Глава 15
Уже к вечеру нагруженный струг поднял парус. Ветер дул попутный, но корабельщики все равно сели на весла, выруливая по быстроструйной Почайне на бескрайнюю ширь Днепра.
Иван, которому тоже дали место на скамье, оживленно вертел головой. Весло в непривычных к такой работе руках ходило туго, и сосед слева беззлобно поругивал неумеху-княжича. Это Яромир греб так, словно родился на палубе.
Путешествовать на корабле оказалось для Ивана ново и интересно. Все тут было как-то иначе, не подобно суше. И палуба-то под ногами покачивается, и ветер постоянно дует, и людей-то все время рядом много, нигде не уединишься. Даже малую нужду справляй у всех на глазах.
Неудивительно, что среди корабельщиков сплошь мужи, женок никогда не бывает.
С обеих сторон проплывали берега. Смотреть на них тоже было зело интересно – то поле, то лес, а то деревенька. Вон, девки с коромыслами по воду идут – струг завидели, руками машут. Одна даже воздушный поцелуй послала – и собой хороша, краснощекая. Иван даже пожалел, что нельзя пристать, познакомиться с красавицей.
Баюна выпустили из котомы и позволили бегать по всему стругу. В первую же ночь котище подманил песенкой и придушил здоровенную крысу, удостоившись похвалы от Добрыни Ядрейковича. Боярин на струге служил разом и кормчим, и купецким старшиной. Здесь его слово было всем.
В Цареград корабельщики собирались надолго. По крайней мере на всю зиму, а то и до следующей весны. С отправлением они и без того припозднились – верховья Днепра льдом уже покрыты, скоро и досюда дойдет. На водах, вон, уже льдинки плавают. Еще немного – и встанет река.
– Дед Мороз сказал Днепру – я стеной тебя запру… – напевал Баюн, лежа на борту и пристально рассматривая плещущуюся рыбешку.
Дважды в день корабельщики оставляли весла и собирались на трапезу. На палубе было тесно, шагу не ступить от товаров, но от того только веселее. Добрыня каждый раз выносил из чердака ведро хмельного меду, да разливал всем щедрой рукой.
На второй день после обеда он разостлал на палубе пергамен с чертежом земель. Иван впервые видел такую диковинную штуку – обычный лоскут, вроде скатерти, но на ем вся Русь намалевана! С речками, с лесочками, с городами и весями! Будто взлетел в заоблачную высь, да сверху зришь ее, махонькую!..
Впрочем, была она тут вся, да не вся. Родной Тиборск вот не уместился, остался где-то за краем чертежа. Зато Новгород, Владимир, Чернигов, Смоленск и стольный Киев – туточки. Добрыня Ядрейкович самолично их все Ивану показал. Провел пальцем по синенькой ниточке, что означала Днепр, и спустился еще ниже – к очертаниям великого моря, что отделяет русские земли от сельджукских и греческих.
– Да тут до моря-то близехонько совсем! – воскликнул Иван.
– Это только по чертежу кажется, что близехонько, – наставительно произнес Добрыня. – А по-настоящему путь нам лежит очень даже далекий. Все на полудень, по Днепру, по Русскому морю, мимо острова Буяна, к цареградскому султану…
– В Цареграде же басилевс, а не султан, – возразил один из корабельщиков.
– Да и басилевса больше нет, – встрял другой корабельщик, булгарин. – Цареград же еще третьего года тевтоны завоевали. Теперь там ихняя, тевтонская держава.
– Ну да нам без разницы, – отмахнулся Добрыня. – Кто бы там на троне ни сидел, гости торговые ему лишними не будут. Верно я говорю?
– А кто там на троне-то сидит? – спросил Иван.
– Говорят, царь Обалдуй… – задумчиво молвил кто-то.
– Не Обалдуй, а Болдуин, – поправил Добрыня.
– И не Болдуин вовсе, его еще о прошлом годе болгары в темнице умучили, – снова сказал булгарин. – Брат его там сейчас царем, Енрихом кличут.
