Часть V
1943 год. Время равновесия
Время двигалось к полудню. Локкарт ожидал свидания с Эриксоном. Три из четырнадцати зеркал, украшавших стены самого лучшего бара в Лондоне, представили Локкарту три варианта его собственного изображения. Одно лицо глядело прямо, одно — справа, а третье — слева. С задумчивым интересом он изучал все три отражения. Молодое худощавое лицо, мужественное лицо морского офицера. Черные круги под глазами — вполне понятное следствие переживаний недавнего прошлого. На фоне изысканного зала с толстым мягким ковром на полу, со сверкающей мебелью фигура Локкарта выглядела, пожалуй, несколько неуместно. В зале были и другие офицеры — всех трех родов войск. Они расположились вдоль стойки бара или за столиками.
Однако эти офицеры были мало похожи на фронтовиков. Выглядели так, словно сидели в этом баре с самого начала войны. «Но и я не совсем посторонний в этом месте», — решил Локкарт. К тому же его синяя форма гармонирует с цветом ковра. А еще одна порция розового джина переведет его в разряд завсегдатаев… Он осмотрелся.
— Официант!
— Да, сэр, — официант, почти уже старик, вырос рядом с ним.
— Еще порцию розового джина, пожалуйста.
— Хорошо, сэр.
— В воде сверху плавает пыль, — указал Локкарт на кувшин, стоявший на столе.
— О, простите, сэр, — старик огорченно прищелкнул языком, поднял кувшин, минуту рассматривал его на свет, а потом поставил на поднос.
— Я сейчас же заменю ее, сэр. Извините, сэр, — снова повторил он. — Война, сэр.
— О господи! — сказал Локкарт, — Ну тогда ничего.
— Вы представления не имеете, сэр, что у нас теперь творится. — старик-официант сокрушенно покачал головой. — Разбитые стаканы, льда не хватает, кусни пробки плавают в шерри. На днях у нас подали таракана в жареной картошке.
— Вам обязательно все мне рассказывать? — спросил Локкарт.
— Я только хотел упомянуть об этом, сэр. Мы вовсе не стремимся подавать такое посетителям, но что делать? Мы теперь не в состоянии получать, что когда-то получали. На прошлой неделе был американский офицер, так он жаловался, что содовая слишком тепла…
— Да, теплая содовая жуткая штука, — томно сказал Локкарт.
— Она может все испортить, сэр.
— Это уж точно, и плавать в ней ужасно.
— Простите, сэр?…
— Ничего, ничего, я просто кое-что вспомнил, — произнес Локкарт.
— Значит, порцию джина, сэр?
— Да, и, пожалуйста, двойную, — он поднял глаза и увидел Эриксона в дверях бара. Секунду размышлял, потом добавил: — Вообще-то, сделайте два двойных джина. У нас, кажется, есть что отпраздновать.
Эриксон увидел его. В движениях командира чувствовалась некоторая скованность, которую Локкарт тут же заметил, понял и оценил. Вот с каким человеком можно пройти всю войну…
— Сэр, поздравляю, — сказал он, когда Эриксон подошел к его столику, и широко улыбнулся.
Эриксон смущенно посмотрел на свою фуражку. Сияющее золотом украшение козырька говорило о присвоенном новом звании.
— Спасибо, старпом, — поблагодарил Эриксон. — мне об этом только на прошлой неделе сообщили. За выслугу лет, конечно.
— И больше не за что, конечно? — в тон ему заметил Локкарт. — Но все равно, выпью за это. — Он допил остатки джина и посмотрел в сторону бара. — Я заказал вам двойной джин.
— Ну что ж, — сказал Эриксон. — для начала неплохо.
Принесли напитки. Эриксон кивнул и поднял свой стакан. Локкарт опять посмотрел на золотые украшения козырька фуражки капитана 3го ранга.
— Сомневаюсь, что я сам когда-нибудь вырасту в звании, — наконец сказал он. — Выслуги лет не хватит. По крайней мере, я считаю, что не хватит. А больше в моем случае ничто не поможет.
— Не будьте так самоуверенны, — возразил Эриксон. помолчал и сообщил: — Я вчера большую часть дня провел в адмиралтействе. Дело продвигается.
Локкарт вдруг почувствовал нервную дрожь — ужас, который он еще не научился подавлять. Если «дело продвигается», то ему придется двигаться с ним. А это означает, что все нужно начать сначала. Нервы его, до предела натянутые после гибели «Компас роуз», казалось, принимали любую перемену как конец света. Даже бронзовые украшения на фуражке Эрискона были одной из таких перемен: они похожи на тайный сигнал, который неожиданно меняет все, что было хорошо знакомо, означает для него лишь трудности и осложнения. Одиночество, новые трудности, прощание… Он резко переменил тему разговора и спросил:
— А что вы еще делали? Ездили к жене Мореля?
— Да, я прямо оттуда, — кивнул Эриксон.
— Ну и как она?
— Лежит в постели.
— Он… Как она все это приняла? Тяжело?
— Кажется, она приняла известие очень даже неплохо, — угрюмо ответил Эриксон. — В постели она была не одна.
Глаза их на секунду встретились.
— Проклятая война, — сказал Локкарт.
— Да, — подтвердил Эриксон, — и ну ее к черту! Они выпили, Локкарт дернул плечами и спросил:
— Ну а как в адмиралтействе?
Эриксон откинулся на спинку стула и потер руки, приготовившись поделиться приятными новостями.
— Так вот… Корабль совершенно новый, старпом. Новая работа, все новое. Мне дают фрегат — самый новый тип кораблей охранения. Они дали мне вот это, — он указал на свою фуражку, — чтобы я мог командовать целым отрядом. А вам дают полнашивки.
Локкарт испуганно выпрямился.
— Боже праведный! Капитан-лейтенанта! Что же от них дальше-то ожидать?
— Вышел новый приказ. Совсем недавно, — ответил Эриксон. — Возраст у вас подходящий, и в звании старшего лейтенанта вы были уже достаточно. Кроме того, у вас есть все необходимые рекомендации.
— Это уже ваша работа, надо полагать? — улыбнулся Локкарт.
— Моя… — ответил Эриксон такой же улыбкой. — Но есть загвоздка, то есть может быть загвоздка, поскольку дело касается меня. — Он помолчал. — Я буду командиром отряда, старпомом у меня по штату должен быть капитан-лейтенант, чтобы он распоряжался и моим кораблем, и всей группой. Должность вполне соответствует рангу. Мне сказали, что я могу пригласить вас. А я пока не ответил.
Локкарт подождал. Что это? Сомнение, что Локкарт справится с работой? Или Эриксон заметил, что у него нервы все еще пошаливают?…
— Послушайте, — сказал Эриксон. — Я буду с вами откровенен, Вы могли бы взять командование отдельным кораблем, если хотите — корветом. Они уже продвигают там двух-трех лейтенантов. Вы могли бы смело взяться за это дело. Я бы дал вам рекомендацию, — Эриксон опять слегка замялся. — Не знаю, что вы решите. Если останетесь со мной, это оттянет ваше продвижение по службе на год. Должность для вас называется «старпом командира отряда». Работа хорошая. Я бы очень хотел, чтобы вы остались со мной. Но это не самое лучшее, чего вы можете добиться, — он вдруг рассмеялся. — Все очень неожиданно. Вам придется самому выбирать. В любом случае я не буду осуждать ваше решение.
Локкарт подумал: «Чепуха все это! Что здесь взвешивать? Мы с Эриксоном неплохая пара. Лучше и быть не может. Это просто благо великое, что мы будем вместе и дальше. Чего зря дурить?» Он улыбнулся, откинулся на стул, держа в руках стакан, и попросил:
— Расскажите о новом корабле.
Взгляд Эриксона был достаточно красноречив.
— Совсем новый тип. Фрегат, — сказал он. — Стоящая штука! Размер и форма эсминца. Десять офицеров. Около 160 человек команды. Там есть все, старпом. Турбины, два винта, три большие пушки, новый гидроакустический аппарат, новый радиолокатор. В группе будет три фрегата и четыре-пять корветов. Работы хоть отбавляй. Придется повозиться. Наш еще строится. Кстати, тоже на Клайде, будем принимать его через пару месяцев.
— А как называется?
— «Салташ». Они все носят названия рек. «Салташ», — Локкарт несколько раз произнес слово про себя. Странно привыкать к новому названию.
— Звучит симпатично, — произнес он. — Но я не могу похвалиться, что слышал об этой реке.
— Это маленькая речушка в графстве Старой Англии, — ответил Эриксон. — И мне пришлось заглянуть в атлас. Впадает в Тайн. На школьных картах не обозначена.
— Теперь будет, — воинственно воскликнул Локкарт и щелкнул пальцами: — Официант! Принесите еще розового джина. Да побольше. «Салташ»… — произнес он, — постараемся сделать из него что-нибудь стоящее.
Они плотно поели. К концу ужина настроение у них сильно поднялось. Выбрав ясный и отчетливый курс, Локкарт сразу почувствовал себя лучше. Эриксон уловил его настроение. С удовольствием они назначили друг другу встречу в Глазго, чтобы осмотреть корабль.
«Если мы оба довольны, значит нам повезло, и мы должны все так и оставить. — думал Локкарт. — Большего война нам предложить не сможет… Да, в этой мысли порядочно джина, но все равно, это хорошая, на редкость хорошая мысль».
— Сэр, у меня промелькнула редкостная мысль, — сказал он.
— И у меня тоже… — ответил Эриксон. — Брэнди или бенедиктин?
Но все-таки несколько позже Локкарт почувствовал, что прошлое еще живо, что его не изгнать мыслями и мечтами о будущем походе.
Он пошел в Национальную галерею послушать один из концертов, которые только начали тогда собирать толпы лондонцев. Он с некоторой опаской относился к подобным сборищам и сел подальше, полуприкрытый большой колонной. Пианистка играла Шопена. В полной тишине зала великолепные звуки рассыпались на бриллианты, тончайшие граненые н отшлифованные, монументальные и в то же время мягко-тягучие, западающие прямо в душу.
Он слушал музыку, полностью отдаваясь ей, забыв о сдержанности и окружающем мире. Пианистка сыграла два нежных концерта, а потом этюд, в котором повторяющийся отрывок был похож на скорбные причитания. Локкарт сидел откинувшись, и музыка уносила его все дальше и дальше с каждой нотой, с каждой фразой… Он глубоко вздохнул и почувствовал, что плачет.
Он плакал обо всем, что так безнадежно пытался забыть. И не только из-за слабости и нервозности, от которых еще не совсем избавился за эти два месяца. Слезы, катившиеся по щекам, были вызваны «Компас роуз», растраченной напрасно любовью к нему, теми многими, кто погиб. И другими. Теми, кто уцелел.
