Удивительное ощущение абсолютной цикличности российской истории рождается при чтении «воспоминаний» Павла Милюкова — одного из наиболее влиятельных политиков царской России, оппозиционных царскому режиму, лидера партии конституционных демократов, члена государственной думы, неоднократного кандидата, порой даже в роли премьера, в правительство общественного доверия, которое пытались создать и Столыпин, и Витте, наконец, одного из ключевых министров Временного правительства… Многие в России считали, что именно неспособность Милюкова и его ближайших соратников, организовавших партию конституционных демократов (кадетов), пойти на компромисс с царским правительством и попробовать преобразовать самодержавие мирным путем, подтолкнула нестабильность и привела в результате к революции и тотальному хаосу. Милюков в своих записках с жаром опровергает эту точку зрения, доказывая, что Витте и Столыпин сами виноваты, однако, даже читая самого Милюкова, невозможно не поставить под сомнение его видение.

Насколько все же продвинулись пресловутые политические технологии за это время! Формирование думы — представительного органа власти, которого так долго добивалась российская дореволюционная общественность, проходило по законам, принятым самодержавием. Тем не менее в думе раз за разом собиралось оппозиционное большинство, и создать «процарское» большинство и тем самым превратить думу в фиговый листок, прикрывающий самодержавие, властям никак не удавалось. Выборы проходили честно, и сделать с этим царский режим ничего не мог!

Властям приходилось разгонять очередную непокорную Думу, менять избирательный закон и… убеждаться, что опять ничего не вышло! Государственная Дума начала двадцатого века определенно была куда самостоятельнее и представительнее нашего нынешнего аналогичного органа. Дума раз за разом отказывалась действовать в определенных ей самодержавием рамках и требовала принятия конституции, защищавшей права всех граждан и ограничивавшей чиновничий произвол. Представить нынешнюю нашу Думу всерьез оппонирующей правительству совершенно невозможно. И вряд ли кому придет в голову назвать это прогрессом.

Политические реалии за сто лет, конечно, изменились, но, если абстрагироваться от оригинальных названий и рассмотреть ситуацию в общем, то мы увидим удивительное сходство между «тогда» и «сейчас». Авторитарная власть, опирающаяся на человека, убежденного, что он осуществляет не что-нибудь, а божий промысел. Либеральная оппозиция, ненавидящая российскую власть и «российскую специфику» в целом, повернутая в сторону более причесанного и культурного запада. Революционная или, если угодно, экстремистская оппозиция, делающая ставку на силовые действия и нелегальные методы борьбы. наконец, правые экстремисты, подкармливаемые правительством в надежде, что они остановят левых экстремистов. Среди последних некоторые фигуры до удивления сходны с одним высокоактивным депутатом наших дней…

Остался неизменным (увы, увы) и тон абсолютной нетерпимости всех по отношению ко всем. Это не сограждане с другой точкой зрения, а мерзавцы, враги, в лучшем случае — идиоты. Казалось бы, уже сто лет прошло. Культурология и этнология продвинулись вперед. Мы уже знаем, что есть страны, в которых отношения в разных сферах жизни отграничены друг от друга: в рамках этих культур можно спорить до хрипоты о судьбах страны на телешоу, а потом мирно пойти играть в боулинг и пропустить по кружке пива. Есть и другие страны, среди которых и Россия, для которых характерна диффузная культура отношений, когда отношения из одной сферы (скажем, идеологически-политической) легко перекочевывают в частную, и человек, с которым вы по-разному смотрите на будущее страны, превращается в тотального врага и как сосед по гаражу, и как партнер по пиву. Все это знаем, понимаем, что лучше для общества, а воз и ныне там.

Такую особенность национального менталитета определенно лучше изжить — целее будем. Человек может видеть или чувствовать ситуацию по-другому и не быть козлом и хамелеоном. И это может быть его собственное мнение, не проплаченное ни Кремлем, ни Госдепом. Тот или иной взгляд складывается на основе личной истории, в том числе истории семьи, опыта встреч с разными людьми, и, зачастую, запомнившийся с детства очень неприятный сосед-приватизатор или, напротив, оголтелый коммунист определяет наш взгляд на политические течения иррациональным образом.

