В гипсе
Медянская уехала домой, а Геннадий Дмитриевич Агушин так и остался сидеть в синем больничном коридоре. И… был вознагражден.
Во-первых, зазвонил один из двух изъятых у Фадеева телефонов. На дисплее высветился номер, а затем появилась надпись «ФРОСТ». Агушин аккуратно посмотрел на часы, сделал пометку в своем блокноте и нажал кнопку «Принять вызов». Приложил трубку к уху и почти шепотом, изменив голос, ответил:
– Алло? Кто это?
– Да. Это Фрост! Митя, ты куда запропастился? Почему не отвечаешь? А?
Агушин молчал. Ему было интересно, что же такое должен был искалеченный Фадеев сытому и богатому медиаолигарху Фросту. Следователь запыхтел в трубку, провоцируя собеседника на продолжение разговора. И Корней раздраженно закричал:
– Что ты пыхтишь?! Куда ты пропал? Нас чуть не повязали всех. Твоя девка так и не появилась! Поганая организация! Дерьмо, а не концерт! И ты хочешь, чтобы я тебя взял на работу?! Никогда! Слышишь? Фадеев!
– Угу.
– Мычи не мычи, а документы все привезешь завтра же! И еще, какого хрена ты мне присылаешь всяких уродов?! Чтобы больше я не видел и не слышал этого Бессараба! Приперся качать права. Бычара хренов! Больше он тебе не поможет. Готовься, Митя, ответить за все! Сам приедешь и бумаги тащи! Все.
Фрост разъединился, и Агушин сосредоточенно потер ладоши. Выходило, что у Мити Фадеева с Фростом есть какие-то общие дела, договоренности по поводу проведения концерта. Мало того, видимо, Митя пожаловался на Корнея Львовича своей так называемой «крыше» – Ивану Бессарабскому, и тот приходил с разборками к самому Фросту.
«А теперь Бессараб пропал…»
Агушин остро жалел, что узнал об этом только сейчас. Было бы архиинтересно узнать, что же требовал у медиамагната этот шлицевский пес?
«А что, если Корней его и…»
Агушин быстро отыскал в блокноте записи по Фросту и добавил туда несколько пунктов о Бессарабе, Мите, концерте и каких-то бумагах. Выходило так, что Митя по поручению Фроста оформлял какие-то документы, но теперь он вышел из его доверия. Корней Львович не сказал, какие именно документы должен передать Митя, но Агушин мог и сам догадаться, что речь идет, скорее всего, о наследстве Иосифа Шлица. Значит, Митя Фадеев, бывший верный помощник продюсера Шлица, вместо того, чтобы помогать вдове Медянской оформлять наследство и разбираться с делами и артистами, продался за тридцать сребреников и подыгрывает конкурентам! Это еще не тянуло на преступление, но могло быть серьезным мотивом для совершения преступления.
«Ну и гадюшник…»
Во-вторых, еще одна удача: Фадеев, несмотря на серьезный ущерб для здоровья, к двум часам ночи очнулся и начал говорить, хотя и шепотом. Понятно, что Геннадий Дмитриевич появился перед ним почти моментально.
– Здравствуйте, Дмитрий! Как здоровье?
– Плохо.
– Ну, ничего, ничего. Поправитесь. Вы же не женаты?
– Был. Уже нет.
– Вот. До свадьбы, значит, заживет. У меня к вам очень много вопросов, господин Фадеев. Кстати, а вы сами, добровольно ничего не хотите мне сказать?
Было видно, что Митя напрягся.
– Да, хочу. Я знаю, кто убил Шлица.
Агушин собрался в комок. Нет, он не был столь прост, чтобы сразу всему поверить, но это было первое показание, которое стоило хоть чего-нибудь!
– Вот как? Хотите сделать заявление? Тогда я слушаю, Дмитрий.
– Мне кажется, что это сделал… это сделал…
– Кто? Ну? – Агушин придвинулся совсем вплотную к висящему на растяжках Фадееву и нетерпеливо постучал по гипсу на ноге. Митя тяжело сглотнул и повернулся к следователю:
– Попить дайте… пожалуйста…
Агушин пошарил на тумбочке свободной рукой, схватил бутылку минеральной воды и протянул Мите. Но больной не мог ее держать самостоятельно, и пришлось Геннадию Дмитриевичу сыграть роль няньки и напоить из собственных рук калеку-директора. Напившись, тот закрыл глаза и мерно засопел. Агушин разозлился и слегка тряхнул свидетеля:
– Эй! Алло, гараж! Не спать! Гражданин Фадеев, очнитесь! Вы хотели заявление сделать? Ну, так давайте. Делайте!