Он как-то заходил к Ферраби в госпиталь. Глядя на лежащего, Локкарт думал, сумеет ли тот вообще когда-нибудь восстановить нервы. Ферраби превратился в развалину, хотя и был так молод. Тощий, изможденный и истеричный. Кожа да кости. На левом запястье висел кусок веревочки.
— Это моя веревочка, — сказал Ферраби в смущении и стал ею играть. Затем признался доверчиво: — Мне ее специально дали. Для нервов. Мне сказали, чтобы я с ней возился, когда почувствую, что должен чем-то заняться.
Он хватал веревочку согнутыми пальцами, рвал и дергал ее, крутил, пытался завязывать в узел, раскачивал, как маятник. Потом сказал:
— Мне сейчас намного лучше, — упал на подушку и заплакал.
Он плакал так же, как плакал сейчас Локкарт. Теми же слезами. Или другими… Много слез можно было пролить по «Компас роуз».
Локкарт повернулся в кресле, пытаясь унять слезы, сдержать дрожь губ. Музыка кончилась. Раздались аплодисменты. Сидящая рядом девушка уставилась на него, шепнув что-то своему спутнику. Под ее любопытным взглядом Локкарт неловко встал и вышел в фойе. У него все еще сжималось горло, но слезы уже высохли.
«Ну хорошо, вот и поплакал, — подумал он. — Что из того? Кто-то ведь должен оплакивать «Компас роуз». Он того заслужил. Пусть это буду я. Не возражаю. Особенно под такую мужику и о стольких погибших, и о таком корабле. Музыка заставила меня плакать, но рано или поздно я все равно заплакал бы. Уж лучше поплачу над Шопеном, чем под звон стаканов или женский щебет. Я слушал эту прекрасную печальную музыку и видел перед собой всех. Ферраби и Мореля. Тэллоу, который отдал свое место на плоту другому…».
Боль прошла. Он вернулся обратно в зал и встал у входа, опираясь на колонну. Нечеловеческая сила музыки пропала, она его уже не трогала. И он понял, что ушли последние минуты его скорби.
* * *
Клайдские верфи… Они стали оживленнее, чем в 39-м. Тогда они только включались в военный ритм, тогда было еще свободное время и намного больше, чем теперь, простора. Сейчас все изменилось. От Кекфрью до Гурока все стапеля заставлены корпусами. Люди имели одно желание — поскорее разделаться с очередным кораблем и заняться следующим. Это сильно изменило ритм жизни реки. Новости из Африки, согласно которым войска не просто держали прежние позиции, но и двигались вперед, послужили бодрящим напитком, вызывали желание включиться в общее дело и поскорее с ним покончить. Весь Клайд метался, как в горячке.
«Салташ» — почти законченный результат искусного труда сотен рабочих — стоял у отделочного пирса напротив верфей Джона Брауна. С близкого расстояния фрегат казался огромным.
— Он похож на многоэтажный дом, — заметил Эриксон, пробегая глазами по возвышающимся бортам, надстройкам, мостику, вдоль стальной палубы к квадратной корме.
Действительно, в «Салташе» было что-то крупное, солидное и серьезное, а по своей капитальности он ничуть не уступал складским помещениям, расположенным вдоль причала. Как-то эта махина будет управляться в море… С пирса «Салташ» выглядел, как любой другой корабль, который не совсем еще отделился от суши. Первый слой краски, покрывающий его борта, был заляпан суриком. Верхняя палуба после нескольких недель отделочных работ замызгана. Оглушительный грохот клепальных пневмомолотков на полубаке подводил черту под общей картиной беспорядка.
Корабль был грязен, шумен и для случайного прохожего выглядел предметом, не достойным внимания.
Эриксон поднялся на борт и ступил на грязную палубу, заваленную упаковочными ящиками и банками из-под красок. «Салташ» был длиной более 100 метров и поднимался уступами: бак, спардек, верхний мостик, «воронье гнездо» и, наконец, радиоантенна, венчающая мачту. На всех уровнях корабль был заставлен оборудованием и, видимо, вскоре его будет еще больше. На корме специально отведено место под увеличенный запас глубинных бомб. На палубе несметное число спасательных плотов и сетей. Здесь было три больших орудия, четырехствольная автоматическая пушка и целая дюжина легких спаренных пулеметов, натыканных где только можно и похожих на ветки кустарника. Новинка — большие орудия с электрическим подъёмником. Они могли палить весело и без заминок… Два больших катера. Дальномер. Совершенно новый бомбомет, который сбрасывал за борт сразу целый веер малых глубинных бомб. Эхолот. Специальные аппараты обнаружения акустических торпед. Все это бросалось в глаза с первого взгляда. Все обещало множество осложнений и требовало тщательного изучения. Но и обещало сделать «Салташ» грозным оружием, если овладеешь всеми приспособлениями.
Эриксон оставил Локкарта осматривать минное оборудование, обоим ин незнакомое, а сам направился в машинное отделение.
Он все ниже спускался по бесконечным лестницам, которые становились все грязнее. Когда он достиг наконец машинного отделения, руки его и рукава кителя были полностью вымазаны.
Здесь было холодно и сыро. Группа рабочих монтировала маслопровод, а человек в фуражке и белых нарукавниках, подсвечивая себе фонарем, возился с пультом управления. Он обернулся, заслышав шаги Эриксона. Небольшого роста, лет сорока, с седеющими волосами и массивным загорелым лицом. На вид энергичный и знающий. Он с почтением поглядел на украшения козырька, на три золотые нашивки и орденскую ленту на плече Эриксона.
— Я командир, — после некоторого молчания представился Эриксон. — Вы мой инженер-механик?
— Так точно, сэр, — осторожно произнес тот, — Джонсон. Я только недавно получил диплом инженера.
— Здравствуйте, чиф, — Эриксон протянул руку. — Как у вас тут дела?
Джонсон широким жестом обвел помещение.
— Основное оборудование на месте, сэр. Я здесь уже около трех недель. И до этого, конечно, работали. Сейчас ставят вентиляторы и динамо. Рассчитывают через три месяца все приготовить к испытаниям.
— А каково качество работ?
— Здесь это не вопрос, сэр, — Джонсон пожал плечами. — Четвертый год войны… Турбины хороши. Здорово сделаны. Говорят, дают 20 узлов.
— Звучит многообещающе… На каком корабле вы служили раньше?
— На «Манакле», сэр, — ответил Джонсон. — В Средиземноморье.
— Вы впервые стали стармехом?
— Да, сэр, — он замялся в смущении. — В качестве офицера, я имею в виду. Я из механиков.
Эриксон удовлетворенно кивнул. Инженер-механик, прошедший школу механиков, служил на эсминце. Что же, это недурно. Двухтурбинный корабль водоизмещением в две тысячи тонн не относится к классу простых, каким был «Компас роуз». Масса сложнейшего оборудования потребует высокой степени внимания. Он увидел, что Джонсон посматривает на грязные обшлага кителя, и сказал:
— Я слегка перепачкался по дороге сюда.
— Могу найти для вас пару рукавиц, если хотите, сэр, — Джонсон почувствовал себя виноватым и был готов помочь. — Корабль грязный.
Эриксон кивнул.
— Знаю, на этой стадии трудно держать корабль в чистоте. Да, пожалуй, дайте-ка мне пару рукавиц и нарукавников, если можете. Придется полазить по трапам в ближайшее время.
— Может быть, вы хотите посмотреть, как у нас идут дела, сэр?
— Пока нет, чиф. Подожду, когда все приобретет подобающий вид.
— А на каком корабле вы служили, сэр? — спросил неуверенно Джонсон.
— На корвете. Он назывался «Компас роуз».
На лице Джонсона промелькнула тревога. Эриксон подумал: наверное, стармех знает о «Компас роуз», помнит небось, что он пошел ко дну за семь минут и что из команды в 91 человек погибло 80… Он об этом все знает, как любой на флоте, независимо от того, служит ли на эсминце в Средиземном море или прикреплен к базе на Скапа-Флоу. Тысячи моряков почувствовали чуть ли не личное горе, прочитав о гибели «Компас роуз». Джонсон был одним из них, хотя он никогда до этого даже названия корабля не слышал.
Эриксон почувствовал, что Джонсон смотрит на него во все глаза, и произнес с усилием:
— Его торпедировали.
— Я знаю, сэр, — сказал Джонсон.
Больше им не о чем было говорить…
Из машинного отделения Эриксон поднялся на мостик. Он решил оставить это удовольствие напоследок… Ноги оставляли свежие следы на покрывавшем доски инее. Эриксон поразился размерам мостика и количеству приборов. Ряды телефонов, батареи переговорных труб… Специальные дублирующие экраны радиолокаторов. Позади большая штурманская рубка, в которой размещались приборы управления огнем и великолепный гидроакустический аппарат. Имелся специальный стол для прокладывания курса, показывающий световой линией курс корабля. Тут же, на мостике, находились два сигнальных прожектора. Эриксон быстро смекнул, как много людей соберется здесь во время похода: двое вахтенных, двое сигнальщиков, двое наблюдателей, два гидроакустика, посыльный. Всего человек десять… Медленно подойдя к поручням и взглянув вниз, на полубак с двумя зачехленными орудиями, он вдруг почувствовал, как все это напрасно и бесполезно. Конечно же, он будет командовать кораблем. Но что толку? Вспомнить хотя бы его последний корабль… Он невольно вздрогнул от холодного утреннего воздуха. Под ним черный, лоснящийся от грязи Клайд нес свои воды, не очень приятно напоминая о Море, лежащем не так далеко отсюда.
Эриксон выпрямился и, пройдя через мостик, стал спускаться по трапу вниз, в свою каюту. По пути он встретил Локкарта.
— Соберите документы и вообще все, что есть у стармеха, — резко сказал он. — Для начала изучим оборудование.
Итак, все сначала…
Следующий офицер, прибывший через неделю, совсем расстроил Локкарта. Старпом сидел в конторе верфи и подготавливал черновые вахтенные журналы. Вдруг Дверь распахнлась, и чей-то голос спросил:
— Скажите, это «Салташ»?
Тот же тон, те же интонации! Локкарт резко повернулся на стуле. Однако это был не Беннет, их бывший старпом.
Но голос! Просто нет более похожего: тот же гнусавый «твэнг», те же резкие гласные, которые будили в нем и теперь старую ненависть и раздражение. Вошедший, долговязый светлолицый лейтенант в форме, сшитой из странно светлого, синего саржа, стоял в дверях с самоуверенным видом. Но вот взгляд его упал на рукав Локкарта. Он тут же вытянулся и сказал:
— Извините, что помешал вам, сэр. Я ищу «Салташ». Локкарт, зачарованно вслушиваясь в голос, взял себя в руки.
— Да, это он и есть, — и махнул рукой в сторону окна, из которого был виден неопрятный серый корпус, — А кто вы?
— Аллингэм. Артиллерийский офицер.
— Австралиец?