Есть в воспоминаниях Милюкова и неожиданное: в частности, с изумлением обнаруживаешь, что оголтелый терроризм был самым что ни есть обыденном делом в царской России начала века. Министров внутренних дел социалисты-революционеры убивали одного за другим. Просвещенное общество радовалось — одним реакционером меньше! вот, например, как интеллигентный и образованный конституционалист Милюков описывает новость об убийстве министра внутренних дел Плеве: «… Плеве взорван бомбой по дороге к царю с очередным докладом… И эта "крепость" взята.» И далее — «Радость по поводу его убийства была всеобщей». Другой конституционалист Струве писал в газете в связи с этим: «С первых же шагов преемника убитого Сипягина (предыдущего убитого министра. — Т. Ч.), назначенного на его место два года тому назад, вероятность убийства Плеве была так велика, что люди, понимающие политическое положение и политическую атмосферу России, говорили: "Жизнь министра внутренних дел застрахована лишь в меру технических трудностей его умерщвления"». Нелегко, надо думать, работалось царским министрам в такой обстановке. И наиболее здравомыслящие царские министры пытались найти выход из положения, войдя в коалицию с умеренной оппозицией. То есть — конституционными демократами, партией, наиболее широко представленной в Первой Государственной думе.

Ключевым вопросом предреволюционной России было формирование правительства, представляющего общественное мнение, оформленное через думское большинство. Такое правительство должно было заменить прежнее, назначаемое царем, и постепенно, шаг за шагом, перетащить центр принятия решений от царского двора в кабинет министров, подотчетных думе, то есть общественному мнению.

Увы, сам Николай второй не был человеком, понимавшим реальный расклад сил и способным к осознанным переменам. Однако премьеры его правительства, такие неординарные, сильные личности, как Витте и Столыпин, а также близкий к царю петербургский градоначальник Трепов, раз за разом пытались войти в переговоры с лидерами общественности, чтобы создать-таки правительство общественного доверия.

Сколько было списков! сколько потенциальных министров! сколько обсуждений! В ходе этих переговоров, по сути, решалось, будет ли в России осуществляться планомерная политическая модернизация и демократизация или дело будет неуклонно катиться к бунту, революции и новому авторитарному режиму.

Очень поучительно читать описание этих переговоров и понимать, во что порой упирались разногласия сторон.

Вот, например, один из уважаемых, более чем умеренных общественных деятелей, сначала октябрист, а позже мирнообновленец Шипов, которому Столыпиным и Николаем Вторым предложено сформировать правительство общественного доверия, пытается заручиться поддержкой влиятельного конституционного демократа Муромцева — председателя Первой государственной думы и слышит в ответ: «По мнению С. А. (Муромцева. — Т. Ч.) ввиду господствующего в стране возбужденного настроения в широких кругах населения и воспитанного в обществе политикой правительства вообще отрицательного отношения к государственной власти никакой состав вновь образованного министерства при переживаемых условиях не может рассчитывать в ближайшем времени на спокойную и продуктивную государственную деятельность и не сможет сохранить свое положение более или менее продолжительное время. неизбежны революционные вспышки, против которых правительство будет поставлено в необходимость принимать строгие репрессивные меры, и это вызовет, несомненно, недовольство в общественных кругах и лишит власть необходимой ей поддержки со стороны общества» Как это еще можно трактовать, кроме как «не хотим рисковать своей репутацией и марать руки правительственной работой в вашей системе»?..

Другой пример: Столыпин ведет переговоры с Милюковым и просит в качестве уступки со стороны Милюкова: скажите в Думе слово в осуждение политического терроризма. Милюков отказывается, ссылаясь на политическую тактику партии и угрозу потери голосов. Столыпин понимает и просит тогда хотя бы осудить политические убийства в передовице кадетской газеты. Милюков отказывается — боится себя этим дискредитировать в глазах общественности. Столыпин понимает и просит в таком случае разместить хотя бы не подписанную Милюковым передовицу. Милюков обещает подумать, Столыпин говорит, что от этого будут зависеть его дальнейшие действия, потому как ему нужно доказательство — кадеты не поддерживают террор. Милюков идет советоваться к партийному патриарху кадетов Петрункевичу и получает гневную отповедь: «никоим образом! Как вы могли пойти на эту уступку хотя бы условно! вы губите собственную репутацию, а за собой потянете и всю партию… Нет, никогда! Лучше жертва партией, нежели ее моральная гибель.».

