Глава 2
– Добро пожаловать на борт, Робб, – приветствовал младшего Струана капитан Исаак Перри. – Чаю?
– Спасибо, Исаак. – Робб благодарно опустился в глубокое морское кресло, вдыхая резкий запах пропитавшейся солью кожи, и приготовился ждать, ибо никто на свете не мог заставить Перри торопиться, даже сам Тай-Пэн.
Перри налил чай в фарфоровые чашки.
Он был худощав, но при этом невероятно силен. В каштановых волосах переплетались и седые, и темные пряди, придавая им сходство со старой пенькой. Седеющая борода и шрам на лице завершали портрет капитана. Перри распространял вокруг себя запах просмоленной пеньки и соленых брызг.
– Как прошло плаванье? – поинтересовался Робб.
– Отлично.
Находясь в капитанской каюте, Робб, как всегда, испытывал безмерное счастье. Каюта была просторная и роскошно обставленная, как и вообще все жилые помещения на корабле. Мебель для клипера изготовлялась из красного дерева, металлические части – из латуни и меди. На паруса шел холст только самого высокого качества, веревки были всегда новые. Пушки в идеальном состоянии. Лучший порох. Тай-Пэн неизменно следил за тем, чтобы офицеры – и матросы – его флота имели лучшие каюты, получали лучшее питание и свою долю в прибыли; и на борту всегда находился врач. Наказание плетью было запрещено. За трусость или неповиновение и для матросов, и для офицеров существовало только одно наказание – их высаживали на берег в ближайшем порту и уже никогда не принимали обратно. Поэтому и для тех, и для других считалось большой удачей попасть на корабль Струана, и ни на одном из его судов никогда не пустовала ни одна койка.
Тай-Пэн навсегда запомнил свои первые корабли, жизнь на полубаке и наказания плетью. И тех, кто приказывал его пороть. Некоторые из них умерли прежде, чем он сумел их разыскать. Тех, кого он нашел, он разорил. Не тронул только Брока. Робб не знал, почему его брат пощадил Брока. Всякий раз, думая об этом, он внутренне содрогался, ибо понимал, что каковы бы ни были причины, побудившие Струана так поступить, однажды наступит день расплаты.
Перри добавил в чай ложку сахара и сгущенное молоко. Он протянул Роббу его чашку и сел за рабочий стол красного дерева, внимательно посматривая на младшего Струана из-под нависших бровей своими глубоко посаженными глазами.
– Мистер Струан в добром здравии?
– Как всегда. Ты ожидал найти его больным?
– Нет.
В дверь каюты постучали.
– Войдите!
Дверь открылась, и Робб, изумленно открыв рот, уставился на молодого человека, стоявшего на пороге.
– Господь вседержитель, Кулум, мальчик мой, откуда ты взялся? – Он взволнованно вскочил на ноги, опрокинув чашку. – Вот уж действительно «очень важные депеши на борту» – и, конечно же, «Зенит»!
Кулум Струан вошел в каюту и закрыл за собой дверь. Робб по-отечески обнял его и только тут заметил его бледность и впалые щеки.
– Что с тобой, дружище? – встревоженно спросил он.
– Мне уже гораздо лучше, благодарю вас, дядя, – ответил Кулум едва слышно.
– Лучше после чего, малыш?
– После чумы, бенгальской чумы, – ответил Кулум, словно удивившись вопросу.
Робб рывком повернулся к Перри:
– У тебя на борту чума? Ради Создателя, почему же ты не поднял «Желтого Джека»?
– Разумеется, у меня на борту нет никакой чумы! Чума была в Шотландии, с тех пор уже прошли месяцы. – Перри вдруг замолчал. – «Багряное Облако»! Они что, еще не прибыли?
– Опаздывают на четыре недели. Ни слова, ни весточки – ничего. Что произошло? Ну же, рассказывай. Перри посмотрел на Кулума:
– Мне рассказать ему обо всем, Кулум, сынок, или ты все расскажешь сам?
– Где отец? – спросил Кулум у Робба.
– На берегу. Он ждет вас на берегу. В долине. Ради всего святого, что случилось, Кулум?
– Чума пришла в Глазго в июне, – тупо глядя в пол, начал Кулум. – Говорят, ее опять привезли на корабле. Из Бенгалии. Сначала Сазерленд, потом Эдинбург, потом докатилось и до нас в Глазго. Мама умерла, Иэн, Лечи, бабушка... Винифред так слаба, что долго не протянет. Дедушка присматривает за ней. – Он беспомощно шевельнул рукой и опустился на подлокотник кресла. – Бабушка умерла. Тетя Ютиния, все малыши и ее муж. Десять, двадцать тысяч человек умерли за два месяца. Потом, в сентябре, чума пропала. Просто так, взяла и кончилась.
– Родди? Что с Родди? Мой сын мертв? – спросил Робб дрожащим голосом, и его лицо исказилось от боли...
– Нет, дядя. С Родди все хорошо. Болезнь его даже не коснулась.
– Ты уверен, Кулум, уверен? Мой сын здоров?
– Да. Я видел его накануне отъезда. Очень немногие из его школы заболели.
– Слава Богу! – Робб содрогнулся, вспомнив первую волну чумы, которая, возникнув неведомо откуда, прокатилась по Европе десять лет назад. Пятьдесят тысяч смертей в одной только Англии. Миллион – в Европе. Тысячи в Нью-Йорке и Новом Орлеане. Некоторые называли эту болезнь каким-то новым именем – холера.
– Твоя мать умерла? – переспросил Робб, словно не веря. – Йэн, Лечи, бабушка?
– Да. И тетя Сьюзан, и кузина Клер, и тетушка Ютиния, кузен Дональд, и маленький Стюарт, и...
Он умолк, и в каюте настала жуткая тишина.
– Когда я пришел в Глазго, – нервно заговорил Перри, – ну, наш Кулум был совсем один. Я не знал, что и делать. Решил вот, что будет лучше взять его с собой. Мы отплыли на месяц позже «Багряного Облака».
– Ты поступил правильно, Исаак. – Робб услышал свои слова как бы со стороны, словно их произнес кто-то другой. Как он сможет сказать обо всем Дирку? – Ну что же, мне, видно, пора возвращаться. Я дам вам знать, когда можно будет сойти на берег. Пока вам лучше оставаться на корабле.
– Нет, – громко сказал Кулум. Слово возникло откуда-то из глубины него, будто он разговаривал с самим собой. – Нет. Я поеду на берег первым. Один. Так будет лучше. Я увижусь с отцом наедине. Я должен сказать ему. Я поеду на берег один. – Он поднялся и, тихо ступая, прошел к двери; корабль размеренно покачивался, был слышен мягкий плеск волн о борт. Кулум вышел. Потом он вспомнил о чем-то и вернулся в каюту. – Я заберу депеши, – тихо сказал он своим высоким голосом. – Он захочет прочитать депеши.
Когда баркас отчалил от «Грозового Облака», Струан находился на круглом холме, где будет стоять его Большой Дом. Как только он увидел на баркасе своего старшего сына, сердце его перевернулось.
– Кулу-у-м! – покатился с вершины холма его ликующий крик. Он сорвал с себя сюртук и бешено закрутил им над головой, как человек, проживший шесть долгих лет на необитаемом острове, при виде первого корабля. – Кулуу-у-м! – Он бросился вниз, не разбирая дороги, напролом через колючие заросли шиповника, не обращая внимания на царапины, забыв о тропинке, которая вела с берега через гребень к рыбацкой деревушке и пиратским стоянкам в южной части острова. Забыв обо всем на свете, кроме того, что сегодня, в первый день, здесь, с ним, его дорогой сын. Быстрее! Теперь он бежал вдоль берега, задыхаясь от радости.
На баркасе Кулум заметил его первым.
– Вон туда. Высадите меня вон там – Он указал рукой на ближайшее место на берегу.
Боцман Маккей круто заложил руль.
– Навались, ребята! – крикнул он матросам. Все они уже знали о страшном известии; сейчас эта новость перелетала с корабля на корабль, неся с собой щемящее чувство тревоги за близких. У многих имелись родственники между Сазерлендом и Глазго, и в Лондоне жили семьи большинства остальных.
Кулум встал и прыгнул через борт в мелкую воду.
– Оставьте нас. – Помогая себе руками, он двинулся к берегу.
Струан забежал в полосу прибоя, торопясь навстречу сыну, и здесь увидел слезы на его лице и прокричал:
– Кулум, мальчик мой!
Кулум остановился на мгновение и беспомощно опустил руки, утонув в бездонной радости отца. Потом он бросился вперед, вздымая ногами тучи брызг, и наконец, задыхаясь, упал в спасительные объятия. И тут весь ужас последних месяцев прорвался наружу, как лопнувший нарыв, и он зарыдал, прижавшись к отцу изо всех сил, и тогда Струан на руках отнес его на берег, покачивая как младенца и приговаривая: «Кулум, сынок» и «Ну, полно, полно...», и «О, дитя мое», а Кулум бормотал сквозь слезы: «Мы умерли... мы все умерли... Мама, Йэн, Лечи, бабушка, тетя, кузина Клер... мы все умерли, отец. Остались только я и Винифред, да и она сейчас, наверное, тоже умерла». Он повторял имена снова и снова, и каждое, как нож, вонзалось в сердце Струана.
Выплакавшись, Кулум заснул, обретя наконец покой в сильных и теплых объятиях отца. Сон его был глубок, и никакие сновидения не мучали его – впервые с тех пор, как началась эпидемия. Юноша проспал остаток этого дня, всю ночь и часть следующего, и все это время Струан держал сына на коленях, мягко его покачивая.
Струан не замечал течения времени. Иногда к нему приходили жена и деги – Рональда, Йэн, Лечи, Винифред – они садились рядом, и он разговаривал с ними. Иногда они уходили прочь, и он звал их – тихо, чтобы не потревожить сон Кулума, – и тогда они возвращались. Иногда он напевал тихие колыбельные песенки, с которыми Рональда обычно укладывала детей спать. Или гаэльские прибаутки своей матери, да еще те, что слышал от Катерины, своей второй матери. Иногда душу его окутывал туман, и он ничего не видел. Проснувшись, Кулум почувствовал умиротворение.
– Здравствуй, отец.
– С тобой все в порядке, сынок?
– Да, теперь все хорошо. – Кулум поднялся на ноги.
На пляже в тени скалы было холодно, но, выйдя на солнце, он начал согреваться. Флот неподвижно стоял на якоре в бухте, посыльные суда сновали между кораблями. Самих кораблей стало меньше.
– Это там будет стоять Большой Дом? – спросил Кулум, показывая рукой на круглый холм.
– Да. Там мы смогли бы жить с осени и до весны. В этот период здесь славно, хороший климат.
– Как называется эта долина?
