В сопровождении истребителей на посадку заходит английский военно-транспортный самолет.

Гремит оркестр. Вдоль строя почетного караула идут Уинстон Черчилль и Энтони Иден.

Кортеж автомобилей едет по Москве. Чистые, ухоженные улицы, оживленные пешеходы, словом, ничего общего с той Москвой, какой она была осенью 1941-го.

Три дня продолжались крайне напряженные переговоры между Сталиным и Черчиллем, Молотовым и Иденом. А 11 октября Сталин принял приглашение на ужин в английской посольстве.

Банкетный зал посольства Великобритании в Москве. За столом Сталин, Молотов, Черчилль, Иден, Керр и другие официальные лица. Звучат здравицы, тосты за победу, дружбу народов Великобритании и Советского Союза.

Когда официальная часть была позади и мужчины закурили — кто трубку, кто сигару, Сталин подозвал своего переводчика и сказал:

— Спросите господина Черчилля, приходилось ли ему курить русскую махорку?

Черчилль внимательно выслушал вопрос и расхохотался.

— Если бы я мог курить махорку, — ответил он, — то наверняка без труда переносил бы и русские морозы. А мне это противопоказано.

— Вот видите, — усмехнулся в усы Сталин, — каждый пользуется тем, к чему привык, — помахал он трубкой, — и живет в тех условиях, в которых может жить. Русских это касается больше, чем кого бы то ни было.

— Конечно, конечно, — не ожидая подвоха, согласился Черчилль. — Русский мороз, русская водка, русская молодка! — снова хохотнул он.

— Вот именно, — лукаво прищурился Сталин. — Между тем под английскими дождями уже не один месяц маются более десяти тысяч русских. У них нет ни махорки, ни водки. А дома всего этого в изобилии. Я уж не говорю о женах и невестах, о детях и родителях, которые ждут не дождутся мужей, женихов, отцов и сыновей.

— Вы… о пленных? — чувствуя, что попался в умело расставленные сети, уточнил Черчилль.

— Да, господин Черчилль, о них. Нельзя ли ускорить их доставку на Родину? Люди волнуются, пишут письма… Я был бы вам крайне признателен, если бы мы достигли договоренности об их возвращении.

— Энтони, — позвал Черчилль. — Какие у нас проблемы? Почему не отправляем русских на Родину? — сделал он вид, что ему ничего не известно.

Иден все понял и с лета, как мог невинно, ответил:

— Проблема только одна, господин премьер-министр: транспорт. Сейчас все наши суда заняты перевозкой войск через канал. Как только…

— Никаких «как только»! — перебил его Черчилль. — Завтра же передайте шифровку, чтобы моряки выделили приличное транспортное судно! Вопрос решен, — с улыбкой обернулся он к Сталину.

— Вы оказали мне большую услугу, устроив это дело, — удовлетворенно кивнул Сталин.

— Надеюсь, что вы так же положительно решите вопрос об английских военнопленных, когда Красная Армия освободит их из немецких лагерей, — не столько спросил, сколько констатировал Черчилль.

— В этом можете не сомневаться. Даю слово, что к вашим людям будет проявлено всяческое внимание и забота. Под мою личную ответственность! — пустил он облако дыма. — Детали обговорите с Молотовым, — обернулся Сталин к Идену.

— Вопрос в принципе решен, — говорит Иден Молотову. — В ближайшие дни судно будет готово, и в конце месяца мы могли бы направить в Мурманск первую партию русских военнопленных.

— Сколько человек? — уточнил Молотов.

— Это будет зависеть от размеров судна.

— И больше ни от чего?

— То есть? — вскинул брови Иден.

— Нам известно, что есть определенное количество пленных, их немного, но они есть, которые не хотят возвращаться на Родину. Так?

— Да, господин Молотов, так. С ними немало проблем, — помявшись, продолжал Иден. — Английское общественное мнение, особенно накануне выборов… Мы не можем с этим не считаться.

