Сомнительная честь стать самым первым иудой среди русских дипломатов выпала Григорию Котошихину, более известному как «вор Гришка». История Котошихина хоть и давняя, но весьма и весьма поучительная, особенно для тех, кто с порчинкой, кто не прочь подзаработать свои тридцать сребреников, будь они в долларах, фунтах или иенах.

Все началось с того, что один из придворных русского царя Алексея Михайловича перехватил тайное послание шведского комиссара, а проще говоря, посла в Москве Адольфа Эберса. Как ни труден был шведский шифр, но ключ к нему нашли. Когда депешу перевели на русский и положили на стол царя, тот схватился за голову.

Вот что писал своему королю Адольф Эберс в январе 1664 года: «Мой тайный корреспондент, от которого я всегда получаю ценные сведения, послан отсюда к князю Якову Черкасскому и, вероятно, будет некоторое время отсутствовать. Это было для меня очень прискорбно, потому что найти в скором времени равноценное лицо мне будет очень трудно. Оный субъект, хотя русский, но по своим симпатиям добрый швед, обещался и впредь извещать меня обо всем, что будут писать русские послы и какое решение примет Его царское Величество».

Вражеский шпион в ближайшем окружении царя?! Он в курсе его переписки с послами! Он знает не только о тех секретнейших решениях, которые уже принял царь, но даже о тех, которые он еще только собирается принять! Кто этот супостат? Кто этот искариот, отступник и душепродавец? Найти, четвертовать и обезглавить! Ясно, что он из Посольского приказа или из Приказа тайных дел.

Первым под подозрение попал князь Черкасский, который в это время находился под Смоленском и с небольшим войском сдерживал стоявшие на берегу Днепра польские полки. Он хоть и называл себя Яковом, но на самом-то деле Урусхан Куденетович, да и родом он из кабардинцев. Кто их знает, этих Черкасских, которые сто лет назад породнились с самим Иваном Грозным, выдав за него Марию Темрюковну?! А вдруг они хотели с помощью молодой царицы завладеть престолом, а когда не получилось, затаили обиду и теперь мстят?

Прощупать Черкасского поручили князю Прозоровскому. Иван Семенович Прозоровский поручился за Черкасского, как за самого себя! Царю это не понравилось (что ни говори, а когда так крепко дружат воеводы, за спиной которых многотысячное войско, это не очень хорошо), и он отправил Прозоровского предводительствовать Астраханью, тем самым подписав ему смертный приговор: через несколько лет Стенька Разин захватит город и воеводу Прозоровского зверски казнит.

Не избежал проверки и особо доверенный царский воевода Афанасий Ордин-Нащокин, кстати говоря, будущий глава Посольского приказа, который как раз в те дни прибыл в ставку Черкасского, чтобы вести с Польшей переговоры о мире. Так как Афанасия сопровождали его близкий родственник Богдан Нащокин и подьячий Григорий Котошихин, начали трясти и их. Что касается Богдана, то за него поручился Афанасий, заявивший, что тот и шагу не делает без его разрешения, к тому же Богдан не имеет никакого отношения к посольской переписке.

И что же тогда получается? А получается то, что подозрения пали на Григория Котошихина — ведь других-то лиц в ставку Черкасского не приезжало. Поначалу эту версию отвергли как совершенно бессмысленную: все знали, что Григорий пользуется особым доверием у государя, что царь к нему благоволит и продвигает по службе. Был, правда, случай, когда он велел бить своего любимого подьячего батогами, но весь Посольский приказ посчитал это не более чем отеческим внушением, другого за столь чудовищную ошибку, допущенную при написании грамоты, немедля бы казнили. Это ж с какого надо быть похмелья, чтобы вместо «Великий государь» написать просто «Великий»?! Крамола, самая настоящая крамола! Но царь быстро сменил гнев на милость, повелев включить Григория в состав посольства, направлявшегося в Ревель для переговоров со шведами. А вскоре Котошихину было оказано еще более высокое доверие: его направили в Стокгольм для передачи личного послания русского царя шведскому королю.