— Так точно, — он посмотрел на нашивки Локкарта. — А вы командир, сэр?
— Нет, старший помощник. Наш командир — капитан третьего ранга.
— Ничего себе… А почему так много золота? — кивнул Аллингэм на нашивки.
— Мы будем возглавлять отряд охранения, — несколько строже ответил Локкарт. Из-за проклятого акцента он готов был сразу невзлюбить лейтенанта. — Так что я буду старшим офицером отряда.
— Неплохо. А что на корабле? — кивнул Аллингэм.
— Пока полный беспорядок, — ответил Локкарт. — Но будет хорошо. — Он слегка успокоился.
— Там для вас полно пушек. Будет с чем поиграть.
— Здорово! — И опять акцент вырвал из памяти Локкарта прошлое.
— У нас в свое время был на корабле старпом-австралиец. По имени Беннет.
— Не Джеймс ли Беннет?
— Кажется…
— И что, он здесь у вас имел успех? — Аллингэм присвистнул.
— Нет, — ответил Локкарт. — Я бы не сказал. Аллингэм положил противогаз и фуражку на стол.
— Но имя ведь то же самое. Тогда он здесь точно преуспел. Я слышал его лекции в Австралии.
— Лекции? — безучастно спросил Локкарт.
— Да. Он теперь на суше. Правда, что у него какое-то нервное расстройство после потопления этих подлодок?
— Я что-то не помню, — ответил Локкарт. — Вы мне об этом расскажете?
— О, там, дома, он знаменитость. Важная персона. Он, кажется, служил в свое время на корабле под названием «Компас роуз». Командир заболел, поэтому ему пришлось командовать кораблем в походе. Они тогда уничтожили две подлодки за четыре дня. Ему пришлось четверо суток стоять на мостике. После этого он слегка сломался. — Аллингэм помолчал. — Между нами говоря, газеты подняли у нас вой, так как ему за это даже медали не дали… Так это он?
— И никто иной, — Локкарт собрался с мыслями. — И что же? Он читает обо всем этом лекции?
— Конечно. Он выступает перед новобранцами. Разъезжает с речами по фабрикам. Говорят, это стимулирует производство.
— Это очень стимулирует меня, — в тон Аллингэму ответил Локкарт. — Насколько мне известно, Беннета поразила язва двенадцатиперстной кишки. Из-за того, что он слишком быстро ел консервированную колбасу. Ему пришлось списаться на берег и отправиться в госпиталь.
— А подлодки? — удивленно спросил Аллингэм. — А нервное перенапряжение?
— И подлодки, и нервное перенапряжение — все осталось нам, — покачал головой Локкарт.
— Ай да старина Джеймс Беннет! — расхохотался Аллингэм, — Да, сказки рассказывать он умеет.
— Это был негодяй, — коротко бросил Локкарт. — Я терпеть его не мог.
— У нас там не все такие, — с особым ударением произнес Аллингэм.,
— Я, кажется, начинаю это понимать. — Локкарт улыбнулся, и Аллингэм, успокоившись, сразу оставил щекотливую тему. — Да и не могут там все быть такими, иначе Австралия давным-давно развалилась бы на куски. — Он поднялся. — Давайте забудем об этом. Пойдем посмотрим корабль.
Офицерский состав «Салташа» состоял из восьми человек. Кроме Эриксона, Локкарта, Джонсона и Аллингэма, к ним направили врача-лейтенанта, двух младших лейтенантов, один из них штурман, и гардемарина, который должен быть секретарем командира. Первая встреча в большой кают-компании живо напомнила Эриксону прошлое. Царили те же сдержанность и осторожность, особенно со стороны офицеров помоложе. Они напомнили Эриксону прежних Ферраби и Локкарта, когда те прощупывали новое для них окружение, пытаясь угадать, что здесь может понравиться в них и что нет. «Но вот здесь-то и кончается сходство, — подумал Эриксон, оглядывая собравшихся за столом. — Это не новички в своем деле». За исключением гардемарина, все были в походах и знали многое о службе охраны конвоев. Этот корабль он не сумел бы вывести в море с парой новоиспеченных младших лейтенантов, которые не стояли ни на одной вахте в своей жизни, и с таким старпомом, каким был Беннет. Эриксон подождал, пока офицеры займут места, и постучал по столу.
— Я собрал вас, — начал он, — чтобы получше с вами познакомиться, и узнать, чем вы занимались до того, как пришли на «Салташ». — Он оглядел внимательные лица. — Кое-что я уже знаю: старпом служил со мной на прежнем корабле, со стармехом, — он улыбнулся Джонсону, — я успел поговорить. А что касается остальных, то мне пока известны только имена.
Командир взглянул на лежащий перед ним список.
— Ну, начнем с вас, старший артиллерист. Вы, кажется, совершили самое длинное путешествие, чтобы попасть к нам. Чем вы занимались до этого?
— Служил на тральщике, сэр, — ответил Аллингэм, словно он давно привык к тому, что его таким вот образом выделяют. — Охранял северное побережье Австралии. Потом мне все это слегка надоело, потому что не было ничего интересного и вообще не было похоже, что война подберется к нам. Вот я и подал рапорт на перевод сюда.
— Вам приходилось ставить мины?
— Мы поставили всего две за три года.
— Артиллерийский курс вы проходили уже здесь?
— Да, сэр. Я только что с Уэйл-Айленда.
— Ну и как, заставили вас там побегать?
— Мы так и не остановились ни разу, стоило нам ступить на борт. — Аллингэм улыбнулся. — Я лично потерял не один фунт веса.
Прокатился смешок. Уэйл-Айленд, королевская артиллерийская школа, прославилась своей жестокой дисциплиной, чего не отрицал ни один из окончивших ее.
— Ну пушек вам для практики вполне достаточно… — Эриксон посмотрел на следующее имя в списке. — Младшнй лейтенант Рейкс, — и вопросительно посмотрел на молодого офицера, сидящего в конце стола. — Откуда вы, младший лейтенант?
— С восточного побережья, сэр, — ответил Рейкс, будущий их штурман, очень живой, подвижной молодой человек, прямой и напористый. У Эриксона создалось впечатление, что до войны штурман занимался продажей не очень популярных бытовых приборов и некоторые навыки речи и манеры прихватил с собой на войну из своей старой специальности.
— Откуда именно? Из Гарвича?
— Так точно, сэр. Мы сопровождали конвои оттуда и до Гумбера.
— На каком корабле?
— На корвете довоенного типа. С двойным винтом.
— Помню такие… У вас было много практики в каботажном плавании?
— Так точно, сэр, — Рейкс помедлил в нерешительности, не зная, что Эриксону известно о восточном побережье и что он вообще хотел бы знать о нем. — Там есть протраленный коридор для конвоев. Каждые пять миль — буй. Если упустишь какой-нибудь из них, сядешь на камни или минное поле.
— И сколько раз с вами такое случалось?
— Ни разу, сэр.
Эриксон улыбнулся откровенному ответу.
— Ну теперь-то вам придется привыкать совсем к другой навигации. Давно вы не пользовались секстаном?
— С самого окончания учебы. Года два. На восточном побережье не требовалось. Но я специально в этом практиковался последнее время.
— Хорошо. На старом корабле расчетами я сам занимался, но теперь хотел бы возложить это на вас.
Следующим офицером, имя которого Эриксон прочитал по списку, был корабельный врач.
— Вы откуда, Скотт-Браун? — спросил он.
— Харлей-стрит, сэр, — ответил несколько удивленный Скотт-Браун.
— А-а… Так, значит, это ваш первый корабль? Скотт-Браун кивнул:
— У меня была частная практика, и я занимался исследовательской работой при Гайз-госпитале: начались сильные налеты на Лондон. А потом они меня отпустили, — все это врач говорил с извиняющимся видом, как бы доказывая, что вовсе не бездельничал, прежде чем попал в ВМФ.
— Да вы просто роскошь для нас, — заметил Эриксон. — У нас никогда раньше не было доктора с дипломом.
— А кто же у вас врачевал?
— Я, — ответил Локкарт.
— Как же вы этому научились? — обратился к нему Скотт-Браун.
— Да так, в процессе… Боюсь, что я угробил намного больше пациентов, чем вы, доктор.
— Очень смелое заявление, если учесть, что у меня восьмилетняя практика.
И снова все рассмеялись. Смех сблизил их. «Будет, очевидно, неплохая кают-компания, — подумал Эриксон, — все такие разные, но в них хватает здравого смысла, чего-то солидного и надежного».
В списке оставалось два имени — второго младшего лейтенанта и гардемарина. Краем глаза командир наблюдал за высоким, стройным молодым человеком, который воевал
с пепельницей, нервно ожидая своей очереди. «Да он почти школьник», — подумал Эриксон. Он посмотрел на сидящего рядом младшего лейтенанта.
— Винсент, — спросил Эриксон, — я вас нигде не мог видеть раньше?
Винсент, маленький, темноволосый и довольно застенчивый, заранее приготовил нужную фразу.
— Я был в том же отряде, что и вы, сэр, — вымолвил он наконец. — Служил на «Трефойле».
— Я так и предполагал. — Эриксон кивнул. Голос его звучал обыкновенно, но что-то в душе командира дрогнуло. «Трефойл». Он был братом «Компас роуз» целых два года подряд. Тот самый замыкающий корвет, который, на счастье, заметил на экране локатора, как появился и исчез «Компас роуз». Именно он доложил об этом «Вайперосу». Именно «Трефойлу» они с Локкартом обязаны жизнью. Вполне возможно, что маленький застенчивый лейтенант приложил к их спасению руку. Но командир решил расспросить о подробностях в менее официальной обстановке.
— Ну, тогда мы все знаем друг о друге, — дружески сказал Эриксон. — И вы знаете, в чем будет состоять ваша работа… Остались только вы, Хольт, — неожиданно обратился он к гардемарину. — Чем вы занимались последнее время?
Пепельница со звоном упала со стола. Гардемарин Хольт мучительно покраснел. «Боже мой, — подумал Эриксон, — да ему, небось, лет семнадцать… Я ему в отцы гожусь… Нет, я ему гожусь в деды».
— Извините, сэр, — сказал Хольт, — я только что закончил учебу на «Кинг Альфреде».
— А до этого?
— Э… э… в Итоне, сэр.
— О-о. — Эриксон поймал взгляд Джонсона, в котором была солидная доля уважения. Это его позабавило. Конечно же, Итон придавал кают-компании оттенок чего-то первоклассного, давал простым грубым морякам что-то вроде благородной приправы.
— А там вас учили морским специальностям?