– У нее пока нет названия. – Струан встал и подошел к сыну, преодолевая боль, разлившуюся по плечам и спине.
– У нее обязательно должно быть название.
– Маленькая Карен – твоя кузина Карен, младшая из дочерей Робба – хочет назвать ее Счастливой Долиной. Мы были бы счастливы здесь. – Голос его налился свинцом. – Они сильно страдали?
– Да.
– Ты расскажешь мне об этом?
– Не сейчас.
– Крошка Винифред, она умерла до того, как ты уехал?
– Нет. Но она была очень слаба. Доктора сказали, что при таком состоянии... доктора просто пожали плечами и ушли.
– А дедушка?
– Чума его даже не коснулась. Он примчался к нам быстрее ветра, когда услышал про болезнь, потом взял к себе Винифред. Я отправился жить к тете Ютинии, чтобы помогать им. Но я им не помог.
Струан стоял лицом к гавани, не видя ее.
– Ты сказал дяде Роббу?
– Да. Да, кажется, сказал.
– Бедный Робб. Мне лучше поторопиться на корабль. – Струан нагнулся и поднял конверты с депешами, наполовину присыпанные песком. Конверты были не распечатаны. Он отряхнул их от песка.
– Прости, – сказал Кулум, – я забыл отдать их тебе.
– Да нет, дружок. Ты мне их отдал. – Струан увидел направляющийся к берегу баркас. На корме сидел Исаак Перри.
– Доброе утро, мистер Струан. – осторожно заговорил Перри. – Сожалею по поводу вашей утраты.
– Как там Робб?
Перри не ответил. Он спрыгнул на берег и рявкнул матросам: «Пошевеливайтесь!», и Струан, преодолевая онемение своего разорванного в клочья мозга, спросил себя, почему Перри вдруг стал бояться его. Он не знал никаких причин для такого страха. Абсолютно ни одной.
Матросы вынесли на берег стол, скамьи, пищу, чай, бренди и одежду.
– Пошевеливайтесь! – раздраженно повторил Перри. – И станьте на рейде. Убирайтесь отсюда ко всем чертям и становитесь на рейд!
Гребцы быстро столкнули баркас на воду, вывели его за полосу прибоя, где и бросили якорь, радуясь возможности убраться подальше от тяжелой руки капитана.
Струан помог Кулуму переодеться во все сухое, потом надел чистую рубашку с оборками и теплый бушлат. Перри помог ему стянуть промокшие сапоги.
– Спасибо, – сказал Струан.
– Болит? – спросил Кулум, увидев его покалеченную ногу.
– Нет.
– Касательно мистера Робба, сэр, – начал Перри. – После того, как Кулум отправился сюда, он потребовал себе бутылку. Я сказал ему нет, но он ничего не хотел слушать. Вы отдали распоряжение, – запинаясь продолжал он, – так что каюта слегка пострадала, но бутылку я у него забрал. Когда он пришел в себя, он не стал сердиться. Я доставил его на «Китайское Облако» и передал на руки жене.
– Ты поступил правильно, Исаак. Благодарю тебя. – Струан положил Кулуму на тарелку его завтрак: говяжье рагу, клецки, холодного цыпленка, картофель, галеты, и налил себе оловянную кружку горячего сладкого чая.
– Его превосходительство шлет свои соболезнования. Он выразил желание повидаться с вами в любое удобное для вас время.
Струан провел рукой по лицу и ощутил ладонью колючую щетину. Интересно, задумался он, почему я чувствую себя грязным всякий раз, когда не побреюсь или не почищу зубы.
– Ваша бритва лежит вон там, – сказал Перри, показывая на маленький столик, поставленный сбоку. Он предвидел, что Струану, вероятно, захочется привести себя в порядок. Ему было известно, что чистоплотность стала для Тай-Пэна почти манией. – Я привез горячую воду.
– Спасибо. – Струан намочил в горячей воде полотенце и протер им лицо и голову. Затем намылил лицо и быстро и умело побрился без зеркала. Далее он окунул маленькую щетку в кружку с чаем и начал энергично чистить зубы.
Должно быть, еще одно языческое суеверие, с отвращением подумал Перри. Зубы стареют, гниют и выпадают – всегда так было и ничего с этим поделать нельзя.
Струан ополоснул рот чаем и сплюнул. Он вымыл кружку свежим чаем, вновь наполнил ее и с удовольствием выпил. Среди его бритвенных принадлежностей имелся флакончик одеколона, он вылил несколько капель себе на ладонь и протер лицо.
Почувствовав себя освеженным, он сел к столу. Кулум едва притронулся к пище.
– Тебе нужно поесть, дружок.
– Спасибо, я не голоден.
– Все равно поешь. – Ветер растрепал золотисто-рыжие волосы Струана – шотландец носил их длинными и не подвивал, – он рукой отбросил их назад. – Моя палатка установлена, Исаак?
– Конечно. Вы отдали распоряжение. Она стоит на холме над флагштоком.
– Передай Чен Шеню от моего имени, пусть он отправляется в Макао и купит там мед и сырые яйца. И пусть достанет китайских трав, которыми лечат расстройство желудка и последствия бенгальской чумы.
– Я хорошо себя чувствую, отец, спасибо, – слабо запротестовал Кулум. – И не нуждаюсь ни в каких отварах, приготовленных языческими ведьмами.
– Они не ведьмы и не колдуны в нашем понимании этих слов, сынок. И они китайцы, а не язычники. Их травы много раз спасали мне жизнь. Восток – это не Европа.
– Не стоит беспокоиться обо мне, отец.
– Нет, стоит. Восток не место для слабых и хилых. Исаак, отправь в Макао с Чен Шенем «Китайское Облако», и если корабль не обернется за рекордное время, капитан Орлов и все офицеры будут списаны на берег. Верни сюда баркас.
– Может быть, Кулуму лучше отправиться вместе с нами в Макао, мистер Струан?
– Он останется здесь под моим присмотром, пока я не решу, что он здоров.
– В Макао за ним будет хороший уход. У нас на корабле не...
– Черт побери, Исаак, ты будешь наконец делать то, что тебе приказывают? Давай сюда баркас!
Лицо Перри тут же превратилось в каменную маску, и он прокричал команду своим матросам.
Струан сел посередине баркаса, посадив Кулума рядом, Перри устроился позади них.
– К флагману! – приказал Струан. Он по привычке проверил положение своих кораблей, потом потянул носом воздух и посмотрел на облака, стараясь определить, какая будет погода. Море было спокойно. Но что-то подсказывало ему, что надвигается буря.
По пути к флагману Струан вскрыл депеши. Доход от продажи чая в прошлом году – хорошо. Плаванье Перри оказалось прибыльным – хорошо. Копия коносамента «Багрового Облака», которую Перри привез из Калькутты, – плохо... потеряно опиума на двести тысяч фунтов стерлингов. Благодарение Богу, клипер был застрахован, хотя это не вернет ни людей, ни времени, которое уйдет на строительство нового корабля. Груз опиума являлся контрабандой и поэтому при страховании не учитывался. Годовой прибыли как не бывало Что же все-таки с ним случилось? Шторм или пиратство? Шторм, скорее всего. Если только они не наскочили на испанского, французского или американского – или английского, что ж, почему нет? – капера, которых было полным-полно в этих водах. Наконец он сломал сургучную печать на письме от своего банкира. Струан пробежал письмо глазами, и у него вырвалось громкое проклятие.
– Что случилось? – испуганно спросил Кулум.
– Так, старая рана разболелась. Ничего, пустяки, скоро пройдет. – Струан притворился, что занялся следующей депешей, но сам внутри бушевал от ярости, повторяя про себя прочитанное Господь Бог и все его ангелы! «Мы с сожалением извещаем вас. что совершенно непреднамеренно и на очень короткий срок мы превысили кредит, чем воспользовались злобные конкуренты, организовав широкое наступление на наш банк. Вследствие чего мы не можем долее держать двери открытыми. Совет директоров пришел к заключению, что мы в состоянии выплатить шесть пенсов за фунт. Имею честь, сэр, оставаться вашим покорнейшим слугой...» А у нас их бумаг без малого на миллион Двадцать пять тысяч за миллион, и это при том, что у нас почти на миллион долгов. Мы банкроты. Господь вседержитель, ведь я же предупреждал Робба не помещать все деньги в один банк. Разве можно было это делать, когда в Англии спекулируют все и вся и когда банк имеет право выпускать ценных бумаг на любую сумму, какая ему заблагорассудится.
– Но этот банк надежен, – сказал ему тогда Робб, – а нам нужно иметь капитал одним куском, чтобы иметь возможность предложить его в качестве дополнительного обеспечения. – И Робб пустился в подробные объяснения сложной финансовой махинации с испанскими, французскими и немецкими акциями, а также акциями национального внутреннего займа, которая в итоге должна была обеспечить торговому дому «Струан и компания» стабильное финансовое положение на международном уровне, открыть ему поистине неограниченный кредит для строительства новых кораблей, в которых нуждался Струан, и дать «Благородному Дому» особые привилегии на прибыльных рынках Германии, Франции и Испании.
– Ну хорошо, Робб, – согласился он тогда, так и не поняв до конца всех тонкостей этого плана, но веря в правильность того, о чем говорил его брат.
И вот теперь нам конец. Мы – банкроты.
Боже милостивый!
Он был еще слишком по грясен случившимся, чтобы начать искать выход Сейчас он мог размышлять лишь о величии Нового Века. О его сложности. О его невероятных скоростях. У Англии новая королева, Виктория – первый популярный в народе монарх за многие столетия. И ее муж Альберт – правда, о нем он еще ничего толком не знал, какой-то чертов иностранец из Сакс-Кобургов. Но парламент теперь стал действенной силой, в нем наконец воцарился порядок, а это был большой шаг вперед. Двадцать шесть лет мирной жизни, и ни одной большой войны на горизонте – неслыханное в веках достижение. Дьявол Бонапарт, слава Богу, на том свете, неистовая Франция надежно закупорена, и Британия впервые безраздельно правит миром. С рабством покончено восемь лег назад. Каналы как новый способ перевозки, платные дороги с необыкновенно ровной и долговечной поверхностью, фабрики, ткацкие станки, промышленность и массовое производство, железо и уголь, акционерные общества – вот лишь некоторые из множества нововведений, появившихся за последние десять лет. А ведь есть еще и пенсовая почта – первая дешевая почта на свете, и первая в мире полиция, и «магнетизм» – какого бы дьявола ни означало это слово, – и паровой молот, и первый Фабричный Акт, и парламент, наконец-то вырванный из рук кучки богатых аристократов-землевладельцев, так что теперь – даже поверить трудно – любой англичанин, имеющий дом с годовым доходом в двадцать фунтов, действительно мог участвовать в выборах и даже стать премьер-министром. А Промышленная Революция с ее невероятным размахом, сделавшая Британию фантастически богатой, и эти богатства начинают теперь распространяться за пределы страны. Новые идеи о государственном управлении, о взаимоотношениях правительств и народов, опрокидывающие вековые барьеры Все британское, все новое. А взять этот локомотив!