— Мы вам поможем, — широко улыбнулся Молотов. — Дело в том, что советское правительство хотело бы получить всех без исключения пленных, находящихся в английских лагерях. Мы желали бы, чтобы правительство Его Величества рассматривало эту позицию как нашу официальную точку зрения и приняло решение репатриировать всех советских граждан, независимо от их желания или нежелания. Вам, несомненно, известно, что среди нежелающих в основном те, кто сотрудничал с нацистами. Советское правительство настаивает на своем праве рассматривать преступную деятельность этих людей в соответствии с нашими законами.

— Безусловно, это ваше право, — ни секунды не колеблясь, согласился Иден. — Так же как наше право максимально быстро принять под свою опеку английских военнопленных, которых освободит Красная Армия.

— В этом вы можете не сомневаться, — протянул руку Молотов. — Английские и американские солдаты будут у нас самыми дорогими гостями. Их будут лечить лучшие врачи, им будут предоставлены лучшие санатории.

— Мы всегда понимали друг друга, — ответил на пожатие Иден. — Надеюсь, так будет и дальше.

— Надеюсь, — согласно кивнул Молотов. — На то мы и дипломаты. А дипломаты должны понимать прежде всего то, что не говорится вслух.

Расхаживая по кабинету и изредка задумываясь, генерал диктует текст телеграммы сидящему за столом адъютанту:

— Циркулярно. Комендантам лагерей для русских военнопленных. Отправка первой партии 31 октября 1944 года. Погрузка в порту Ливерпуля. Транспортное судно «Скифия» может принять не более 10 тысяч человек. Группа должна состоять из тех, кто желает немедленно отбыть на Родину. Но если их будет менее 10 тысяч, включить и тех, кто хотел бы остаться в Англии. Сопротивление подавлять силой.

В лагерях Баттервик и Кемптон Парк страшный переполох. Люди бегают из палатки в палатку, из барака в барак, митингуют на площадях.

Одни упаковывают нехитрые пожитки, другие что-то выменивают друг у друга, третьи явно навеселе, четвертые плачут от радости. Но есть и настороженные, злые лица. Эти люди держатся особняком, часто бегают в комендатуру, потрясают какими-то бумагами.

В кабинете коменданта Баттервика майора Локриджа заканчивается затянувшееся совещание.

— Лично я намерен превратить территорию лагеря в площадку для игры в гольф, — цедит майор сидящим за столом офицерам. — Сегодня же здесь не должно быть ни одного русского!

— Но многие хотят остаться, — робко возразил лейтенант Смит. — Они заявляют, что пойдут на крайние меры.

— У нас есть карт-бланш, — холодно бросил Локридж. — В приказе сказано, что сопротивление можно подавлять силой. Но мы обойдемся без этого, — усмехнулся майор. — Сила нужна, когда нет ума. А с этим, — постучал он себя по лбу, — у нас все в норме.

И вот из динамика льется вкрадчивый русский голос.

— Друзья! Подруги! Наши дорогие союзники! Бог услышал ваши молитвы! Мечта сбылась! Вы возвращаетесь домой — к своим невестам, женам, детям и родителям!

— Ура-а! — разнеслось по площади.

— Но среди вас есть люди, которым понравилась Англия. Честно говоря, я их понимаю! На мой взгляд, прекраснее страны, чем наша, просто нет… Командование приняло такое решение: так как лагерь Баттервик ликвидируется, все, кто не желает возвращаться в Россию, будут переведены в Кемптон Парк. Создана специальная комиссия, которая рассмотрит все ваши заявления. Поэтому просим не митинговать и не предъявлять ультиматумов, а спокойно и организованно занять свои места в машинах. Одна колонна пойдет в Ливерпуль, другая — в Кемптон Парк. Не перепутайте машины! — сострил он на прощанье.

Сбитые с толку, но охотно поверившие этим словам люди начали расходиться.

— Ну вот, — удовлетворенно потирал руки Локридж. — Наши бузотеры поедут в Кемптон Парк, а из Кемптон Парка — сюда. Главное — они в это поверили, но все будет так, как задумали мы. Поэтому выезжаем в ночь. Брезент на машинах задраить наглухо. Колоннам двигаться по разным дорогам! — отдал он приказания стоящим навытяжку офицерам.

