Умник

Очнулся Митя в автомобиле. Нет, это был даже не автомобиль, а какая-то гигантская крепость на колесах. В свое время Фадеев много поездил по гастролям – и со своими артистами, и с зарубежными звездами, которых они с Иосифом привозили в страну. И всегда это были очень крутые машины. Но внутри «Роллс-Ройса Фантом» он еще не ездил, тем более в такой комплектации, когда салон больше напоминает меховую шкатулку. Пол, спинки сидений и потолок были обиты стриженой шиншиллой, а подлокотники и дверные ручки – натуральной крокодиловой кожей. Ну, а там, где требовалось установить металлическую деталь, она была выполнена из золота и перламутра.

Митя заворочался. Тихонько попробовал пошевелить всеми суставами. Вроде не болят. Не связан, не избит. Он сел на диванчик заднего сиденья и только теперь понял, почему девушки так любят меха, и особенно шиншиллу. Мягкая шкура ласкала и нежила. Митя кашлянул:

– Кхе-кхе! Простите…

Двое на переднем сиденье одновременно резко оглянулись, и Фадеев испугался, что этот чудо-автомобиль сейчас улетит с дороги в канаву.

– Эй! Дорога! Машина!

– Э-э-э, слышь, че ты ариошь? Сиды тыха!

– А куда мы едем? Я что, арестован? Что вам нужно?

– Э-э-э, ты! Многа вапросы задайошь! Слишком умний, да? Хачу всио знат, да?

– Нэт! Он, эта, умница и умники, вот!

Довольные своими шутками, оба чернокостюмника разразились клокочущими звуками, словно две огромные птицы, и Митя подумал, что лучше их ни о чем не спрашивать, тем более что именно в этот момент автомобиль снизил скорость и плавно вкатывался по булыжной дорожке в раскрытые кованые ворота какого-то особняка.

«И где это?»

Фадеев присмотрелся и увидел, что тот дом, который он принял за особняк, был всего лишь подъездом с невероятной красоты крышей, колоннами, арками, ступенями и четырьмя гранитными сфинксами, вряд ли новодельными. А вот за подъездом и над подъездом возвышался сам дворец.

Лишь сумерки скрывали всю его красоту, и Митя себя даже ущипнул. Нечто подобное он видел только в Эмиратах, когда ездил на пару дней в Абу-Даби, где шейхи выстроили дворец-отель «Эмират Палас», обошедшийся им в три с половиной миллиарда долларов и обещавший никогда не окупиться. В этом и был особый восточный шик – создавать произведения, которые не окупятся никогда. Но этот дворец стоял не в Аравийской пустыне, а на подмосковной земле. И Фадеев, глядя на вензеля, украшавшие тончайшей работы мраморные мозаичные полы, а главное – на развешанные в коридоре, которым его вели в глубь строения, портреты, уже стал догадываться, кто хозяин дворца.

На всех портретах в различных позах, за различными занятиями был изображен один и тот же человек. Он скакал на лошади во время соколиной охоты, он возлежал на высоком ложе среди наложниц в гареме, он вершил высокий суд в образе Соломона, и, конечно же, он играл на кимвале для прекрасных гурий, которые водили хоровод вокруг райского дерева.

Лицом и статью этот человек был вылитый Саддам Хусейн, только чуть моложе, но это сравнение было под запретом, ибо никогда не нравилось Алимджану Фархутдинбекову. Никто и не смел его сравнивать, а те, кто по ошибке, невоспитанности или незнанию пытались, – навсегда прикусили свои языки. Причем в прямом смысле слова.

Тем не менее портретное сходство было очевидно – Митя убедился в этом тут же. Из боковой двери в зал, где у огромного, инкрустированного жемчугом, перламутром, лазуритом, аметистами и агатами мраморного стола сидел Митя, уверенно вошел крепко и ладно сложенный мужчина. Если бы не кадры казни Хусейна, обошедшие весь мир благодаря циничным американским телевизионщикам, и не штатская одежда, Митя принял бы его за иракского лидера. Митя встал и растерянно протянул руку. Алимджан усмехнулся в усы и зыркнул огромными черными глазищами так, что Митины ноги подкосились и он присел, как подрубленный, чтобы только не упасть на прекрасный розовый пол из редкого оникса.