— О нет, сэр, — удивленно ответил Хольт, — ведь образование там получаешь такое узкое…
Снова по кают-компании прокатился смешок, и Эриксон мог это только приветствовать. «Едва парнишка почувствует почву под ногами, он нас всех омолодит. И видит Бог, мы в этом нуждаемся…»
— Ну, для начала хватит, — откашлявшись, сказал Эриксон. — Нам предстоит много потрудиться, чтобы подготовить корабль к выходу в море. Но я уверен, что могу надеяться на ваши силы и умения. Старпом займется распределением работы по кораблю; кроме того, у вас уже имеются закрепленные за каждым подразделения. Аллингэм — артиллерия, Рейкс — навигация, Винсент — бомбы, Хольт — документы. Мы будем готовы к испытаниям не раньше чем через три недели. У вас есть достаточно времени, чтобы все привести в порядок, — он поднялся и сделал рукой знак Локкарту следовать за собой. Не доходя до двери, командир повернулся и сказал: — Мы сможем устроить в шесть вечера менее официальную встречу, если прибудет джинн.
Когда дверь за ними закрылась, в кают-компании стало совсем тихо. Джонсон изучал раскрытый учебник по двигателям, Скотт-Браун закуривал. Хольт незаметно поднял упавшую пепельницу.
Аллингэм посмотрел на Винсента и спросил:
— Что случилось со старым кораблем нашего шкипера? Его торпедировали?
— Да, — Винсент кивнул, подыскивая нужные слова. — Он догонял конвой после того, как отвел пару кораблей в исландский порт. Мы засекли корвет на экране локатора. Далеко позади. Где-то около полуночи. А потом он совсем пропал. Мы подождали немного, но он больше не появлялся. Мы доложили «Вайперосу», головному кораблю нашего отряда. Тот вернулся и нашел их на плотах уже утром.
— Повезло им еще, что кто-то на экранах их засек, — сказал Аллингэм.
— Да, — без всякого выражения сказал Винсент.
— Это были вы? — спросил, посмотрев на него, Скотт-Браун.
— Да, я тогда был вахтенным офицером.
— Неплохо, — произнес Аллингэм. — А сколько спасли?
— Десять или одиннадцать.
— Не много, — присвистнул Аллингэм.
— «Компас роуз» был хорошим кораблем, — сказал Джонсон. — Одним из лучших.
— Чертовски жаль, что они потеряли столько ребят, — сказал Хольт. Его мальчишеский голос и лондонский выговор забавно контрастировали с северным произношением Джонсона. — Интересно, как это, когда торпедируют?
— Напрасно вы интересуетесь, — строго сказал Рейкс. — Говорят, что этого лучше никогда не знать.
— Лично я таким любопытством не страдаю, — заметил Скотт-Браун.
— Да и я тоже, — сказал Аллингэм, — Мне еще хочется увидеть Австралию.
— Странное желание, — невольно вставил Хольт. Аллингэм секунду смотрел на Хольта и произнес:
— Молодой человек, вам стоит перетряхнуть свои взгляды. Вам, что же, ничего не сказали об Австралии в этой вашей шикарной школе?
— О да, — ответил Хольт. — Пару слов. Заключенные и кролики.
— Но-но, смотрите… — энергично начал Аллингэм.
— Полагаю, что юноша с вами шутит в лучшей итонской манере, — вмешался Скотт-Браун.
— О-о-э, — Аллингэм выдавил наконец из себя улыбку. — Нет ли в Британском королевском флоте указания о порке гардемаринов?
Джонсон вновь поднял взгляд:
— Уже давно такого не существует,
— Я старомоден, — возразил Аллингэем, — но кое-что хотел бы ввести вновь.
* * *
— Неплохая у нас компания, старпом, — говорил Эриксон уже у себя в каюте. — У них достаточно опыта. Раза в два больше, чем имели мы на «Компас роуз», когда начинали.
— Не бередите старые раны, сэр, — улыбнулся Локкарт.
— Я помню вас с Ферраби. Вы тогда зашли ко мне в будку у причала. Вид был у вас, как у пары белых подопытных мышей… Знаете, как-то странно снова иметь на борту австралийца. Напоминает Беннета.
— Да, — ответил Локкарт. — Скверное напоминание, не правда ли?
Хольт дважды в неделю совершал поездки в Глазго, где забирал секретные коды из оперативного отдела штаба. Он выполнял и разные другие случайные поручения, количество которых возрастало по мере приближения выхода корабля в море. Локкарт в конце концов почувствовал, что теряет покой и ему необходимо как-то выйти из атмосферы ежедневной суеты. Целых две недели он сражался со списками боеприпасов, аттестатами, накладными, а также с различными схемами и расписаниями, по которым должен жить «Салташ» в море и в гавани. Локкарт не был в Атлантике уже около четырех месяцев. Чувство личной ответственности за происходящее, владевшее им до гибели «Компас роуз» и пропавшее после нее, стало постепенно возвращаться. Пора было вновь окунуться в гущу событий, узнать, что происходит, как идет битва. Ведь и они должны возвратиться через несколько недель на поле этой битвы с новехоньким кораблем.
— Я сам поеду сегодня в Глазго, гардемарин. Мне нужен свежнй воздух, — обратился как-то раз за завтраком Локкарт к Хольту.
Скотт-Браун посмотрел на него поверх газеты:
— Вот этого-то вы там как раз и не найдете.
— Все равно, мне нужно развеяться, — улыбнулся Локкарт.
— Сэр, — обратился к нему Хольт. Локкарт вопросительно обернулся к нему: — Там есть одна красотка в оперативном…
— Что в оперативном?
— Там есть… служащая…
— И что же?…
— Говорят, самая красивая леди Королевского флота. Вокруг нее в оперативном все готовы в узлы вязаться.
— Вряд ли она виновата в этом… Ну и что же все-таки?
— Я просто так сказал, сэр.
— Спасибо… — Локкарт серьезно кивнул. — Где же я могу увидеть это совершенство?
— В оперативном центре, сэр. Она там всем заправляет.
— А что вы, спрашивается, делали в оперсекторе, если сигнальный сектор в целой миле оттуда, да ещё и на другом этаже?
— Поддерживал контакт, сэр, — улыбнулся гардемарин.
В холодное мартовское утро серый город выглядел особенно бесцветным. Должна же, наконец, в Глазго прийти весна… Локкарт медленно шагал по Арджел-стрит сквозь толпы равнодушных покупателей и унылых личностей, ожидающих, когда наконец откроются бары.
Вспомнились недели, проведенные в Глазго более чем три года назад, когда они с Ферраби делили комнату в отеле, а в свободное от службы время бродили по городу и из кожи вон лезли, чтоб чувствовать себя молодыми повесами. Сегодня у города тот же суровый и строгий вид, который ему запомнился с 1939 года. И все-таки ведь что-нибудь произошло за это время: у кого-то родились дети, кто-нибудь потерял, а кто-нибудь заработал деньги. Но ничего этого нельзя было узнать, глядя на грязные мокрые мостовые, на полупустые магазины, на бледные лица прохожих, занятых только собой.
«3десь каждый одинок, — подумал Локкарт, взглянув мельком на витрину ювелирного магазина, где грудой лежали обручальные кольца в ожидании покупателей, которые никак не приходили. — Но это все из-за войны…»
В морском штабе он взял солидную пачку денег и конвертов, спустился двумя этажами ниже, прошел по темному гулкому коридору, пока не добрался до двери с табличкой «0перативный отдел». Постучал и вошел.
В комнате сидела только одна девушка, звонившая по телефону. На целых полминуты взгляд ее задержался на лице Локкарта. Он обрадовался, что может наслаждаться этим взглядом так долго. У девушки были большие глаза с длинными ресницами. Это была та «самая красивая девушка из служащих военно-морского флота», как сказал гардемарин. Она была неповторима. Эти глаза. Это овальное лицо с высокими скулами. Темные волосы, зачесанные назад. «Интересно, чего тебе недостает?», — подумал Локкарт. Подойдя поближе, он увидел, что глаза у девушки серые. Он отвел взгляд. Увидел на столе табличку: «Хэллэм», а внизу стояло «002».
— Да, — подумал он, — второй офицер оперативного отдела».
— Отправьте это, пожалуйста, ко мне, — сказала девушка, положила трубку, записала что-то в блокнот, лежавший перед ней, вновь подняла взгляд и произнесла: — Да?
— Если это не против правил, — неуверенно начал Локкарт, — я бы хотел взглянуть на карту боевых действий западных подходов.
— Вряд ли я могу позволить вам это, — ответила она. — Эти данные секретны. — Лицо ее оставалось холодно-безразличным. Видать, к ней многие заходят под этим глупым предлогом.
— Мне это известно, — ответил Локкарт, — но, видите ли… Я участвовал во всех операциях в течение трех лет. Теперь четыре месяца на суше, принимаю новый корабль. Просто хотелось узнать, что происходит.
Серые глаза в упор смотрели на него.
— С какого вы корабля? — спросила она через секунду.
— С «Салташа».
— Ах да, новый фрегат, — она мягко улыбнулась. Локкарт даже задрожал. «Господи, я не видел ничего подобного уже целую вечность, — подумал он. — А потом, черт побери… Конечно, этому найдется объяснение». И он вновь услышал ее голос: — Нет ли у вас на борту молодого человека по имени Гэвин Хольт?
— Да, есть. Наш гардемарин. Он передавал вам привет.
— Передайте и ему… — Она продолжала дружески; — Кто ваш командир? Или это вы и есть?
— Нет, капитан третьего ранга Эриксон.
— Тогда, — взгляд ее остановился на двух золотых нашивках его рукава, — вы старший помощник?
— Да, — кивнул он.
— Вам это не кажется странным? — Лицо ее на секунду нахмурилось. — Почему вы сами не командуете кораблем?
— Потому что захотел остаться с Эриксоном, — несколько вызывающе ответил Локкарт.
— Вы что же, боитесь самостоятельности? — брови ее удивленно взметнулись вверх.
Локкарт вдруг покраснел. «Ладно, хватит», — подумал он.
— Если б я боялся быть командиром, то никогда в жизни не признался бы в этом вам.
На лице девушки появилась улыбка. Теперь улыбались и глаза, откровенно притягивавшие его взгляд.
— Извините, — сказала она после недолгого молчания. Голос был тихий и веселый. — На самом деле, прошу прощения… Слушайте, если бы вы работали здесь, где так много молодых людей и так много неуклюжих интриг, попыток получить звание повыше и при этом поменьше работать, вы бы и сами стали несколько подозрительны.
— Увы, у меня все не так, — ответил Локкарт.
— Я в этом уверена, потому что вспомнила, кто вы такой. Вы вместе с Эриксоном были на «Компас роуз», не так ли?
— Да. Откуда вы знаете? — спросил Локкарт.
— Кто-то здесь говорил об этом вчера вечером… И вы потопили лодку. Мне еще раз извиниться?
— Нет-нет, ни в коем случае… Но это хоть как-нибудь повысило мои шансы увидеть карты и услышать новости?
— Это гарантировано, — с готовностью кивнула она. — Что вам рассказать?