Раннее хмурое утро. На заставленную военной техникой территорию порта втягивается первая колонна. Порт оцеплен войсками. У трапа «Скифии» усиленные наряды полиции.

Как только пленные выпрыгнули из машин, их тут же окружили солдаты, образовав плотный коридор. Первая колонна состояла из тех, кто рвался на Родину, поэтому проблем пока что не было. Люди стояли у трапа «Скифии» и ждали команды на погрузку.

Низкое серое небо. Моросит ледяной дождь. И охрана, и пленные начали нервничать. И вдруг из сгрудившейся толпы послышался тонкий, срывающийся звук балалаечной струны. Люди заулыбались, задвигались, послышались смешки, подначки… А уже знакомый нам паренек негнущимися от холода пальцами выводил так полюбившуюся ему мелодию «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…»

Подъезжают новые колонны, на пирсе становится все теснее. А мелодия набирала силу! На палубе стоящего рядом фрегата появился трубач, послушал, понимающе улыбнулся и начал подыгрывать. Следом выскочил тромбонист, потом — саксофонист… И вот уже целый оркестр увлеченно играет пришедшуюся им по сердцу мелодию, причем в маршевом ритме.

Распахнулась кормовая аппарель «Скифии», и колонна двинулась в чернеющий зев парохода. И только тут до двух последних колонн дошло, что их обманули!

— Братцы! — закричал кто-то. — Да нас же на убой везут!

— Ну, падлы! Ну, союзнички!

— На пароход не идти! Пробиваться назад!

— Куда? Мы же окружены!

— Всем сесть! Сидеть и не двигаться!

Одни лезут вперед, другие рвутся назад, третьи, взявшись за руки, уселись прямо на причале. Крики. Давка. Вопли. Стоны. Какие-то команды. Полицейские и солдаты охраны мечутся среди пленных, хватают их за шиворот, встряхивают и толкают вперед. Мелькают кулаки, дубинки, приклады…

А мелодия все больше и больше набирает силу! Она звучит уже не в маршевой, а трагической тональности.

Кровь. Ссадины. Синяки. Лохмотья порванной одежды. Проклятья. Но люди один за другим проваливаются в черную пропасть трюма.

И вдруг после хриплого рева пароходной сирены и прощальных гудков стоящих рядом кораблей установилась такая жуткая тишина, что весь рейд заполнила тоскливо звучащая балалаечная струна.

Дощатый причал. Островерхие сопки. Из прилипших к земле туч валит густой снег. На ветру полощутся кумачовые транспаранты с неровно намалеванной надписью: «Да здравствует 27-я годовщина Великого Октября!» Оркестрик, состоящий из одетых в черные фуфайки людей, выдувает какой-то марш.

Из «Скифии» вытекает колонна измученных морским переходом людей. Ее тут же деловито окружает конвой с взбесившимися овчарками на поводках. Кто-то отстал, кто-то упал… Автоматчики привычно-лениво взбадривают их ударами прикладов. Голова колонны втягивается в окруженный колючей проволокой лагерь.

Бараки. Вышки с пулеметчиками. Злющие собаки… Круг замкнулся.

Так заканчивался первый акт трагедии советских военнопленных. Казалось бы, людей, прошедших все круги ада в фашистских концлагерях и на принудительных работах. Родина должна встречать как героев, но Родина от них отвернулась. Всех ее сынов — и верных, и блудных — ждало самое горькое и самое мучительное испытание — лагеря и тюрьмы на родной земле. Сажали практически всех — одних по делу, других для профилактики. Трудно в это поверить, но зачастую на одних нарах оказывались и враги России, и ее истинные патриоты.

Но первый акт трагедии — не самый страшный. Самые мерзкие, самые подлые и самые кровавые события, связанные с русскими пленными, развернулись в последние месяцы войны и даже после ее окончания.