Этот булгарский купец числился на струге вторым после самого Добрыни Ядрейковича. Был он человек важный, повидал мир, много куда плавал и охотно рассказывал о своих путешествиях.
Правда, у Ивана от него уже уши вяли. Высокоученый булгарин сидел на гребной скамье рядом с княжичем и все утро глаголил о великих хвилософах своей родины. Ходжа Ахмед Булгари, Сулейман ибн Дауд ас-Саксини-Сувари, поэт Кул Гали… уж на что память Ивана была слаба, но и то запомнил, столько раз булгарин повторил одно и то же. Он неутомимо говорил наизусть «Свет лучей – правдивость тайн», «Поэму о Юсуфе» и какие-то другие былины.
Иван уже попросил Яромира поменяться местами.
Куда интереснее было послушать, как Добрыня Ядрейкович рассказывает о своем предыдущем плавании в Цареград. Минуло с тех пор уже шесть годов, но он и посейчас с удовольствием о том вспоминал.
Особенно о своем посещении собора Святой Софии. Ох и дивный же то храм, если верить бывалому корабельщику!
Одних только святынь и реликвий там хранилось бессчетно. И Пелены Христовы, и плита Гроба Господня, и Дары Волхвов, и священный терновый венец, и копье, которым был прободен Спаситель, и Святые Гвозди, и Святые Сандалии, и Святая Трость, и Багряница, и Плат Омовения, и часть Честного Креста, и часть Хлеба Тайной Вечери в драгоценном ковчеге, и правая рука Иоанна Крестителя…
Булгарский купец, правда, возразил, что собственными ушами слышал, будто часть этих реликвий хранилась вовсе не в Софийской церкви, а в Фаросской. Не путает ли что уважаемый старшина?
Но Добрыня только отмахнулся – мол, он-то не ушами слышал, а глазами видел. Своими собственными глазами. Так что ему лучше знать.
По словам Добрыни, среди десятков чудотворных цареградских святынь были реликвии и подревнее. Например, Моисеевы скрижали Завета и одна из Иерихонских труб Иисуса Навина…
– А огрызка яблока, которое Адам с Евой скушали, там нигде рядом не валялось? – хмыкнул Яромир.
– Да ты о чем, Яромир? – укоризненно глянул Иван. – То яблоко небось уж сгнило давно!
Добрыня сделал вид, что не расслышал насмешки Яромира. Он упоенно рассказывал, что среди сокровищ Софийского собора видывал и дар великой княгини Ольги – золотое блюдо, учиненное жемчугом и дорогим камнем с именем Христа на нем. На почетном месте то блюдо хранилось, среди легендарных святынь древности!
А самое главное, что в том соборе видел Добрыня – божье чудо! Двадцать первого травня, в воскресенье перед литургией прямо на глазах молящихся золотой запрестольный крест с тремя горящими лампадами сам собой поднялся в воздух, а затем опустился на своё место! Что за ликование было в тот день в Цареграде! Греки почли это добрым знамением, знаком великой милости Божьей!
Правда, четыре года спустя разъяснилось, что знамение то сулило не милость, но великие бедствия и вселенскую скорбь…
– Жаль, не увидим мы того богатства, братие, – вздохнул Добрыня. – Сейчас в Цареграде не так уже…
– А что так? – огорчился Иван.
– Так мы ж говорили уже. О позапрошлом годе туда тевтонские витязи пришли, с огнем и мечом. Разграбили все дочиста, сквернавцы. Креста на них нет…
– Крест на них как раз есть, – усмехнулся Яромир.
– На одежде только.
Не одни тевтонские витязи набрали в Цареграде сокровищ. Добрыня тоже вернулся в Новгород не с пустыми руками. Из той своей поездки он привёз ризы Феодора Стратилата, мощи Власия Севастийского, часть камня от гроба Иоанна Богослова, частицу Животворящего Креста, кусок плиты от Гроба Господня и мощи великомученицы Варвары.