– Да, вот уж изобретение, которое потрясет весь мир, – пробормотал он.
– О чем ты говоришь, отец? – спросил Кулум. Струан пришел в себя.
– Я просто вспомнил нашу поездку на поезде, – сказал он первое, что пришло в голову.
– Вы ездили на поезде, сэр? – заинтересовался Маккей. – На что это похоже? А когда это было?
– Мы были пассажирами первого рейса машины Стефенсона, которую он назвал «Ракета». Мне в тот год исполнилось двенадцать, – ответил Кулум.
– Нет, парень, одиннадцать, – поправил его Струан – Это было в 1830. Одиннадцать лет назад. Первый рейс «Ракеты» с первым пассажирским поездом в мире. От Манчестера до Ливерпуля. День пути для дилижанса, а мы проделали все путешествие за полтора часа. – Струан вновь задумался о судьбе «Благородного Дома». Он вспомнил о своих инструкциях Роббу занять столько денег, сколько удастся, чтобы сделать корнер на опиуме. Так, прикинем... возможно, нам удастся заработать на этом пятьдесят, его тысяч фунтов. Да, но ведь это капля в море по сравнению с тем, что нам нужно. Три миллиона, которые нам должны за украденный опиум! Да, только нам их не получить, пока договор не будет ратифицирован – это от шести до девяти месяцев, а ближайший срок платежей по траттам через четыре недели!
Где взять наличные? Положение у нас пока хорошее, вернее, не положение, а репутация. Вот только шакалы щелкают зубами у самых пяток. Во-первых, Брок. Потом «Купер и Тиллман». Интересно, это Брок начал наступление на банк? Или его щенок Морган? У Броков достанет на это и денег и влияния. Нам нужны наличные. Или огромный долгосрочный кредит. Кредит, опирающийся на реальные деньги, а не на пустые бумажки. Мы банкроты. По крайней мере, мы банкроты, если наши кредиторы насядут на нас через месяц.
Он почувствовал на своей руке ладонь сына.
– Что ты сказал, мой мальчик? Ты говорил «Ракета»? Кулума сильно встревожили бледность Струана и пронзительный свет, струившийся из его глаз.
– Флагман. Мы прибыли.
Кулум поднялся вслед за отцом на палубу Он никогда раньше не бывал на военном корабле, не говоря уже о линкоре. Трехмачтовый корабль «Титан» флота Ее Величества был одним из самых мощных судов того времени. Его семьдесят четыре пушки располагались на трех пушечных палубах. Однако на Кулума эта громадина не произвела никакого впечатления. Корабли его не интересовали, а море он ненавидел. Он боялся его неистового нрава, безбрежные просторы и таящиеся в них опасности пугали его, и он не умел плавать. Его всегда удивляло, как это отец мог любить море.
Я так мало знаю о своем отце, подумал он. Что ж, ничего странного тут нет. За всю жизнь я видел его лишь несколько раз, последний – шесть лет назад Он совсем не изменился за это время. Зато изменился я сам. Теперь я твердо знаю, чему хочу посвятить свою жизнь. И сейчас, когда я один... Мне нравится быть одному, и вместе с тем одиночество так мучительно.
Следуя за отцом, Кулум спустился по трапу на главную пушечную палубу. Низкий потолок заставил их пригнуться, когда они направились в кормовую часть к каюте, которую охранял часовой Внутри корабль пропах порохом, смолой, пенькой и потом.
– Добрый вечер, сэр, – приветствовал Струана морской пехотинец, направив на него свой мушкет, как предписывала инструкция. – Начальник караула!
Начальник караула в алом мундире с начищенными до ослепительного блеска пуговицами вышел из караульного помещения. Этот человек был тяжел и тверд, как пушечное ядро, и имел такую же круглую голову.
– Добрый день, мистер Струан. Одну минуту, сэр-р. – Он почтительно постучал в дубовую дверь каюты. Оттуда донеслось: «Войдите», и он вошел, прикрыв за собой дверь.
Струан достал сигару и предложил ее Кулуму:
– Ты уже куришь, мальчик мой?
– Да. Спасибо, отец.
Струан раскурил сигару для Кулума и еше одну для себя. Выпустив длинную струю дыма, он прислонился спиной к одной из двенадцашфутовых пушек Ядра, каждое в шестьдесят фунтов весом, были уложены рядом в аккуратные пирамиды – всегда наготове.
Дверь каюты открылась. На пороге появился Лонгстафф, изящный, щегольски одетый мужчина с высоким лбом и темными глазами Его черные волосы были завиты по последней моде, густые бачки топорщились. Часовой взял мушкет на караул, начальник караула вернулся в свою каюту.
– Привет, Дирк, дружище. Как вы себя чувствуете? Я был так опечален, узнав о вашем горе. – Лонгстафф нервно подал Струану руку, потом улыбнулся Кулуму и протянул руку еще раз: – Вы, должно быть, Кулум. Я Уильям Лонгстафф. Мне искренне жаль, что вы прибыли к нам при таких ужасных обстоятельствах.
– Благодарю вас, ваше превосходительство, – ответил Кулум, пораженный тем, что капитан-суперинтендант торговли оказался так молод.
– Вы не обидитесь, если придется чуть-чуть подождать, Дирк? У меня сейчас встреча с адмиралом и всеми капитанами. Я закончу через несколько минут, – добавил Лонгстафф с легким зевком. – Мне о многом нужно поговорить с вами Если у вас есть настроение.
– Да.
Лонгстафф встревоженно взглянул на золотые, украшенные драгоценными камнями карманные часы, которые свисали с его парчового жилета:
– Почти одиннадцать! Похоже, мне никогда не будет хватать времени. Не хотите ли пройти в кают-компанию?
– Нет. Мы подождем здесь.
– Как вам будет угодно. – Лонгстафф быстро вернулся в каюту и захлопнул дверь.
– Он очень молод для полномочного представителя Короны, не так ли?
– И да, и нет. Ему тридцать шесть. Империи создаются молодыми, Кулум. Это разрушают их старики.
– Он совсем не похож на англичанина. Он кто, валлиец?
– Ею мать испанка. – Что, видимо, объясняет его природную жестокость, подумал про себя Струан. – Она была графиней. Его отец служил дипломатом при испанском дворе. Это был один из тех браков, которые называют «породистыми». Его семья связана по какой-то линии с графами Тот.
Если ты не родился аристократом, с горечью подумал Кулум, как бы умен ты ни был, у тебя нет ни одного шанса пробиться наверх. Ни одного. Пока не произойдет революция.
– Дела в Aнглии очень плохи, – сказал он отцу.
– Как так. дружок?
– Богатые слишком богаты, а бедные слишком бедны. Люди ринулись в города в поисках работы. Людей много – рабочих мест мало, поэтому наниматели платят все меньше и меньше. Народ голодает. Лидеры чартистов по-прежнему в тюрьме.
– Вот и хорошо. Этих смутьянов вообще следовало бы повесить или хотя бы выслать из страны.
– Ты не одобряешь Хартии, отец? – Кулум сразу насторожился. «Народная хартия» была написана более трех лет назад и с тех пор являлась символом свободы, объединяющим всех недовольных британцев. Хартия требовала права голоса для каждого совершеннолетнего мужчины, отмены имущественного ценза для членов парламента и выплаты им жалованья, уравнения избирательных округов, тайного голосования и ежегодного проведения сессий.
– Я одобряю ее как документ, содержащий справедливые требования. Но не одобряю самих чартистов и их лидеров. Я считаю, что в Хартии много в основе своей правильных идей, но попали они в плохие руки.
– А что плохого в том, чтобы агитировать за реформу? Парламент должен решиться на все эти изменения.
– Агитировать – да. Говорить, спорить, писать петиции. Но не подстрекать к насилию и не устраивать революций. Правительство поступило совершенно правильно, когда покончило с беспорядками в Уэльсе и Мидленде. Клянусь Господом, неповиновение – это не выход. Ходят слухи, что чартисты так и не усвоили преподанного им урока, что они скупают оружие и собираются на тайные сходки. Клянусь Богом, их следует растоптать раз и навсегда.
– Хартию растоптать не удастся. Слишком многим она нужна, и эти люди готовы умереть за нее.
– Что ж, тогда смертей будет очень и очень много, мой мальчик. Чартисты должны запастись терпением.
– Ты просто не представляешь, отец, во что теперь превратилась жизнь на Британских островах. Ты так долго пробыл здесь. Терпение нелегко дается тем, у кого живот подвело от голода.
– Здесь, в Китае, то же самое. Везде в мире ты увидишь одно и то же. Но бунт, неповиновение – это не британский путь.
Скоро он будет им, мрачно подумал Кулум, если для британцев ничего не изменится в самом близком будущем. Он пожалел, что оставил Глазго и уехал на Восток. Глазго был центром шотландских чартистов, а он возглавлял группу студентов, которые тайно поклялись отдавать свой труд – а если понадобится, и жизни – движению сторонников Хартии.
Дверь каюты вновь распахнулась, и часовой замер. Из каюты вышел адмирал, массивный человек с каменным лицом; было видно, что он сильно не в духе. Сопровождаемый своими капитанами, он направился к трапу. Большинство капитанов были молоды, хотя попадались среди них и седовласые старики. Все были в морских мундирах и треуголках, их сабли позвякивали на ходу.
Капитан Глессинг вышел последним. Он остановился перед Струаном:
– Позвольте выразить вам мои соболезнования, мистер Струан. Какое страшное невезение!
– Да. – Неужели это просто невезение, подумал Струан, когда ты теряешь красавицу-жену и трех чудесных ребятишек? И имеет ли Бог – или дьявол – какое-то отношение к йоссу? Или все это: Бог, дьявол, везение, йосс – лишь разные названия одной и той же вещи?
– Кстати, вы были совершенно правы, прикончив того взбесившегося пехотинца, – говорил между тем Глессинг.
– Я его и пальцем не тронул.
– О? Значит мне показалось. С того места, где я стоял, мало что можно было разглядеть. Это, впрочем, не важно.
– Вы похоронили его на берегу?
– Нет. Не стоит загрязнять остров болезнями такого рода... Имя Рамсей говорит вам что-нибудь, мистер Струан? – спросил Глессинг, отбросив в сторону любезности.
– Рамсей – довольно распространенное имя, – осторожно ответил Струан.
– Верно. Но шотландцы обычно стараются держаться друг друга. Разве не в этом секрет успеха тех компаний, которыми руководят шотландцы?
– Да, найти людей, достойных доверия, трудное дело. А вам имя Рамсей говорит о чем-нибудь?