Митя открыл глаза и часто заморгал. Видимо, он находился под действием сильных обезболивающих препаратов, которые ему регулярно вводила медсестра. Он оглядел потолок, потом стены и остановился на следователе. Слегка поворочал головой вправо и влево:
– А?
– Два!!! Ты что хотел сказать, Фадеев?! Если ты болен, то лежи и болей. Нечего отвлекать следствие. А то тебя привлеку, несмотря на болезни и травмы. Запомни, следствие – это не концерт! Это тебе не эстрада твоя паршивая. Корпоративы-шморпаративы, понимаешь, они устраивают! Еще раз спрашиваю: что хотел заявить? Слушаю.
– Я? А-а-а… Да. Кажется, вспомнил… Я думаю, товарищ следователь, что к смерти Шлица причастен Гарик. – Митя снова закрыл глаза и тяжело задышал.
– Так. Гарик. Какой Гарик? Фамилия, полное имя, отчество, адрес.
Агушину были нужны точные, внятные показания.
– Гарик? Это Гарик Бестофф. А отчества я не знаю.
Настроение Агушина мгновенно поднялось.
– Отлично. А что вы можете сказать про этого Гарика? Чем занимается? Зачем ему убивать Шлица? Причины, мотив?
– Он хозяин клуба. Клуб «Гоголефф». Знаете?
– Вот как? – брови Агушина поднялись вверх на максимальную высоту. Он хмыкнул и отложил карандаш и блокнот в сторону. Встал и прошелся по больничной палате. Остановился и наклонился над Митей: – Так-так. Значит, говоришь, «Гоголефф».
– Угу.
– Все правильно. Все верно. Клуб. Продюсер. Концерты. Все верно.
Агушин вновь закружил вокруг недоумевающего Фадеева. Он рассуждал вслух, но ход его мысли был ясен лишь ему самому. По лицу бродила лихорадочная улыбка. Он то грыз карандаш, то ерошил волосы. Вернулся к изголовью кровати, где ворочалась единственная незагипсованная часть тела – голова. Наклонился над ней:
– Молодец, голова! – присел на стул и посмотрел внимательно в глаза больного. Вздохнул и добавил: – Только вот незадача… – Он снова вздохнул. – Нет больше ни Гарика, ни клуба, ни Гоголя. Каюк! Полный «аллес капут»!
– Как это нет??? – Митя даже приподнялся от неожиданной новости.
– Вот так. Сгорели. Дотла!
– Не может быть!
Митя явно был поражен такой необычной новостью. Ведь не каждый день в Москве горят ночные клубы, да еще столь популярные и раскрученные, да еще в тот момент, когда все претенденты пытаются разорвать его на куски.
– Когда же это случилось?
– Аккурат в ту ночь, когда ты, Фадеев, скакал по проспекту. Вот и получается, что сбежал ты из клуба неспроста. Усекаешь?
Митя прикусил губу, и Агушин понял, что все идет правильно.
– Ну-ну, давай, Дмитрий, выкладывай! Все, что знаешь, видел, слышал. Я хочу знать, что вообще происходило в клубе… И особенно меня интересуют конфликты: кто с кем и почему.
Митя помрачнел, но уже было видно: говорить будет.
– Ну… был скандал…
– Что за скандал? Рассказывай, рассказывай! И пошустрее! – Агушин подтолкнул от нетерпения Митю в гипс.
Тот охнул:
– Больно. Не толкайте. Я так скажу. Мне и сказать-то нечего. Алимджан гулял в клубе. Собрал человек шестьдесят авторитетов и плюс крутые «випы». Ну, там Фрост, Ротман, Булавкин Леня, этот адвокат Павлов тоже…
– Адвокат Павлов тоже был там? – От неожиданности следователь даже блокнот выронил и тут же подхватил его с пола. – Ну-ну? И что адвокат?
– Адвокат-то как раз ничего. Он вообще опоздал. Пришел, когда все за столом сидели. Алим страшно не любит опаздывающих. На сцене Клим Чук пел. Потом заминка вышла… Ну, там певица одна подвела и не приехала.
– Это кто же такая? – сделал наивное лицо Агушин.
