Наше путешествие с Джоном закончилось.

Мир, полный очарования и первозданной тайны, выпустил меня из своих объятий. Я вернулась в город. И в течение нескольких недель болела лихорадкой.

Мистера Рочестера по-прежнему не было, он так и не вернулся до сих пор со своих горячих источников.

Рядом со мной находился Радж и другие слуги, благодаря терпению, заботе и преданности которых я, с Божьей помощью, вернулась к жизни.

Однажды утром, лежа на постели в своей комнате, я открыла глаза. Рядом со своей постелью я увидела огромные яркие цветы, подобных которым не видела прежде. С удивлением я рассматривала эти цветы, они беспокоили меня и радовали.

Я осторожно встала, оделась, подошла к окну. Там, в утреннем воздухе блестели влажные ветви. Что шевелилось там, смолкало и снова нежно звенело? Я провела ладонью по своему бледному после болезни лицу и взяла раковину, которую мне подарил Джон, подняла ее, огромную, как ваза, великолепной окраски и, приложив к уху, услышала ласковый рокот волн…

Из глубины сокрытой бездны раздался чей-то шепот:

— Джен, это мы… Это все мы! Это я, твоя покойная мать, твои милые сестры, твой отец… Не бойся ничего, Джен… И возвращайся…

Я положила раковину. Наклонилась к цветам.

— Это розы, — в комнату с улыбкой вошел Радж. — Как хорошо, миссис Рочестер, что вы, наконец, выздоровели… Доктор говорил, что вы должны обязательно выздороветь.

— Чьи это розы, Радж? — спросила я, рассматривая цветы, которые были совсем не похожи на все те розы, которые мне доводилось видеть в своей жизни. Передо мной на круглом столе лежал благоухающий букет с темными зелеными листьями и твердыми стеблями. Всепроникающий аромат, казалось, и был тем розовым светом, таящимся среди лепестков… Среди их пурпура блестели также белые бутоны… И желтые… Я разобрала их, погрузив в вазы.

Пока я занималась этим, Радж стоял молча и как-то загадочно улыбался. Рассеянно погружаясь в цветы, в их аромат, равный самой любви, слышала я слова, возникающие в воздухе, в движениях пальцев и роз, в самом их соприкосновении… Вот расцепились стебли, и я услышала знакомый голос:

— Я хочу встретиться с тобой… Возьми эти розы, не бойся ничего рядом со мной.

На мою руку упал один лепесток.

— Я жду тебя, Джен, — прошептал кто-то.

На мгновение оставив цветы, я посмотрела на стоящего рядом Раджа. Индус по-прежнему молчал, загадочно улыбаясь.

— Вы что-то хотели спросить? — сказал он.

— Откуда эти цветы, Радж?

— Мистер Стикс прислал.

Меня как бы хлестнуло по сердцу, я едва удержалась на ногах.

Радж подошел ко мне и протянул сложенное вчетверо письмо. С улыбкой я прочла про забавные происшествия, случившиеся с Джоном в пути. С легкой грустью прочла стихи, написанные его рукой. Но в письме содержалась скорбная весть: «Мой друг Марк скончался во время путешествия от лихорадки… Мир его славной душе…»

— Когда будут хоронить Марка? — быстро спросила я у Раджа.

— Сегодня вечером.

Этот день я провела тихо, меня не беспокоили ни мелочи жизни, ни страх, ни воспоминания… Прошлое сделалось как бы прозрачной стеной, незыблемой и пропускающей душевные бедствия, а я тихо рассматривала его.

Когда пришел час, я вышла из дома и отправилась в храм. Народу собралось не много, среди присутствующих в светской толпе я увидела женщину — темнокожую индианку, она стояла у порога, не решаясь войти в наш храм, и вытирала платком глаза, полные слез. После прочтения молитвы женщина бросила горсть земли в яму, где стоял гроб с телом Марка, и быстрыми шагами ушла по извилистой горной тропе. Я смотрела ей вслед с чувством великого сострадания.

Все разошлись, храм был полутемен и пуст, церковный сторож, подметая за колоннами пол, передвигал свою тень из угла в угол, сам оставаясь невидимым.

Хотя свечи догорали, сообщая лиловеющими огнями лицам святых особенное выражение тайной жизни, алтарь был освещен ярко, там блестели серебряные и золотые грани сосудов, огромные, снежной белизны свечи вздымали спокойное пламя к полутьме вытянутых сводов, отблески играли на лице Марии. Взгляд божественной женщины был кротким и полным любви, взгляд был обращен к сидящему на ее коленях ребенку, который, левой ручонкой держась за правую руку матери, протягивал другую ладошкой вперед. Его глаза — эти всегда задумчивые глаза маленького Христа — смотрели прямо на меня.

Я опустилась на колени, молясь о спасении души усопшего. Молясь о своем спасении. Но ни простоты, ни легкости не чувствовала я. Что-то неуловимое и твердое никак не могло раствориться во мне, мешая выйти слезам. Как страстно хотелось мне заплакать!

— Господи, верую ли я?! — воскликнула я с отчаянием. — Верю! — ответила тут же самой себе, — верю, конечно. Нельзя не знать того, но я отвыкла чувствовать веру свою! Боже! Спаси!

Измученная, подняла я глаза. И будто выше поднялось пламя свечей, алтарь стал ярче. И здесь увидела я все, что горело и светилось во мне.

Увидела я сквозь туман, как Джон Стикс, отделившись от фигуры Марии, сел у ног маленького Христа. В грубой одежде путешественника был он, словно лишь теперь спустился с гор или вышел из леса. Христос ему улыбнулся довольной улыбкой, приветливо посмотрела Мария.

Джон взял раковину и приложил к уху.

— Там заключена бесконечность, — тихо сказал он. «Бесконечность» — шепнуло эхо в углах. И Джон подал раковину Христу, чтобы слышал он, как звенит и гудит бесконечность в сердцах.

Мальчик нетерпеливым жестом схватил ее, больше головы была эта индийская раковина, но, с некоторым трудом удержав ее при помощи матери, он стал так же, как Джон, прикладывать ее к уху, слушать, с глазами, устремленными в невидимый звездный простор…

Заметив меня, неподвижно застывшую в безмолвной молитве, сторож некоторое время ожидал, что я поднимусь, — он собрался закрыть храм. Но я не шевелилась, тогда, окликнув, а затем и тронув меня, он принес холодной воды. Очнувшись, я дала ему все деньги, какие были со мной, и усталая, еще не вполне окрепшая после болезни, вернулась домой, спрашивая: как дальше жить?