В Стокгольме царского посланника чуть ли не на руках носили и отпустили с дорогими подарками. Окрыленный Григорий вернулся в Москву и… вдруг увидел, что он в самом прямом смысле слова выброшен на улицу. Оказалось, что, пока он был в Швеции, против его отца, служившего казначеем в одном из монастырей, возбудили дело о растрате. Все имущество, в том числе и дом, тут же конфисковали, а отца и молодую жену царского посланника вышвырнули на улицу. Сколько ни бился младший Котошихин, дом так и не вернули. Пришлось покупать другой, но на это тринадцати рублей его годового жалованья не хватало. Тут-то и подвернулся тот самый Адольф Эберс, который без лишних слов ссудил Григория деньгами, само собой разумеется, в обмен на секретные сведения.

Так Котошихин стал шведским агентом. Если же учесть, что с Эберсом он встречался вполне официально как с посланником короля, то никому и в голову не могло прийти, что самую ценную информацию он сообщал именно в ходе этих встреч.

Все это выяснилось гораздо позже, а пока что люди из Приказа тайных дел, нагрянувшие в ставку князя Черкасского, начали склоняться к мысли, что вся эта история с перехваченным письмом не что иное, как, говоря современным языком, грубо состряпанная деза шведских спецслужб, поставивших целью скомпрометировать наиболее доверенных лиц царя. Скорее всего, именно эта версия легла бы в основу доклада царю, если бы у Котошихина не сдали нервы. Он вдруг решил, что вот-вот будет изобличен, а это значит, жестокие пытки и, как особая милость, топор палача. Не моргнув глазом он сжег все мосты и бежал в Польшу. Там он в открытую обратился к польскому королю Яну-Казимиру с предложением своих услуг в качестве информатора о делах при Московском дворе и в Посольском приказе. Король принял это предложение, положил ему жалованье сто рублей в год, определил находиться при литовском канцлере Паце и впредь велел называться на польский лад Иваном-Александром Селецким.

Но Котошихин жаждал большего. Он хотел быть личным советником короля, он мечтал быть при его особе и давать стратегические рекомендации в случае войны с москалями. То ли Ян-Казимир испытывал естественное недоверие к предателю московского престола, то ли поступавшая от него информация была не заслуживавшей внимания, но общаться с Котошихиным он отказался и до собственной персоны не допускал.

Григорий смертельно обиделся, и пределы Польши покинул, уехав сперва в Силезию, а потом в Пруссию. Но вот ведь как бывает, единожды предавший оказался никому не нужным, ни один двор не захотел иметь дело со столь ненадежным человеком. И тогда Котошихин вспомнил о своих первых хозяевах. На первом же корабле он отправился в Нарву, где в те времена была резиденция шведского генерал-губернатора Ингерманландии Якова Таубе, с которым он познакомился еще во время своей триумфальной поездки в Стокгольм. Таубе немедленно принял Котошихина и пообещал переслать королю Карлу XI его прошение, в котором тот писал: «Я решился покинуть мое отечество, где для меня не оставалось никакой надежды, и прибыл в пределы владений Вашего королевского величества. Я всеподданнейше прошу и умоляю, дабы Ваше королевское величество соизволили принять меня под Вашу королевскую защиту, покров и пр.».

Не забыл он упомянуть и о том, что желание послужить «великомощному и славному государю шведскому» возникло у него еще во время поездки в Стокгольм с царским письмом, поэтому-де, вернувшись в Москву, вступил в тайную связь с Эберсом, регулярно передавая ему секретные сведения.

Тем временем люди из Приказа Тайных дел напали на след предателя. Через своих агентов в Польше они выяснили, что Котошихин уехал в Силезию. Прочесали всю Силезию — пусто. Просеяли Пруссию — тоже пусто. В Любеке вышли на своего тайного агента фон Горна. Тот пришел в неописуемый ужас, когда узнал об измене Котошихина. Оказывается, Григорий с ним виделся, и фон Горн, не ведая о предательстве хорошо знакомого подьячего Посольского приказа, сообщил ему имя шведского полковника, который согласился работать на Москву. Теперь Котошихин у шведов и, конечно же, сдаст им полковника…

Как только узнали, что Котошихин в Нарве, туда немедленно выехал личный представитель новгородского воеводы князя Ромодановского стрелецкий капитан Иван Репнин. Он явился к Таубе и потребовал выдать Котошихина, «учинившего измену и предавшегося польскому королю». А князь Ромодановский в своем послании напоминал, что выдача беглых и пленных, в соответствии с Кардисским договором, совершенно законное требование, которое обязаны соблюдать как московские, так и шведские власти.