Как он раздобыл эти святыни, Добрыня говорить не захотел. Отвел взгляд и быстро перевел беседу на другое.
Весело прошли первые два дня плавания, беззаботно. А вот третий с утрева не задался.
Вначале вроде и ничего особенного. Просто Яромир пихнул Ивана локтем, да указал за борт. Там в воде плыла дохлая кошка. Иван заморгал – мол, что такое? Утоплая животинка – не скрижаль Завета, чтоб на нее дивиться.
Яромир ничего не ответил. Только проводил остающийся за кормой трупик хмурым взглядом.
А к обеду Иван об этом уже и думать забыл. Потому как к обеду струг спустил парус и пристал к берегу. Впереди начинались пороги.
Ох уж эти днепровские пороги! Девять их – жестоких, неумолимых, закрывающих путь к морю. Да еще дюжины три каменных заборов, что таятся под волнами и тоже рекоплавание не упрощают.
Отмель плоскодонный струг прошел бы без труда, но пороги – дело иное. Сплавиться через них возможно только весной, когда Днепр разливается. И только на небольших лодьях. Летом или осенью пройти невозможно никак.
Поэтому корабельщики обходят пороги посуху. Струг полностью разгрузили, подвели катки, запрягли взятых в наем лошадей и на санных полозьях повлеклись ниже. Путь-то короток, да медлен, а оттого долог.
На одну только разгрузку струга ушли полдня. Корабельщики трудились до седьмого пота, таскали мешки и катали бочки. Ивана с Яромиром тоже припахали.
Таща очередной двухпудовый вьюк, княжич горестно вздыхал и грозил кулаком видному даже с берега первому порогу – каменной гряде под зловещим именем «Не Спи». Не одна, не две лодьи пропороли на ней брюхо, ведомые незнайками-кормчими. Батюшка-Днепр благ, но строг, невежества не прощает.
Путем в обход порогов пользовались многие. Сейчас, когда русские просторы покрылись снегом, везти по ним струг стало полегче. И лошади тянули повеселее, и катков требовалось поменьше. Огромный корабль скользил, точно на саночках. Влачить снятые с него грузы было тяжельше.
Но видно было, что и до них здесь ходили и ездили. Вот, например, разукрашенный камень у дороги – значки какие-то, черты. Не кириллица, незнакомое письмо.
– Это чего тут написано, Яромир? – полюбопытствовал Иван. – Тоже молитва чья-то?
– Не… – задумчиво молвил волколак. – Так… Биарфаа… стату… Ага… А, ну так это урмане написали.
– А чего написали-то?
– Написали, что сей камень размалевал Бьерн, а поставил Хедбьерн и его брательники – Родовисл, Ойстен и Эдмунд. А лежит под сим камнем славный витязь Ровен.
– Тоже урманин?
– Видать, так.
– А это с каких же времен тут стоит?
– Да поди знай. Этого не написано.
К ночи струг едва-едва доволокли до второго порога. Добрыне хотелось разобраться с этой докукой поскорее, но коням нужен был отдых, людям нужен был отдых. Катить корабль в темноте – неумно. Так что старшина приказал распрягать лошадей и ночевать.
Яромир, собиравшийся оборотиться, вызвался добровольцем в дозорные. Места здесь в общем мирные, до Киева еще рукой подать, но тати все ж порой пошаливают. Да и до половецких земель недалеко, набеги не особая и редкость.
А вот Иван задал храпака. Улегся под повозкой, завернувшись в мятель и подложив под голову кулак. Только недолго ему дали поспать. Минуты, верно, не прошло, как Яромир потряс княжича за плечо и, приложив к губам палец, поманил за собой.