– Ты меня знаешь?

– Да. Наверное. То есть знаю. В смысле, слышал. Узнаю. Но лично – нет. – Митя почувствовал, как язык застревает в пересохшем горле.

Алимджан повел ноздрями:

– Ты не бойся! Не съем. Я уже ужинал. – Снова повел ноздрями и слегка поморщился. – Перестань трястись. Ты же мужчина. А то от тебя страхом воняет за километр.

– Я не буду. Извините. Просто неожиданно так все…

– С твоей профессией ты должен всегда быть начеку. Готовым действовать. Как это «неожиданно»? Тцу-цу! – как-то странно процокал Алимджан, и с двух сторон к нему мягко подошли две огромные пятнистые кошки… Митя остолбенел. Это были не кошки, а гепарды или леопарды – он точно не разбирался. И они щерили клыки и недобро глазели на Фадеева своими безжизненными желтыми глазенками.

– Т-це! – снова цокнул Алимджан, и кошки, как по команде, легли у его ног.

Митя не шевелился. Кроме кошек Алимджана и Мити, в зале никого не было. Но и этих было слишком много для маленького генерального директора. Он пребывал в полуобмороке, и лишь присутствие зверей его останавливало от падения.

– Ты знаешь, зачем я позвал тебя, – утвердительно заявил хозяин кошек и дворца.

– Угу, – кивнул Митя.

– Отлично. Ты обещал привести ко мне на праздник певцов. Так?

– Да, – снова пересохшим голосом прохрипел Фадеев.

– Как же ты мог? Разве Клим тебе дал добро?

– Можно так сказать… – замялся Митя и тут же увидел, как ощетинились кошки. Видимо, Алимджан делал какой-то невидимый знак. Но выходило очень эффектно, как будто они реагировали на вранье гостя. Митя тяжело сглотнул и поджал ноги.

– Я думаю, что смогу решить с ним этот вопрос. Он же всегда работал.

– Вот как? Тогда попробуй! – Он хлопнул один раз в ладоши, и к нему подбежал молодой парень. Выслушал, полусогнувшись, короткое указание на непонятном Мите языке и так же быстро растворился.

Буквально через минуту раздались шаги, и в зал прошлепал в рваных кедах, вечной майке-алкоголичке и с цепями наперевес Клим Чук собственной персоной. Плюхнулся в кресло напротив Мити:

– Салют, чел!

– Привет, Клим!

– Че хотел?

– Клим, я тебя искал, – начал Митя свой экзамен в присутствии трех строгих экзаменаторов.

– И че? Нашел? – гыкнул певец и поковырял в зубах. Ему было скучно выслушивать блеянье своего бывшего, в чем он не сомневался, директора. Хотелось скорее вернуться в комнату, которую отдал ему во дворце Алимджан. Там была недоигранная стрелялка на «Икс-боксе».

– Клим, я тебя прошу выступить на концерте у очень уважаемого человека, – осторожно перешел Митя в наступление.

Клим сделал кислую мину и изобразил плачущего малыша:

– Уа-уа! Не хочууу-у-у-у! Не бу-у-у-удуу-у-у-у!

Он явно издевался над Митей. А кошки приподнялись и теперь неотрывно следили за действиями Фадеева.

– Климушка, милый, ну, последний раз. За двойной, хочешь, тройной гонорар? Прошу тебя! Ради памяти Иосифа Давыдовича! Давай?