– Это имя матроса, дезертировавшего с моего корабля, – ответил Глессинг, глядя на него в упор. – Если не ошибаюсь, он доводится родственником вашему боцману Маккею.
– И что же?
– Ничего. Просто ставлю вас в известность. Как вы, конечно, знаете, любое торговое судно, вне зависимости от того, несет оно вооружение или нет, может быть захвачено в качестве приза, если примет на борт дезертира. Захвачено королевским военно-морским флотом. – Глессинг улыбнулся. Дезертировать глупо. Куда еще ему бежать, как не на другой корабль?
– Некуда. – Струан почувствовал себя в ловушке. Он был уверен, что Рамсей сейчас скрывается на одном из его кораблей, и не сомневался, что Брок приложил к этому руку, а возможно, и Глессинг тоже.
– Сегодня мы проводим досмотр всех кораблей. Вы, конечно, не станете возражать?
– Конечно, нет. Наша компания очень тщательно подбирает команды на свои корабли.
– Очень разумно. Адмирал решил, что «Благородный Дом» заслуживает особой привилегии, поэтому ваши корабли будут осмотрены немедленно.
В этом случае я уже ничего не могу сделать. И он выбросил из головы эту проблему.
– Капитан, я бы хотел представить вам моего старшего... моего сына Кулума. Кулум, перед тобой наш знаменитый капитан Глессинг, который выиграл битву при Чуэн-пи.
– Добрый день. – Глессинг вежливо пожал руку молодому человеку. Рука Кулума с длинными пальцами показалась ему мягкой и немного женственной. Смахивает на денди, подумал Глессинг. Приталенный сюргук, бледно-голубой галстук, высокий воротник – должно быть, студент последнего курса. Любопытно пожимать руку человеку, который перенес бенгальскую чуму и остался жив. Интересно, а я бы выжил?.. – Это нельзя было назвать сражением.
– Два небольших фрегата против двадцати боевых джонок и тридцати с лишним брандеров? И это, по-вашему, не битва?
– Стычка, мистер Струан. Это могла бы быть битва... – Если бы не этот чертов трус Лонгстафф и не ты, гнусный пират, хотелось закончить Глессингу.
– А вот мы, коммерсанты, считаем, что это была самая настоящая битва, Кулум, – с иронией сказал Струан сыну. – Нам никогда не понять разницы между сражением и стычкой. Мы всего лишь мирные торговцы. Но первый в мировой истории случай, когда Англия скрестила оружие с Китаем, заслуживает того, чтобы его назвали «сражением». Это произошло чуть больше года назад. Мы стреляли первыми.
– А как бы поступили вы, мистер Струан? Это было правильное тактическое решение.
– Ну, разумеется.
– Капитан-суперинтендант торговли полностью одобрил мои деист вия.
– Конечно. Правда, у него не было особою выбора.
– Заново переживаете старые баталии, капитан Глессинг? – раздался голос Лонгстаффа. Капитан-суперинтендант стоял на пороге своей каюты и с интересом слушал их разговор, оставаясь незамеченным.
– Нет, ваше превосходительство, просто по-новому смотрю на старую стычку. Как вам известно, мистер Струан и я никогда не сходились во взглядах на то, что произошло у Чуэн-пи.
– А почему вы непременно должны смотреть на это одинаково? Если бы мистер Струан командовал вашими кораблями, его решение, вполне возможно, совпадало бы с вашим. И будь вы на месте мистера Струана, у вас тоже могла бы появиться уверенность, что китайцы не станут нападать на вас первыми, и вы бы пошли на риск и не отдали приказа открывать огонь. – Лонгстафф зевнул, поигрывая карманными часами – А что бы предприняли вы, Кулум?
– Не могу сказать, сэр. Я не знаю всех сложностей обстановки, существовавших на ту пору.
– Хорошо сказано. «Сложности обстановки» – это удачное выражение. – Лонгстафф усмехнулся – Не согласитесь ли составить нам компанию, капитан? Бокал сака?
– Благодарю вас, сэр, но мне пора возвращаться на свой корабль. – Глессинг ловко отдал честь и удалился.
Лонгстафф жестом пригласил Струанов в кабинет для совещаний, который временно служил капитан-суперинтенданту в качестве личных апартаментов. Комната выглядела по-спартански, из обстановки имелось только то, что было необходимо для работы. Глубокие кожаные кресла, столы с картами, комоды, массивный дубовый стол были надежно прикручены к палубе. Позади бюро из дуба, богато украшенного резьбой, полукругом шли окна кормы с частыми рамами. Каюта пахла дегтем, табаком, морем и, неизбежно, порохом.
– Стюард! – позвал Лонгстафф. Дверь каюты открылась в ту же секунду.
– Да, сэр?
Лонгстафф повернулся к Струану:
– Сак? Бренди? Портвейн?
– Сухой сак, благодарю вас.
– То же самое, пожалуйста, сэр, – сказал Кулум.
– Мне портвейн. – Лонгстафф опять зевнул.
– Слушаю, сэр.
Стюард достал бутылки из буфета и разлил вино в тонкие хрустальные бокалы.
– Вы впервые покинули Англию, Кулум? – поинтересовался Лонгстафф.
– Да, сэр.
– Но, я полагаю, с нашими последними «сложностями обстановки» вы хорошо знакомы.
– Нет, ваше превосходительство. Отец не писал подробных писем, а в газетах про Китай не упоминают.
– Ну, скоро начнут, не правда ли, Дирк? Стюард подал бокалы: сначала Лонгстаффу, затем его гостям.
– Проследите, чтобы нас не беспокоили.
– Да, сэр. – Стюард оставил бутылки на столике рядом и вышел.
– Тост, – провозгласил Лонгстафф, и Струан вспомнил тост Робба и пожалел, что сначала отправился на флагман. – За то, чтобы ваше пребывание здесь, Кулум, было приятным, а возвращение домой – безопасным.
Они выпили. Сухой сак был превосходен.
– Здесь сейчас вершится история, Кулум. И никто не может рассказать вам об этом правдивее и лучше, чем ваш отец.
– У китайцев есть старинная поговорка, Кулум... «Правда имеет много лиц», – сказал Струан.
– Я не понимаю.
– Просто мое изложение «фактов» совсем не обязательно будет единственно верным. – Эти слова напомнили ему об императорском наместнике Лине, который содержался в Кантоне под стражей и в бесчестье, потому что его политика привела к открытому конфликту с Британией; в скором времени его ожидал смертный приговор. – Этот дьявол Линь все еще в Кантоне? – спросил он.
– Думаю, да. Его превосходительство Ти-сен улыбнулся, когда я три дня назад задал ему вопрос о судьбе Линя, и сказал загадочно: «Багряный является Сыном Неба. Как может человек провидеть волю Неба?» Китайского императора зовут Сыном Неба, – пояснил Лонгстафф для Кулума. – «Багряный» – еще одно из его многочисленных имен, поскольку он всегда пишет тушью алого цвета.
– Странные, странные люди эти китайцы, Кулум, – добавил Струан. – Например, из трехсот миллионов человек только император имеет право писать алой тушью. Попытайся представить себе это. Если бы королева Виктория заявила в один прекрасный день, что отныне только ей дозволено пользоваться красными чернилами, как бы мы ни любили ее, сорок тысяч британцев в тот же миг отказались бы от всех чернил, кроме красных. Я бы сам первый так поступил.
– И каждый Китайский торговец, – вставил Лонгстафф с издевкой, которой сам, очевидно, не замечал, – немедленно послал бы ей бочонок чернил означенною цвета – с оплатой по получении – и заверил бы Ее Британское Величество в своей готовности стать поставщиком Короны – по соответствующей цене. И все заверения непременно были бы написаны красным. Ха, надо полагать, у них есть на это право. Где оказались бы все мы, не будь торговли?
Возникла короткая пауза, и Кулум спросил себя, почему отец молча проглотил нанесенное ему оскорбление. Или это не было оскорблением? Возможно, это лишь еще одна непреложная истина: аристократы всегда издеваются над теми, кто не принадлежит к их кругу? Что ж, наша Хартия решила бы проблему аристократии раз и навсегда.
– Вы хотели видеть меня, Уилл? – Струан чувствовал себя смертельно усталым. Его нога болела, невыносимо ныли плечи.
– Да. За последние два дня произошло несколько незначительных событий, Кулум, вы не извините нас на минуту? Мне необходимо поговорить с вашим отцом наедине.
– Разумеется, сэр. – Кулум поднялся.
– В этом нет нужды, Уилл. – Струан жестом остановил сына. Если бы не насмешки Лонгстаффа, он не стал бы его задерживать. – Кулум теперь один из партнеров торгового дома «Струан и компания». Придет день, когда он будет управлять им как Тай-Пэн. Вы можете доверять ему так же, как доверяете мне.
Кулуму захотелось сказать: «Я никогда не стану участвовать в этом, никогда. У меня другие планы». Но он не смог произнести ни слова.
– В таком случае примите мои поздравления, Кулум, – небрежно наклонил голову Лонгстафф. – Быть партнером «Благородного Дома» – это удача, которую нельзя купить ни за какие деньги.
Только не когда ты банкрот, едва не добавил Струан.
– Садись, Кулум.
Лонгстафф прошелся взад-вперед по каюте и начал:
– На завтра назначена встреча с полномочным представителем китайского императора для обсуждения деталей договора.
– Он предложил место и время встречи или вы?
– Он.
– Тогда, наверное, вам лучше все изменить. Выберите другое место и назначьте другое время.
– Зачем?
– Затем, что если вы согласитесь с его предложением, он и все мандарины будут рассматривать это как проявление слабости.
– Хорошо. Если вы так считаете. Скажем, послезавтра, а? В Кантоне?
– Да. Возьмите с собой Горацио и Маусса. Если хотите, я тоже поеду с вами. И мы обязательно должны опоздать на четыре часа.
– Но, черт меня возьми, Дирк, к чему такие крайности. Четыре часа? Клянусь честью, это просто смешно!
– Это не смешно. Если вы будете вести себя с ними как повелитель с подчиненными, вы получите преимущество на переговорах. – Струан посмотрел на Кулума. – Здесь, на Востоке, игру приходится вести по восточным правилам. Незначительные вещи, мелочи приобретают огромную важность. Его превосходительство получил крайне трудное назначение. Один крошечный промах сейчас – и его последствия не исправить в течение целого полувека. Ему приходится действовать быстро и при этом соблюдать величайшую осторожность.
– Да. И никакой помощи, черт побери! – Лонгстафф осушил свой бокал и вновь его наполнил. – Какого дьявола, почему они не могут вести себя как цивилизованные люди, этого мне никогда не понять. Никогда. За исключением вашего отца, здесь нет ни одного человека, который старался бы помочь мне. Дома Кабинет просто не представляет, с какими проблемами мне приходится здесь сталкиваться, да им это и не интересно. Я здесь полностью предоставлен самому себе. Мне присылают невыполнимые инструкции, рассчитывая, что я смогу найти общий язык с невозможным народом. Клянусь честью, мы должны опаздывать на четыре часа, чтобы доказать, что мы «выше» них, когда всякому и так ясно, что мы выше! – Он раздраженно взял щепотку табака и чихнул.