Тут уж Котошихин не на шутку струхнул: выдадут, как пить дать, выдадут, не станут из-за него рисковать с таким трудом подписанным договором. Но Таубе его защитил. Он был большим хитрованом и, ничего не отрицая, отписал Ромоданов-скому такую заумную грамоту, что тот только крякнул. «Беглец прибыл сюда, в Нарву, гол и наг, — писал Таубе, — так что обе ноги его от холода опухли и были озноблены, и объявил, что желает ехать назад к своему государю, но по своему убожеству и наготе никуда пуститься не может. Я приказал дать ему одежду и пять риксдалеров для продолжения обратного пути к Царскому Величеству». В конце письма он уверял, что отдал приказ о розыске беглеца, и предложил выделить одного из самых смышленых стрельцов для участия в поисках Котошихина.

Стрельца выделили, дом, в котором жил Котошихин, нашли, но хозяин дома заявил, что его постоялец отбыл во Псков, где воеводой служит Ордин-Нащокин: беглец, мол, решил отдаться в руки своему бывшему начальнику по Посольскому приказу.

Так Яков Таубе преследователей со следа сбил. Пока Репнин скакал во Псков, пока искал воеводу, Государственный совет Швеции заслушал прошение Котошихина и разрешил приехать ему в Стокгольм, чтобы на месте удостовериться, «каков он в самом деле». Льстивый и угодливый подьячий, к тому же хорошо знакомый с тайнами московского двора, произвел благоприятное впечатление, и вскоре король подписал специальный указ камер-коллегии: «Поскольку до сведения нашего дошло, что некий русский по имени Грегори Котосикни хорошо знает русское государство, служил в канцелярии великого князя и изъявил готовность делать нам разные полезные сообщения, мы решили всемилостивейше пожаловать этому русскому двести риксдалеров серебром».

На этом милости Карла XI не закончились: через несколько месяцев Котошихина приняли на королевскую службу и даже удвоили и без того немалое жалованье. А когда его зачислили в штат архива, Григорий засел за сочинение, которое в те годы рассматривалось как разведцонесение, а через двести лет, когда было издано в России, стало называться «драгоценным памятником старины» — именно так именовал книгу «вора Гришки» Виссарион Белинский. Называлась она «О России в царствование Алексея Михайловича».

Что и говорить, эта книга дорогого стоит! Биографии царей, цариц и царевичей, их привычки, пороки и слабости, характеристика ближних бояр, а также чиновных и служилых людей, устройство царского двора и всех существующих приказов, организация и внутренняя структура армии, а также все, что касается рек, дорог, подъездных и объездных путей к главным городам России. Очень красочно и не без юмора описан быт русских людей того времени.

Книга пошла нарасхват! Специальную статью ей посвятил Белинский, с увлечением читали Гоголь, Толстой и Чернышевский. А Герцен пришел в такой восторг, что, не скрывая упоительных чувств, написал далекому Другу: «Умилительная книга, я думаю, ты плакал над нею — и я плачу». Но точнее всех общую точку зрения выразил Добролюбов.

«У Котошихина, — писал он, — взгляд уже более широкий, более человечный, чем у всех русских, до него писавших о России, даже в отрицательном духе. Он является образованным представителем интересов среднего сословия, над которым налегло старинное барство со своим невежеством и спесью. Он уже сожалеет и о грубости семейных отношений, и о невежестве высшего класса, и об административных обманах, и о жестокости пытки, и об отчуждении России от Европы. И замечательна его точка зрения: в нем нет неприязни к России, он не смотрит на ее недостатки как нераздельные с природою народа, он объясняет их обстоятельствами, отношениями различных классов между собою и тому подобное».

Поразительно, но никто из самых уважаемых людей России, ни Толстой, ни Гоголь, ни Белинский, нигде ни словом не обмолвились о личности автора так понравившейся им книги. А ведь он — иуда, он — предатель, мразь и христопродавец. Таким не то что руки не подают, таких без лишних слов отправляют на дыбу. А может быть, они видели в Котошихине диссидента, борца за права человека, противника ненавистного царского режима?..