Они говорили о делах целых десять минут. Из этого разговора Локкарт вынес несколько сумбурное представление о том, что дела в Атлантике понемногу улучшаются после тяжелых недель Рождества, что второй офицер Хэллэм занимает должность вот уже четыре месяца и что глаза офицера скорее темно-серые.
— Полагаю, вы очень заняты приемкой корабля, — вскоре сказала она, и Локкарт принял намек безоговорочно. Такая уж это девушка.
И все же прощание Локкарта было слегка омрачено. Когда он уже выходил, в комнату заглянул молодой флотский лейтенант и спросил:
— Обедаем вместе, Джули?
— Да, Эдвард, минут через пять… — улыбнулась она в ответ.
«Джулии, — думал Локкарт, шагая вдоль мрачного коридора, — прекрасное имя!» Пройдя еще несколько шагов, он решил, что ему никогда особенно не нравилось имя Эдвард.
Конечно, Локкарт был очень занят приемкой корабля. Как и все. Команда прибыла из девонпортских казарм и состояла в основном из жителей западных графств. Теперь на борту «Салташа» было 172 человека. Их размещение и назначение на вахты было трудным и довольно скучным делом, требовавшим большого терпения. Основная забота об этом выпала на долю Локкарта и боцмана Барнерда. Барнерд — полная противоположность Тэллоу. Тэллоу был медлительным и солидным. Барнерд же оказался маленьким, энергичным, соображал быстро. Он походил на хрупкого салонного актера, пытающегося играть фермера. У него росла золотистая бородка. Локкарт, увидев его впервые, подумал, что Барнерду стоило бы ее сбрить: слишком уж она ему не шла. Но эта настоящая атлантическая бородка выращена во время жестоких штормов, когда невозможно побриться… Барнерд был сторонником жесткой дисциплины, не терпящим нарушителей. Однако он обладал и какой-то особой добротой.
Иногда офицеры развивали такую бурную деятельность, что от нее нельзя было укрыться ни в одном уголке корабля. Наибольшая доля шума и беготни, несомненно, устраивалась Аллингэмом, который горячо взялся за дело, пытаясь передать своим артиллеристам хотя бы часть той подготовки и дисциплины, которую только что сам получил в Уэйл-Айленде. Его австралийский акцент слышался в любое время суток в любом закоулке верхней палубы. Его расчеты занимались упражнениями по заряжанию и стрельбе из орудий; сначала раздавалась серия резких громких команд, затем механический лязг замков и подъемников, затем новый поток слов, обычно недовольных или угрожающих. Был в деятельности Аллингэма какой-то смак, какой-то вкус к делу, который быстро создал ему популярность среди команды, несмотря на грубые методы. Слова, употребляемые им, могли бы в устах Беннета звучать очень неприятно, но у Аллингэма они не вызывали недовольства. Аллингэм оказался исполнительным и толковым специалистом, и был всегда в состоянии все необходимое сделать сам. Так что люди шли за ним без промедления.
Деятельность же лейтенанта Винсента, отвечавшего за расчеты глубинных бомб, была совсем иной, чем методы Аллингэма. Отслужив на корветах три года, Винсент неплохо знал свою работу, но очень нерешительно отдавал приказания. Его практические занятия напоминали работу молоденькой гувернантки, единственным действенным способом для которой является обращение к доброй воле ребенка:
— Боюсь, что сейчас получилось не очень хорошо, — говорил Винсент. — В следующий раз постарайтесь сделать немного быстрее.
А в это время, совсем рядом, гремел Аллингэм:
— Если вы, ребята, хотите разбить мое сердце, разгуливая по палубе, как стадо старых шлюх на пикнике, то вам придется сшаркать башмаки до самой задницы. А ну-ка вкалывайте!
Только будущее могло решить, который из двух методов более эффективен… Джонсон же избрал средний путь. Его часто встречали на верхней палубе, молчаливого и целеустремленного, сопровождаемого толпой грязнющих и серьезных кочегаров. Они занимались погрузкой необходимых машинному отделению запасов. Иногда Джонсон останавливался послушать Аллингэма, иногда наблюдал за Винсентом. Он обычно хмурился, поворачивался к своим странным спутникам и говорил что-то неразборчивое. И они собирались вокруг того, что предстояло оттащить вниз — бочку краски, набор запчастей, — и занимались делом, ни на кого не обращая внимания.
Командира на борту не было. Целых полмесяца он находился в Ливерпуле на курсах, которые невинно назывались «тактическими курсами командиров», а фактически оказались серьезным испытанием. В задачу курса входил разбор последних событий войны в Атлантике и их практическое изучение. Сначала читалось несколько лекций, а во второй половине дня все офицеры устраивались на полу в пустой комнате возле нарисованной огромной карты. На ней были расставлены модели походного ордера судов конвоя, боевого сопровождения и подводных лодок противника. Начиналась игра в конвой, давались исходные данные, задавалась погода, тонули корабли; вокруг собирались подлодки, а боевое охранение должно было разрабатывать контрманевры и осуществлять их, как если бы все происходило в походе. Этим делом заправлял целый капитан первого ранга. Терпеливые девушки в морской форме передвигали модели, передавали сигналы и потихоньку подсказывали ученикам, что делать дальше. Это казалось морским волкам несправедливым, но девушки знали буквально все.
Даже внимательно прослушав лекции, Эриксон посчитал тактические занятия необыкновенно трудными. Многое изменилось в Атлантике за те четыре месяца, пока он оставался на берегу. Появились новое оружие, новые опасности, новые контратакующие маневры. Оказалось, что из-за недостатка практики он потерял командирское чутье. Слишком о многом приходилось думать, слишком многое предвидеть. Иногда он забывал даже отдавать приказания об изменении курса, забывал передать нужный сигнал. Будучи старше всех в чине, он обычно назначался командиром отряда охранения и, совершая ошибки, не мог забыть, что через несколько недель поведет в поход собственный отряд охранения. А если он и там повторит подобные ошибки, за них придется платить потерянными кораблями, погибшими людьми. Еще одним горящим танкером, еще одним «Компас роуз». За все будет теперь в ответе он и его совесть.
Какой из него выйдет командир отряда, если он делает ошибки, которых год назад и во сне не сделал бы?…
И вернувшись на «Салташ», Эриксон никогда не забывал своих сомнений.
Локкарт встретил его у трапа. Эриксон осмотрел корабль, и настроение его улучшилось. Рабочий день заканчивался. Первые увольняющиеся на берег матросы готовились к построению. Проверка внешнего вида и формы была очень строгой и внимательной. Впрочем, и сами матросы старались выглядеть нарядными и подтянутыми. «Салташ», казалось, уже был готов к выполнению своих обязанностей. Верхняя палуба сияла, все было ровно и чисто выкрашено.
Подробно доложив Эриксону о проделанной за время его отсутствия работе, Локкарт пригласил командира вниз, в кают-компанию, где уже все собрались на файф'o'клок.
— Ну и как курсы, сэр? — спросил Аллингэм, едва Эриксон устроился в кресле. — Туго пришлось?
— Бегать нас, правда, не заставляли, но остального было вполне достаточно. Давно мне так не приходилось работать
— Появилось ли еще какое-нибудь ужасное оружие? — спросил Рейкс.
— Ну… — Эриксон секунду подумал. — Немцы усовершенствовали гидроакустические торпеды, которые преследуют корабль по шуму винтов, пока не догонят. Идет слушок об этакой «дыхательной трубке», которая позволяет подлодке находиться на перископной глубине сколько угодно времени, — он оглядел присутствующих, — только об этом нигде не следует говорить.
— Вот ублюдки! — беззлобно произнес Рейкс.
— Нам придется чуть побольше поработать, вот и все… — Эриксон обратился к Джонсону. — Испытание начнем через десять дней, стармех. Пойдем вниз по реке до Тейл-оф-зе-Бэнк, и будем там, пока не отправимся в Арднанрейш.
— О подобной программе я уже как-то слышал, — заметил Локкарт.
— Да и я тоже, — подтвердил Винсент. — Интересно, как поживает наш свирепый старикан?
— А это кто? — спросил Скотт-Браун.
— Адмирал, возглавляющий учебную базу кораблей охранения в Арднакрейше. С самого начала войны провел громадную работу, но его нельзя назвать ангелом.
— Должность его едва ли к этому обязывает, — Эриксон задумался. — Ну что, устроим прощальный вечер перед отплытием?
— Все уже подготовлено, сэр, — сказал Локкарт. — В конце следующей недели, если вы согласны. Стармех сделает для нас небольшую иллюминацию, а потом выпивка и что-то вроде ужина.
— Достаточно ли у нас знакомых для большого вечера?
— Уже сейчас в список приглашенных входит около шестидесяти человек, — рассмеялся Скотт-Браун.
— Шестьдесят? — Эриксон удивленно поднял брови. — Чем же вы занимались в моё отсутствие?…
— Вы же знаете, как растет число посетителей кают-компании, сэр, — произнес Джонсон с угрюмым видом человека, имеющего небольшой счет в банке и полностью лишенного тщеславия. — Иногда это больше похоже на гостиницу, чем на кают-компанию,
— Да, но есть много таких, кого стоит пригласить, — сказал Скотт-Браун, — Офицеры других кораблей на верфях. Строители. Несколько человек с базы. Девушки… У меня есть предварительный список.
Он порылся в кармане, извлек листок бумаги и передал его Эриксону.
— Что, будет адмирал? — удивился Эриксон, прочитав имя, идущее под номером первым.
— Говорят, что адмирал любит такие вечеринки. И эту уж ни за что не пропустит.
— Хорошо, — Эриксон продолжал просматривать список. — Полагаю, все эти загадочные люди с шотландскими фамилиями — с верфей… А кто такой второй офицер Хэллэм?
— Красотка из оперативного, — ответил Хольт.
— Что?… — опешил Эриксон.
— Э-э-э… служащая оперативного отдела, сэр, — покраснел гардемарин. — Ее пригласил старший помощник.
— Хороша?
— С ума сойти, сэр.
Эриксон вопросительно уставился на Локкарта, который, к собственному удивлению, почувствовал смущение.
— Надеюсь, вы не поддаетесь женским чарам, старпом?
— Ни в коем случае, сэр! — ответил Локкарт. — Просто я подумал, что нужно пригласить побольше людей с берега. Они к нам хорошо относятся.
— И второй офицер Хэллэм тоже входит в эту категорию?
— Да, пожалуй,
— А вот ко мне, кажется, не очень, — вставил Хольт не очень тихо.
— Хольт! — начальственным тоном сказал Локкарт.
— Да, сэр?
— Пожалуй, хватит.
— Извините, сэр, — ответил Хольт, нисколько не смутившись. — Я думал, что вам приятно будет это слышать.
Локкарт благоразумно промолчал. Эриксон вновь посмотрел на него. Ну и ну, вот, оказывается, какие дела…
— Ну что же, надеюсь, она хороша.
