45
Корсика встретила Скорцени легкой дымкой утреннего тумана, которая превращала вершины окрестных холмов в кратеры оживших вулканов. Небольшие террасы виноградников на их склонах казались полуостывшими лавинами, медленно, неотвратимо надвигающимися на окраины городка, в котором расположился штаб корсиканской бригады СС. Еще немного, и они навсегда поглотят в своей черной пучине и хижины окраин, и старинный переброшенный через небольшое ущелье мост, и серый трехэтажный особняк, в котором нашел себе приют штаб корсиканцев.
«Генерал Йодль пророчил мне “второе пришествие” с острова Эльба, — поиграл желваками Скорцени, переводя взгляд с холмистой гряды на открывающуюся часть небольшого залива. Где-то там, в утренней туманности пролива Бонифачо, должен был находиться остров Санта-Маддалена. Гауптштурмфюрер поднес к глазам бинокль, но не увидел ничего, кроме ожерелья из прибрежных скал, выступающего из пенистого прибоя, словно прореженная, изуродованная спина динозавра. — Если продолжить его мистическую символику, то ситуация складывается по-иному. Начинать, подобно самому Бонапарту, придется все же с милой ему Корсики. И пройти все то, что надлежало… Впрочем, — осадил себя Скорцени, — пройти этот путь во второй раз не дано никому. И забудем о мистике. У тебя свой путь, и моли Господа, что начинался он не на Корсике, иначе так и вошел бы в историю невыразительной, хотя и громадной, — ухмыльнулся он, — тенью “маленького корсиканца”. — У тебя свой путь. Да, свой».
— Слушаю, гауптштурмфюрер, — возник в лоджии адъютант Родль.
— Что нового? Следите за сообщениями, оберштурмфюрер. — Предаваясь мечтаниям, Скорцени очень часто терял грань между раздумьями и молвленным вслух.
— Они поступают каждые полчаса. Следующие ждем через десять минут.
— Где сейчас Гольвег?
— Вчера вечером вместе с двумя радистами и шифровальщиком прибыл в Палау. Остановился на базе минных тральщиков. Радист, осевший на Санта-Маддалене, выходит на связь с ним тоже каждые полчаса.
— Десантники готовы?
— Два батальона и разведывательная рота корсиканской бригады продолжают осваиваться на тральщиках. Солдаты и офицеры охотно жалуются всем любопытствующим, особенно местным красавицам, что завтра утром вынуждены выйти в море для учений по высадке десанта, — уже в третий раз в течение утра повторил Родль.
А что еще он мог добавить к тому, что давно известно Скорцени?
— Этому верят?
— Поскольку корсиканцы только тем и занимаются, что высаживают десант то на Сардинии, то на Корсике, то на островках в проливе, чтобы, вернувшись, пьянствовать так, словно обмывают крупную морскую операцию, это никого не удивляет. Даже английскую разведку.
— Надеюсь, что, передавая радиограммы англичанам, Гольвег столь же пунктуален, как и при передачах, поступающих к нам, — невозмутимо и мрачно пошутил Скорцени.
— Он старый служака, — нарушил Родль свое давнее правило не поддерживать шуток шефа. — Но на всякий случай постучим по дереву. У англичан в Палау и своих агентов хватает.
Завтракал Скорцени в небольшом ресторанчике, расположенном на склоне прибрежного холма. С его террасы хорошо видно было, как северный ветер медленно прогоняет по проливу паруса розовато-серых туч, очищая горизонт для оранжевого, уже наполняющего окрестности флюидами южной жары, светила. Разделявший с ним трапезу командир батальона «корсиканцев» штурмбаннфюрер Умбарт считал себя корсиканским немцем. Предок его, офицер австрийской армии, попал сюда из Италии, где находился в плену. Умбарт так и не установил, из какой именно части Австрии он ушел на фронт. Отец умер, когда Пауль Умбарт был малышом, и семейные предания ушли в небытие вместе с ним.
Однако это не мешало Умбарту сразу же признать в Скорцени земляка. Был этот австро-корсиканец грузным, неповоротливым и на удивление болтливым. Если до сих пор Скорцени и терпел его общество, то лишь потому, что не решался отпускать от себя. Его уже предупредили, что в городке у штурмбаннфюрера завелась красотка и после обеда он обычно старается часик-другой провести с ней.
Правда, гауптштурмфюрер без обиняков предупредил Умбарта: если он исчезнет из штаба хоть на несколько минут, его тотчас же разыщут и расстреляют перед батальонным строем. Тем не менее считал за благо видеть полусонную и в то же время вечно ухмыляющуюся рожу штур-мбаннфюрера перед собой.
— Я хотел бы отправиться с вами, гауптштурмфюрер, говоря это, Умбарт почему-то взглянул на Родля, как бы ожидая от него поддержки.
— Ваш батальон остается здесь. Ему найдется работа, когда мы прибудем сюда. Если, конечно, кому-либо взбредет в голову преследовать нас.
— Батальон останется. Речь идет только обо мне. Похитить с Санта-Маддалены самого Муссолини! Такая операция возможна раз в сто лет.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы еще раз упомянули о ней вслух, дорогой штурмбаннфюрер, — грубо осадил его Скорцени.
— Но ведь я упомянул о ней впервые. И прошу вас об этом, как об услуге земляку. Готов повести на приступ виллы первую волну штурмующих.
— Первую? Вы представляете себе это так, будто мы будем взбираться на ее стены по штурмовым лестницам? У вас богатая фантазия, Умбарт.
— И все же, когда человек стремится повести на приступ первую волну, отказывать ему в этом грешно, — смело вмешался в разговор оберштурмфюрер.
— Вы появляетесь, как ангел, Родль. Всегда в нужную минуту и всегда над ликом страждущего.
— Война заканчивается. Возможно, что эта мой последний шанс, — уже почти канючил Умбарт. — Лучше погибнуть в этой операции, чем от пули завшивленного итальянского партизана.
— О, да на вас тоже воздействует бонапартистский воздух Корсики! — лениво отшвырнул салфетку Скорцени, поднимаясь из-за стола. — Вот только не каждая Санта-Маддалена превращается в Святую Елену.
— Браво, гауптштурмфюрер. Вы — философ. Я всегда считал, что возглавить диверсионную службу рейха может только философ. Хотя у штурвала нашего государства топчется слишком много людей, лишенных всякой фантазии.