То есть осуждение бомбометателей, от которых в том числе гибли совершенно невинные люди, страдали дети — у того же самого Столыпина, которого пытались взорвать прямо в его доме Петербурге, взрывом изувечили дочь, — воспринималось как потеря репутации! хорошенькая же атмосфера царила в благостной в представлении некоторых дореволюционной России!

Статья, осуждающая политические убийства, написана не была, и Столыпин принужден был сделать соответственные выводы. Впрочем, недалек был год, когда и сам он был убит в Киеве в театре в присутствии царя.

Наверняка царскому окружению не больно хотелось идти на союз с людьми из чуждой среды, однако, как заметил в беседе с Милюковым близкий к Николаю Второму Трепов: когда дом горит, так приходится и с пятого этажа прыгать. Беседа двух деятелей была посвящена все тому же вопросу — созданию ответственного министерства из людей, пользующихся доверием общественности. И опять — ничего. Образованная общественность (интеллигенция) требовала всего сразу и не хотела, чтобы в правительство вошли представители старого режима, которые, собственно, и инициировали процесс.

Общественность была щепетильна в отношении своей безукоризненной репутации и думала об этом куда больше, чем о судьбе страны. Конечно, если бы тот же Милюков знал о будущей революции, большевизме и всем за этим последовавшим, он был бы куда сговорчивее, гибче, дальновиднее и не отвергал бы синицу, думая о журавле. но он тогда ничего такого не знал и даже предполагать не мог. С интеллигентских позиций левые экстремисты казались морально много предпочтительнее правительства, связанного с правым шовинистически-религиозным экстремизмом. Люди в картузах, чуйках и косоворотках, выходившие на патриотические молебны с хоругвями, — в описании Милюковым этой части общества читается брезгливое презрение, унаследованное, кстати, и нынешней российской интеллигенцией. «Мужички» всяко с царским правительством, и никаких реформ и модернизаций не хотят — распространенное убеждение того времени. Один из вождей этих слоев — Пуришкевич — рассылал через свою газету указания, когда выходить на патриотические молебны и шествия, демонстрируя поддержку армии и крестьянству. Эти две массовые силы виделись как незыблемая опора царизма. Потому, наверное, демократическая интеллигенция и полагала, что ее моральный долг — поддержать немногочисленных тогда еще левых, пусть и действовавших террористическими методами, но ведь противостоявших такой махине!

Выбор высокообразованной демократической проевропейской интеллигенции был сделан: не пытаться скооперироваться с поневоле вынужденным к этому царским правительством, чтобы давить на него изнутри, маленькими шажками двигаясь к реформам, а «не пачкать рук» и, сохраняя репутацию, ориентироваться скорее на союз с левым экстремизмом, пусть и применяющим террористические методы, но во имя светлых целей. наверное, в глубине души кадеты полагали, что не стоит соглашаться на частичное участие в управление страной, когда вскорости можно будет получить все целиком.

Царское правительство, лишенное опоры в образованной и продвинутой части общества, в результате пало. Конституционные демократы во главе с Милюковым решили, что пробил их час. В результате долгожданной буржуазной революции в России возникло временное правительство. Оно видело свою функцию в том, чтобы поддерживать в стране временный порядок — до созыва учредительного собрания, где представители всех регионов, народов и слоев решат ключевые вопросы и определят, какой России быть дальше. (Постановка вопроса прямо как у одного нашего нынешнего видного оппозиционера: пусть народ сам решит.) вопрос о монархии, кстати, тоже не был закрыт: великий князь Михаил отрекся от престола, переданного Николаем, до решения учредительного собрания. Позиция его была такова: если народ проголосует за монархию, он готов вступить на престол.