– Когда вы намерены провести распродажу земли, Уилл?
– Ну... э... я так думал, когда Кабинет одобрит договор Времени у нас достаточно. Скажем, где-нибудь в сентябре.
– Разве вы забыли о вашей замечательной идее? Мне казалось, вы хотите начать застраивать Гонконг немедленно?
Лонгстафф напряг свою память. Ему показалось, что он действительно припоминает какой-то разговор со Струаном. О чем там, черт побери, шла речь?
– Ну, передача Гонконга, конечно же, остается неофициальной, пока оба правительства не ратифицировали договор – я хочу сказать, это ведь обычная процедура, ну?
– Да. Но ситуация у нас необычная. – Струан поиграл бокалом. – Гонконг наш. Чем скорее мы начнем строиться, тем лучше, разве это не ваши слова?
– Ну, остров-то, конечно, наш... – Что же это был за план? Лонгстафф подавил очередной зевок.
– Вы сказали, что вся земля должна принадлежать королеве. Что до тех пор, пока вас официально не назначили первым губернатором Гонконга, управление островом должно быть сосредоточено в ваших руках, поскольку вы являетесь полномочным представителем Короны. Если вы подпишете особое постановление, все пойдет по плану. Будь я на вашем месте, я бы провел распродажу уже в следующем месяце. Не забывайте, Уилл, что для колонии вам понадобятся деньги. Кабинет с большим подозрением относится к тем колониям, которые не могут обходиться своими средствами.
– Правильно. Да. Совершенно верно. Конечно. Мы должны начинать как можно скорее Первая распродажа земли будет проведена в следующем месяце. Так-так. Теперь мне надо определить форму владения. Что это будет: фригольд, аренда или еще что-нибудь.
– Аренда на девятьсот девяносто девять лет. Обычный для Короны срок арендных соглашений.
– Отлично. – Лонгстафф беспомощно всплеснул руками. – Как будто у нас других забот не хватает, Кулум! Теперь вот придется превращаться в каких-то чертовых торгашей. С чего, дьявол меня забери, вообще начинают строительство колонии, ну? Должны быть выгребные ямы, улицы, дома и Бог его знает что еще. Да, еще здание суда и тюрьма! – Он остановился перед Кулумом: – Вы сколько-нибудь знакомы с юриспруденцией?
– Нет, ваше превосходительство, – ответил Кулум – Я всего лишь прослушал половину курса по изящным искусствам в университете.
– Это не важно. Мне понадобятся управляющий делами колонии, генерал-адъютант, казначей и Бог знает кто еще. Потом нужно же иметь какую-то полицию. Вам бы не хотелось возглавить нашу полицию?
– Нет, благодарю вас, сэр. – Кулум постарался не показать, насколько его шокировало это предложение.
– Что ж, я уверен, мы сможем найти вам какое-нибудь применение. Каждому придется приложить усилия. Я не в состоянии сам обо всем заботиться. Поразмыслите о том, чем бы вам хотелось заняться, и дайте мне знать. Нам понадобятся люди, достойные доверия.
– А почему бы не назначить его к вам в штат заместителем? – предложил Струан. – Мы одолжим его вам на полгода.
– Превосходно. – Лонгстафф улыбнулся Кулуму. – Очень хорошо. Отныне вы заместитель управляющего делами колонии. Так, давайте посмотрим... Приготовьте-ка все для распродажи земельных участков. Это будет вашим первым поручением.
– Но сэр, я ничего не знаю о том, как проводятся распродажи земельных участков. Я ничего не знаю о...
– Вы знаете не меньше, чем любой из нас, а ваш отец сумеет вас направить. Вы будете... э... заместителем управляющего делами колонии. Отлично. Теперь я могу забыть об этой проблеме. Выясните, что следует сделать и как, а потом скажете мне, что необходимо сделать для придания всему этому официального характера. Проведите аукцион. Думаю, это будет честно. – Лонгстафф вновь наполнил свой бокал. – Да, кстати, Дирк, я отдал распоряжение об эвакуации наших сил с острова Цюшан.
Струан почувствовал, как внутри у него все похолодело.
– Зачем вам понадобилось это делать, Уилл?
– Я получил специальное послание от его превосходительства Ти-сена два дня назад, в котором он просил меня сделать это в качестве жеста доброй воли.
– Вы могли бы подождать.
– Он требовал немедленного ответа, а... э... с вами никак нельзя было связаться.
– «Немедленно» для китайца может означать любой срок до столетия включительно. – О Уилли, дурень ты несчастный, подумал он, сколько же раз тебе нужно объяснять?
Лонгстафф почувствовал на себе давящий взгляд зеленых глаз.
– Ти-сен как раз посылал копию доювора императору и хотел включить в свое донесение весть о том, что мы приказали оставить остров. Мы ведь и так собирались вернуть его китайцам, ну? Такой же у нас был план. Чертнязьми, какая разница – сейчас или потом?
– Для китайцев сроки всегда очень важны. Приказ уже отправлен?
– Да. Он был послан вчера. Ти-сен оказался настолько любезен, что предложил нам воспользоваться императорской конной эстафетой. С ней я его и передал.
Дьявол тебя забери за твою слепоту, в отчаянии подумал Струан. Невыносимый идиот.
– Очень плохо пользоваться их услугами для передачи наших распоряжений. Мы потеряли лицо, а они получили дополнительные очки. Теперь уже бесполезно посылать корабль. – Его голос звучал холодно и жестко. – К тому времени, когда он доберется до Цюшана, эвакуация уже закончится. Ну что же, дело сделано, так что говорить теперь не о чем. Но это было неблагоразумно. Китайцы увидят в этом лишь проявление слабости.
– Мне подумалось, что акт доброй воли – это отличная идея, отличная, – продолжал Лонгстафф, стараясь преодолеть свою нервозность. – В конце концов мы получили все, что хотели. Контрибуция на них наложена небольшая – всего шесть миллионов долларов, – но и это с лихвой окупает уничтоженный ими опиум. Кантон вновь открыт для торговли. И у нас есть Гонконг. Наконец-то. – Его глаза заискрились. – Все идет по плану. Остров Цюшан значения не имеет. Вы сами говорили, что его нужно захватить только для отвода глаз. Но Гонконг наш. И Ти-сен заверил меня, что еще до конца месяца он назначит сюда мандарина, и они...
– Он сделает что?! – Струан был ошеломлен.
– Назначит на Гонконг мандарина. А в чем дело?
Спокойнее, спокойнее, одернул себя Струан, напрягая все душевные силы, чтобы сохранить невозмутимость. Хватало же у тебя терпения до сих пор, ну же, держи себя в руках. Это слабоумное ничтожество – твой самый необходимый инструмент.
– Уилл, если вы позволите ему сделать это, вы своими руками отдадите ему власть над Гонконгом.
– Вовсе нет, мой дорогой друг, ну? Гонконг теперь принадлежит Британии. Язычники на острове будут жить под нашим флагом и подчиняться нашей администрации. Кто-то же должен отвечать за этих дьяволов, ну? И должен же быть кто-то, кому мы будем платить таможенную пошлину. Где найти для этого более удачное место, чем Гонконг? Они построят здесь свою таможню, склады и...
– Что?! – Слово с треском врезалось в дубовую переборку и запрыгало по каюте. – Кровь Христова, вы, я надеюсь, не согласились на это?
– Ну, лично я не вижу в этом большого зла, Дирк, а? Клянусь честью, это же ничего не меняет, разве нет? Наоборот, избавит нас от целой кучи проблем. Нам уже не нужно будет находиться в Кантоне. Мы сможем делать все дела прямо отсюда.
Пытаясь справиться с бешеным желанием раздавить Лонгстаффа как клопа, Струан подошел к бюро и налил себе бренди. Держись. Ты не можешь его сейчас уничтожить. Сейчас не время. Ты должен его использовать.
– Вы пришли к конкретному соглашению с Ти-сеном, что он может назначить на Гонконг мандарина?
– Ну, мой дорогой друг, я не то чтобы окончательно согласился. Это ведь не предусмотрено договором. Я просто согласился с тем, что это хорошая мысль.
– Вы выразили свое согласие письменно?
– Да. Вчера. – Лонгстафф был сбит с голку настойчивостью Струана. – Но разве это не го, чего мы так долго добивались? Иметь возможность обращаться к мандарину непосредственно, а не через купцов из этого китайского хонга?
– Верно. Но не на нашем острове, клянусь Создателем! – Голос Струана звучал ровно. А про себя он подумал: черт бы побрал эту убогую пародию на полномочного представителя Короны, этого напыщенного дурака, нерешительного аристократишку, умеющего делать только ошибки, эту навозную кучу, о которую все время приходится спотыкаться. – Если вы допустите это, мы потеряем Гонконг. Мы потеряем все.
Лонгстафф подергал себя за мочку уха, сникнув под взглядом Струана.
– Но почему, отец? – спросил Кулум.
К огромному облегчению Лонгстаффа горящие зеленые глаза повернулись к юноше, и капитан-суперинтендант торговли подумал: «Да, почему? Почему мы должны все потерять? Мне казалось, я просто чудесно все устроил».
– Потому что они – китайцы.
– Мне это ни о чем не говорит.
– Я знаю, мой мальчик. – Чтобы заглушить боль от потери семьи, внезапно выросшую внутри него, и прогнать от себя безумную тревогу по поводу грозящего им банкротства, он решил все подробно объяснить – не только Кулуму, но и, в который раз, Лонгстаффу. – Первое, что ты должен понять: в течение пятидесяти столетий китайцы называли свою страну Срединным Царством – царством, которое боги поместили между небом сверху и землей снизу. Китаец – исключительное существо, он стоит выше всех уже просто потому, что он китаец. Всех остальных людей – всех без исключения – они считают дикарями, которые недостойны даже снисходительного взгляда. Только им одним как единственной действительно цивилизованной нации дано божественное право властвовать на земле. Для китайцев наша королева Виктория – не более чем вассальный правитель, который должен платить им дань. У Китая нет ни флота, ни армии, мы можем сделать с ним все, что нам заблагорассудится. Но они верят, что они самая цивилизованная, самая могучая и самая богатая – в этом, полагаю, они потенциально могут быть правы – нация на земле. Ты когда-нибудь слышал о Восьми Правилах?
Кулум покачал головой.