Локкарт не очень-то рассчитывал, что Джули Хэллэм примет приглашение. А увидев ее в уголке быстро заполнившейся кают-компании, вообще засомневался, правильно ли сделал, что пригласил ее.
Она сидела на подлокотнике кресла в окружении поклонников. Вовсю пускал в ход свои чары Скотт-Браун. Эриксон, обходя гостей, задержался рядом с ней, развеселив своим шуткам. Постоянно вился рядом Хольт.
Адмирал, веселый и общительный человек, беседовал на королевский манер: несколько быстрых вопросов, двухминутный обмен любезностями, затем смена собеседника. Локкарту он сказал:
— Вы впервые занимаете должность старшего помощника?
— Нет, сэр, — отвечает Локкарт. — Я уже был старпомом на старом корабле капитана третьего ранга Эриксона. На корвете «Компас роуз».
— Ах да, — адмирал, у которого и память тоже была королевской, уклонился от такой, далеко не праздничной, темы. — Все ли в порядке?
— Да, сэр.
— Надеюсь, мои люди оказывают вам необходимую помощь?
— Да, сэр, они нам очень помогли.
— Хорошо, — адмирал кивнул и пошел дальше. И тут же Локкарт услышал его вопрос, адресованный Аллингэму: — Вы впервые занимаете должность артиллерийского офицера?
Локкарт заметил Джонсона в углу кают-компании и направился к нему.
— Веселитесь, чиф?
Джонсон кивнул и произнес несколько неуверенно:
— Все это для меня немного непривычно, сэр.
Прямота Джонсона особенно нравилась Локкарту. Тот совсем недавно знал лишь машинное отделение эсминца и матросский кубрик и совершенно откровенно признавался, что кают-компания для него непривычна.
— Если надоест, вы просто выверните пробки, и тогда вечеринке конец, — сказал он стармеху.
— Приму ваш совет к сведению, — улыбнулся Джонсон.
Локкарт взял поднос с закуской у одного вестового и стал обходить гостей. Он поговорил с женщиной в очень большой шляпе, которая все спрашивала:
— Одного я не понимаю: откуда вы знаете, куда плыть, когда находитесь прямо посредине моря?
Потом он заговорил с мужчиной, который сказал:
— Мы вложили в этот корабль очень много труда. Надеюсь, вы о нем хорошо позаботитесь.
Он побеседовал с начальником порта, проводил адмирала, а затем отправился на верхнюю палубу посмотреть, хорошо ли затемнен корабль. Затем сделал запись в вахтенном журнале, перекинулся парой слов с боцманом Барнердом, после чего вернулся вниз и поговорил с заместителем мэра Глазго. Время шло, но толпа не проявляла ни малейшего желания расходиться. Потом Локкарт оказался рядом со старпомом другого нового фрегата, который выпалил:
— Я, к сожалению, только что прибыл… Один из наших матросов упал во время увольнения в реку… Кто эта прелестная девушка, вон там?…
Локкарт впервые за два часа посмотрел на Джули Хэллэм. Именно в этот момент она подняла голову и улыбнулась ему. Он состроил комически-отчаянную гримасу, указывая на тесный кружок ее ухажеров, и увидел, что она поднялась и пошла к нему через толпу гостей. Локкарт пошел навстречу. В глазах Джули все еще светилась улыбка, когда она взглянула на него снизу вверх и сказала:
— Как пригласивший меня на вечер, вы сумели очень немногого добиться для себя, не так ли?
— При такой конкуренции… — засмеялся он.
— Да. Но еще вы были заняты, как любой хороший старпом, — она взглянула на часы. — Мне пора. Положено быть в казарме к десяти.
— О… А ведь мне так и не удалось с вами поговорить. Она улыбнулась еще шире, еще более откровенно глядя ему в глаза, и промолвила, несколько смущаясь:
— Вы не поверите, если я скажу, скольким я уже сообщила, что вы провожаете меня домой.
Они медленно шли в темноте, дорожа каждым дюймом черной мостовой, словно это была мера самого быстротечного времени.
— У вас, должно быть, очень веселая кают-компания, — сказала Джули. — Мне нравятся Аллингэм и ваш доктор. И уж конечно, гардемарин, ужасно мил.
— Иногда я чувствую себя рядом с ним девяностолетним стариком. Но всегда приятно иметь рядом кого-нибудь веселого и молодого.
— Это, наверное, очень заразительно… А вам, похоже, очень нравится Эриксон?
— Я чувствую, что должен закончить войну вместе с ним и ни с кем другим. Вот как я его люблю, — Локкарт увидел, что она улыбается.
— Именно это же командир сказал и о вас.
— Мы как близнецы… Это не глупо звучит?
— У нас, женщин, редко бывают такие отношения. А если и бывают, то никогда не связаны с серьезными вещами вроде войны и командования кораблем.
— Это, по-моему, единственное чувство, которому можно давать дорогу в военное время. Я все удивляюсь, как можно сочетать семейную жизнь и в то же время командование эсминцем, да еще в войну?
Они молча перешли улицу на перекрестке и вновь попали в тень здания,
— Вы пуританин? — задумчиво спросила она.
— В этом отношении да. Войне нужно посвящать всего себя. Остальное только мешает. Приходится думать только об одном, ни на что не отвлекаясь, приходится быть решительным и… жестоким. Это едва ли подходит для такой штуки, как брак.
— И почему вы стали таким? — после короткого молчания спросила она. — Вы ведь не профессионал. Зачем же вам так жертвовать собой?… Кем вы были до войны?
— Журналистом… К такому выводу я пришел не сразу. Возможно, он годится только для меня… Думаю, что даже удачный брак слишком большая ставка. Уж лучше быть одному.
— А вы очень худы, — сказала она вдруг.
— Это все из-за «Компас роуз». Да и слишком много забот и мало отдыха было у меня в последнее время. — Локкарт не хотел говорить на эту тему и заметил с легкой иронией: — А вы выглядите потрясающе.
— Хорошо, что хоть это увидели, — улыбнувшись, ответила она.
— Я имею в виду, что вы не кажетесь слишком усталой, хотя у вас изматывающая работа… Кем вы были до войны?
— Снималась для журнала мод.
— О! И вот теперь вы второй офицер оперативного отдела, а выглядите… ну, далеко не худшим образом, — сказал он, и оба расхохотались.
Словно сговорившись, они замедлили шаги.
Через минуту перед высоким угрюмым зданием Джули сказала:
— Вот здесь я и живу.
Локкарт, не зная, как с ней проститься, произнес:
— Прогулка стоила всего вечера, хотя нам и не удалось о многом поговорить.
Ее лицо, озаренное мягким светом, было серьезным и прекрасным. Прощание… Ночь, которая только что обнимала их, теперь должна разлучить…
— Неплохо мы прогулялись… И это я придумала, — сказала Джули, — Вы бы меня пригласили?
Локкарт отрицательно покачал головой.
— Из-за все той же преданности войне? — спросила она. Он вновь покачал головой.
— Просто я думал, что ответ будет отрицательным.
— В следующий раз… — начала Джули и умолкла. Они долго смотрели друг на друга.
— Даже имея дело с пуританами, трудно все устраивать самой.
— В следующий раз моя очередь, — согласился Локкарт. — Спокойной ночи.
Она кивнула и ушла, Локкарт повернулся и медленно пошел по улице.
* * *
Вице-адмирал сэр Мюррей-Форбс спустился на пирс, едва получил сигнал о подходе «Салташа». «Салташу» суждено стать 521-м кораблем, который пройдет через него. Ему был оказан точно такой же прием, как и предыдущим 520ти. Огромное количество кораблей, прошедших адмиральские заботы, никак не отразилось ни на лице адмирала, по-обычному живом и внимательном, ни в манере взбегать по трапу. Он появился на юте, где его приветствовали Эриксон и офицеры, образовавшие почтительный строй. Пройдя несколько шагов взад-вперед и оглядев все вокруг, адмирал обратился к Эриксону:
— Фрегат больше, чем я предполагал. Эриксон задал совершенно уместный вопрос, придав голосу выражение глубокой заинтересованности:
— Это первый фрегат, который заходит сюда, сэр?
— Да. И ваш прежний корабль был первым корветом здесь тогда, в 1939-м. Странно… Много времени прошло… Представьте меня офицерам.
Адмирал быстро обошел всех. Локкарту он сказал: «В последний раз вы встречали меня без фуражки». Винсенту: «Вы были, кажется, на «Трефойле». Остальные удостоились прямого острого взгляда из-под густых кустистых бровей. После чего адмирал сошел с Эриксоном в командирскую каюту, где ему подали лучшее шерри.
— Эти фрегаты, кажется, хорошие корабли, — сказал он. — Нам в Атлантике нужно что-нибудь покрупней и помощней… Хотя и корветы неплохо, просто первоклассно поработали, — адмирал посмотрел на Эриксона: — Вы потеряли «Компас роуз», командир?
— Так точно, сэр.
— Да, долгая война, — сказал адмирал. — Чертовски долгая война. Но ганс выдыхается, клянусь Богом, выдыхается! Скоро совсем выдохнется. Сейчас начало его конца. — Он тут же сменил тон: — Вы здесь пробудете три недели, Эриксон. Вряд ли вам стоит рассказывать об учебном курсе или о моих требованиях. Вы знаете мои стандарты, — он посмотрел в иллюминатор. — Вам здесь покажется несколько прохладно, как всегда. Теперь у нас есть кино и хорошая столовая. Но это, пожалуй, и все.
— Насколько я помню, сэр, у нас будет не слишком много свободного времени, — улыбнулся Эриксон.
— Клянусь Богом, что это так! Ведь еще только середина войны… Как ваш новый старпом? Лучше первого?
— Первоклассный, сэр. Мы так долго были вместе…
— Удивительно, что сейчас делают эти непрофессионалы. Никогда б не поверил в начале войны, — адмирал осушил стакан, отказался от второго и поднялся. — Пора мне и двигаться… Вы должны как-нибудь со мной пообедать. Я хочу услышать о той лодке.
«Как ему удается? — удивлялся Эриксон, сопровождая адмирала на верхнюю палубу. — Что это? Такая невероятная память или он перед визитом на корабль специально читает на каждого из нас досье?»
У трапа выстроилась команда.
— Где-то я вас видел, — сказал адмирал, глядя скорее на бороду, чем на ее обладателя.
— Барнерд, сэр, — ответил боцман.