Тут и начались сюрпризы. Компетентное и высокообразованное правительство оказалось неспособно управляться с разбуженной энергией масс. немалую роль сыграл в этом и глубоко ошибочный выбор главы правительства и одновременно министра внутренних дел — князя Львова, земского деятеля с безупречной репутацией, воспевавшего демократическую душу русского народа на все лады. Репутация, чистые руки — эти два соображения оставались основополагающими для демократических интеллигентских кругов. Князь Львов — идеалист до мозга костей — не видел российской реальности в упор и действовал исходя из гипотетических соображений. Правительство демократической интеллигенции решило немедленно откреститься от старой системы власти, скомпрометированной непорядочными людьми и их аморальными действиями, так что львов уже 5 марта разослал распоряжение на места: «устранить губернаторов и вице-губернаторов от исполнения обязанностей». Вместо них управлять на местах предлагалось председателям губернских земских управ, которые совершенно не были к этому готовы и не имели никаких связей с аппаратом управления. Возникла ужасная неразбериха, люди с мест повалили в центр — за инструкциями, перепуганный львов в ответ заявил, что это «старое мышление» и пусть народ на местах сам решает, как все устроить и кого куда назначить. Народ сначала опешил, но тут же нашлись такие, кто решил «не упустить своего» и воспользоваться ситуацией…

В условиях наступавшего повседневного хаоса, усугублявшегося участием России в Первой мировой войне, строгое соблюдение процедуры подготовки Учредительного собрания становилось все более абсурдным: России было срочно необходимо уверенное в себе и решительное правительство, способное на жесткие действия по наведению порядка. В конце концов Львов принужден был признать свою неспособность справиться с ситуацией. Он указывал на «неодолимость» трудностей задачи именно из-за того, что правительство отказалось от старых насильственных приемов управления и от внешних искусственных средств поднятия престижа власти. Далее Львов отмечал, что по мере перехода «к менее сознательным и менее организованным слоям населения» развиваются «насильственные акты и частные стремления, грозящие привести страну к распаду внутри и к поражению на фронте». Подведя этот вполне адекватный итог деятельности своего правительства, Львов отдал власть человеку, как ему казалось, более решительному — Керенскому. Но и тут он ошибся. Керенский был трибуном и позером, но не организатором и стратегом.

Тем временем левые экстремисты, недавно еще бывшие в меньшинстве и разрозненные, быстро и организованно превратились в новую силу, не обремененную заботой о репутации и чистых руках. Эти люди умели использовать энергию масс и не сомневались, имеют ли они на это право. Они не были озабочены идеей пропорционального представительства разных слоев, регионов и народов, а просто хотели взять всю власть себе.

В России наступила новая эра? Отнюдь, в России все вернулось к авторитаризму, просто наполнение этого авторитаризма стало другим. Воспроизвести авторитарное устройство было куда легче, чем построить государство на новых принципах, как к тому стремилась просвещенная интеллигенция.

Потерпевшая фиаско старая гвардия всех мастей быстро уходила не только с политической арены, но и из жизни. Трепов в 51 год умер в Москве еще до революции от болезни сердца. Муромцев в 60 лет умер в Москве еще до революции от сердечного приступа. Столыпин погиб в Киеве от рук террориста. шипов остался после революции в России, был схвачен и расстрелян большевиками в 1919 году как опасный элемент. Правда, Керенский и Милюков сумели уехать за границу и дожить до весьма преклонных лет.

Современная Россия тоже, несомненно, стоит перед вызовом демократизации и дебюрократизации, введения общественного контроля и создания правительства общественного доверия.

Сейчас на волне оживления имперских чувств эти проблемы вроде как отступили в тень. Однако это сиюмину-тое отступление. Все вернется на круги свои очень быстро. И тогда опять остро встанет извечный российский вопрос о модернизации авторитарного государства, о сотрудничестве различных политических сил, о терпимости друг к другу. О желании и готовности жить в одной стране, в конце концов.

И на все эти вопросы у нас так же нет ответов, как и в начале двадцатого века.