– Видишь ли, это были условия, на которых китайский император согласился торговать с «варварами» сто пятьдесят лет назад. Эти Правила ограничивали всю торговлю с нами одним только портом – Кантоном. Чай и шелк должны были оплачиваться только серебром, торговля в кредит не допускалась, контрабанда была запрещена. «Варварам» разрешалось строить лабазы и фактории в Кантоне на полоске земли длиной полмили и шириной двести ярдов. Выходить за пределы этой строго ограниченной территории – Кантонского поселения – «варвары» не имели права, и проживать в поселении могли только в период зимней торговли – с сентября по март, – после чего должны были возвращаться в Макао. Ни при каких обстоятельствах ни одной «варварской» семье не разрешалось жить в поселении, так же как и ни одной без исключения женщине. В поселении ни в коем случае не должно было храниться оружие. Изучение китайского, прогулки на лодке или в паланкине, смешение с местным населением запрещалось. «Варварские» военные корабли не допускались в устье Жемчужной реки.
Все наши торговые суда вставали на якорь у Вампоа, тринадцатью милями ниже, где происходили погрузка и разгрузка и где выплачивалась таможенная пошлина за вывоз товара – серебром. Все сделки с «дикарями» должны были осуществляться монопольно через гильдию из десяти китайских купцов, которую мы называем Ко-хонг. Ко-хонг также является для нас единственным поставщиком пищи и строго определенного числа слуг, лодочников и компрадоров. И, наконец, главное Правило, делавшее нас совершенно беспомощными, – нынешний договор отменяет его – гласило, что все петиции, прошения, жалобы «варвары» могли подавать только в Ко-хонг, который затем передавал их мандаринам.
Правила преследовали единственную цель – держать нас на расстоянии и в постоянном напряжении, но при этом выжимать из нас каждый пенни. Запомни: китайцы любят деньги. Но то, что выжималось из нас, шло в карман не всем китайцам, а только маньчжурам, которые правят страной. Маньчжуры считают, что наши идеи – христианство, парламент, свободные выборы и, в первую очередь, равенство людей перед законом и суд присяжных – революционны, опасны и вредны. Но им нужно наше серебро.
При Восьми Правилах мы были бесправны, наша торговля контролировалась, с нас могли затребовать любую мзду. И все равно мы делали деньги. – Он улыбнулся. – Мы заработали много денег. И они тоже. Со временем большинство Правил отпало само собой из-за жадности чиновников. Основные – никаких военных кораблей, никаких официальных контактов, кроме как через купцов Ко-хонга, никаких жен в Кантоне, запрещение оставаться там после марта или селиться раньше сентября – остались в силе.
И что типично для китайцев, несчастных купцов Ко-хонга сделали целиком ответственными за нас. Стоило возникнуть какому-нибудь «осложнению», и на них обрушивался гнев императора. Что опять же очень по-китайски. Ко-хонг выдаивали и будут выдаивать до тех пор, пока большинство купцов не разорится. У нас на шестьсот тысяч гиней их ценных бумаг, которые не стоят ни гроша. У Брока примерно столько же. По китайским обычаям Ко-хонгу приходится покупать свои должности у императора, и им полагается постоянно слать наверх огромные «подарки» – пятьдесят тысяч тэйлов серебром составляет обычный «подарок» императору в день его рождения от каждого из них.
Над Ко-хонгом стоит главный мздоимец самого императора. Мы зовем его Хоппо. Он отвечает за выжимание денег из мандаринов Кантона, из Ко-хонга и вообще изо всех, кто попадается ему под руку. Хоппо так же покупает свою должность – он, кстати, самый крупный торговец опиумом и наживает на этом огромные деньги.
Поэтому допустить на Гонконг хотя бы одного мандарина значит открыть двери всей системе. Этот мандарин станет Хоппо. Ему будет подчинен каждый китаец. Каждый китайский купец, приезжающий на остров, должен будет «купить» лицензию и заплатить ему мзду, и они в свою очередь постараются как можно больше выжать из нас. Хоппо будет уничтожать всех, кто захочет нам помогать, и поддержит любого, кто нас ненавидит. И они не успокоятся до тех пор, пока не выживут нас отсюда.
– Почему?
– Потому что они – китайцы – Струан потянулся, чтобы размять плечи, чувствуя, как на него волной накатывается необоримая усталость. Он подошел к буфету и налил себе еще бренди. Как бы я хотел хоть на час стать китайцем, с тоской подумал он. Тогда я без всяких хлопот смог бы достать где-нибудь миллион тэйлов. Что ж, если ответ заключается именно в этом, сказал он себе, попробуй рассуждать как китаец Ты Тай-Пэн «варваров», мандарин с неограниченной властью. Какой в этой власти прок, если ты не можешь использовать ее на то, чтобы повернуть йосс в свою пользу? Как ты можешь воспользоваться своим положением? У кого есть миллион тэйлов? На кого ты можешь нажать, чтобы получить его? Кто обязан тебе услугами?
– Что же нам делать, Дирк? Я хочу сказать, я полностью с вами согласен, – встревоженно проговорил Лонгстафф.
– Вам следует немедленно отправить Ти-сену послание. Попросите его... нет, прикажите ему...
Внезапно Струана осенило, и он замолчал. Усталость как рукой сняло. Ах ты глупый, полоумный, ни на что не годный пустобрех! Ти-сен! Ти-сен решит все твои проблемы! Один мандарин. Это все, что тебе нужно устроить. Два простых шага: первый – отменить соглашение Лонгстаффа с Ти-сеном, как его следовало бы отменить в любом случае; второй – через одну-две недели сделать Ти-сену тайное предложение, что в обмен на один миллион серебром ты заставишь Лонгстаффа изменить свою точку зрения и разрешишь ему назначить на Гонконг одного мандарина. Ти-сен с радостью ухватится за это предложение, потому что таким образом Китай в одно мгновение возвращает себе все, что был вынужден уступить, потерпев поражение в войне. Он нажмет на Ко-хонг, и они соберут ему миллион, и тоже сделают это с радостью, потому что сразу же добавят этот миллион к цене чая, который они умирают как хотят нам продать, а мы умираем как хотим купить. Бедняжка Уилли – не проблема, а из торговцев никто не станет возражать против одного мандарина. Мы придумаем ему новое имя, так что даже самые проницательные будут сбиты с толку и ни о чем не догадаются. Скажем, «торговый уполномоченный». Коммерсанты не станут возражать против китайского «торгового уполномоченного», потому что он поможет торговле и упростит выплату таможенной пошлины. Теперь дальше, к кому следует обратиться с этим тайным предложением? Разумеется, к старому Дзин-куа. Он – самый богатый и самый хитрый из купцов Ко-хонга, и к тому же он твой главный поставщик, и ты знаешь его уже двадцать лет. Он – наиболее подходящая фигура, в этом нет сомнения.
Один-единственный мандарин обеспечит будущее «Благородного Дома». Это так. Но он погубит Гонконг. И сделает невозможным твой план Рискнешь ли ты пойти на эту сделку, зная, что впоследствии тебе придется найти способ перехитрить его? Это огромный риск – ты-то понимаешь, что один мандарин означает всю систему целиком. Ты не можешь отдать этому дьяволу в кабалу Робба, а вслед за ним Кулума и их детей. Но без этих денег не будет ни «Благородного Дома», ни будущего.
– Вы что-то хотели сказать, Дирк?
– Прикажите Ти-сену именем королевы забыть о том, что на Гонконге будет мандарин.
– Полностью с вами согласен. – Лонгстафф со счастливым видом присел к столу и взялся за перо. – Что мне написать?
Бедный Уилли, а кто мне подскажет, что я должен делать, спросил себя Струан. Действительно ли цель оправдывает средства?
– Напишите следующее: «Ти-сену в Кантоне. Особое постановление. Только Ее Британское Величество королева Виктория имеет право назначать чиновников на британском острове Гонконг. На земле этого острова не будет ни китайских чиновников, ни каких бы то ни было китайских таможенных учреждений. – Он помолчал в нерешительности, потом стал размеренно диктовать дальше, чувствуя, что момент подходящий: – И все китайцы, проживающие в колонии Ее Величества Гонконг, будут отныне британскими подданными, подчиняющимися только английским законам».
– Но это превышает мои полномочия!
– Посланникам привычно превышать свои полномочия. Именно поэтому их и отбирают столь тщательно, Уилл. Именно поэтому мы имеем теперь империю. Раффлз, Хастингс, Клайв, Рэли, Веллингтон. Правительство Ее Величества облекло вас полномочиями своего представителя для подписания договора с Китаем. Что они там, дома, знают о Китае, да и хотят ли вообще что-нибудь знать? Но вы, вы первопроходец, Уилл. Вы творите историю. Вы готовы согласиться на один крошечный, бесплодный, почти необитаемый островок, когда во всем мире принято в подобных ситуациях захватывать целые континенты, когда вы могли потребовать весь Китай, если бы только захотели. Но вы оказались гораздо дальновиднее.
Лонгстафф заколебался, покусывая кончик пера.
– Да, но мы уже договорились о том, что китайцы на Гонконге будут подчиняться китайским законам, исключены будут лишь все виды пыток. – На подбородке у него собралась капелька пота. – Это был один из пунктов договора, и я издал особое постановление.
– Вы передумали, Уилл. Так же, как передумал Ти-сен. Ведь пункта о назначении мандарина там не было.
– Но это подразумевалось.
– Не вами. И не мной. Он старается обмануть вас. Как сделал это в вопросе об эвакуации с Цюшана.
– Верно, – согласился Лонгстафф, радуясь, что Струан сумел убедить его. – Вы правы, Дирк. Абсолютно. Если мы допустим хоть какой-то контроль... вы правы. Они опять примутся за свои старые фокусы, ну? Да. И уже давно пора показать китайцам, что такое настоящая справедливость. Закон и порядок. Да. Вы правы.
– Закончите письмо так, как это сделал бы император: «Да устрашится этого всякий и, дрожа, подчинится», и подпишитесь своим полным титулом, – сказал Струан, одновременно открывая дверь каюты.
– Дежурный офицер!
– Да, сэр-р?
– Его превосходительству нужен его секретарь, мистер Синклер. Немедленно.
– Есть, сэр-р!
Лонгстафф закончил писать. Он перечитал послание.
– А не слишком ли это грубо, Дирк? Я имею в виду, не упомянуть ни одного его титула и закончить письмо так, словно это императорский указ?
– В этом-то и заключается вся суть. Вам еще нужно будет опубликовать его в газете.
– Но это частный документ.
– Это исторический документ, Уилл. Один из тех, которыми вы можете гордиться. И он доставит огромное удовольствие адмиралу. Кстати, почему он был так зол?
