно. Не торопясь. Шварц, холодного вина!
Ровно через минуту с почти заиндевевшей бутылкой в руке появился хозяин.
— Для меня не секрет, Шварц, что вы закоренелый баварский сепаратист, и только и думаете, как отколоть свою «Великую Баварию» от жалкой Германии, — резко выдал ему Скорцени, на всякий случай поддерживая поднос. — Но я и это прощаю вам.
Лицо Шварца покрылось такой же испариной, как горлышко бутылки. Но и в этот раз он не решился возразить. Поскольку все было правдой. Он все же с надеждой взглянул на эсэсовца, пытаясь уловить хоть какие-то признаки того, что тот шутит. Но если Скорцени и шутил — это были «шутки Скорцени».
Гауптштурмфюрер сам наполнил бокалы, откинулся на спинку стула и, наслаждаясь мелкими глотками вина, закрыл глаза.
— Вы что-то хотите сообщить мне, баварский раскольник?
— Помилуй бог, господин Скорцени.
— Тогда свободны. Обстоятельно, Гольвег. Обстоятельно. Причем в данную минуту итальянки и сардинки меня не интересуют. Мне ведь и о вас известно немало, — метнул он уничтожающий взглад в спину удаляющемуся хозяину ресторанчика.
— Тогда начать действительно придется с итальянки. С одной моей давнишней знакомой, которая, переспав с офицером полиции, выведала у него, что на Санта-Маддалене резко усиливается гарнизон. Туда же перебрасывают целый отряд полиции, и вообще там «что-то затевается». Это-то и навело меня на след.
— Без итальянки все же не обошлось, — неодобрительно покачал головой Скорцени.
Кто мог знать, когда он шутит, когда говорит серьезно? Но одно было хорошо известно Гольвегу: Скорцени не любил, когда в докладе его офицеров ни с того ни с сего всплывали дамские имена. Появление любой девицы он уже считал признаком провала операции. Тут ему стоило поучиться у Шелленберга. Уж кто-кто, а бригаденфюрер умел использовать этот податливый материал, как никто другой.