– Ну чего там?.. – широко зевнул Иван, вылезая из-под повозки и дрожа от холода. – Спокою от тебя нету, волчара…
– Поглянь-ка, – негромко произнес волколак, подводя княжича к берегу. – Вон, у воды…
Иван пригляделся – вроде ничего там и нет, вода и вода. Потом еще пригляделся – пятно какое-то темное. Ила ком?.. рыба?.. а, нет, просто дохлая кошка. Хотя в темноте толком не различишь…
– Тоже видишь? – спросил Яромир.
– Ага, бедный кошак… – снова сонно зевнул Иван. – Эка невидаль…
– Не кошак это, – хмуро возразил Яромир.
– А кто? Бобер, что ли?
– То ли не замечаешь? Мы перед порогами эту кошку уже видели.
– Да ладно. Откуда ей тут взяться? Просто похожая.
– Та же самая. Я чую.
– Ну и нюх же у тебя, волчара, – позавидовал Иван. – Ну та же самая и та же самая, бог с ней… Течением принесло, знать…
– Не течением. Сама приплыла.
– Чего?.. Она ж дохлая. Ты что городишь, волчара?
– Не понимаешь, да? – хмыкнул Яромир. – Не кошка это никакая.
– А кто тогда?
– А ты его перекрести.
Иван пожал плечами, перекрестил дохлую кошку и аж вздрогнул. Трупик животинки вмиг оборотился крохотным зеленым человечком, облепленным пиявками и водорослями. Он ожесточенно тер глаза и чесался, словно Иван его горчицей облил.
– Тьфу, ну вот зачем?.. – проныл уродец, отшатываясь к воде – но нырнуть не успел. Метнувшийся Яромир схватил его за шею и слегка тряханул.
– Видал, Вань? – спросил он. – Вот тебе и кошка. Ичетик это. Прислужник водяного, шавка его ручная.
– Сам ты шавкххаа!.. – прохрипел бесенок, суча ножонками. – Пустьххи, перевертыш!..
– А ну, нишкни! – снова тряханул ичетика Яромир. – Говори, фуфлыга, чего за нами подглядываешь?! Кто подослал?! Кащей?! Яга Ягишна?! Пущевик?!
– Поди ты под корягу! – шипнул ичетик. – Я этим сухобродам не подчинен!
– Да?.. – озадачился Яромир. – А кто ж тогда? С водяными я вроде… стой-ка. А ты не из Белого ли озера?
Ичетик промолчал, но было его молчание красноречивей любых слов. Иван недоуменно поморгал, а потом и до него дошло. Вспомнилась мокрая ручища, вылезающая из бадьи с водой, хватающая за кадык… ух и страху ж тогда Иван натерпелся!
– Это ты, выходит, тому водяному наушничаешь… – задумался Яромир. – Вот ведь гад злопамятный… А остальных тоже он по наши души посылал?
– Каких еще остальных? – фыркнул ичетик.
– Манилу, Ауку, встречника…
– Нет, эти водяному не холопы, – осклабился кривыми зубишками водяной бесенок.
– Значит, все-таки еще кто-то… – огорчился Яромир. – Эх, что-то больно уж круто нас обложили… Как зайцев тропят…
– И что ж делать? – спросил Иван.
Яромир немного подумал, а потом в третий раз тряхнул ичетика.
– Ты один тут от водяного? Сам он где? Говори, да только правду!
– Да пошел ты под корягу! – оскалился тот. – Не скажу я тебе ничего, перевертыш!
– Вань, ну-ка, перекрести его снова.
Иван охотно соединил два перста и принялся творить крестное знамение. И уж как противно ичетик заверещал! Точно не крестили его, а кипятком брызгали.
– Вот ведь нечистая порода! – даже слегка обиделся Иван.
– Прекхррраатиии!.. – взмолился наконец ичетик. – Хвааааххввааатииит!..
– Хватит, Вань, – остановил Яромир. – Ну что, скажешь?
– Скажу, – зло прошипел ичетик. – Там он, впереди, за порогами. Вас дожидает, проклятые, засаду устроил.
– Вот это очень скверно, – помрачнел Яромир. – Хотя он в чужой реке, правда, но все одно – нагадить может… Он там один?