Если бы это помогло, Митя готов был упасть на колени. Но безжалостный Клим уже не слушал. Он встал, потянулся и повернулся к Мите спиной, а лицом к Алимджану:

– Папулечка, можно я пойду? Мне этот противный надоел… А? – и поймав от Алимджана едва-едва заметный кивок веками, Чук зашаркал обратно. Гепарды поднялись и, облизнувшись, по очереди двинулись к Мите. Он вскочил с ногами на кресло и заорал:

– Алимджан… Не знаю, простите, как вас по отчеству! Не надо! Простите! Я же не знал, что он уже у вас! У нас же с ним контракт… я был уверен… я признаю… я не прав… Но я… я… же Айю! Айю я привезу! Она мне дала согласие! Я договорился с Кисой!

Кошки остановились, но не вернулись назад, а легли в одном метре от Фадеева, продолжая урчать. Алимджан цыкнул и, разгладив усы, ответил:

– Ну, что ж. За Айю Кисс я тебя прощаю. Пусть будет так. Подойди сюда. Да не дрожи!

Преодолевая ужас, Митя медленно спустил ноги с кресла и, стараясь не пошатнуться и – не дай бог – оступиться, прошел между кошками и встал возле Алимджана. Тот снова хлопнул в ладоши, и мальчик принес какую-то шкатулку или, скорее, очень красивую коробку. С поклоном положил на колени хозяину и исчез. Алим протянул коробку Мите:

– Держи. Открывай. Смотри.

Фадеев непослушными пальцами вскрыл золотой замочек-застежку. Откинул крышку. Внутри лежали деньги. Много. На Митин взгляд, которым он привык определять недельную, месячную и дневную выручку, около полумиллиона долларов. Фадеев сглотнул и посмотрел на хозяина шкатулки:

– А что это?

– Это деньги. Здесь твои пятьдесят тысяч. Еще пятьдесят получишь, если сделаешь, как я скажу.

– А что делать?

– Ничего не делать. Передашь Айе Кисс оставшиеся деньги. За выступление и это…

Алимджан указал на лежащую рядом с пачками денег коробочку, которую Митя и не заметил. Открыл ее двумя пальцами, унизанными перстнями: гербовым и с огромным бриллиантом. В коробке оказалось невиданной красоты кольцо. Желтый яркий, словно горящий изнутри, бриллиант на подножье из россыпи белых камней, – видимо, тоже чистейших бриллиантов. Адимджан залюбовался и улыбнулся:

– О! Великолепный камень. Тридцать шесть карат. «Шахерезада» называется. На! Иди, ей все отдашь! И смотри, если подведешь! Тце!

Гепарды зарычали и приготовились к прыжку на Митю.

– Не на-а-а-до! – попятился Митя от кошек и почти прижался к Алимджану. – Я все сделаю! Я обещаю, не подведу!

Тот снова цокнул, и кошки равнодушно побрели прочь.

– Смотри. Тебя за язык никто не тянул, но мои кошечки все слышали!

Алимджан улыбнулся очаровательной восточной улыбкой, и Митя невольно вспомнил, что именно такую улыбку видел на известном портрете Друга Всех Иракских Детей. Но сказать ничего не успел – его уже уводили те же два парня в черных костюмах.

«Ни хрена себе сходил за хлебушком!» – подумалось Мите.

Всю обратную дорогу он ехал с прижатой к животу драгоценной шкатулкой и в забытье. Перенервничавший Митя попросту спал, и ему снились кошки, перламутровые полы и алмаз «Шахерезада».

А потом он оказался в офисе и понял, что все очень и очень плохо. Автоответчик записал около двух десятков практически нецензурных сообщений от Медянской и одно – очень нехорошее – от Ивана Бессараба. И каждое слово этих телефонных спичей напоминало ему, что он, главный добытчик бабла Митя Фадеев, – никто!

«А ведь надо с этим кончать…» – подумал Митя.

Что Медянская, что Бессараб так и не поняли, что они – даже вдвоем – не Шлиц, что они – не хозяева ни бизнеса, ни положения. И главное, что следовало сделать, так это ткнуть их рожами в горькую правду.

«А может, и навсегда избавиться от этих нахлебников…»

Митя криво усмехнулся и принялся набирать номер Медянской.