– А, все одно и то же. – Лонгстафф стал передразнивать адмирала: – «Черт возьми меня совсем, сэр, нас послали сюда драться с язычниками, и после двух десантов без какого-либо с их стороны сопротивления, о котором стоит упоминать, вы заключили позорный договор, принесший нам гораздо меньше того, что министр иностранных дел приказал вам потребовать. Где те открытые порты, которые вы должны были вытребовать у императора?» Вы уверены, Дирк, что, запросив меньше, мы поступили правильно? Я знаю, вы уже говорили об этом раньше, но... м-м... торговцы, похоже, считают это большой ошибкой. Я имею в виду, что мы остались без открытых портов.
– Гонконг важнее, Уилл.
– Что ж, раз вы в этом по-прежнему уверены... Адмирал был также очень раздражен из-за каких-то дезертиров и еще отсрочкой вступления в силу приказа о запрещении контрабанды опиума. И... м-м... торговцы подняли такой ужасный шум. Явились целой делегацией.
– Их возглавлял Брок?
– Да. Невоспитанная скотина. Сердце Струана упало.
– Вы им сказали, что собираетесь отменить приказ?
– Ну, Дирк, я не то чтобы прямо им так сказал. Но я намекнул, что он будет отменен.
– А адмиралу вы тоже намекнули, что отмените приказ?
– Я дал ему понять, что дальнейшие меры в этом направлении были бы нецелесообразны. Он пришел в крайнее раздражение и заявил, что сообщит о своей точке зрения в адмиралтейство. – Лонгстафф вздохнул и зевнул. – Клянусь честью, он совершенно не представляет себе наших проблем. Совершенно. Я был бы очень вам признателен, Дирк, если бы вы взялись объяснить ему, что такое «торговля». Я попробовал, но мне так и не удалось заставить его здраво смотреть на вещи.
А мне никак не удается приучить к этому же тебя, Уилли, подумал Струан. Если Робб уже успел скупить опиум, мы завязнем еще глубже. Если не скупил, нам все равно конец.
Разве что эта сделка: один чертов мандарин за один чертов миллион.
– Даже не знаю, что бы я делал без помощи вашего отца, Кулум. – Лонгстафф взял понюшку теабаку из табакерки, усыпанной драгоценными камнями. Черт побери, думал он, я ведь дипломат, а не военный, который без войны жить не может. Губернатор Гонконга – это как раз то, что нужно. Став губернатором Гонконга, впоследствии можно рассчитывать и на что-нибудь стоящее. Бенгалия, возможно. Ямайка... вот уж, скажу я вам, чудное местечко. Канада? Нет, черт, слишком холодно. Бенгалия или какой-нибудь другой из индийских штатов. – В Азии все невероятно сложно, Кулум. Приходится сталкиваться с таким разнообразием взглядов и интересов – Короны, торговцев, миссионеров, королевского флота, армии, китайцев, – и все они в вечном противоречии между собой. И китайцы, дьявол их забери, тоже делятся на конфликтующие группы. Купцы, мандарины, маньчжуры. – Он положил табак в обе ноздри, глубоко втянул в себя воздух и чихнул. – Я полагаю, вам, конечно, известно, что Китаем правят не китайцы.
– Нет, сэр.
– Как нас уверяют, половина всех проблем из-за этого. Нынешние правители Китая – маньчжуры. Они родом из Маньчжурии. Дикие варвары, жившие когда-то к северу от Великой Стены. Говорят, они правят Китаем уже двести лет. Нас, должно быть, принимают здесь за дураков. Китайцы утверждают, что существует громадная стена – вроде Адрианова Вала, которая тянется вдоль всей северной границы Китая и защищает страну от диких кочевых племен. По слухам, эта стена свыше трех с половиной тысяч миль длиной, сорок футов высотой и тридцать толщиной, она настолько широка, что по ней могут ехать восемь всадников в ряд. И через каждые триста ярдов там, якобы, стоят сторожевые башни. Сложена стена из кирпича и гранита, и возвели ее две тысячи лет тому назад. – Он презрительно фыркнул. – Надо же такое выдумать! Смешно!
– Я считаю, что стена существует, – проговорил Струан.
– Ну, полно, Дирк, – замахал на него рукой Лонгстафф. – Невозможно, чтобы такое укрепление могло быть построено две тысячи лет назад.
– Легенда гласит, Кулум, что на строительство стены был отправлен каждый третий человек в Китае. Строили ее десять лет. Говорят, при строительстве умер миллион человек, и все они погребены в стене. И духи умерших охраняют ее.
Кулум усмехнулся.
– Если она так огромна, маньчжуры бы никогда ее не преодолели. Не может быть, чтобы она существовала.
– Согласно легенде, маньчжуры прорвались через стену обманом. Китайский генерал, охранявший ее, продал собственный народ.
– А вот это более чем вероятно, – с отвращением произнес Лонгстафф. – Никакого понятия о чести здесь, на Востоке, ну? Этот генерал полагал, что сможет с помощью врагов захватить трон, но маньчжуры воспользовались им, а потом уничтожили. По крайней мере, так говорится в легенде.
– Вот уж действительно странная легенда, сэр, – сказал Кулум.
Взгляд Струана стал жестким.
– Тебе лучше сразу привыкнуть к тому, что ты теперь будешь слышать много странного. И подумай еще вот над чем, Кулум, – китайская цивилизация насчитывает пять тысячелетий. Постарайся осмыслить это: книги, печатные прессы, живопись, поэзия, правительство, шелк, чай, порох и тысячи других вещей. В течение тысячелетий! Мы же можем считать себя цивилизованными последние пятьсот лет. Если это вообще можно назвать цивилизованностью.
Раздался стук в дверь. В каюту торопливо вошел Горацио.
– Ваше превосходительство?
– Вы нужны мне, Горацио. Я хочу, чтобы вы незамедлительно перевели это на китайский и отослали со специальным курьером. И направьте копию мистеру Скиннеру, пусть напечатает это в своей газете.
– Слушаюсь, сэр. – Горацио взял бумагу и повернулся к Струану: – Я был очень огорчен, услышав ужасное известие.
– Благодарю вас. Это мой сын Кулум. Горацио Синклер. Молодые люди пожали руки, с первого взгляда понравившись друг другу.
Горацио прочел письмо.
– У меня уйдет много времени на то, чтобы перевести это в приемлемых придворных выражениях, сэр.
– Его превосходительство желает, чтобы письмо было отправлено именно в том виде, в каком оно написано, – веско сказал Струан. – Безо всяких изменений.
Горацио открыл рот от изумления, потом едва заметно кивнул.
– Да, я... э... сделаю это немедленно. Но Ти-сен ни за что не примет такого послания, мистер Струаи. Ни за что, ваше превосходительство. Иначе он слишком потеряет лицо.
Лонгстафф встрепенулся.
– Лицо? Я покажу этому скользкому плуту-язычнику, что такое лицо, клянусь Богом! Передайте адмиралу мое почтение и попросите его отправить это письмо в Вампоа на линейном корабле, с распоряжением проследовать оттуда прямо в Кантон, если только письмо не будет принято!
– Слушаюсь, сэр.
– Не примет его, скажите пожалуйста! – продолжал возмущаться Лонгстафф, когда Горацио вышел. – Поразительное высокомерие. Все эти язычники – варвары. Все до единого. Китайцы. Маньчжуры. Они не ведают, что такое справедливость, и их презрение к человеческой жизни поистине невероятно. Они продают своих дочерей, братьев, сестер. Уму непостижимо.
Кулум вдруг вспомнил свою мать и братьев, и то, как они умирали. Водянистые рвота и стул, вонь, невыносимые рези в животе, запавшие глаза, подергивающиеся руки и ноги. Потом конвульсии, еще более сильная вонь и вслед за этим – смерть и черная дыра разверстого рта. А после смерти внезапно наступали мышечные спазмы, и вот егоз мать, скончавшаяся час назад, вдруг начинает извиваться на кровати – мертвые глаза открыты, рот зияет...
Давние страхи опять заползли в его душу, лишая сил, и он отчаянно попытался заставить себя думать о чем-нибудь другом – о чем угодно, лишь бы отвлечься, забыть этот кошмар.
– Касательно распродажи участков, сэр. Землю сначала необходимо промерять. Кто должен этим заняться, сэр?
– Найдем кого-нибудь, не беспокойтесь.
– Может быть, Глессинг? – предложил Струан. – У него есть опыт в составлении карт.
– Прекрасная мысль. Я поговорю с адмиралом. Отлично.
– Кстати, раз уж о нем зашла речь, вы могли бы подумать о том, чтобы назвать пляж, где сегодня был поднят флаг, мысом Глессинга.
Лонгстафф был поражен.
– Положительно, я никогда не научусь понимать вас. Зачем изменять самому себе и увековечивать имя человека, который вас ненавидит?
Потому что хорошие враги – это большая ценность, подумал Струан. К тому же Глессинг будет мне полезен. Теперь он умрет за этот мыс, названный его именем, а это означает – за весь Гонконг.
– Мне просто подумалось, что такой жест доставит удовольствие нашему доблестному военному флоту, – сказал он вслух.
– Это действительно хорошая идея. Я рад, что вы ее предложили.
– Ну что же, полагаю, нам пора возвращаться на свой корабль, – сказал Струан, наклонив голову. Он устал. А впереди было еще очень много дел.
Исаак Перри стоял на юте «Грозового Облака», наблюдая, как морские пехотинцы ищут под брезентом, в баркасах и в парусной кладовой. Он ненавидел морских пехотинцев и морских офицеров... когда-то его самого заставили служить в военном флоте.
– На судне нет никаких дезертиров, – еще раз повторил он.
– Разумеется, – ответил ему молодой офицер, возглавлявший отряд, присланный на корабль для проведения обыска.
– Пожалуйста, распорядитесь, чтобы ваши люди не оставляли после себя такого беспорядка. За ними придется убирать целой вахте.
– Ваш корабль окажется завидным призом, капитан Перри. И сам корабль, и его груз, – с издевкой ухмыльнулся офицер.
Перри впился глазами в Маккея, который стоял у площадки сходного трапа под охраной вооруженных солдат. Если только ты помог Рамсею проникнуть на корабль, подумал Перри, ты покойник, Маккей.
– Баркас у кормового грапа, – крикнул третий помощник. – Владелец поднимается на борт. Перри поспешил навстречу Струану.
– Они считают, что на нашем судне скрывается дезертир, сэр.
– Я знаю, – ответил Струан, вступая на палубу. – Почему мой боцман находится под стражей? – обратился он к высокомерному молодому офицеру, и в его голосе появился пугающий скрежет.
– Это всего лишь предосторожность. Он родственник Рамсея и...
– К черту предосторожности! Он невиновен, пока не будет доказано обратное, клянусь господом Богом! – прорычал Струан. – Вы здесь для того, чтобы проводить обыск, а не гонять и арестовывать моих людей.
– Я ничего не знал, сэр, – выкрикнул Маккей. – Я не помогал Рамсею пробираться на борт. Не помогал. Не помогал!