– Не, не один, – недобро улыбнулся ичетик. – Целая ватага караконджалов с ним, душ пятнадцать. Езерним им златом заплатил за ваши головы.
– Езерним?.. Что еще за Езерним?
– Водяной Белого озера. Зовут его так.
– Ах да, я ж его имени-то и не знал…
– Ну а теперь знаешь! А я больше ничего не знаю! – забился ичетик. – Пусти теперь, перевертыш!
– Ага, пусти! – возмутился Иван. – Чтоб ты сразу к хозяину побежал?! Вот еще!
– Но не в котомку же его пихать, – проворчал Яромир. – Нам и кота-матерщинника вдосталь.
Иван насупился. Тащить с собой еще и вот это зеленое, в пиявках, ему тоже не хотелось. Но не убивать же. Иван всегда был жалостлив – иногда себе же на беду.
– Яромир, а может, его тоже в Цареград отправить? – предложил он. – В клетке. Будут там на пару с Баюном царя развлекать – тот петь, а этот плясать. Ты плясать умеешь, а?
Ичетик, услышав такое, отчаянно взвыл, как-то особенно лихо извернулся и… проскользнул сквозь пальцы. Ладонь Яромира невольно сжалась, хватая уже только пустоту, а ичетик рванул к воде, бултыхнулся и сразу ушел на дно.
– Утек, – задумчиво молвил оборотень. – Дела.
– Дела, ага, – поддакнул Иван. – Что делать-то будем теперь?
– Да что делать… И то ладно, что тут всего только водяной, а не Кащей. От водяного мы как-нибудь убережемся…
Глядя на мерцающую в лунном свете гладь, Яромир крепко задумался. Караконджалы – это совсем нехорошо. Далеко от воды эти речные черти отходить не могут, но на берегу с ними лучше не сворись. Растерзают и обглодают до костей. Двух-трех Яромир бы не убоялся, а на пару с Иваном и пятерых бы одолели, но их там целых пятнадцать…
– А давай-ка мы с корабельщиками ненадолго разминемся, – медленно сказал он. – Им до завтрева через пороги тащиться, а потом Днепр еще и изгиб большой даст. А мы напрямки двинем, на полудень, и будем их в устье дожидать.
– А зачем? – не понял Иван. – Если нам их все равно дожидать – зачем отдельно-то?
– Так мы же не только с ними разминемся, но и с водяным, – терпеливо объяснил Яромир. – И с караконджалами его. Мне с ними видеться чего-то неохота…
– А-а-а!.. – дошло до Ивана. – Ну тогда ладно… А на купцов-то водяной не нападет ли?
– А на них-то ему зачем? – пожал плечами Яромир. – Нас с ними не будет, а на каждую лодью нападать – никаких караконджалов не хватит.
– А он знать-то будет, что нас с ними нет?
– Будет, не сомневайся. У водяного тоже свое чутье имеется – не хуже волчьего.
Разбуженный Добрыня Ядрейкович таким вестям не обрадовался. Яромир не стал говорить ему о водяном и караконджалах – не поверит, пожалуй. А коли поверит, так то еще хуже – не восхотел бы распрощаться с беспокойными попутчиками.
Так что Яромир просто сказал, что появились у них с Иваном дела срочные, надо еще кое-куда заехать, поэтому они временно отлучатся, а у Олешья нагонят. Не против ли почтенный боярин?
Почтенный боярин был против. Две пары рабочих рук, две пары сильных ног – здесь, на порогах, ему это было куда как нужно. Но был он Ивану с Яромиром не начальник, приказывать не мог, так что поворчал малость, да рукой махнул. Только сказал, чтоб кота Баюна тоже с собой взяли – а то здесь за ним присматривать некому, все в хлопотах. Сбежит еще в лес пушистый.
Яромир не возражал. Его и то обрадовало, что Добрыня не догадался спросить, на чем они с Иваном поедут.
Кони-то все здесь остаются.
