В последний раз Штубер нажал на спусковой крючок тогда, когда увидел впереди себя спины немецких солдат, короткими перебежками приближающихся к опушке леса, в котором только что скрылись партизаны. Он нажал на него, чтобы дать выход своей ненависти, в непреодолимом желании стрелять в каждого, кто отважится предстать перед ним.

И хотя выстрел не прозвучал, потому что магазин был пуст, Штубер все нажимал и нажимал на крючок, разряжая уже не пистолет, а закипавшую в нем ярость.

— Зебольд! — негромко позвал он, опустив наконец оружие. — Фельдфебель, черт возьми!

Все еще держа в руке пистолет, Штубер вскарабкался на откос, за которым залегли фельдфебель и водитель, и, увидев прямо перед собой солдата с разорванной брюшиной, вздрогнул. На какое-то мгновение гауптштурмфюрер закрыл глаза и сразу же почувствовал, что его тошнит. Хотя воевал уже не первый год, однако бывать на фронте не приходилось и привыкнуть к этому кровавому натурализму передовой он так и не сумел.

Голоса командира фельдфебель, очевидно, не расслышал. Он лежал на спине, с закрытыми глазами, и лишь по тому, как держал на животе, приставив стволом к горлу, свой автомат, гауптштурмфюрер определил, что Зебольд жив.

«Он все еще не понял, что произошло за последние минуты, — подумал Штубер. — А шмайсер оказался у его горла, как только взрывом гранаты разворотило живот высунувшегося из своего укрытия водителя».

— Что, фельдфебель, сладострастные минуты у порога рая? — нашел в себе мужество пошутить Штубер, поднимаясь на ноги и стараясь не смотреть на погибшего.

— Вы, господин гауптштурмфюрер? — с трудом открыл глаза Зебольд. — Слава богу. А партизаны… ушли?

— Именно там, у ворот рая, они вас и поджидают, — Штубер носком сапога выбил из его рук автомат, однако тут же поднял и отстегнул магазин. В нем еще было пять-шесть патронов. — Вас стоило бы расстрелять за проявленную в бою трусость, Зебольд, — швырнул магазин в осторожно поднимавшегося фельдфебеля. — Иметь столько патронов и прекратить огонь! До чего же мы докатились! Стоит ли удивляться, что русские бьют нас теперь на всех фронтах?

— Иметь такую армию и дожить до того, что невозможно выехать за стены крепости, за окраину города!.. Вы это хотели сказать, господин гауптштурмфюрер? — осипшим голосом спросил фельдфебель, подбирая сначала магазин, потом автомат. — Давайте лучше помолимся Господу, что послал нам этих ребят, — кивнул он в сторону случайно оказавшихся здесь «виллиса» и двух крытых машин. Это ехавшие в них солдаты прочесывали сейчас придорожное редколесье. — Времени на жизнь у нас оставалось не больше, чем патронов в моем шмайсере. Но в общем, нам еще раз повезло. Еще одна отсрочка.

Зебольд устало посмотрел на командира, дрожащей грязной ладонью помассажировал рыхловатое лицо с бледными обвисшими щеками и пошел осматривать перевернувшийся грузовик, вокруг которого лежали тела «Рыцарей Черного леса», и уткнувшуюся в ствол сосны их переоборудованную из бельгийского автобуса «фюрер-пропаганд-машинен».

Никакого желания следовать за ним у Штубера не было. Он подобрал чей-то валявшийся у дороги шмайсер, проверил его — оружие было исправно и магазин полон, солдат даже не успел освободить затвор от предохранителя — и, крикнув фельдфебелю: «Захвати пару магазинов!», — устало побрел к пришедшей им на помощь колонне.

— Что здесь произошло, господин гауптштурмфюрер? — вывалился из «виллиса» майор-интендант, сжимая под мышкой объемистый портфель.

— Вам еще нужны объяснения, майор? Дать их сейчас или пригласить к себе, в гестапо? — сурово спросил его Штубер. К нему постепенно возвращалась его убийственно холодная невозмутимость. — Вы почему не там? — кивнул он на лес.

— Извините, господин гауптштурмфюрер, — пытался втянуть в себя живот не в меру располневший тыловик.

— Я спрашиваю: почему не там? Почему не с солдатами? Кто их повел?

— Унтер-офицер.

— Марш к ним, майор, марш! Сколько вас развелось здесь, майоров-полковников, давно забывших, как пользоваться оружием…

— Я сейчас, господин гауптштурмфюрер, я сейчас. Вы правы, — засуетился майор, не зная, что делать с портфелем.

— А вы? — жестко поинтересовался Штубер, подходя к тройке прячущихся за кузовом первой машины водителей. — С майором, быстро! Все в цепь!

— Господин гауптштурмфюрер, Лансберг жив! Слегка контужен!

— Магистр уцелел?! — удивился Штубер, не ощущая при этом никакой особой радости. В его группе специального назначения «Рыцари Черного леса» люди привыкли называть друг друга по кличкам, и странно, что Зебольд назвал шарфюрера по фамилии. — Наверняка прикинулся мертвым. Интересно, признается ли в этом?