– Да сжалится над тобой Господь, если он здесь, – оборвал его Струан. – С корабля ни шагу до последующего распоряжения. Марш в каюту!
– Есть, сэр. – Маккей нырнул вниз.
– Кровь Христова, Исаак! – бушевал Струан. – Ты, кажется, капитан этого корабля. По какому закону военный флот может арестовывать человека без ордера, из одной только предосторожности?
– Такого закона нет, сэр. – Перри сжался, предпочитая не спорить.
– Убирайся ко всем чертям с моего корабля. Ты списан на берег!
Перри побледнел.
– Но, сэр...
– Чтобы к заходу солнца тебя здесь не было. – Струан двинулся к трапу, который вел внутрь корабля. – Пойдем, Кулум.
Кулум догнал Струана в проходе перед капитанской каютой.
– Это несправедливо, – волнуясь, заговорил он. – Несправедливо. Капитан Перри – лучший капитан, который у тебя есть. Ты сам это говорил.
– Он был им, парень, – ответил Струан. – Но он не сумел защитить своего человека. И он боится. Чего именно, я не знаю. Но люди, в душе которых поселился страх, опасны, и нам такие не нужны.
– Но ведь Маккей не пострадал.
– Первый закон для капитана, который служит у меня, – это оберегать свой корабль Второй – свою команду. Тогда они, в свою очередь, будут оберегать его. Человек может командовать кораблем в одиночку, но он не может в одиночку ходить на нем в море.
– Перри не совершил никакого проступка.
– Он позволил военным взять Маккея под стражу вопреки закону, клянусь Богом, – резко ответил Струан. – Капитан должен уметь больше, чем просто прокладывать курс и управлять парусами, черт побери. Исаак должен был поставить на место этого молодого щенка. Он испугался, и он подвел одного из своих людей в тот момент, когда это было особенно важно. В следующий раз он может не спасти свой корабль. Я не стану так рисковать.
– Но он служил у тебя много лет. Неужели это ничего не значит?
– Почему, значит. Это значит, что нам везло все эти годы. Теперь я ему больше не доверяю. Поэтому ноги его здесь не будет, и довольно об этом! – Струан открыл дверь каюты.
Робб сидел за письменным столом и застывшим взглядом смотрел в кормовое окно. По полу были разбросаны коробки, сундучки, детская одежда, игрушки. Сара, жена Робба. дремала, прикорнув в морском кресле. Это была маленькая женщина на последних месяцах беременности, во сне ее лицо избороздили морщины, и оно выглядело усталым. Заметив Струана и Кулума, Робб безуспешно попытался выдавить из себя улыбку.
– Привет, Дирк. Кулум.
– Привет, Робб. – За эти два дня он постарел на десять лет, подумал Струан.
Сара, вздрогнув, проснулась.
– Привет, Дирк – Она тяжело поднялась и подошла к двери. – Здравствуй, Кулум.
– Как поживаете, тетя Сара?
– Устала, мой милый. Очень устала. И я терпеть не могу жить на корабле. Не хочешь ли чаю?
– Нет, спасибо.
Робб с тревогой следил за Струаном.
– Что я могу сказать?
– Ничего, Робби. Они умерли, мы живы, и говорить больше не о чем.
– Так ли, Дирк? – Взгляд голубых глаз Сары стал жестким. Она пригладила свои золотисто-каштановые волосы, расправила длинное зеленое платье с турнюром. – Так ли?
– Так. Извини нас, Сара, но я должен поговорить с Роббом.
– Да, конечно. – Она взглянула на мужа, презирая его за слабость. – Мы уезжаем, Дирк. Мы покидаем Восток навсегда. Я приняла решение. Я отдала «Струану и компании» семь лет жизни и одного ребенка. Теперь пришло время уезжать.
– Я считаю, что ты поступаешь разумно, Сара. Сейчас Восток не место для семьи. Через год, когда будет построен Гонконг – другое дело. Вот тогда здесь станет очень хорошо.
– Для кого-то, может быть, но не для нас. Не для моего Родди, и не для Карен, Наоми или Джейми. Не для меня. Мы никогда не будем жить на Гонконге. – Она вышла.
– Ты купил опиум, Робб?
– Купил немного. Потратил всю нашу наличность и занял что-то около ста тысяч – точно не помню. Цены не слишком упали, поэтому я потерял к ним всякий интерес.
Значит мы завязли еще глубже, подумал Струан.
– Почему наша семья? Это ужасно, ужасно, – мучаясь, говорил между тем Робб. – Почему вся наша семья?
– Йосс.
– К чертям йосс – Робб уставился на дверь каюты. – Брок хочет видеть тебя как можно скорее.
– Зачем?
– Он не сказал.
Струан сел, на минуту приспустил сапог и подумал о Броке. Затем объявил:
– Я сделал Кулума партнером.
– Хорошо, – ответил Робб. Но голос его прозвучал равнодушно. Он по-прежнему, не мигая, смотрел на дверь, за которой скрылась Сара.
– Отец, – вставил Кулум. – Я хочу поговорить с тобой об этом.
– Позже, мальчик мой. Робб, есть еще одна новость. У нас крупные неприятности.
– Я должен сказать тебе одну вещь, прямо сейчас. – Робб оторвал взгляд от двери. – Дирк, я покидаю Восток вместе с Сарой и детьми. На следующем корабле.
– Что?
– Я никогда не буду тай-пэном, я просто не хочу им быть.
– Ты уезжаешь потому, что я сделал Кулума партнером?
– Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что это не так. Конечно, ты мог бы сначала обсудить это со мной, да, но дело не в этом. Я сам хочу уехать.
– Почему?
– Все эти смерти дома заставили меня задуматься. Сара права. Жизнь слишком коротка, чтобы изойти потом и умереть здесь, вдали от дома. Я хочу покоя, немного покоя. Денег у нас больше чем достаточно. Ты можешь выкупить мою долю. Я хочу уехать со следующим кораблем.
– Почему?
– Я устал. Устал!
– Ты просто слабак, Робб. Сара опять на тебя насела, да?
– Да, я слабак, и да, она опять на меня насела. Но я принял решение. Слишком много смертей. Слишком много.
– Я не могу выкупить твою долю. Мы разорены. – Струан протянул ему письмо банкира.
Робб прочел, и его лицо постарело еще больше.
– Будь они прокляты во веки вечные!
– Согласен. Но тем не менее мы банкроты. – Струан поддернул сапог и встал. – Извини, Кулум, твое партнерство ничего не стоит. На наш лондонский банк повели организованное наступление, и он уничтожен.
Казалось, воздух в каюте сгустился.
– У нас есть сто тысяч фунтов в Шотландии, – сказал Робб. – Выдели мне половину, а сам забирай остальное.
– Спасибо, Робб. Это было сказано по-мужски. Робб стукнул кулаком по столу:
– Не моя вина, что банк приостановил платежи!
– Верно. Поэтому не требуй себе половину наших денег сейчас, когда нам понадобится каждый пенни!
– Тебе понадобится, а не мне. Ты найдешь выход, всегда находил.
– Пятидесяти тысяч фунтов Саре не хватит и на пять лет.
– Предоставь мне самому беспокоиться на этот счет! Эти деньги не проведены через бухгалтерские книги, поэтому они наши, тут все честно. Я возьму половину. Моя доля в деле стоит в двадцать раз больше!
– Мы банкроты! Ты что, не в состоянии понять этого своей башкой? Банкроты!
Дверь открылась, и в каюту вошла маленькая девочка с золотистыми волосами. В руках она держала соломенную куклу. Ее лицо выражало озабоченность.
– Здлавствуй, папа. Здлавствуйте, дядя Дилк. – Она подняла голову и внимательно посмотрела на Струана: – Я улодина?
Струан с усилием оторвал взгляд от Робба.
– Что, Карен, девочка моя?
– Я улодина?
– Нет. Нет! Конечно же, нет, Карен. – Струан поднял ее на руки. – Кто говорил тебе такие ужасные вещи, крошка?
– Мы иглали в школу на «Отдыхающем Облаке». Это была Лиллибет.
– Лиллибет Брок?
– Нет-нет-нет. Она моя лучшая подлужка. Это была Лиллибет Какая-то Длугая.
– Так вот запомни, никакая ты не уродина. И скажи этой Лиллибет Какой-то Другой, что ужасно некрасиво говорить людям такие вещи. Ты у нас очень хорошенькая.
– Ой, как здолово! – На лице Карен расцвела огромная улыбка. – Папочка всегда говолит, что я класивая, но я хотела сплосить у вас, потому что вы знаете. Вы знаете все на свете. – Она обняла его своими ручонками и изо всех сил прижалась к нему. – Спасибо, дядя Дилк. А тепель поставьте меня на пол. – Она пританцовывая подбежала к двери. – Я так лада, что я не улодина.
Робб осел в своем кресле. После долгого молчания он произнес:
– Черт бы побрал этих банкиров. Прости меня. Это моя вина – и мне очень жаль. Я был... прости.
– Мне тоже жаль, дружище.
Робб безуспешно пытался сосредоточиться.
– Что мы можем предпринять?
– Не знаю. Послушай, Робб, не делай этого, а? Дай мне пару месяцев. Мы отправим Сару и детей с первым же кораблем. Чем скорее, тем лучше – они уедут до сезона тайфунов.
– Может быть, мне как-нибудь удастся устроить заем. Нам предстоят платежи по векселям на предъявителя. Мы потеряем корабли – все. – Робб заставил себя не думать о Саре. – Но как успеть, у нас так мало времени? – Он нервно покрутил пальцами. – Почта прибыла вчера. Ничего важного для нас. Никаких новостей из дома. Вполне вероятно, что кое-кто уже знает о крахе нашего банка. Мы купили небольшой пакет акций банка Брока, чтобы иметь возможность присматривать за ним. Так что он, скорее всего, тоже знает, как обстоят дела у нас. Не потому ли он хочет с тобой увидеться?
– Возможно. В любом случае, стоит ему что-либо пронюхать, как он тут же сядет нам на шею. Если вообще не он сам все это и начал. Он скупит наши векселя и уничтожит нас.
– Почему? – спросил Кулум.
– Потому что и я уничтожу его, если мне предоставится возможность хотя бы вполовину такая удачная, как эта.
Кулум хртел спросить почему, хотел сказать, что он тоже возвращается домой со следующим кораблем. Но отец выглядел таким измученным, а Робб был так угрюм... Он скажет им обо всем завтра.
– Мне необходимо поспать несколько часов, – произнес Струан. – Я отправляюсь на берег. Вы с Сарой возвращайтесь на «Отдыхающее Облако», хорошо? Я приказал Перри убраться с корабля до захода солнца. Он списан на берег.
– Кто займет его место?
– Не знаю, – ответил Струан, выходя из каюты. – Дай Броку знать, что я встречусь с ним на острове на закате.