— Боцман с «Танджерина». Тоже здесь был, — адмирал удовлетворенно кивнул. — Тогда у него не было бороды, — пояснил он Эриксону. — Но чтобы измениться до неузнаваемости, бороды мало. Я сразу его узнал…
Просвистели боцманские дудки, адмирал отдал честь, ловко спрыгнул в катер. Уже оттуда он сказал:
— Завтра ваши занятия начинаются в 5.30 утра, — он тут же отдал команду, и его надраенный, сияющий катер понесся к берегу. С катера передали сигнал: «В гавани все стволы всех орудий должны находиться в диаметральной плоскости корабля». Локкарт обернулся, увидел, что одно из орудий, увы, градусов на десять отклонено от оси корабля, и тяжелыми шагами направился разыскивать Аллингэма.
Проходили дни. Люди быстро привыкали к службе, и время, затрачиваемое на различные действия — стрельбу из орудий, сбрасывание глубинных бомб, передачу сигналов, спуск шлюпки, — постепенно, секунда за секундой, уменьшалось. «Салташ» становился кораблем, приближающимся к идеалу адмирала и Эриксона. Эриксон хотел, чтобы фрегат стал вторым «Компас роуз», только чуть лучше.
На корабле такого размера офицеры были больше удалены от команды, чем на «Компас роуз». В течение рабочего дня им не приходилось иметь дело с живыми людьми. Теперь люди стали номерами: «Двадцать человек — на полубак!» «Шестнадцать кочегаров — для бункеровки!» Команда «Салташа» почти в два раза больше, чем на корвете, и они уже не знали всех по именам. Не было Грегга, не было Уэйнкрайта, не было сигнальщика Уэлльса… Если даже и находились на борту подобные люди, то они не попадались на глаза Эриксону и Локкарту, оставаясь лишь номерами корабельном расписании и именами в ведомостях жалованья. По утрам, отдав приказ «Команде построиться» и глядя на двойной строй по восемьдесят человек в ряд, Локкарт иногда начинал тосковать по прежней, почти семейной, обстановке на борту «Компас роуз».
Офицеры сидели после обеда в кают-компании, когда передали сигнал к отходу, положивший конец пребыванию в Арднакрейше. Приказ был короток и деловит.
«Кораблю Его Королевского Величества фрегат «Салташ» надлежит отправиться в Гринок в 6.00 утра 15 апреля, и войти в состав Клайдского отряда боевого охранения».
— Черт побери! — воскликнул Винсент, читая приказ. — А ведь я хотел бы снова стоять в Ливерпуле.
— А мне Клайд вполне подходит, — сказал Джонсон.
— А мне подходит что угодно, — сказал Хольт. — Хочу увидеть белый свет.
— Должен сказать, — заметил Скотт-Браун, — что есть места и похуже, чем Глазго весной.
Итак, они вновь отправились на войну.
К середине 1943 года вот-вот должен был наступить момент равновесия: корабли боевого охранения отбирали у подлодок то солидное преимущество, которое было достигнуто немцами за последние три года, и добивались, хотя и с огромным трудом, чего-то вроде возможности сражаться на равных. Отряды сопровождения все еще были малочисленны. Иногда в море одновременно находилось 700 судов, и на них приходилось лишь сотня кораблей сопровождения, а это предоставляло подлодкам огромный простор для выбора целей. Но и малочисленные отряды были сильным оружием. Подлодки теперь уже не в состоянии были удерживать то кровавое преимущество, которое было у них последние три года.
Атаки волчьих стай достигли своей вершины и время от времени приносили неожиданно жестокие результаты. Так, например, в Южной Атлантике немцы за два дня потопили семь танкеров из десяти, входивших в конвой. Немцы держали в море сотню подлодок одновременно. Субмарины собирались в стаи, насчитывающие до двадцати штук. В начале года они опять стали выигрывать, а в марте потопили рекордное количество судов — 108. Новые акустические торпеды следовали за целью по шуму винтов. Но немцам пришлось считать и свои потери: в марте потоплено 15 подлодок, в апреле — 16, в мае — 45. На этой ступени войны немецкое верховное командование кое-что изменило в стратегии — подлодки стали понемногу уходить из Северной Атлантики в более безопасные места.
Корабли боевого охранения увеличивались не только численно. Теперь они могли пересекать с конвоями всю Атлантику благодаря новому методу бункеровки — заправки горючим в океане. Стало вполне достаточно кораблей, чтобы организовать специальные рейдовые группы, независимые от конвоев и способные быстро прийти на помощь. И, что самое главное, силы боевого охранения научились находить, ловить н уничтожать врага.
Никто уже не рассчитывал на счастливую звезду. Прошли времена, когда плохо обученные экипажи и слабовооруженные корабли отправлялись в бой с горсткой глубинных бомб и парой хлопушек, лезли, неизвестно на что надеясь, в самое пекло. Теперь же в Атлантике царствовали наука и люди, ею овладевшие. Локаторы и гидроакустические приборы стали поразительно точны. Системы перехвата радиосигналов подлодок дали возможность предупреждать атаки. Небольшие авианосцы, сопровождающие многие конвои, обеспечивали в самой середине океана прикрытие с воздуха, которого так не хватало раньше. Чаша весов стала склоняться а пользу конвоев. Лучшего времени для вступления «Салташа» в битву нельзя и придумать.
Эриксон собрал офицеров перед отходом к 10 часам утра, чтобы отдать командирам семи находящихся под его командованием кораблей последние приказания и еще раз сказать об организации заградительного заслона.
Его группа состояла из трех фрегатов и пяти корветов. Корабли находились на якорной стоянке у Тейл-оф-зе-Бэнк. Яркое апрельское солнце обещало веселый поход, после того как корабли покинут устье Клайда. Три фрегата — «Салташ» и два других, которые присоединились к нему в Арднакрейше, — были «с иголочки». Пять корветов оказались старыми работягами. В 9.45 от бортов кораблей стали отваливать катера. Им приходилось пробираться между скученными на рейде кораблями. Здесь стояло что-то около сорока военных кораблей: эсминцев, сторожевиков, фрегатов, корветов, тральщиков. Кроме того, там находились линкор, крейсер и два небольших авианосца, стоявшие чуть в стороне от общей массы, словно олицетворяя мощь флота. А вниз по реке, ближе к устью, на специальном рейде стояли плотной массой грузовые суда.
— Катер у борта, сэр! — доложил вахтенный старшина. — Командир «Хармера», сэр.
— Играть захождение! — приказал Локкарт. «Хармер» — следующий по старшинству после «Салташа» фрегат. Командир его был ярым поборником морского этикета. Локкарт без всякой наигранности вытянулся и отдал честь, когда прибывший командир стал подниматься по трапу.
Эриксон сидел в кресле, разглядывая собравшихся командиров. Это как раз те люди, которые ему нужны. Двое из них — он знал совершенно точно — пили больше, чем следовало, один из командиров постоянно грубил офицерам. Но все они хорошие боевые командиры…
За столом их семеро. От командира «Хармера», шестидесятилетнего (!) капитан-лейтенанта, до молодого, с лицом младенца, старшего лейтенанта, командующего «Петалом» — замыкающим корветом. Несмотря на разницу в званиях, возрасте, внешности и воспитании, всех их делала похожими одинаковая печать ответственности и знание своего дела. Их лица — морщинистые, овеянные многими ветрами — несли на себе в большей или меньшей степени резкий след войны.
«Я, наверное, выгляжу точно так же», — подумал Эриксон.
Они занимались очень незаметной работой — год за годом водили конвои между Старым и Новым Светом. Их война и войной-то, в общем, не была — скорее спасательной операцией грандиозного масштаба. Спасение судов, попавших в беду. Спасение людей, тонущих в воде. Помощь войскам, которым необходимо оружие, и самолетам, которым не хватало бензина. Спасение сорокамиллионного гарнизона Великобритании, которому, чтобы не умереть от голода и холода, необходимы продовольствие и одежда.
На столе перед собравшимися офицерами лежали списки конвоя, приказы к отходу, карты, коды и шифры, списки радиопозывных, диаграммы, схемы поиска подлодок, таблицы необходимых запасов топлива.
Эриксон посмотрел на список боевого охранения: «Салташ». «Хармер», «Стриммер», «Виста», «Рокери», «Роуз Арбор», «Пергал», «Петал».
— Перед вами лежит план построения боевого охранения, — сухо начал он. — На карте вы видите, как должны располагаться корабли отряда. Впереди два фрегата — «Салташ» и «Хармер», по два корвета на флангах — «Виста» и «Пергал» — на правом, «Рокери» и «Роуз Арбор» — на левом. Третий фрегат, «Стриммер», в свободном поиске, а замыкающим идет корвет «Петал».
— Опять Чарли на кончике хвоста, — сказал командир «Петала», молодой человек, который ничуть не смущался своего мальчишеского вида и отсутствия командирской респектабельности. — И все-таки когда-нибудь я узнаю, как выглядит нос транспортного судна.
— А об этом лучше спросите «Рокери», — ехидно посоветовал командир «Хармера», и все захохотали. Несколько недель назад отставший транспортник протаранил «Рокери», когда корвет пытался его поторопить. При этом транспортник попал в середину корпуса настолько точно, что «Рокери» стал похож на велосипедный руль. Корвет отправили в док, откуда он вышел совсем недавно.
— Я в этом не виноват, — запротестовал командир «Рокери» с видом человека, который вот уж в который раз повторяет одну и ту же фразу. — Он шел прямо на меня. Я не успел увернуться.
— Так говорят девушки с Пиккадилли. — сказал командир «Петала».
— Да и результат похож, — заметил командир «Стриммера», который запомнился Эриксону грубым обращением с подчиненными. — Ему пришлось отправиться в док налегке.
Снова раздался смех. «Минуточку, — подумал Эриксон, — не такое совещание мне хотелось сегодня провести». Он резко постучал по столу.
— На сегодня достаточно сплетен, — начал Эриксон как можно холоднее. — Я бы хотел поскорее закончить, так как уверен: на ваших кораблях не меньше дел, чем на моем собственном. На этот раз мы идем через весь океан, до Сент-Джонса на Ньюфаундленде. Как обычно, в море будет бункеровка. Каждое утро передавайте мне сведения о количестве топлива. Время бункеровки буду назначать я сам. И очередность, в которой будете подходить к танкеру, сообщу вам я.
«Кажется, переборщил», — подумал Эриксон про себя, поднял взгляд и заметил, что командир «Хармера» уставился на него с выражением открытой антипатии. Через секунду последний сказал:
— До этого мы сами решали, когда нам бункероваться.
В молчании все ждали ответ Эриксона. Никому не понравилось, как он принялся за дело, как сразу решил взять отряд в ежовые рукавицы. Они считали, что знают свое дело не хуже его.
«Ну хорошо, если вы сами этого хотите, — тяжело подумал Эриксон, — тогда вам туго придется. Отряд мой. И если кто-нибудь совершит ошибку, это будет моя вина…»
Он поднял правую руку и многозначительно погладил по трем золотым нашивкам на лацкане своего кителя. Взгляды присутствующих проследили за его шестом, который не мог быть яснее и, по правде говоря, оскорбительнее. Потом Эриксон посмотрел на командира «Хармера» и сказал медленно:
— Ну тогда это будет первым, что я хочу изменить в отряде.