Неудивительно, что в 1667-м, когда книга вышла в Швеции, вся читающая публика оценила ее по достоинству, а король в очередной раз повысил Котошихину жалованье. Григорий в долгу не остался и тут же обратился с письмом к «Всемощнейшему и Высокорожденному государю Карлусу», в котором клятвенно заверял короля, что будет служить ему «до смерти без измены, а ежели что не так, то достоин смертной казни безо всякой пощады».

Эх, Гришка, Гришка, не искушать бы тебе судьбу и не произносить нехорошее слово всуе! И месяца не прошло, как курносая пришла по его душу, и, как ни странно, была она не русского, а шведского происхождения. Пить надо было меньше, гладишь, баба с косой и прошла бы мимо, а тут… Короче говоря, все произошло по пьяни.

Не имея своего дома, Котошихин квартировал у Даниила Анастазиуса, чиновника того же архива, в котором служил и сам. Ладно бы только квартировал, отлучаясь с работы раньше Даниила, он миловался с его женой Марией. Некоторое время спустя Анастазиус прознал об этом и во время совместной попойки поднял скандал, обзывая жильца самыми непотребными и, что самое неприятное, русскими словами. Этого Григорий не мог снести и схватился за кинжал! На шум прибежала Мария и, увидев обливавшегося кровью мужа, кинулась в полицию. Котошихина тут же скрутили и бросили в каземат. В сентябре 1667-го состоялся суд. Приговор был неотвратимо суров:

«Поелику русский подьячий Иван Александр Селецкий, называющий себя также Григорием Карповичем Котошихиным, сознался в том, что он 25 августа в пьяном виде заколол несколькими ударами кинжала своего хозяина Даниила Анастазиуса, вследствие чего Анастазиус спустя две недели умер, суд не может его пощадить и на основании божеских и шведских законов присуждает его к смерти. Вместе с тем суд передает это свое решение на усмотрение высшего королевского придворного суда».

У Котошихина появилась надежда на спасение — ведь он оказал столько неоценимых услуг шведской короне, но Карлу XI, видимо, надоело возиться с русским перебежчиком, и королевский суд приговор утвердил. Но, судя по всему, где-то на небесах судьба Григория еще не была решена окончательно. Неожиданно в дело вмешался русский посол в Стокгольме Иван Леонтьев, который требовал выдачи изменника русского престола. Шведы задумались… С одной стороны, не хотелось ссориться с русскими, с другой — какая разница, где казнят Котошихина, в Москве или Стокгольме. Но был закон, и он требовал, чтобы преступника казнили там, где тот совершил последнее преступление. Сошлись на том, что Леонтьеву предоставили право присутствовать при казни, дабы тот удостоверился в том, что приговор приведен в исполнение.

Так и поступили… 8 ноября Котошихина привезли на лобное место, расположенное за заставой южного стокгольмского предместья, и при большом стечении народа передали в руки палача. Тот был мастером своего дела — и голову отрубил одним точным ударом. Так закончил свою жизнь первый иуда, первый предатель среди русских дипломатов. А его останки еще долго напоминали о том, что предательство — одно из самых страшных и самых мерзких преступлений.

Вот что повествуют об этом старинные хроники: «Тотчас после казни тело Котошихина было отвезено в Упсалу, где оно было анатомировано профессором, высокоученым магистром Олафом Рудбеком. Кости Селецкого-Котошихина хранятся там и до сих пор, как монумент, нанизанные на медные и стальные проволоки».

Вот так-то! Был дипломатом, особо доверенным чиновником Посольского приказа, вел переговоры с канцлерами и королями — и вдруг скелет, нанизанное на проволоки учебное пособие для изучения анатомии студентами Упсальского университета. Что ж, для иуды это хоть и несколько необычный, но вполне достойный конец. Библейский Иуда, как известно, удавился — и это никого ничему не научило. Как станет ясно из дальнейшего повествования, скелет Котошихина тоже никого ничему не научил — предательства среди дипломатов не прекратились…