– Айка Кисс. Вроде договорились обо всем. Она должна была программу отработать с часу до двух ночи. А ее нет. Я позвонил, а она пургу несет. Чего-то там про звонки, голоса, предупреждения. Чушь всякую порола.
Агушин встрепенулся:
– Погоди. А кто ей звонил?
– Да ну ее! Глупость полная! Говорит, что ей, типа, сам Шлиц звонил и приказал не ходить на концерт.
Агушин открыл от удивления рот, но прерывать не стал.
– Брешет, сучка! Ну, я когда увидел, что ее нет, понял – кирдык! Алим не прощает такие кидалова. Я и побежал к Гарику. Его не было в кабинете. Я в окно на крышу. Там пересидел чуток. Потом слез и ушел. Вот и все.
Агушин язвительно усмехнулся:
– Э, брат! Все, да не все. А что было с момента, как ты на крыше засел, до того, как тебя на проспекте дорожные рабочие откопали?
– Ну… я там… сидел… ждал.
– Чего ждал? Давай рассказывай. Теперь уже отпираться поздно. От Алима только я тебя теперь могу защитить. Понял?
– Правда? Можете?
– Могу-могу. Говори.
– Уф-ф-ф! Хорошо. Короче, что-то с Гариком было не так. Он когда к себе пришел, то сперва курил, потом, видимо, нос пудрил… Потом орал, ругался с кем-то. Я честно не видел, кто это был.
– Может, Бессараб? – невинно предположил Агушин.
– Нет, – тихо выдохнул Митя. – Не он. Я не знаю, кто это был.
«А жаль…» – подумал Агушин.
– Мне самому страшно было торчать на этой крыше, – продолжил Митя, – снизу ОМОН прессует всех подряд, сверху Гарик орет. Концерт провален. Гостей повязали. Полная жопа! Бежать некуда. Вот я и прятался там почти до утра. А как увидел, что менты уезжают, я и прыгнул. И побежал. А потом этот за мной попер.
– А кто «этот»? Ты кого имеешь в виду?
Фадеев замялся:
– Ну, я не могу сказать, кто это был… вроде человек… по форме… но по сути, – нет, не человек.
– Ты не заговаривайся, Митя! Кто там был? Какой такой «не человек по сути»? Чего ты несешь? Объясни?
– Да не могу я объяснить, – тоскливо выдавил Митя и отвернулся к стене. – Травил меня, как зайца…
– Но ты его разглядел? Какого роста, комплекции, возраста? Можешь описать?
Митя отрицательно качнул головой. Он явно устал и с трудом переводил дыхание. Воспоминания прошлой ночи определенно его пугали. Это было заметно, и Агушин решил прекратить допрос. Он похлопал Митю по плечу и протянул ручку:
– Вот тут напиши: «С моих слов записано верно, добавлений и замечаний не имею. Подпись. Фадеев». И число поставь.
Митя взял из его рук авторучку, с трудом вывел все, что ему надиктовали, расписался и откинулся на подушку. Следователь удовлетворенно улыбнулся:
– Вот и славно! Молодец, Дмитрий! Будь здоров. И не волнуйся, я тебя в обиду не дам. Никакой Алимджан тебя не тронет. Все! Бывай здоров! Пока!
Размашистым шагом он вышел из палаты и, не останавливаясь и даже не снимая халата и хирургической шапочки, зашагал по коридору, как вдруг… По спине Агушина пробежал холодок. Он обернулся. Там, в конце коридора, было темно, и ему показалось, что оттуда на него смотрят! Может быть, даже следят. Он определенно чуял чужой взгляд на своем затылке.
«Позвонить своим орлам?»
Это было бы самым правильным решением, но Геннадий Дмитриевич вдруг устыдился своей предусмотрительности и предпринял простенький маневр. Он вразвалку зашел за угол. Выждал несколько секунд и резко выскочил из-за угла, чуть не сбив толстую медсестру, которая несла в вытянутых руках анализы мочи.
– Ай-ай-ай! Ты что творишь! Вот козел! У меня два дня больной помочиться в пробирку не может, а ты чуть все не разбил! Совсем очумел?! А ну, дай дорогу, а то счас оболью золотой водой! Будешь знать, как скакать по больнице! Вот урод… – заворчала толстуха.
– Извините.
Медсестра прошла мимо, и Агушин тряхнул головой:
– Фф-уу! Привидится же такое!