Приговор Эриксона задал тон остальной части собрания. И хотя Эриксон не собирался столь резко заявлять о своей власти, но отнюдь не намеревался и отступать. Он без околичностей перешел к тому, что должен был сообщить: о сигналах отражения атаки, о куче всякой рутины, которую необходимо решить перед отправлением в любой конвой. Теперь за столом все только соглашались с ним. Командиры решили посмотреть, что получится из этого нового руководства. И когда в конце собрания Эриксон, желая разрядить обстановку, сказал: «Я еще надеюсь увидеть всех вас в каком-нибудь скверном отеле Сент-Джонса», — никто не улыбнулся и не принял шутки…
* * *
Каждый день, каждая ночь похода могли принести сюрпризы. Эриксону было нелегко привыкать к новой работе. Одно дело командовать кораблем, а другое — целым отрядом. Под его началом теперь было восемь кораблей, которыми он должен распоряжаться, как единым оружием, единым щитом для конвоев. Если локатор ловил подозрительную цель, то на разведку посылался фрегат «Стриммер». Отсылка «Стриммера», естественно, влекла за собой перестройку рядов охранения. На место фрегата приходилось ставить корвет «Пергол», как лучший из пятерки. Но тогда образовывалась прореха на левом фланге, а это самый опасный фланг — фланг, не освещенный луной. Прореху нужно быстро чем-то заткнуть. И вот «Петал» покидал место замыкающего, из-за чего отставший грузовой транспорт оставался без «пастуха». Эриксон в этом случае приказывал конвою сбавить ход, чтобы дать возможность подтянуться отставшему. Возникала масса вопросов, требующих немедленного решения. Например, при угрозе атаки. Следует ли при появлении подлодки возвращать «Стриммер» или же тот должен продолжать поиск?… А не осветительная ли ракета там, над горизонтом? Если это так, то не пущена ли она «Стриммером»? И не нуждается ли он сам в помощи? А если нуждается, кто сможет ее оказать?…
Теперь, вспоминая прошлое, Эриксон простил командиру «Вайпероса» все бесчисленные запросы, все раздражающие сигналы… Простил и с благодарностью перенял его опыт. Эриксон чувствовал, что все еще не популярен среди командиров своего отряда. Но его это мало волновало — боеготовность и надежность кораблей охранения были куда важнее симпатий и антипатий.
Со временем для всех стало очевидным, что «Салташ» становится не только номинальным ядром отряда. Меньше делалось ошибок, меньше сыпалось глупых сигналов, меньше времени пропадало впустую. В мае «Хармер» сбил над устьем Клайда разведывательный самолет. Через месяц два корвета, «Виста» и «Роуз Арбор», совместными усилиями потопили среди океана немецкую подлодку, да так быстро, что сами удивились.
Новые корабли оправдывали себя. Небольшие авианосцы, которые придавались теперь многим конвоям, засекали подлодки до того, как те становились по-настоящему опасными. А в августе объявили новость, от которой у всех потеплело на сердце: в этом месяце подлодок уничтожено больше, чем потоплено транспортных судов. В первый раз за всю войну был достигнут перевес над немцами.
Это радовало, это было прекрасно. Теперь они уничтожали врага хладнокровно, и ничто уже не удивляло их.
На борту «Салташа», идущего во главе отряда, который растянулся вдоль Клайда на пять кабельтовых, включили проигрыватель. Звучал живой пустячный мотивчик, усиленный громкоговорителем. Играли эту пластинку по распоряжению Локкарта для бодрости.
— Право десять!
— Есть право десять, сэр!
— Курс 135.
— Есть курс 135, сэр!
«Салташ» повернул, готовясь пройти вдоль длинного фронта конвоя. Локкарт наблюдал за компасом, картушка которого двинулась влево, попытался высчитать диаметр циркуляции, но вскоре бросил эти расчеты: около 500 ярдов… В миле за кормой он едва мог различить лидера левой колонны конвоя. Он видел лишь серую кляксу, которая была чуть темнее полумрака сумерек, а также белый бурун от форштевня, иногда вспыхивающий в лунном свете. Между «Салташем» и этим кораблем фосфоресцирующая, взбудораженная винтами фрегата вода, кипя, растеклась и исчезла в темноте.
Через минуту показался лидер следующей колонны, потом еще корабль, и еще, и еще — целый строй длинных теней. Возвращаясь домой, конвой вот уже пятнадцатый день избегал встреч с немецкими подлодками.
– Справа по борту корабль, сэр! — доложил впередсмотрящий негромким голосом, так как знал, что корабль этот — «Хармер», идущий с ними параллельным курсом.
— Курс 135, сэр, — сообщил рулевой.
Снова на мостике стало тихо.
Форштевень фрегата рассекал воду. С подветренного борта проплывали таинственные тени кораблей авангарда конвоя. Фрегат совершал сейчас полагающийся по инструкции боевого охранения маневр. Мягко и неуклонно, как эти тени, бежали минуты тихой летней ночи,
Обернувшись, Локкарт заметил, что Эриксон поднялся на мостик и стоит в нескольких шагах позади него, привыкая к темноте. Он подождал, пока Эриксон оглядит небо, посмотрит на компас, отметит ближайший корабль, а потом в бинокль взглянет на «Хармер». Только после этого Локкарт обернулся и сказал:
— Доброе утро, сэр.
— Доброе, доброе, старпом, — хриплый голос, тысячу раз слышанная фраза была для Локкарта частью его вахты, так же как и плеск разбивающихся о форштевень волн. Эриксон подошел поближе к старпому, облокотился о поручни и стал всматриваться в полубак, на котором застыли фигуры семерых матросов орудийного расчета.
— Может быть, какао, сэр? Только что приготовили.
— Спасибо, — Эриксон принял чашку из рук вестового и осторожно отхлебнул напиток. — Сколько времени?
— Около половины пятого, сэр. Вы поспали?
— Немножко… Передавали без меня сигналы?
— Один. По расписанию смены шифров. И еще «Петал» выходил на радиосвязь. У одного иэ кораблей был замечен кормовой огонь, — Локкарт скорее почувствовал, чем увидел, как Эриксон весь превратился во внимание.
— Когда это произошло? — резко спросил командир.
— Сразу после того, как я заступил на вахту, сэр. «Петал» прикрикнул на нарушителя, и тот огонь погасил.
— Почему не сообщили об этом мне?
— Все решилось само собой, сэр. Я не хотел тревожить вас по пустякам, — нахмурился Локкарт.
— Вы же знаете мои требования.
— Прошу прощения, сэр.
Если бы на месте Локкарта был кто-нибудь другой, Эриксон давно уже разбушевался бы — старпому это известно. Да и теперь командир был крайне близок к гневу.
— Буквально обо всем, — отчеканил Эриксон, — буквально обо всем, что бы ни случилось с любым кораблем охранения или конвоя, должно быть немедленно доложено мне. Вы прекрасно знаете это.
— Так точно, сэр, — четко и сухо ответил Локкарт и подождал немного. Он знал, что Эриксон отходчив.
— Если что-нибудь случится, буду отвечать я, — сказал командир корабля.
— Так точно, сэр.
— И я надеюсь, что вы, старпом, покажете остальным хороший пример.
— Так точно, сэр.
Теперь командир успокоится. Он видит, что старпом осознал свою промашку и искренне сожалеет о ней.
Эриксон поставил чашку на столик, выпрямился и, глядя вперед, в сторону горизонта, сказал:
— Да, теперь начнется совсем другая война.
— Что вы имеете в виду, сэр? — улыбнулся Локкарт. Эриксон сделал неопределенный жест, как человек, старающийся объяснить что-то для него самого туманное.
— Теперь война потеряла то личное, что было естественным в самом ее начале, — медленно произнес он. — Тогда для всего находились чувства. Для поблажек, для шуток, для человеческого отношения к людям, для мыслей о том, как им живется, счастливы ли они и… и нравлюсь ли я им, например, — Эриксон вздохнул. — Теперь не так. Война перестала быть делом людей. Это уже дело оружия. Для гуманизма не осталось места. И мы сами стали машинами, военными машинами.
— И я так думаю, сэр.
— Раньше наше дело было чем-то вроде семейного занятия. Все знали друг друга по именам, конец недели — отдых, особенно если жена могла приехать… Люди еще могли себе позволить быть людьми. Они даже обижались, если им чего-нибудь не позволяли. Вспомните «Компас роуз». Веселая у нас была кают-компания, не так ли? Все было по-дружески, по-человечески. Теперь этому пришел конец. Пришел одновременно с концом «Компас роуз».
— Лево десять, — скомандовал Локкарт.
— Есть лево десять! — откликнулся рулевой.
— Курс 65.
— Есть курс 65, сэр!
Эриксон подождал, пока «Салташ» выйдет по большой дуге на новый курс.
— Я не утверждаю, что «Компас роуз» был плохим кораблем или что мы плохо воевали для того периода войны. Просто хочу подчеркнуть, что теперь это устарело. Война вытеснила все. Теперь уже невозможно делать поблажки, прощать ошибки. Цена за такое добродушие может оказаться слишком высокой.
— Так точно, сэр.
— Такой уж стала война, — задумчиво продолжал Эриксон. — Теперь все слишком серьезно, — Он задумался на секунду. — Помню, как мы потопили подлодку и ко мне в каюту привели немецкого командира. Он мне нагрубил, оскорбил меня даже. Я тогда подумал, что, если он меня еще немного разозлит, я пристрелю его, — он вновь глубоко вздохнул. — Если бы такое произошло теперь, я бы и колебаться не стал. Я бы пришил его сразу и тут же выбросил бы за борт. И не только его, но и всех, кто вздумал бы мне противиться.
— Так точно, сэр.
— Я знаю, не за это мы сражаемся. Но нам нужно победить, а уж потом заниматься вопросами морали. Когда все кончится, я буду мил и приятен со всеми, будь то кто из матросов, немецкий капитан или… — Локкарт почувствовал, что Эриксон улыбается, — или вы, старпом…
— Постараюсь запомнить это, сэр.
— Полагаю, что вы, старпом, думаете, будто это все ерунда и войне никогда не удастся вас ожесточить?
— Так точно, сэр.
— Но ведь вы и сами, кажется, полностью посвятили себя ей? Не так ли? Недопустимы ошибки и милосердие, нет места любви и нежности. Разве вы так не считаете?
— Да, пожалуй… Трудно, не правда ли?
«Салташ» разрезал форштевнем воду, шел вперед, а за ним по темному морю медленно полз конвой. Впереди, на далеком восточном горизонте, небо уже светлело. На целую ночь пути стал ближе родной дом. «Снова Клайд, — подумал Локкарт. — Снова стоянка, снова отдых. Джули Хэллэм».