Однажды таким образом Лансберг уже спасся от мести польских партизан, застукавших его вместе с четырьмя солдатами в сельском доме, за выпивкой и с женщинами. Не получив ни малейшей царапины, Магистр при первых же выстрелах свалился у порога, и ворвавшиеся партизаны переступали через него, расстреливая и беспощадно добивая всех, кто был в доме. Точно так же, пиная, они переступали через него, когда поспешно оставляли дом. Никому и в голову не пришло усомниться в том, что лежащий у порога мертв.

«Ну что ж, по крайней мере теперь нас трое. Значит, группа еще существует».

Хотя он был бы не против, чтобы уцелел кто-нибудь другой. Лансберга он откровенно недолюбливал. Да и остерегался, зная, что всю информацию о его группе шеф местного гестапо получает именно от Магистра. Правда, информацию Роттеберг собирает по собственной инициативе, потому что, облеченный особыми полномочиями как руководитель спецгругшы, Штубер не подчинялся ему. Тем не менее это было неприятно.

Наконец-то майор расстался со своим портфелем и, вынув парабеллум, осторожно, словно шел по трясине, побрел к лесу. Вслед за ним, так же робко, пошли водители, хотя стрельба в лесу уже утихла и преследователи вот-вот должны были вернуться к машинам. Штубер был удивлен решительности унтер-офицера, возглавившего прочесывание леса. При нападении на колонну ее охране углубляться в лес дальше, чем на двести метров, не рекомендовалось. Но в большинстве случаев, если не подоспевало подкрепление, солдаты не преследовали партизан даже эти жалкие метры.

Зебольд и Л айсберг подошли к нему, ведя под руки раненого солдата. Это был Петер Ульзе. Из новичков. Как оказалось, его ранило в плечо, но рана была не из тяжелых. Появление Ульзе еще больше ободрило Штубера. Значит, их уже четверо. В первые минуты после нападения партизан он решил было, что остался в погибельном одиночестве.

— Перевязать! — приказал Штубер, бегло осмотрев рану Ульзе. — И в машину. Раненый фронтовик всегда ценится дороже.

Из леса вдруг снова начала доноситься стрельба, однако в этот раз бой происходил далеко, значительно дальше, чем могли пройти солдаты из колонны.

«А ведь это у лагеря Беркута, — подумал Штубер, садясь на заднее сиденье «виллиса», но не прикрывая дверцы. — Неужели и сейчас ему удастся вырваться из окружения? Интересно, те, что были в засаде, тоже беркутовцы? Поджидали именно меня? Ну что ж, расчет жесткий. — Штубер выбрал именно это определение: «жесткий». Оно наиболее соответствовало характеру человека, которого он знал уже второй год войны — сначала как коменданта дота «Беркут» лейтенанта Громова, а потом — как командира партизанского отряда Беркута. — Правда, до сих пор он вроде бы не стремился уничтожить меня. Во всяком случае, не задавался целью добиться этого во что бы то ни стало. Впрочем, как не стремился к этому и я сам».

Да, Штубер хотел иметь в составе своей группы и этого русского лейтенанта. Поэтому не раз вспоминал историю их странного знакомства: начиная с рукопашной у моста на окраине Подольска… С того дня, когда Штубер перешел на занятый русскими берег в составе переодетого в красноармейскую форму батальона специального полка «Бранденбург», и Громов взял его в плен.

Из этого, очень непродолжительного, плена Штуберу, конечно, удалось бежать. Но потом была осада дота «Беркут», было их неожиданное свидание в занятой отрядом Штубера крепости, куда Беркут явился в мундире обер-штурмфюрера Ольбрехта…

За время войны Штубер успел повидать великое множество русских — перебежчиков, полицаев, пленных, согласившихся нести службу в различных вспомогательных частях… И был уверен, что очень скоро в их числе окажется и лейтенант Громов.

Этого парня он, естественно, сразу же взял бы к себе. А что — хладнокровный, мужественный, не алчный, свободно говорит на немецком, русском и украинском, знает польский, прошел хорошую фронтовую школу, отлично владеет холодным оружием и всевозможными приемами рукопашного боя… Часто ли встретишь такого бойца на передовой или в партизанском лагере?

Что еще известно об этом человеке? Впрочем, даже этого вполне достаточно, чтобы понять: из Беркута можно слепить разведчика и диверсанта международного класса. Если, конечно, заняться им всерьез.

…Чего уж там, он, Штубер, тоже не стремился отправить этого человека на тот свет. Потому что ценил. Как врага, понятно. Но и как военного, как профессионала…

Конечно, Беркут вряд ли догадывается, какого он мнения о нем. Тем более что Штубер никогда не решался расточать комплименты по адресу этого русского лейтенанта. Не та сейчас атмосфера в вермахте, частях СС и гестапо, чтобы учить солдат на примерах мужества своих врагов: Хотя… Почему бы и не поучиться этому?